Гарин-Михайловский Николай Георгиевич - Орхидея, Страница 2 - Книги

т на Беклемишева с ужасом.) Милый, что с тобой? Ты не хочешь на меня смотреть, ты меня презираешь?..

Беклемишев (с усилием). За что ж мне презирать тебя? Все это, конечно, так понятно... Но какое я имею право?.. Нам надо, Наташа, серьезно поговорить... Ты прекрасна, молода; эти две недели прошли, как сон какой-то... Но, Наташа... так же не может продолжаться... Я не обманывал тебя... если бы я был свободен.

Рославлева молча, страстно целует руки его и платье.

Там, в деревне, жена, мои дети... Наташа, мы не будем ни оправдывать, ни обвинять себя... Все это так неожиданно, так неотразимо вышло,- что об этом говорить?.. Но... Идти дальше? Там стена, Наташа, из живых людей. Рубить для выхода придется эти живые, ни в чем не повинные человеческие тела... С топором палача о каком счастии может быть речь?! Мы хотим самых тонких красок, самых ярких цветов, самых нежных мелодий, самых чудных грез,- всего лучшего, что дает только жизнь,- хотим рая жизни... В цветах рая не должно быть запаха трупа, Наташа, а он будет,- и труп и искалеченная жизнь детей. (Нервно встает и ходит.) Чудовищно, эгоистично - и для чего это? - для счастья, которого при таких условиях все равно не достигнем.

Рославлева (тихо, мертвым голосом). Значит, конец?

Беклемишев (ходит, садится возле нее). Покажи выход.

Рославлева (горячо). Боже мой! Боже мой! Твоя жена шесть лет испытывала счастье, полное счастье,- я две недели, и никогда больше, никогда, ни одного мгновения не была счастлива.

Беклемишев. Странный довод.

Рославлева (с холодным отчаянием). Да, я требую невозможного от людей. (Задумывается, быстро, но спокойно целует его платье, встает и уходит, в дверях на мгновение останавливается и с любовью смотрит на Беклемишева.)

ЯВЛЕНИЕ 33

Беклемишев (быстро встает.). А-а! Вот где ужас жизни! Что делать? Побороть свое чувство, уйти навсегда, забыть, бросить ее, чтобы сорвалась еще раз, подтолкнуть в бездну? Но как же уйти, когда в душе сознание уже и своей вины и все то же впечатление ребенка, заблудившегося, который мечется, судорожно плачет от страха, от ужаса, оттого, что нет около нее тех, кого она хочет любить?! Она что-то задумала. (Стремительно уходит за ней в дверь, быстро возвращается, держа ее за руку.)

ЯВЛЕНИЕ 34

Беклемишев. Что ты хотела сделать? Если действительно меня любишь, скажи. (Кричит.) Наташа, да не будь же такая страшная... Говори, что у тебя в руке? Яд? Ты его приняла?

Рославлева отрицательно качает головой.

Как меня любишь?

Рославлева. Как тебя люблю... Но ты не можешь меня любить - пусти.

Беклемишев (удерживая ее). Постой, постой, Наташа. Я люблю тебя, но не в этом дело... Твое увлечение мной, конечно, пройдет, ты встретишь более достойного человека и, главное, свободного...

Рославлева. Никогда!

Беклемишев. Хорошо... Наташа, для меня ты чиста, как голубь... Наташа, я люблю тебя, и все-таки, несмотря на это, час назад никакие силы не удержали бы меня... Наташа, теперь я понимаю иначе свой долг,- я буду возле тебя, пока я тебе нужен.

Рославлева. До могилы, Боря...

Беклемишев. Хорошо. Но, Наташа... Ты видишь меня: факты налицо, и что мне распространяться перед тобой о своей добродетели! Я утешаю себя, что я художник, что мне надо знать душу человеческую. Но однажды я попробовал признаться жене в одной глупости, в сущности пустой истории. Жена - прекрасный, чудный человек, выше этой женщины нет на земле,- она поняла все, но просто организм не вынес, и она год была между жизнью и смертью.

