В нашем парижском углу
Смена двух эпох. - Создание клуба писателей и читателей
(Письмо из Парижа)
З. Н. Гиппиус. Арифметика любви (1931-1939)
СПб., ООО "Издательство "Росток"", 2003
Прошлой весной в Париже вышла книжка, которая, по мысли издателей, в продажу не поступила. Мысль, кажется, неправильная. В книжке много недостатков: внутренно - она могла бы быть шире, полнее, а внешне - гораздо лучше издана. Но и так, как она есть, она имеет общий интерес: современные писатели рассказывают в ней, независимо друг от друга, об одном и том же "художественном произведении". О маленькой женщине, недавно умершей. И меньше всего похожа книжка на "посмертный сборник": у этой женщины (я говорю об Амалии Фондаминской) не было ни выдающихся "добродетелей", никаких, собственно "дел", - она сама была "делом Божиим", и, вместе со своей жизнью и смертью, настоящим, законченным "художественным произведением" (даже просто с точки зрения эстетики).
Оттого и нельзя не пожалеть, что книжка лишена широкого круга читателей. Но, может быть, она еще будет переиздана и в исправленном виде. Здесь, сейчас, она мне пришла на память лишь потому, что эта книжка с большой ясностью говорит нам о смене двух эпох, за последнее двадцатилетие; мы, свидетели смены, как будто ее не замечаем...
Эпоха - мировое слово. Конечно, и мир перешел в другую эпоху. Русская эмиграция - капля в том же море мира, и смена, перемена всей атмосферы, воздуха, которым мы дышим, не могла в ней не отразиться.
Когда произошла смена? Так "подпольно" менялась атмосфера, меняя формы жизни, что лишь при большом внимании можно сказать, что рубеж - где-то между 1925 и 1930 годами. Исторические события ускоряют смену эпох, но не производят ее сразу: в начале 20-х гг. все и везде, даже в Сов. Союзе, жили еще в первой эпохе, в первой атмосфере. Другая, новая, наплыла, как невидимый газ, после, изменяя образ мира, проникая всюду, вплоть до маленького угла русской эмиграции.
Стоит кому-нибудь из нас, уцелевших, напомнить, что ведь вот что и как было в 22-28 году, - он сразу не поверит, что оно могло быть. В самом деле: правда ли, что интеллигентная парижская эмиграция жила, вся, как бы одной жизнью? Что все постоянно встречались, делали что-то вместе, выступали на одних и тех же собраниях? Не было разрыва между интеллигенцией, так наз. политической и просто культурной; писатели писали во всех новых изданиях; и, мало того, поддерживали связь с французским обществом.
Так было не только в среде старших интеллигентов и писателей самого старшего поколения, но к ним же примыкали и молодые (последние сейчас называются уже "среднемолодыми" или "экс-молодыми" и составляют главную группу парижских писателей. Но о ней после).
Так было, а описывать, как оно есть - почти не стоит: взять только бывшее наоборот, и картина получится ясная. Из писателей "старших" одного больного Куприна жена увезла в Сов. Союз, остальные как будто тут, но как будто их и нет. Друг с другом не видятся. Недавно из Америки мне прислали относительно их анкету. На вопрос, кто где "вращается" - совершенно невозможно было ответить. По-моему - нигде, во всяком случае, я не знаю. Знаю только, что Бунин бывает иногда на Монпарнассе, еще недавно главном центре "вращения", экс-молодых. Теперь, говорят, и этот центр сник. Спрашивали меня еще: много ли и где эти писатели пишут? Тот же ответ: не знаю. Не видно. Да и где? Уцелевших от прежнего повременных изданий почти нет. В оставшихся так изменились условия сотрудничества, так вообще все изменилось (может быть, изменились и сами эти писатели), что их исчезновение неудивительно.
Почти то же в смысле печатания, можно сказать и о главной группе "среднемолодых": оставшимся повременным изданиям мало дела до литературы и это, пожалуй, понятно. А эмигрантская интеллигенция 20-х годов, партийная и беспартийная, что она? Чем занимается? Ее как цельность уже нельзя рассматривать. Там явились, кажется, отдельные новообразования, занимаются кое-какими "своими" делами, политикой, насколько можно. Отдельные интеллигенты полюбили пропадать: устав от эмигрантских занятий "политикой", исчезают на годы "сажать картофель" или вроде (что достойно уважения).
