Гауптман Герхарт - Заложница Карла Великого, Страница 2 - Книги

на была строптиваго саксонца. Она вернулась въ монастырь?

РОРИКО (послѣ короткаго колебан³я). Нѣтъ, государь.

КАРЛЪ. Не вернулась?

РОРИКО. Нѣтъ.

КАРЛЪ. Она пропала?

РОРИКО. Въ монастырь она не возвращалась.

КАРЛЪ. Все было сдѣлано, какъ я велѣлъ?

РОРИКО. Твой приказъ былъ въ точности исполненъ. Ей дали узелокъ, вложивъ туда вина и хлѣба, а также золота, и много разъ ей повторили, что ждутъ ее обратно, и потому не запираютъ воротъ монастыря.

КАРЛЪ. Такъ значитъ, уходя - вотъ главное - она навѣрно знала, что въ каждый часъ и дня и ночи ея приходу будутъ рады чрезвычайно?

РОРИКО. Знала.

КАРЛЪ. И не вернулась?

РОРИКО. Нѣтъ.

КАРЛЪ. Прощай, безумная, миръ праху твоему!.. Ахъ да, чтобъ не забыть! Вели мнѣ принести копье. Мы будемъ въ цѣль метать. Мнѣ тѣсенъ мой камзолъ и давитъ грудь. Ей нуженъ панцырь. Ты видишь, Рорико: рука моя тверда и силу прежнюю не потеряла. Есть на лицѣ морщины, правда, но взоръ не потускнѣлъ. (По знаку Рорико изъ кустовъ выходятъ охотники съ копьями. Карлъ, взявши у одного изъ нихъ копье, продолжаетъ) Дай мнѣ копье, и въ самую средину я попаду. Въ этомъ тебѣ не уступлю я... Вотъ только то, что льнутъ къ тебѣ красотки юныя - меня же навѣщаетъ лишь призракъ старости. Онъ ходитъ рядомъ и кашляетъ по-стариковски. Ночью приползаетъ ко мнѣ въ постель, и холодно его прикосновенье. Насмѣшливо грозитъ онъ въ камень превратить меня, съ ногъ начиная и все выше и выше. Ты слышишь, Рорико? Живого въ камень превратить... Ну да что тамъ! Не сможетъ призракъ Карла устрашить. Окаменѣла, правда, лѣвая нога - но живо сердце, и правая рука жива. Умри, распутная старуха! (Съ большой силой бросаетъ копье) Вотъ лозунгъ мой.

РОРИКО (стоя у мишени, которую тѣмъ временемъ поставили, и въ центрѣ которой торчитъ копье Карла). Мастерски метнулъ. Въ самую средину копье вонзилось и славитъ, трепеща, искуснаго стрѣлка..

КАРЛЪ (быстро). Она не умерла?

РОРИКО. Кто?

КАРЛЪ. Я знать хочу, не умерла ль святая?

РОРИКО. Святая?

КАРЛЪ. Та, о которой я говорю. Погубить ее внушилъ мнѣ дьяволъ - затѣмъ, что разрушать великое блаженство.

РОРИКО. Жива она, мой повелитель.

КАРЛЪ. Она жива?

РОРИКО. Да. Но, увы, святой назвать ее нельзя.

КАРЛЪ. Мой Рорико, тутъ мѣсто, какъ будто созданное для школьниковъ, какъ мы, сбѣжавшихъ, чтобъ на свободѣ позабавиться. Скажи, разсказывай: жива она? гдѣ, какъ она живетъ? Пришла въ лохмотьяхъ, растрепавшись? Пала духомъ?

РОРИКО. Едва ли.

КАРЛЪ. Повытряхни суму. Дай все, что есть. Вѣдь я твой гость, не заставляй меня просить. И спрашивать не заставляй. Легкимъ и свѣтлымъ облачкомъ окутала мнѣ душу радость. Теплый, благодатный дождь мнѣ сердце освѣжилъ, и отъ него текутъ ручьи и нивы зеленѣютъ; въ кустахъ дрозды ликуютъ молодые. Она жива! Значенье, правда, небольшое такая жизнь имѣетъ. Изъ года въ годъ серпы моихъ жнецовъ срѣзаютъ жатвы многимъ покрупнѣй. Но въ душѣ упрямой разверзлось небо отъ радости, что бьется сердце бѣднаго ребенка и что ее не погубила моя жестокость.

РОРИКО. Позволь открыто говорить. Я вижу, что милость небывалую мой государь на небывало недостойную пролилъ... И потому открыть я долженъ правду. Герзуинда, заложница саксовская, которую безумной, правда, вѣтренной, но все жъ невинной ты считаешь - она безумна, легкомысленна, конечно, но болѣе того - преступна! Правда, никогда обмана власть подобную я не видалъ, а также столь лживаго подобья чистоты. Подумать можно, что если хлѣбъ причастья ей въ чистыя вложить уста, то расцвѣтетъ онъ и сохранится въ святилищѣ нетлѣвнымъ тысячи годовъ. Съ чела ея какъ будто струи очищен³я текутъ - и все жъ ея дыханье ядъ, погибель, ужасъ, государь!

КАРЛЪ. Подожди. Не сразу все, а постепенно, каждое отдѣльно разскажи. Слишкомъ новымъ, тернистымъ ты идешь путемъ. Замедли шаги твои. Если грѣшница она и бѣсомъ одержима, какъ убѣждалъ насъ канцлеръ, то чѣмъ, скажи, грѣшна она?.. Чтобъ въ этомъ ее мы покарали! Въ чемъ наибольш³й грѣхъ ея?

РОРИКО. Въ чемъ? Возьми ты чистоту, настолько присущую ея годамъ, что за нее ребенка нельзя хвалить. И тотъ порокъ возьми, что на могилѣ невинности живетъ, безстыдно его утучняясь; ихъ сравни - и будешь знать.

КАРЛЪ. Хорошо... Но ты откуда это знаешь?

РОРИКО. Почти во всемъ она сама призналась мнѣ.

КАРЛЪ. Ай, ай, графъ Рорико! Прошу прощенья...

РОРИКО. Пристыдить меня ты чѣмъ-то хочешь? Что долженъ я простить? Во многомъ изъ года въ годъ я былъ виновенъ предъ королемъ, и онъ прощалъ мнѣ въ милости великой. Но въ этотъ разъ я за собой вины не знаю. Она за мною побѣжала - говорю открыто - и ухватилась за меня, хотя сурово и оттолкнулъ ее. Она не отставала, а мною овладѣло - хотя я не святой - къ ней омерзенье... большее, чѣмъ страхъ. Все въ ней мнѣ было непонятно, всѣ чары казались порожденьемъ чуждой силы. Отвращенье наполнило мнѣ душу - и не взялъ я того, что въ руки мнѣ давалось.