Рославлева. И она простила тебе? Вот это и была ее ошибка. Она не должна была прощать.

Беклемишев. Но она не простит, когда узнает, что ее совсем заменили... Наташа, она - мать моих детей,- умрет она, умру и я. Я не мог бы жить с сознанием, что я палач.

Рославлева. Ты просто любишь ее.

Беклемишев. Не в этом дело, Наташа... Я связан обстоятельствами, которых нельзя уже нарушить. Я могу отдать тебе только то, что свободно во мне, и при условии, конечно, скрывать.

Рославлева (вздыхает). Милый мой, я на все согласна: возьми меня к себе в служанки.

Беклемишев. Наташа, зачем ты так говоришь?!

Рославлева. Но разве я могу теперь жить без тебя?! Я твоя раба и буду до могилы рабой.

Беклемишев (нехотя). Так недавно мы сошлись... Я не сомневаюсь, что все, что ты говоришь, правда, но, понимаешь, так еще рано говорить...

Рославлева. Понимаю, милый. Делай, как хочешь...

Беклемишев. Мне кажется... Я меньше всего хочу отворять какие бы то ни было двери выхода, но жить так, одной только любовью,- это значит... ну, играть на одной струне, стоять на одной жерди над пропастью, когда можно настлать прочный пол.

Рославлева. Ты хотел бы, чтобы я меньше тебя любила?

Беклемишев. Я хотел бы, дорогая моя язычница, чтобы любовь твоя сделалась более христианской, чтобы через меня ты пополнила свою жизнь, полюбила людей, общество, его интересы...

Рославлева. Милый, ты называешь меня язычницей... Конечно, как язычница, я ненавидела делавших мне зло. Хорошо, я буду христианкой. Что я могу дать обществу?

Беклемишев. Оценка твоя, конечно, как члена общества, теперь ничтожна.

Рославлева (тихо). Даже без паспорта...

Беклемишев. Паспорт найдем. Я пойду к этому негодяю рабовладельцу и поставлю ему вопрос ребром: не захочет добром,- двое нас не выйдут из комнаты.

Рославлева. И если не выйдешь ты - все кончено для меня,- а его, конечно, оправдают, и он получит еще и мое состояние. Милый, за него все, вся правда земли; оставим его жить... Если б я сделалась и самым идеальным даже членом общества, то что общество даст мне?

Беклемишев. Наташа, я хочу только сказать, что, если ты хочешь любви, основанной на уважении...

Рославлева. Общество нам, женщинам, оставляет только любовь, и то рабскую. Я и хочу только любить... как раба...

Беклемишев. Наташа... Ты говоришь о моих способностях, о писанье, об уме... Кажется, ты гордишься мной?..

Рославлева. Страшно горжусь.

Беклемишев. Я тоже хочу тобой гордиться. Мое уважение уже принадлежит тебе, конечно, но надо уметь завоевать уважение и других.

Рославлева (покорно). Хорошо. Я сделаю все: с чего начать?

Беклемишев. С чего хочешь... Познакомишься, рассмотришь и решишь сама. А теперь вот что: давай мне эти проклятые порошки,- что в них?

Рославлева. Какой-то сильный яд,- смерть легкая, с бредом.

Беклемишев. Откуда они у тебя?

Рославлева. Это один доктор... Я каждый вечер, засыпая, все хотела принять этот яд на другой день и не в силах была, а сегодня так легко приняла бы, потому что возвратиться к прежнему я не могла бы... (Бросается на шею Беклемишеву.) Боря, Боря! Мой бог, мой спаситель!

Беклемишев хочет бросить коробку в камин.

Не бросай... Когда я тебе надоем,- отдай мне эти порошки. Не бросай, как меня любишь... (С упреком.) Ты боишься... значит, ты разлюбишь меня?..

Беклемишев. Хорошо, я не брошу.

Она идет с ним к столу радостная, счастливая.