Если уцелели кое-какие старые "общества", то лишь по имени. Одно из них - "Зеленая Лампа". Достаточно сравнить его теперешние (крайне редкие) собрания с прежними, чтобы увидеть всю разницу. Когда-то там выступали люди, ныне разъединенные, трактовались равно вопросы и политические, и литературные, возникали живые споры о "миссии" эмиграции...
Теперь, в другой атмосфере, на недавнем, хотя бы, заседании, - как все чинно, равнодушно, - холодно! Заседание, по-своему, интересное; тема - литературная, но дающая возможности расширить вопрос. Это и сделали ораторы - все почти из группы "среднемолодых". Говорилось о книжке Г. Иванова, самого талантливого из современных поэтов. О ней уже шли раньше всякие разговоры, притом самые неинтересные. В книжке есть места, способные возбудить вполне понятное "отвращение". Но не в них же суть, а в той стороне, которая с таким мастерством и глубиной вскрывает душу современности, ее падения и - взлеты. На эту сторону и пытались молодые ораторы обратить внимание публики.
Публика (полный зал) слушала и молчала. Соглашалась? Не соглашалась? Была разочарована? Неизвестно. Ведь и "публика" теперь, на всяких заседаниях и вечерах, уже не та, что в 20-х годах: другая, другой, второй, эпохи.
Конечно, "публика" во все времена - некий икс. Редкий писатель вполне знал своих читателей. Но теперь, когда внутри всего эмигрантского круга пошло разделение, "публика" стала еще загадочнее; ров, отделяющий читателей от писателей кажется еще шире.
Однако, довольно! У меня вовсе не было намерения так долго говорить о данном положении нашего парижского угла, оно известно. Уточнение мне было нужно для перехода к чему-то другому. Гораздо интереснее, что это положение и его печаль стали надоедать, утомлять многих, особенно из широкого круга "среднемолодых" парижских писателей. Что сделать? Как помочь? Все знают, что "больших дел" не затеешь; к делам "малым" у русского человека издавна нет вкуса, ни веры в их успешность (оттого, м. б., они все проваливаются). Однако на традиционных моих "воскресеньях" (вот тоже нечто оставшееся с 20-го года), кому-то из участников пришла мысль создать "Клуб писателей и читателей". Затея оказалась по вкусу, оживила засыпающих, "полумолодые" принялись за дело. В какие-нибудь 10 дней был найден скромный "подвал", разосланы широкие (но с выбором все-таки) приглашения, отпечатаны почетные билеты, и назначен близкий день "открытия".
Вот "малое" дело, из которого... что выйдет? Может быть - ничего, но это неважно: явится какая-нибудь другая идея. Важно, сознав разъединенность, разбить всеобщее оцепенение", о котором так страшно пишет в своей книге Г. Иванов.
А мысль о "клубе" уже носилась в воздухе: оказывается, создать "клуб" хотели и здешние художники. Теперь почему бы не слить два начинания - в одно? Это увеличило бы шансы на успех...
Но не будем ни о чем гадать. О нашем "клубе", о его открытии я напишу в следующий раз. Здесь хочу лишь прибавить, что всех огорчает отъезд Керенского в Америку: он единственный из интеллигентов-политиков, который умел "вращаться" как в своих кругах, так и в "среднемолодой" писательской группе.
Впервые: Сегодня. Рига, 1938. 27 февраля. No 58. С. 3.
...на недавнем <...> заседании... - речь идет о заседании "Зеленой Лампы" 28 января 1938 г. с обсуждением романа Г. Иванова "Распад атома" (см. статью Гиппиус "Черты любви", 1938, в настоящем издании).
"Клуб читателей и писателей" - открытие Клуба в Париже проходило 21 февраля 1938 г., о чем сообщали "Последние Новости" 22 февраля 1938 г. Вторая встреча писателей и читателей проходила 18 марта, третья - 8 апреля (с участием Н. Тэффи). Подробнее см. в следующей статье Гиппиус "В парижском углу не скучно".