КАРЛЪ (блѣднѣя). Взгляни мнѣ, Рорико, въ глаза!

РОРИКО (безстрашно и открыто глядя ему въ глаха). Что, король Карлъ?

КАРЛЪ. Продолжай.

РОРИКО. Я признаю, что странно такъ поступать, какъ я, и все-жъ... Приступомъ я бралъ и менѣе прекрасныхъ дѣвъ. Я не святой, а также не трусливъ. Однако, хотя щадить тутъ было нечего и завоевывать лишь собственную шею приходилось, ее изъ рукъ сплетенныхъ дѣвушки освобождая, я оказался - что вовсе не почетно въ подобныхъ случаяхъ - героемъ стойкимъ.

КАРЛЪ. Что дальше?

РОРИКО. Вотъ что случилось съ нею не дальше чѣмъ вчера. Ночью, ты знаешь, выпалъ иней, и утро все лежалъ, пока на солнцѣ не растаялъ... Ну, словомъ, вечеромъ вчера ее я снова подобралъ - или, вѣрнѣе, она меня подстерегла, окликнула и побѣжала за много вслѣдъ до самой калитки сада, гдѣ съ лошади сошелъ я.

КАРЛЪ. За лошадью твоей она бѣжала?

РОРИКО. Да. Три мили пробѣжала. она за мной. Я пустилъ галопомъ лошадь, и она летѣла вслѣдъ.

КАРЛЪ. Окрылены, что-ль, ноги у нея?

РОРИКО. Быстрѣй она бѣжитъ, чѣмъ звѣрь лѣсной, спасаясь отъ собакъ: ловка на рѣдкость и легка какъ пухъ. Я сжалился надъ нею, наконецъ, и крикнулъ:- За кѣмъ ты мчишься? Отвѣтъ былъ:- За тобой! Опять ей крикнулъ я:- За дьяволомъ, а не за мною! - нѣтъ, за тобой! - За падалью ты, какъ собака, гонишься, ей крикнулъ я, сильнѣй пришпоривъ лошадь.- Остановись, ты упадешь, опять сказалъ я.- Сердце не выдержитъ и разорвется. Передохни, не то умрешь ты, не покаявшись въ грѣхахъ.

КАРЛЪ. А что жъ она въ отвѣтъ?

РОРИКО. Пронзительно и дико захохотала.- Убирайся въ свой монастырь! я крикнулъ въ бѣшенствѣ - иль уползи обратно въ аахенск³й притонъ, куда меня домчалъ мой конь, отъ страха ноздри раздувая, и гдѣ, на горе мнѣ, тебя я подобралъ!

КАРЛЪ. Не благородно съ нею ты поступилъ.

РОРИКО. Не благородно, знаю - не только съ нею, но и съ собой. Все жъ не хотѣлъ ее ударить и не рѣшался оставить въ полѣ. Все бѣшенство свое изливъ, я вспомнилъ притчу о добромъ самарянинѣ, и, завернувъ ее въ мой плащъ, повезъ къ себѣ домой. Старикъ привратникъ перекрестился, увидѣвъ насъ: меня за повода держащимъ лошадь, ее закутанной въ сѣдлѣ.

КАРЛЪ. Куда же вы пр³ѣхали?

РОРИКО. Сюда.

КАРЛЪ. Гдѣ остановились?

РОРИКО. У сенешаля стараго, близъ входа въ садъ.

КАРЛЪ. Такъ, значитъ, Герзуинда...

РОРИКО. Здѣсь, къ сожалѣнью: пока она на попеченьи сторожа, приставленнаго къ виноградникамъ, и въ домикѣ живетъ его.

КАРЛЪ (поднимается, долго смотритъ въ лицо Pорико и затѣмъ разражается нѣсколько искусственнымъ смѣхомъ). Такъ вотъ какимъ разсказомъ, Рорико, прикрыть ты захотѣлъ на рѣдкость смѣлую, безумную продѣлку? Зачѣмъ такъ много словъ? Ты мастеръ сѣти разставлять. И неужели я для того на волю птичку отпустилъ, чтобы стрѣла твоя попала ей въ нѣжный пухъ? Боюсь, не хватитъ, безумный графъ, на этотъ разъ, терпѣнья моего и дочери моей Ротрауты. Она, ты знаешь, слѣдитъ за благонравьемъ при дворѣ.

РОРИКО. Мнѣ больно, что ты дурно судишь о своемъ слугѣ.

КАРЛЪ. А мнѣ, что соблазнилъ ты дѣвочку, и дерзко на нее жъ клевещешь. Довольно! Въ томъ, что случилось, я виновенъ. Но для того, чтобы не умножать вины, рѣшилъ я зову внять Господню; оруд³емъ тебя избралъ Онъ, чтобъ снова ко мнѣ приблизить Герзуинду. Хочу я снова повидать ее и снова попытаться, не сможетъ ли совѣтъ разумный, соединенный съ властью, исправить то, что злого сотворила чрезмѣрная поспѣшность. Ты вздрогнулъ? Не знаешь развѣ, что милость короля не долговѣчна... Вотъ мой приказъ: пусть, ничего не говоря ей, Герзуинду приведутъ сюда, чтобъ погулять среди кустовъ и грядъ. Затѣмъ, пусть всѣ ее оставятъ, и я ее какъ бы случайно встрѣчу.

(Рорико удаляется съ поклономъ. Карлъ стоитъ задумавшись. Потомъ онъ оглядывается, чтобъ убѣдиться, что онъ одинъ, и замѣчаетъ двухъ ратниковъ, которые, стоя въ отдален³и, ждутъ его приказан³й)

КАРЛЪ. Унесите копья. (Они вынимаютъ копье Карла изъ мишени и уносятъ самую мишень) Скажи, охотникъ, кто тамъ надъ бузиной склонился у домика, въ которомъ живетъ садовникъ?

1-ЫЙ ОХОТНИКЪ. Дѣвочка какая-то.

КАРЛЪ. Не внучка ли садовника?

1-ЫЙ ОХОТНИКЪ. Быть можетъ и она. Но нѣтъ; волосы черны какъ смоль у той - у этой золотые.

КАРЛЪ. Узнай, кто эта дѣвушка. Иль нѣтъ - уйдите.