Занавес

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

Столовая Беклемишевых в Петергофе. Открыта дверь в детскую.

ЯВЛЕНИЕ 1

Голос из детской девочки двух лет (раздельный, каким говорят, когда знают только одно-два слова). Папа! Папа!

Голос няни. Папа, папа,- скоро приедет, привезет Валечке много игрушек.

Голос Али (больной, капризный). Я хочу, чтобы папа уже приехал.

Голос Беклемишевой. Папа скоро, скоро приедет: уже едут с вокзала. Не стой на кроватке, а то ножка заболит опять.

Голос Али. Иди - смотри в окно и скажи мне, когда увидишь папу.

ЯВЛЕНИЕ 2

Входит Беклемишева и задумчиво становится у окна.

Голос девочки (из детской.) Па-па! Па-па!

Голос Али. Уже едет?

Беклемишева. Нет. Но вот уже едут с вокзала.

Голос Али. Скоро едут?

Беклемишева. Скоро, скоро.

Слышен шум проезжающих экипажей.

Голос Али. Это папа?

Беклемишева. Нет.

Новый шум.

Голос Али. Папа?

Беклемишева. Нет.

Голос Али. Когда папа?

Беклемишева (печально смотрит в окно). С следующим поездом приедет папа.

Звонок.

Голос Али (радостно). А видишь - папа!

Беклемишева (с горечью). Это дядя Зорин.

Голос Али (раздраженный). Я не хочу его, не води его ко мне.

ЯВЛЕНИЕ 3

Зорин (жмет Беклемишевой руку). А Бориса Павловича нет?

Беклемишева (овладевая собой, приветливо). Нет, не приехал еще.

Зорин. Он хотел, кажется, сегодня приехать?

Беклемишева. Да, хотел... Садитесь.

Зорин (садится, добродушно). А я гулял и зашел... Аккуратность, впрочем, не его добродетель. Чем-нибудь увлекся, по обыкновению... По доброте, конечно... он ведь очень добрый?

Беклемишева. Если Боря не добрый, то кто же добрый?

Зорин (добродушно). Кхе... Но поручиться за него все-таки нельзя. Может быть, теперь он уже плывет где-нибудь на трембаке критян спасать.

Беклемишева (рассеянно). Что такое трембака?

Зорин. Гнилая лодка, на которой греки в бурю контрабанду возят. Непременно в бурю, чтобы обмануть бдительность пограничной стражи. Легко быть отважным на громадном пароходе, рисоваться перед дамой своего сердца героем-моряком, а вот я посадил бы такого героя в трембаку в бурю, в открытом море... И, заметьте, на коммерческой почве все это проделывается. А так, без коммерции,- что такое грек? - трус.

Беклемишева. Но какой ни увлекающийся Боря, но и вы, думаю, согласитесь, что хоть телеграмму, а прислал бы он.

Зорин. Телеграмму? Пожалуй. А может быть, интересную барыньку встретил? Писатель, да еще импрессионист,- человек не принципиальный: поручиться нельзя. Хотя Боборыкин и говорит, что русские мужчины честнее, что у них нет, как у французов, потребности в женской грации, ласке, потребности обладания,- но полагаться на это все-таки не советую... Тем более - импрессионист... Вы не ревнивы, конечно.

Беклемишева. Надеюсь...

Зорин. Че-ерт! И моя жена надеется. А попробуй я лишних пять минут посидеть с чужой дамой... Ведь для образованной женщины ничего обиднее нельзя сказать, назвав ее ревнивой. Как! Она, изучившая и физиологию и психологию, вдруг станет, как и последняя пустышка, получившая свое образование в гостиной,- ревновать?! Вы ведь думаете, что ваше образование делает вас совсем другим человеком...

Беклемишева (сухо). Я ничего не думаю.