(Охотники удаляются, слышенъ громк³й смѣхъ Герзуинды. Король блѣднѣетъ, стоитъ не двигаясь и пристально смотритъ въ направлен³и, откуда появляется, наконецъ, Герзуинда; она, запыхавшись, гонттся за бабочкой и подходитъ совсѣмъ близко къ Карлу, не замѣчая его)

КАРЛЪ. Куда бѣжишь?

ГЕРЗУИНДА (слегка вскрикнувъ). Я бабочекъ ловлю.

КАРЛЪ. А знаешь ты, на чьей землѣ?

ГЕРЗУИНДА. Хозяинъ здѣсь графъ мэнск³й, Рорико.

КАРЛЪ. Ты думаешь, что здѣсь помѣстье графа Рорико?

ГЕРЗУИНДА. Не знаю право. Быть можетъ, Ротраутѣ принадлежитъ оно. Мнѣ все равно, она ль, дочь короля, или возлюбленный ея здѣсь грядки полетъ и овощи роститъ. Наврядъ ли бабочкамъ капустнымъ счетъ они ведутъ, иль мертвымъ головамъ. Никого не опечалитъ пропажа ящерицы маленькой.

(Она въ эту минуту словила ящерицу и видимо всецѣло ею поглощена)

КАРЛЪ. Плохо пришлось тебѣ бы, Герзуинда, когда бы думалъ я какъ ты. Но обрати свой взглядъ и на меня: сегодня въ трет³й разъ меня ты видишь. Подумай, вспомни! Я тотъ старикъ со взоромъ утопающаго, который тебѣ свободу далъ. Ты видишь: дышитъ онъ, не утонулъ и снова на твоемъ пути стоитъ. Быть можетъ, взглядъ его сегодня не будетъ тягостенъ тебѣ; быть можетъ, сильная рука теперь тебѣ нужнѣе, чѣмъ тогда - теперь, когда узнала ты свободу?

ГЕРЗУИНДА. Помолчи! Ты видишь, какую ящерицу я прелестную поймала!

КАРЛЪ. Вижу. Но слушай, Герзуинда: не привыкъ стоящ³й предъ тобою съ глухими говорить, и не совѣтую тебѣ глухою притворяться. Я предъ тобой виновенъ. Прихоти послушный толкнулъ тебя я въ пропасть, хотя и зналъ, что гибель и позоръ грозятъ тебѣ на днѣ, что копошатся гады тамъ. Я тебя толкнулъ, и собственной рукою спасу тебя изъ глубины паден³я и горя. Ты поняла меня?

ГЕРЗУИНДА (со смѣхомъ). Колонной Ирмина клянусь, что нѣтъ.

КАРЛЪ. Какая дерзость! Языческое племя, къ которому принадлежишь и ты съ твоимъ безумьемъ, хотя обречено на мракъ, все жъ, чистоту блюдя, одно лишь знаетъ для тебя и всѣхъ тебѣ подобныхъ: веревку! Когда себя не соблюдаетъ дѣва, даютъ ей выборъ: иль самое себя веревкой задушить, или чтобъ женщины кнутами гнали ее по городу изъ дома въ домъ, пока, не вынеся позора, не умретъ она.

ГЕРЗУИНДА. (съ некрасивой рѣзкостью). А сами тоже самое съ мужьями дѣлаютъ, за что казнятъ другихъ, волчицы злыя! Имъ слаще кровь проливать, чѣмъ страстью любовной упиваться!

КАРЛЪ. Чьи слова ты повторяешь, Герзуинда?

ГЕРЗУИНДА (удивленно). На твоемъ вѣдь языкѣ я говорю.

КАРЛЪ. Но мысли чьи?

ГЕРЗУИНДА. Кто мнѣ сказалъ, что женщины собаки, и что онѣ безмозглы? Это знаетъ и самый глупый изъ мужчинъ.

КАРЛЪ. Кто ты, Герзуинда? Глаза мои ушамъ не вѣрятъ, а уши глазамъ не могутъ довѣрять. Глаза мнѣ говорятъ, что ты ребенокъ и рада будешь куклѣ. Но уши думаютъ иное: женщина она, мнѣ говорятъ они,- и тяжесть женской доли извѣдала она до дна. Скажи, повѣрить ли ушамъ, иль взору?

ГЕРЗУИНДА (смѣясь). Подари мнѣ куколку! Пожалуйста. Но все жъ не думай, что молодыхъ пятнадцать лѣтъ подобны днямъ пятнадцати слѣпыхъ котятъ.

КАРЛЪ. Что жъ предпринять? Я вижу, правда, что поступаешь ты не слѣпо и не вѣтренно; ты смѣло и съ рѣшимостью упорной идешь на зло. Правъ, быть можетъ, Эркамбалъдъ. Быть можетъ, правда, что въ тебя вселился демонъ, и живетъ въ дворцѣ, слоновой костью изукрашенномъ и золотомъ, въ дворцѣ, что Герзуиндою зовется, изгнавъ оттуда Бога. Но, слушая тебя, не понимаю, почему въ столь чистомъ и красивомъ домѣ не живетъ прекрасная душа, почему въ немъ зло и ужасы таятся?

ГЕРЗУИНДА. Странно. Вы всѣ, мужчины, таковы. Всяк³й, кто бралъ меня, мнѣ тоже говорилъ, что ты,- и обвинялъ меня за то, что я ему давала. (Внезапно обвивая ему шею руками) Не будь строптивъ, старикъ.

КАРЛЪ (не двигаясь). Будь я Рорико, графъ Мэнск³й, я бъ оттолкнулъ тебя; но я король, я Карлъ - и слѣдовать его примѣру не могу.

ГЕРЗУИНДА (стоя на подножьи статуи и все еще не снимая рукъ съ шеи Карла). Вы всѣ напрасно тратите такъ много словъ! Молчите, и съ благодарностью, безъ словъ, берите то, что вамъ даютъ.

КАРЛЪ. Молчи, дитя грѣха, прижитое святой, во снѣ сатиромъ оскверненной! Уйди. Уйди изъ жалости! Стынетъ разумъ, блѣднѣетъ власти сила передъ тобой, передъ улыбкой тонкихъ устъ. Что мнѣ мѣшаетъ пальцами, вотъ такъ, нажать на шею бѣлую - чтобы не стало твоей недоброй силы, саламандра, и чтобъ въ моихъ рукахъ осталась чистая и благостная плоть, не искаженная душой бѣсовской?

(Въ страстной борьбѣ съ самимъ собой отталкиваетъ въ изнеможен³и Герауинду)

ГЕРЗУИНДА. Ай, ай! мнѣ больно!

(Отвернувъ отъ нея лицо, Карлъ тяжело переводитъ дыхан³е, стараясь успокоиться. Герзуинда отходитъ отъ него, слѣдитъ за нимъ исподлобья и третъ руки. Вскорѣ Карлъ снова начинаетъ)

КАРЛЪ. Когда безплодны наставленья, приходится прибѣгнуть къ власти,- отеческой, но непреклонной. Не постигнетъ кара тебя,- тебѣ я волю словомъ королевскимъ далъ все, хотя бъ и самое безстыдное, свершать. Но не было согласья моего зло надъ тобой творить другимъ: будетъ теперь работа сыщикамъ моимъ, и будетъ палачамъ кого на воздухъ вздернуть! Скорѣе назови мнѣ имена. Скорѣй! Вотъ грифель; вотъ дощечки изъ воска свѣжаго. Напиши скорѣе имена гулякъ распутныхъ, дерзнувшихъ подъ сѣнью моихъ соборовъ палатинскихъ безстыдно согрѣшить съ тобой. Скажи мнѣ, Герзуинда, имена, и я ихъ твердою рукою въ воскъ впишу, и къ каждому прибавлю: смерть, смерть, смерть!

ГЕРЗУИНДА (внѣ себя, но твердо, несмотря на свой ужасъ). Нѣтъ, не сдѣлаешь ты этого. Нѣтъ! Не сдѣлаешь. Не назову тебѣ я никого, кто исполнялъ мою лишь волю.

КАРЛЪ. Такъ имя Рорико впишу я, графа Мэнскаго.

ГЕРЗУИНДА (спокойно). Впиши его. Жалѣть не стану, когда слѣпой ударъ сразитъ слѣпого.

КАРЛЪ. Ну, хорошо. Когда спущу я свору, сама она сумѣетъ дичь выслѣдить. Если не хочешь всѣхъ назвать, то назови мнѣ одного, кто былъ тебѣ дороже всѣхъ.

ГЕРЗУИНДА. Зачѣмъ? Чтобъ на крестѣ его ты распялъ?

КАРЛЪ. Съ тобою повѣнчать - ужель такое наказанье?

ГЕРЗУИНДА (быстро, испуганно). Нѣтъ, не хочу я вмѣсто всѣхъ лишь одного!

КАРЛЪ (съ облегчен³емъ). Ну, значитъ, ты не знаешь, Герзуинда, ни многихъ, ни даже одного. Теперь впервые на мѣстѣ кажется мнѣ легк³й пушокъ твой на вискахъ. Наконецъ разсѣялись слегка туманы злые съ бѣдной твоей души, (все болѣе величественно и отечески). Не проникъ еще ко мнѣ твой взоръ изъ глубины. Еще душа твоя едва проснулась, и въ полусвѣтѣ ты ощупью идешь. Пусть возс³яетъ свободно лучъ грядущей юности твоей во всей красѣ и ясности; тогда, въ прозрачномъ с³яньи утреннемъ, весна твоя распустится. Имѣй терпѣнье, Герзуинда. Кто ждать не хочетъ, пока на виноградной лозѣ нальются грозди, тотъ кислое вино лишь вкуситъ. Повѣрь мнѣ, ты сама не знаешь кто ты - кто я: я жъ знаю и тебя и самого себя. Знаю, и все-жъ - подумай только! - все-жъ руку помощи не отвращаю отъ тебя. Ты спросишь, почему? Магистръ Алькуинъ считаетъ муравьевъ достойными раздумья долгаго и бережно несетъ ихъ на соломинкѣ издалека домой. Вотъ такъ и я. Страшусь я, что ли? Страшны мнѣ муравьи? Ногой ступалъ я на цѣлыя селенья муравьевъ. Всѣхъ родичей твоихъ, весь твой народъ осилилъ я. Такъ не спасаться жъ бѣгствомъ мнѣ отъ тебя. Послушай, Герзуинда: считай своимъ помѣстье это. Здѣсь, въ саду, ты, отъ земли оторванная, снова корни пустишь. Здѣсь медленно расти ты будешь, здѣсь расцвѣтешь, созрѣешь на попеченьи у садовниковъ искусныхъ. Здѣсь, подъ защитой стѣнъ твоихъ, живи привольно. Будь госпожей; прислужницы тебя въ убранства пышныя одѣнутъ, носить ты будешь золото. И всякое веселье по твоему приказу здѣсь устроятъ. Одно лишь...

ГЕРЗУИНДА (поспѣшно). Должна я какъ цвѣтокъ любимый короля въ грядѣ стоять недвижно?

КАРЛЪ. Ты знаешь развѣ цвѣтокъ любимый короля?

ГЕРЗУИНДА. Конечно. Ребенкомъ лѣтъ семи сама сажала я съ благоговѣньемъ мальвы короля.

КАРЛЪ (всѣ болѣе благороднымъ, чисто отеческимъ тономъ). Теперь благоговѣнье чуждо твоей душѣ. Не будь оно такъ чуждо, ты почитала бы съ благоговѣньемъ - самую себя, согнала бы позоръ съ царицы неба, отраженной въ тебѣ какъ въ зеркалѣ. И трепетно бъ хранила чистый ликъ небесной матери отъ грѣшныхъ рукъ и отъ прикосновенья нечестивыхъ. Въ этомъ домѣ, Герзуинда, кипятъ горяч³е источники; изъ плоти грѣшной извлекаютъ они отраву и очищаютъ кровь. И здѣсь, въ груди моей, горяч³й родился источникъ. Струи любви отцовской текутъ во мнѣ неудержимо. Торопись. Очисти душу отъ грѣховъ, омой всѣ пятна, Хотя покрыта ты была бъ теперь грѣхами, все жъ будетъ день, когда тебѣ скажу я - покорствуй только чистой волѣ моей, скажу:- пойди и покажись священникамъ. Въ тотъ день предстанешь свѣтлой ты предъ м³ромъ, подобно безгрѣшному небесному цвѣтку, подобно лил³и въ рукахъ Мар³и.

(Онъ кладетъ правую руку на голову Герзуинды; она цѣлуетъ его опущенную лѣвую руку)

Занавѣсъ.

ДѢЙСТВ²Е ТРЕТЬЕ.