Зорин (добродушно). Обиделись. Че-ерт! Я свою жену раз десять на день доведу до белого каления... Когда тридцать лет пишешь, так уж перестаешь видеть людей так, как смотрят на них в обыкновенном обществе: это вот Иван Иванович, а это Семен Семенович... Для меня и Иван Иванович и Семен Семенович - это уж книги все по тому же предмету,- разных только авторов,- и как не заглянуть в эту новую книгу...

Беклемишева. Все зависит здесь от манеры заглядывать.

Зорин (кивает головой). Боря, например... Впрочем, Борю я оставлю, чтобы еще больше не рассердить вас... Здесь ведь у женщин тоже особая логика. Заговори я с вами о ком хотите, и ваше критическое отношение, ваша эрудиция будут при вас, и вы отлично разберетесь. Но если затронул моего Борю,- моего!.. Мой Боря бог, мой Боря гениальный писатель, безукоризненный общественный деятель. Заметьте: образованная женщина, которая отлично сознает, что от Бориной славы ей ничего не перепадет, потому что Боря и она - совершенно друг от друга отличное... Но случись вдруг, что мой Боря перестал быть моим: куда полетит и бог, и гений, и общественный деятель!

Беклемишева (спокойно). У меня никуда не полетит, и все останется там же, где и было...

Зорин. Да, говорите... А любовь - так уж любовь, никем не изведанная, и смерть, обнявшись, в одном гробу?.. Че-ерт! У меня всегда является желание таких влюбленных, ищущих смерти, вместо яду напоить касторкой и затем поселить обоих на двух необитаемых островах: ее с самым ненавистным, но молодым, его с самой ненавистной, но тоже молодой. И как вы думаете, через тридцать лет во сколько человек разрослась бы колония на этих двух островах?

Беклемишева. Я вам откровенно скажу, Александр Сергеевич, я очень уважаю вас, как одного из самых лучших наших писателей, и люблю ваши сочинения, но не люблю и не могу совершенно примирить таких ваших разговоров с тем возвышенным, что привлекает в ваших писаниях.

Зорин (весело). Че-ерт! Попробовал бы я в своих писаниях так писать, как говорю: вы бы первая, несмотря на то, что читаете очень и очень много, моих книг в руки не взяли бы.

Беклемишева. Не взяла бы... Я хочу подъема, хочу идеалов...

Зорин. И потому не хотите смотреть себе под ноги?

Беклемишева. Грязи не хочу.

Зорин. Да не грязи же, а сознания не хотите: требуете тумана и называете это идеалом... даже образованная... Нет ведь консервативнее элемента, как ваш брат - женщина.

Беклемишева (заглядывает в детскую, про себя). Уснул...

Звонок.

Это с нового уже поезда. (Быстро заглядывает в окно, разочарованно.) Санин... Маша, звонят.

Горничная проходит.

Зорин (неловко, быстро вставая). Ну, я пошел... Вот я какой: уважаю, вашего шурина во как, но заставь меня в его чистенькой, аккуратной, где все на месте, квартире,- не то чтобы век,- день за него прожить, день - и я повесился бы! Ведь он так живет, что знает все: когда встанет, когда ляжет, когда займется, и сегодня и завтра... до гробовой доски.

Беклемишева. Но это честнейший человек, и с ним ничего не может непредвиденного случиться.

Зорин. Он лучше Бори?

Беклемишева. Боря художник.

Зорин (жмет руку, уходит, слегка волоча ногу, качает головой). Художник!.. Понимать только это слово надо.

ЯВЛЕНИЕ 4

Беклемишева одна, стоит и грустно смотрит вслед Зорину. Санин входит.

Беклемишева. Бори нет с этим поездом?

Санин (здороваясь). С этим поездом нет его.

Беклемишева растерянно садится на стул.

(Быстро, большими шагами, наклоняясь вперед, ходит по сцене; напряженно, успокаивая.) Ну что ж? Задержало что-нибудь... (Увидев вдруг головой уткнувшуюся в спинку стула и тихо плачущую Беклемишеву, испуганно, с болью, нервно.) Но, но?! Вы такой молодец... (Бодрясь.) Кураж! {Мужайтесь! (франц.).}

Беклемишева (тихо, не поднимая головы, тяжело). Такая тоска. Все одна, одна... Перевез нас сюда, потому что думал жить здесь, а все ездит и ездит где-то... Эти рассказы о Рославлевой, издевательства Зорина...