(Снова въ помѣстьи короля вблизи Аахена; покой внутри дома съ колоннами подъ куполомъ; стѣны и куполъ украшены визант³йской мозаикой; полъ изъ цвѣтного мрамора; открытыя и закрытыя двери ведутъ во внутрь дома; одна дверь ведетъ въ садъ, магистръ Алькуинъ и графъ Рорико поднимаются по нѣсколькимъ ступенькамъ на колоннаду изъ покоя, расположеннаго ниже. Maгистръ Алькуинъ, высок³й старикъ съ благородной осанкой, у него видъ ученаго и въ то же время поэта и свѣтскаго человѣка; онъ въ длинной священнической одеждѣ)

РОРИКО. До сюда - и не дальше могу я довести тебя. По знаку жъ первому, который дастъ привратникъ, я долженъ буду, господинъ магистръ, удалить тебя изъ дома и изъ сада - хотя бы даже короля и не успѣлъ ты повидать.

АЛЬКУИНЪ. Какъ? Даже если призванъ я послан³емъ собственноручнымъ короля?

РОРИКО. Ты призванъ королемъ?

АЛЬКУИНЪ. Конечно, графъ. Не то сидѣлъ бы мирно я за книгами моими и, чуждый любопытства, не сталъ бы слухамъ я внимать, повѣрь - какъ не внималъ и до сихъ поръ. (Слегка насмѣшливо) Что тутъ у васъ за тайны? Зачѣмъ могуч³й Карлъ въ засадѣ спрятался? Опасенъ путь сюда по узенькимъ дорожкамъ, черезъ трясины, кольцомъ замкнувш³я вашъ островокъ и этотъ домъ. Говорятъ, усилился разбой на всѣхъ дорогахъ, и потому нашъ Геркулесъ бѣдѣ помочь бы долженъ былъ и шкуру львиную надѣть на плечи, а не сидѣть у прялки... Не знаю для чего.

РОРИКО. Тутъ, въ подземельи замка, горяч³й бьетъ источникъ - ключъ юности, какъ называетъ его король. Для пользован³я водами пр³ѣхалъ Карлъ.

АЛЬКУИНЪ. Ключъ юности? Что этимъ словомъ называетъ онъ?

РОРИКО. Какъ что? источники горяч³е.

АЛЬКУИНЪ. Ну да, конечно. Я понялъ, милый графъ,- и знаю хорошо я патр³арха нашего. Къ тому же, видѣлъ я, какъ пастухи - не пастыри народа, а пастухи ягнятъ - свои отъ старости похолодѣвш³я и коченѣющ³я ноги купали, чтобъ согрѣть, во внутренностяхъ молодыхъ ягнятъ. И Зевсъ, верховный пастырь и всѣхъ боговъ и всѣхъ людей, отъ холода порой дрожалъ, хоть вѣчной молодостью одаренъ былъ. Боялся онъ состариться и - какъ ни странно - почувствовалъ себя опять онъ юнымъ въ образѣ быка. И я въ спинѣ сталъ холодъ ощущать. Ключъ юности!.. Но если въ прокъ идетъ лѣченье первѣйшему изъ всѣхъ людей... Пусть выберетъ онъ, нашъ Зевсъ земной, любую изъ своихъ овечекъ... Хотѣлъ сказать я, пусть купается въ какихъ желаетъ водахъ.

РОРИКО. Тебя призвалъ король - и потому садись, почтеннѣйш³й магистръ. Призвалъ онъ также для доклада и Эркамбальда, канцлера. Я вижу въ этомъ знакъ хорош³й. Иначе... врача не достаетъ, чтобъ правильно вести лѣченье. Я не смѣю ничего сказать - и не могу, и не хочу. Не въ силахъ я понять его могуч³й духъ и направлять его. При взглядѣ на него, я только - повинуюсь. Но не помолодѣлъ на видъ онъ отъ купан³й. Самъ посмотри. Я слышу на террасѣ шаги его.

(Онъ быстро отходитъ вглубь. Алькуинъ еще разъ оглядываетъ свою одежду и становится направо; чернокож³й слуга открываетъ извнѣ садовую дверь и пропускаетъ мимо себя Карла. Король нѣсколько блѣднѣе чѣмъ прежде, взглядъ его менѣе спокойный и твердый. Онъ выступаетъ изъ полосы дневного свѣта, которыя бросаетъ длинную тѣнь, замѣчаетъ Алькуина и вглядывается въ него, держа руку видъ глазами)

КАРЛЪ. Не могу еще я различить, кто ты.

АЛЬКУИНЪ. А я сейчасъ призналъ того, кого не могъ бы мы признать - Давида.

КАРЛЪ. Флаккъ - это ты!

АЛЬКУИНЪ. Да, я слабый Флаккъ, который въ руки попался воиновъ твоихъ суровыхъ. Они, въ лѣсу разсыпавшись, стоятъ на стражѣ Цезаря, какъ будто въ станѣ вражескомъ живетъ онъ. Къ счастью, пощадили они меня.

КАРЛЪ. Для человѣка и для всѣхъ людей то мѣсто - станъ враговъ, гдѣ человѣкъ живетъ и люди! (Хлопаетъ въ ладоши) Садись! По знаку калифа Гаруна-аль-Рашида изъ ничего блаженство рая возникаетъ. Я жъ маг³и не знаю. Я грубый франкъ и предложить могу я только вино любимое твое; къ вину жъ варенаго и жаренаго. Вотъ все, чѣмъ послѣ труднаго пути ты можешь подкрѣпиться въ жилищѣ бѣдномъ поселянина.

АЛЬКУИНЪ (смѣясь). Я скроменъ - большаго не требую.

(Двое сарацинскихъ слугъ въ пестрыхъ тюрбанахъ появляются и съ низкимъ поклономъ Карлу цѣлуютъ землю)

АЛЬКУИНЪ (взглянувъ на слугъ, шутливо). И съ бѣдностью Давида я мирюсь.

КАРЛЪ. Гасанъ, хотимъ мы ѣсть какъ боги.

(Слуги, которые поднялись, снова падаютъ ницъ, цѣлуютъ землю, потомъ встаютъ и уходятъ)

АЛЬКУИНЪ. А все жъ ты магъ - какъ вижу!

КАРЛЪ. Увы - не магъ я! Отъ калифа Гаруна-аль-Рашида четырехъ я получилъ еще другихъ рабовъ въ подарокъ - совсѣмъ такихъ какъ эти; а также - какъ знаешь ты и долженъ знать, невольницъ темнокожихъ такое же число. Совсѣмъ забывъ о нихъ вначалѣ, теперь сюда я вздумалъ ихъ призвать - и лишь тогда подарокъ оцѣнилъ калифа. Они купанье такъ приготовляютъ, такъ въ простыни укутываютъ, такъ тѣло разомнутъ, не дожидаясь приказан³й, что ими нахвалиться я не могу. Ты думаешь изнѣжить могутъ рабы угодливые? Нѣтъ: изнѣженный, такимъ уже родился. У меня нѣтъ этого въ крови - не сдѣлаюсь изнѣженнымъ я никогда, мой Флаккъ. Теперь узнай, зачѣмъ тебя призвалъ я. Ты родился въ Нортумбр³и, и ты саксонской крови?

АЛЬКУИНЪ. Да, король Давидъ.

КАРЛЪ. Такъ скоро ты услышишь и увидишь въ моемъ домѣ нѣчто тебѣ сродни. Объ этомъ, впрочемъ, потомъ поговоримъ. Теперь мнѣ нуженъ не саксонецъ - а братъ по разуму и по значенью мнѣ равный. Ты, Флаккъ, таковъ. Владѣешь ты мечомъ духовнымъ, что на землѣ Господь оставилъ. Его ты поднялъ - какъ поднялъ я мечъ свѣтск³й. Ты Петръ для меня - гораздо болѣе чѣмъ римск³й Петръ - меча хранитель и ключей. Въ божественномъ Господь тобой руководитъ, и въ человѣческомъ не менѣе того отъ Бога и только отъ Него твои сужденья. Вотъ почему я человѣка въ тебѣ привѣтствую, который понимаетъ, а не судитъ, который хочетъ жизнь прославить, а не умертвить. Когда бъ отбросить я хотѣлъ то, что душою овладѣло, какъ дядя мой Пиппинъ, ушедш³й въ монастырь, то мнѣ нужна была бы только пустая келья - я не искалъ бы друга. Ты мой другъ и преданъ мнѣ, мой Флаккъ. Послушай: приключилось со мною чудо. Люди говорятъ, быть можетъ... Не знаю, что люди говорятъ, но чувствую, какъ будто изъ земли въ меня вливаются по тысячѣ каналамъ, какъ въ молодое дерево, живые соки. Смѣшно это, быть можетъ, и странной кажется насмѣшкой надъ собственнымъ моимъ разсудкомъ деревенскимъ и надъ законами календаря крестьянскаго. Давно ужъ высохш³й, годами отмѣченный стволъ, отдавш³й соки растеньямъ чужеяднымъ, на немъ живущимъ, опорой имъ служащ³й, чтобы по-прежнему тянуться прямо къ солнцу они могли, хотя онъ самъ ужъ мертвый... Вотъ этотъ старый стволъ вдругъ ожилъ! Въ листочкахъ шумъ поднялся: Какъ! Старый Карлъ, масличное дерево засохшее, вновь жить задумалъ! - и не для насъ... шипятъ... а для себя! Ну да. Быть можетъ, стыдиться слѣдуетъ предъ вами Карлу, лишнему на свѣтѣ старику, въ томъ, что онъ живъ еще. Но хочетъ жить онъ - это правда.

АЛЬКУИНЪ. Государь! Давидъ велик³й въ братствѣ вашемъ рыцарскомъ! Оно, семью дарами пламенѣя святаго духа и высясь надо всѣмъ земнымъ, тебя собою окружаетъ какъ драгоцѣнный камень оправа золотая... Что мы безъ тебя? Ты плугомъ владѣешь такъ же какъ мечемъ и такъ же хорошо писать умѣешь. На свѣтъ ты вызываешь живущее въ землѣ, а мирно на ней живущихъ питаешь ты и охраняешь. Чтя небо, ты сѣятель Христовой жатвы. Дитя лепечетъ имя Карла, еще не зная имени отца. Карлъ - не простое слово, а силы великой знакъ. Повздорятъ ли между собой сосѣди - произнеси лишь слово Карлъ - и распря кончена. Воюютъ ли народы - Карлъ! скажи - и возстановленъ миръ. Царитъ ли миръ - раздастся слово Карлъ! и потемнѣетъ небо, задрожитъ земля, и слово Карлъ! звучитъ угрозой тишинѣ, войну обозначая. Вотъ въ Визант³и императоръ - кумиръ народа; произнеси лишь слово Карлъ! - и любовь къ нему развѣется какъ прахъ по вѣтру. Кто жъ дерзнулъ бы наставникомъ стать Карла и возвеличиться надъ нимъ?

КАРЛЪ. Власти ничьей я надъ собою не боюсь. Я слишкомъ грубый франкъ - чтобъ справиться со мною. Когда я здѣсь стою, въ кольчугѣ и щитомъ вооруженный, едва ль копье чье либо въ тѣло мнѣ проникнетъ - едва ли даже кожу мнѣ задѣнетъ. Но иногда я обнажаю душу, довѣрчиво покровы снявъ... и уязвимъ тогда суровый Карлъ въ томъ, что онъ нѣжнаго въ душѣ таитъ. (Сарацинск³е слуги вносятъ накрытый столъ и устанавливаютъ его; друг³е держатъ золотые тазы и кувшины для омовен³я) Я былъ здѣсь одинокъ. Садись къ столу! (Онъ и Алькуинъ садятся у стола; имъ льютъ воду на руки) Мнѣ мило и желанно одиночество, но все жъ не доставало мнѣ друга одного. (Онъ поднимаетъ кубокъ и пьетъ, чокаясь съ Алькуиномъ; наступаетъ короткая пауза, затѣмъ Карлъ снова говорить) Желаешь? Я могу пр³ятное составить за трапезой намъ общество.

АЛЬКУИНЪ (съ изысканной любезностью). Когда Горац³я зоветь къ себѣ Анакреонъ, то жду я многихъ наслажден³й: вина и пѣсенъ и - сверхъ того, красотку.

КАРЛЪ. Хвалю, язычникъ старый! Но постарайся рѣшеткой плотной сердце оградить.

(Онъ ударяетъ о металлическую доску, которую держитъ въ рукахъ одинъ изъ слугъ; едва затихаетъ звукъ, какъ прибѣгаетъ Герзуинда и подходитъ къ сидящимъ за столомъ; она въ легкомъ фантастическомъ одѣян³и, волосы распущены)

ГЕРЗУИНДА (удивленно смотритъ на сидящихъ за столомъ). Ѣдите вы? Зачѣмъ?

КАРЛЪ. Зачѣмъ? Не долженъ развѣ человѣкъ питаться?

ГЕРЗУИНДА. Противно мнѣ глядѣть, какъ люди пищу принимаютъ!

КАРЛЪ. Люди? Как³е же мы люди?

ГЕРЗУИНДА. А развѣ вы большее чѣмъ всѣ?