Санин нервно, беззвучно, с отчаянием закидывает руки, смотрит на Беклемишеву. Звонок.

(Быстро оправляется, пробегающей горничной, убито.) Маша, меня дома нет.

ЯВЛЕНИЕ 4.

Входит Беклемишев, за ним улыбающаяся горничная.

Беклемишева (быстро, радостно). Боря, дорогой!

Горячо обнимаются.

Няня (с маленькой дочкой выглядывает из детской). Это папа.

Девочка испуганно уходит в детскую.

Санин (целуясь с Беклемишевым, весело). Стыдно, дети не узнают...

Слышен сонный, радостный голос Али: "Папа!"

Беклемишев (весело). Узнают все-таки. Иду, мой мальчик! (Быстро идет.)

Беклемишева (идет за мужем). У него все ножка.

В дверях детской появляется полураздетый мальчик.

Аля (от восторга смеется детским басом). Ты приехал?!

Беклемишев подхватывает его на руки, мальчик ручонками сжимает щеки отца.

Ты приехал? Ты приехал?

Беклемишев с Алей и Беклемишева уходят в детскую.

ЯВЛЕНИЕ 6

Голос няни. Это папа, папа.

Санин (ходит большими шагами по сцене, наклоняясь вперед). Дети не узнают! Теперь прикрутим голубчика! (Продолжает озабоченно ходить.)

Проносят пакеты с игрушками.

Голос Али. Это игрушки?

Беклемишев. Игрушки, мой милый мальчик.

Беклемишева. На юг надо летом.

Беклемишев. Да, непременно. Это тебе, это тебе... это, а это тебе, моя маленькая, и это...

ЯВЛЕНИЕ 7

Беклемишева (входя под руку с мужем, ласково). Нет, постойте, счастье мое, я теперь за вас примусь... Вы когда выехали из деревни?

Беклемишев (смущенно). Что?

Беклемишева. Я телеграфировала управляющему, потому что вы сами стали безбожно молчать. (Грустно.) Не то, что прежде... Он ответил, что ты выехал из деревни двадцать седьмого: три дня,- значит, ты приехал вчера.

Беклемишев (смущенно улыбаясь). Но я приехал сегодня. Совершенно верно: я выехал двадцать седьмого,- но я провел сутки в Москве.

Беклемишева (весело). Зачем?

Беклемишев. По делам редакции.

Беклемишева. Это верно?

Беклемишев. С каких пор ты перестала мне верить?

Беклемишева. Верю, конечно. Но, миленький мой, об этой Рославлевой и о вас мне так прожужжали уши, что, наконец, и я начинаю не на шутку...

Беклемишев (полусерьезно). Нет, хоть уж ты не начинай...

Санин (на мгновенье останавливаясь, с горечью, но глядя вызывающе). А кому же, как не ей?!

Звонок. Пробегает горничная.

Беклемишев. На меня уж не раз ополчались, но до сих пор она не поднимала оружия...

Беклемишева (горячо, с отвращением). Так и до могилы, конечно, не подниму.

ЯВЛЕНИЕ 8

Горничная (в дверях). Анна Николаевна приехала.

Беклемишева (огорченно). Я же сказала тебе не принимать.

Горничная с озадаченным лицом смотрит.

Беклемишев (с досадой). Я не выйду.

Беклемишева (горничной). В гостиную проведи ее. (Уходя, Беклемишеву.) Я сейчас приду.

ЯВЛЕНИЕ 9

Беклемишев (кивает ей головой, Санину). Как поживаете?

Санин (смотря в упор на Беклемишева). Я ведь вчера вас видел в городе.

Беклемишев (быстро). Пожалуйста, только не говорите.