АЛЬКУИНЪ. Про одного изъ насъ (указывая на Карла) невѣрно судишь ты.

КАРЛЪ. Всѣ для нея мужчины только люди - и къ сожалѣнью, всѣ люди для вся мужчины.

ГЕРЗУИНДА. Что жъ большее они? Я не люблю людей.

АЛЬКУИНЪ. За исключен³емъ, надѣюсь, короля? За исключен³емъ, надѣюсь, Карла, любимаго и чтимаго всѣмъ м³ромъ.

КАРЛЪ. Нѣтъ исключен³й для нея, клянусь! Будь птицей я, умѣй красиво пѣть, тогда другое дѣло... или котенкомъ еще слѣпымъ мяукалъ бы, тогда, быть можетъ, на любовь надѣяться я могъ и на вниманье нѣжное!

ГЕРЗУИНДА (оглядывая столъ съ желаньемъ полакомиться). А для меня нѣтъ ничего у васъ?

КАРЛЪ (предлагая ей кубокъ). Вотъ вино.

ГЕРЗУИНДА. Нѣтъ. Противно!

(Отталкиваетъ кубокъ)

КАРЛЪ. Водой она питается, на апельсинныхъ настоенной цвѣтахъ, и - самое большое - настоемъ лепестковъ отъ розы, замороженнымъ въ снѣгу. Напитокъ этотъ ей готовятъ темнокож³е. Мы для нея откармливаемъ также ангорскихъ козъ. Пьетъ какъ младенецъ козье молоко она.

АЛЬКУИНЪ. Амброз³ей и нектаромъ питаешь ты юность чистую свою? Богамъ Олимпа хочешь быть подобной. И, точно, ты какъ будто не земная.

КАРЛЪ. Нѣтъ, плоть ея земная.

ГЕРЗУИНДА. Конечно. Почитайте меня за что хотите - только не за святую. Мнѣ все милѣй, чѣмъ святость. Я пью и ѣмъ и дѣлаю все то, чего хочу сама, а не друг³е. За то пусть и друг³е, какъ и я, свои желанья исполняютъ, а не чуж³я.

КАРЛЪ. А если захотятъ друг³е отъ тебя... того, что справедливо и хорошо?

ГЕРЗУИНДА. То я, конечно, не покорюсь.

КАРЛЪ. Мой мудрый Флаккъ, попробуй, поможетъ ли твой долг³й опытъ и знанье, прилежно скопленное, и мудрость, обрѣтенная тобою, ненасытнымъ въ работѣ и въ исканьи свѣта... Попробуй, помогутъ ли свободныхъ семь искусствъ, которыми владѣешь ты, хотя бъ настолько, чтобы не быть безпомощнымъ какъ школьникъ передъ ребенкомъ Герзуиндой? Мнѣ безпомощность мою она давно ужъ показала.

АЛЬКУИНЪ. Что можетъ сдѣлать Флаккъ, когда самъ Августъ, хотя онъ лаврами увѣнчанъ Геркулеса, себя безсильнымъ почитаетъ. Но все же готовъ я попытаться.

КАРЛЪ. Поговори съ ней. Пусть скажетъ, напримѣръ, тебѣ: что называетъ она грѣхомъ?

ГЕРЗУИНДА. Грѣха нѣтъ!

КАРЛЪ. Ну, а стыдливость? Спроси ее объ этомъ.

АЛЬКУИНЪ. Скажи мнѣ, дѣва, что стыдливостью ты называешь?

ГЕРЗУИНДА (смѣется про себя, потомъ смѣло). Я не веду свой родъ отъ вашей Евы и вашего Адама. Прапрародители мои съ запретной яблони плодовъ не ѣли - и я не знаю, въ чемъ добро, въ чемъ зло.

АЛЬКУИНЪ. Такъ, значитъ, не богоподобна ты въ познан³и добра и зла!.. и все же изъ рая изгнана. Какъ же туда вернешься ты?

ГЕРЗУИНДА. Заботься только о себѣ, старикъ! На что нужна стыдливость? По вашему стыдиться тѣла я должна - и потому гордиться только одеждою, руками сшитой. Ужели шерсть, ткань шелковичнаго червя, волокна льна прекраснѣе меня, прекраснѣй того, чѣмъ я дышу, чѣмъ вижу, слышу и ощущаю вкусъ? Когда тяжелой поступью проходятъ дочери твои, подобно башнямъ изъ золота, изъ драгоцѣнныхъ камней - я драгоцѣнныхъ украшен³й не люблю - то неужели сами онѣ не лучше, чѣмъ ихъ золото и камни? Не создалъ развѣ Богъ нагимъ мнѣ тѣло? Но вамъ дороже платье? Скажите, я готова снять его и вамъ оставить взамѣнъ себя!

КАРЛЪ. Стой! Стой! Она способна, другъ мой, это сдѣлать.

(Герзуинда уже собиралась скинуть одежду)

Что скажешь ты, магистръ?

АЛЬКУИНЪ. Я пораженъ и словъ не нахожу.

ГЕРЗУИНДА (сбросивъ длинное прозрачное покрывало, въ которое она задрапировалась). Не спросите ль еще мой легк³й плащъ? Быть можетъ, его отвѣтъ вамъ будетъ больше по душѣ, чѣмъ мой. (Бросаетъ плащъ на полъ и со смѣхомъ убѣгаетъ)

КАРЛЪ. Герзуинда!

(Она исчезла и не возвращается на зовъ)

Убѣжала! Скажи, пр³ятенъ смѣхъ ея тебѣ?

АЛЬКУИНЪ. Однажды я подсмотрѣлъ въ Ютланд³и, какъ приносили жертвы они богамъ своимъ. То было въ страшную глухую ночь. Какъ лег³оны демоновъ изъ преисподней, шипѣлъ костеръ въ лѣсу. Привели они лисицу съ длинной гривой, двухлѣтнюю - не болѣе. На закланье ее вели, и шла она, хвостъ волоча. Вблизи засады, изъ которой мы глядѣли, стоялъ недвижно голый жрецъ, держа на привязи лисицу обреченную. Разгорѣлся жертвенный костеръ; когда жъ ея коснулось пламя, лисица ноздри подняла и зарычала. Не могу я передать тотъ звукъ. Въ немъ слышался и дик³й смѣхъ, и точно плачъ.

КАРЛЪ. Ты вѣрно понялъ, Флаккъ. Смѣхъ Герзуинды къ печали ближе, чѣмъ къ радости; онъ скрытымъ ужасомъ объятъ... Но что же ты не ѣшь, не пьешь, мой Алькуинъ?