Санин (продолжая ходить, качает головой). Ах, Боря, Боря! (С горечью.) И все будет утверждать, что между нами только приятельские отношения... Комик вы... Себя, семью, родных оскорбляет, унижает, и даже не хочет этого замечать. (Смеется нервным тяжелым смехом, ходит, не смотря на Беклемишева, хлопает себя по ляжкам, качает головой.) Комик, комик... (Возмущенно, с достоинством.) Но, если я имею право, как ваш друг, друг вашей семьи, ваш родственник наконец, я спрошу: когда же конец (решительно трясет головой) всей этой грязной истории с этой женщиной, которая иссушит ваш мозг - вы уже ничего не пишете,- ваше тело - вы уже старик,- разобьет жизнь этих всех?! И это Беклемишев - надежда, общественная сила?! Через год это будет изолгавшаяся жалкая тряпка в руках этой...

Беклемишев (с горечью). Ваня, ограничьтесь мной и не касайтесь того, кого не знаете.

Санин (энергично). Знаю, видел: не оставляет ни в ком сомнения, кто она.

Беклемишев (горячо). Стыдно, Ваня. (Устало.) Сейчас жена может прийти... Я буду у вас, и обо всем поговорим. Но, Ваня, если не хотите чего-нибудь страшного, ради бога, не затрогивайте при ней.

Санин (грустно). Да уж, конечно... Эх, Боря, Боря, думал я, что вы больше мужчина.

Беклемишев. При чем тут мужчина?

Санин. Мужчина, муж так мелко врать не станет, Боря.

Беклемишев (нервно). Ваня, да что ж вы, ей-богу?! Лучше, по-вашему, если бы я сказал правду и завалил сразу все здесь могильным камнем?! Ну, а эти на кого останутся?!

Санин (с отчаянием). Неужели же так далеко зашло?!

Беклемишев (мрачно, нехотя). Людям не распутать - только все погубить могут... (С порывом отчаяния.) Оставьте все мне: я все на себя взял - я лгу, я изоврался и изолгался,- хорошо... (Страстно.) Но легче, легче умереть... надо силу, чтоб жить... (Ходит, успокоившись.) Здесь одно время поможет: малейший неосторожный шаг...

ЯВЛЕНИЕ 10

Беклемишева (входя, веселая, счастливая). Анна Николаевна непременно хочет тебя видеть.

Беклемишев (тоскливо). Я к детям хочу.

Беклемишева. На одну минуту.

Беклемишев. Ну, хорошо, идем.

Идут: Беклемишева останавливается, обнимает и несколько раз горячо целует мужа; Беклемишев искренне ей отвечает такимитже поцелуями.

ЯВЛЕНИЕ 11

Санин (один). О-о-о! (Отчаянно машет рукой.) Нет, не могу,- сбегу. (Порывисто уходит.)

ЯВЛЕНИЕ 12

Входят Беклемишев и Беклемишева.

Беклемишева. Я загляну к детям.

Беклемишев подходит к окну. Входит Беклемишева.

Беклемишева. О чем ты задумался?

Беклемишев. Так... Весна нежная, прекрасная, зелень как паутина, в позолоте заката, горит даль и небо... Чудное мгновенье...

Пауза.

Наша жизнь такое же мгновенье, Маня... Я всегда думал, что может помешать мне в жизни?! Другие от природы эгоисты,- они сами уродуют свою жизнь... я не эгоист... нет больше для меня счастья, как видеть счастливые лица.

Беклемишева. Да, ты добрый... А между тем женочка ваша, мое счастье, все это время была такая несчастная... такая несчастная. Нет, нет, я не буду плакать... Мое солнце со мной, и нет больше мук... нет?

Беклемишев (тихо, уклончиво). Кто смутил тебя, Маня?

Беклемишева (быстро). Сердце мое смутило меня, Боря... Оно и теперь смущено.

Беклемишев. Маня!