АЛЬКУИНЪ. Благодарю! Ужъ болѣе шестидесяти лѣтъ я ѣмъ и пью, увѣренный, что этимъ зла не совершаю никакого. Теперь впервые одолѣло сомнѣн³е меня. Я думаю, не лучше ль было бы поститься? И многое другое въ моихъ мысляхъ словами вызвала она своими и существомъ своимъ.

КАРЛЪ. Вотъ видишь! Этого я и хотѣлъ, мой Флаккъ. Не мало переловилъ звѣрей я разныхъ, и лукомъ и силками, какъ ты знаешь - но никогда такой не попадался мнѣ. Вотъ почему о немъ забочусь и дорожу имъ. Конечно, не звѣрь она, и потому моя задача не укротителя. Мой долгъ почти отцовск³й. Отцомъ благочестивымъ я о душѣ ея пекусь. Мнѣ радостно - я это не скрываю - на этотъ разъ единою душою управлять, а не народомъ цѣлымъ, какъ всегда, и такъ же, какъ я иногда пустыни въ земли превращалъ цвѣтущ³я, такъ сѣмена добра хотѣлъ бы я посѣять здѣсь и возрастить.

АЛЬКУИНЪ. Ну, а она свое не сѣетъ?

КАРЛЪ. Конечно, сѣетъ. Борьба за душу опаснѣй многимъ, чѣмъ бой съ мечемъ въ рукахъ. Не дремлетъ врагъ добра, врагъ Господа, тотъ, кто пустыни сушитъ и посылаетъ всепожирающее пламя даже въ рай. Я это знаю, и все жъ мнѣ бой съ нимъ радостенъ; хочу я одолѣть врага. Къ тому же, самъ виновенъ я...

АЛЬКУИНЪ. Ты, государь, разбилъ и покорилъ саксонцевъ, гунновъ, лангобардовъ, аваровъ и баварцевъ... Разбилъ норманновъ, басковъ. Кто бъ ни противился тебѣ, тобой былъ побѣжденъ. Но всякая побѣда легка въ сравненьи съ той, которую теперь ты хочешь одержать державной волей.

КАРЛЪ. Не довѣряешь моей силѣ?

АЛЬКУИНЪ. Не подобаетъ мнѣ сомнѣваться. Но все же Карлъ останется самимъ собой, когда бъ онъ даже на этотъ разъ разбитъ былъ.

КАРЛЪ (поднимается, съ мрачнымъ видомъ). Ты полагаешь, что изъ одной лохани я стану ѣсть съ собаками паршивыми?

АЛЬКУИНЪ (испуганно). Срази меня небесный громъ, когда такая мысль могла бъ мнѣ бъ голову пр³йти?

КАРЛЪ. Ну, хорошо. Оставь!

(Карлъ ходитъ нѣсколько разъ по комнатѣ взадъ и впередъ, вспышка гнѣва улеглась, снова входитъ Рорико),

Что, Рорико?

РОРИКО. Тутъ канцлеръ Эркамбальдъ.

КАРЛЪ. Не спѣшно это. Можетъ подождать старикъ безмозглый!

РОРИКО. Онъ слѣдуетъ за мной.

КАРЛЪ (Алькуину). Ну, такъ тебя я попрошу - такъ какъ прервали нашу трапезу - избавь себя отъ встрѣчи съ ворчуномъ.

(Онъ снимаетъ кольцо съ пальца и даетъ его Алькуину)

Позабавь пока свой умъ. Вотъ тебѣ кольцо - игрушка, не болѣе того. Распадается оно на семь колечекъ. Изъ семи составь опять одно. И вотъ что помни, когда ты засмѣешься: то, изъ-за чего смѣешься, такая же игрушка для меня, какъ эта. Такая же - не меньше, правда, но и не больше.

(Входитъ Эркамбадьдъ. Послѣдн³я слова произнесены при немъ. Алькуинъ кланяется Карлу и уходитъ въ садъ. Рорико тоже уходитъ. Карлъ медленно шагаетъ взадъ и впередъ по комнатѣ, потомъ останавливается и смотритъ вопросительно на Эркамбальда)

ЭРКАМБАЛЬДЪ. Пришелъ я, повинуясь приказу твоему.

КАРЛЪ. Пришелъ ты... по чьему приказу?.. почему пришелъ?

ЭРКАМБАЛЬДЪ (очень блѣдный). Я говорю, что призванъ я тобой.

КАРЛЪ. Ахъ, да. Что съ тѣмъ саксовцемъ-Беннитомъ - такъ, кажется, зовутъ его? Вернули, наконецъ, ему несправедливо отнятыя земли?

ЭРКАМБАЛЬДЪ (мрачно). Нѣтъ!

КАРЛЪ. Почему?

ЭРКАМБАЛЬДЪ. Вторичное дознанье подтвердило его и Ассига вину. Вотъ протоколъ дознанья - а вотъ рѣшен³е суда. Печати только не достаетъ.

КАРЛЪ. Покажи!

(Беретъ бумагу и разрываетъ ее)

Вотъ такъ! Вы вздумали наперекоръ мнѣ поступать?

ЭРКАМБАЛЬДЪ. Что, жъ ты приказываешь?

КАРЛЪ. Ничего.

ЭРКАМБАЛЬДЪ. Прости. Вотъ это и печалитъ всѣхъ вѣрныхъ подданныхъ твоихъ.

КАРЛЪ. Печалитъ васъ, что не даю я приказан³й? А сами дѣлать вы не можете, что должно. Творите правое безъ приказан³й. Ужель я долженъ неустанно, пока языкъ не онѣмѣетъ, приказы отдавать? Попробуйте, раскрывъ широко рты лѣнивые, кричать безъ передышки: вотъ это сдѣлать такъ, вотъ это этакъ! И вотъ еще! И это! Покричите такъ не жизнь цѣлую, а только годъ - тогда поймете, что могъ устать и я. Что жъ приказать я долженъ? Говори!

ЭРКАМБАЛЬДЪ. Безчисленныя письма ждутъ отвѣта.

КАРЛЪ. Отъ кого? Сначала скажи о самыхъ важныхъ. Назови мнѣ имена.

ЭРКАМБАЛЬДЪ. Вотъ письмо отъ сына твоего держаннаго, Людовика, изъ Аквитан³и, вотъ отъ Петра изъ Пизы. Вотъ отъ Штурма, аббата фульдскаго письмо, вотъ письма епископовъ, изъ Кельна, Майнца, Реймса, изъ Страсбурга. Отъ Гильдигерна изъ Базеля. Изъ Безансона