Беклемишева (быстро идет, затворяет двери детской, порывисто возвращается). Боря, ты добрый, прекрасный! Большое счастье любить тебя... большое горе потерять тебя... но еще большее горе... быть обманываемой... Боря, не унижай меня... скажи... я найду силы... (Бессильно садится на стул.)

Беклемишев. Не обманывай себя: не нашлось бы у тебя сил. Да и не надо их. Я люблю тебя, Маня! Ты знаешь это... Могу ли я не любить тебя? Кто создал из меня художника, кто, когда никто, кроме тебя, еще не знал меня?.. Когда я в отчаянье рвал свое писанье, кто плакал, собирал клочки и склеивал их потом? Маня, как то солнце, как та весна прекрасная, так прекрасна ты в моем сердце!.. (Дико.) А-а!!

Беклемишева (бросается к нему). Боря, что с тобой?!

Беклемишев. Но это ужасно, Маня: я не могу жить без тебя, я люблю, люблю тебя, детей... а ты не веришь.

Беклемишева. Боря, верю, верю... Прости минутную слабость. (Обнимает его.) А, какое счастье!

Занавес

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ

Богатый кабинет в квартире Рославлевой. За маленьким письменным столом с правой стороны сцены сидит Рославлева и переписывает. Она похудела, одета просто, в капоте, прическа простая, лицо озабоченное, печальное.

ЯВЛЕНИЕ 1

Рославлева (кладет перо, задумчиво, устало). Итак, переговоры с этим негодяем кончились ничем... Но он будет доволен моим письмом... (Берет письмо и читает.) "Невоздержанность и неустойчивость Вашего характера, возмутительные притязания, совершенное непонимание меня - обрисовались снова и вполне. Я отказываюсь от всех дальнейших переговоров - унизительных, где торг идет и выкуп из рабства. Твердо верю, что избавлюсь от Вас, величайшего несчастья моей жизни, и так и не достигнете Вы Вашей гнусной цели - завладеть мной и моим состоянием. Но если бы Вы и добились, то помните, хорошо помните, что этот день Вашего торжества будет для Вас же и страшным днем. Глубоко заблуждаетесь, если думаете, что будете иметь дело все с той же девчонкой, которую Вы могли запугивать, бить и нагло издеваться... Горько ошибетесь: Вы встретитесь с женщиной, которая спросит у Вас отчет за свою разбитую жизнь. Никогда Вам не принадлежавшая, всегда искренне презиравшая Вас..." (Вздыхает.) А Бори все нет... (Смотрит некоторое время перед собой, поправляет волосы, нагибается, смотрит на часы.) Семь часов. Если и с этим поездом не приедет? (С слабой иронической улыбкой.) Обещал вместе завтракать... (Плачет, быстро вытирает слезы и продолжает писать.)

ЯВЛЕНИЕ 2

Лакей. Николай Иванович Алферьев.

Рославлева. Проси.

ЯВЛЕНИЕ 3

Входит Алферьев.

Алферьев (жмет Рославлевой руку). Ну-с, я вам мешать не буду... Вы хотели знать, сколько будет стоить издание сборника? Я могу теперь вам ответить: очень даже дорого. А именно: если в десяти тысячах экземплярах, то три тысячи двести...

Рославлева. Я согласна.

Алферьев. Нет, вы не так сразу,- тут целое состояние. Торопиться некуда: я зайду на днях, а вы подумайте.

Рославлева (встает и идет к большому столу, отодвигает ящик). Берите, сколько вам надо.

Алферьев (машет обеими руками). Что вы, что вы? Во-первых, пока еще ничего не надо, а во-вторых, к вам будут приходить со счетами: за бумагу, типографию, брошюровку,- вы и будете тогда платить им.

Рославлева (задвигает ящик). Пусть приходят.

Алферьев. Вы что это пишете?

Рославлева. Драму Бориса Николаевича.

Алферьев. Интересно бы почитать.

Рославлева. Нет, нет, на сцене скоро пойдет.

Алферьев. Борис Николаевич прежде читал нам... Он где?

Рославлева. Уехал по делам.

Алферьев. Ну, так прощайте... Так я зайду?

Рославлева. Я ведь согласна.

Алферьев (смеется). Да вы что? Не хотите меня видеть больше?

Рославлева (страстно). Иван Васильевич! Вы знаете все! Когда Бори нет, я жду его и никого не могу видеть,- я могу только переписывать его работу,- когда он со мной, кто отнимает наше время, тот... самый ужасный эгоист.

Алферьев (смеется). Ну, хорошо, бог с вами... Прощайте. (Жмет руку и уходит.)

Рославлева (вдогонку). Не обижайтесь только на меня.

Алферьев (в дверях). Нет, нет, а надо будет - все-таки зайду.

Рославлева. Хорошо, только на минутку.

ЯВЛЕНИЕ 4

Рославлева. Боже мой, боже мой! А его все нет!.. (Опять пишет.)

ЯВЛЕНИЕ 5

Лакей (подает карточку). Господин Босницкий.

Рославлева (читает). "Одну только, одну минуту старому другу". (Лакею холодно.) Не принимаю. (Берет перо и пишет.)

ЯВЛЕНИЕ 6

Рославлева (проводит рукой по лицу). Как кружится голова... потому что я ничего еще не ела сегодня... Боря, милый, дорогой, скорей же приезжай, я не могу жить без тебя. Ах, ты будешь, будешь мой, мой, только мой! (Энергично пишет.)

ЯВЛЕНИЕ 7

Входит Беклемишев. Рославлева, на мгновение повернувшись, продолжает писать. Беклемишев подходит и молча целует ее волосы. Рославлева, выпрямившись, не двигаясь, автоматично смотрит перед собой. Беклемишев кладет шляпу.

Рославлева (вставая, все с тем же движением автомата, спокойно). Как ездил?

Беклемишев (нехотя). Ничего. Наташа, я никак не мог приехать раньше. (Ходит.) Санин третьего дня видел меня в городе.

Рославлева (равнодушно). Да? (Порывисто, страстно.) Я так, так ждала. Хотя бы телеграммой уведомил...

Беклемишев. Где же бы я телеграмму писал?

Рославлева (после некоторого молчания, с тупым раздражением). Что ж ты там все это время делал?

Беклемишев (резко, нервно, возмущенно). Странный вопрос: что я делал в своей семье!

Рославлева (судорожно закусывая губы). Ах, в своей семье?!

Беклемишев (еще резче). А в чьей же? Моя, конечно. (С болью.) Но не бойся,- я не наслаждался там: я видел горе моего друга, лучшего друга в жизни... Мой, мой бедный больной мальчик плакал, моя маленькая дочка меня звала "папа".

Рославлева (бледнея). Что же ты дольше не остался? И зачем упрекаешь меня своими детьми? Да разве я их не люблю, хотя и знаю только по портретам?.. (Ласково.) А у Али ножка? Ты отдал ему мои игрушки?

Беклемишев (нехотя). Отдал. (Проводя рукой по лбу, про себя, нетерпеливо.) А-а! За что я эту оскорбляю? (Ходит, успокоясь и пожимая плечами.) Жена хочет с тобой познакомиться: она верит, что между нами ничего нет.

Рославлева (неопределенно). Ты ей хорошо врал.

Беклемишев (нетерпеливо, сдерживаясь). Если хочешь, скажи слово, и я перестану врать: я ведь устал, Наташа, правда для меня ведь только выход. (Страстно.) Мне ненавистна ложь!

Рославлева (холодно). Кто ж виноват в этом?

Беклемишев (взбешенно, почти кричит). Эх, Наташа! Не натягивай же струн, ты ведь не знаешь их предела! Дай передохнуть. Должен отдать тебе справедливость: у тебя сила, выдержка, требовательность, какой не встречал я. Все было пустяки для меня в жизни, не было, с чем я не мог бы справиться. (Страстно). Но если бы все, чего достиг, я сразу захотел бы, то и это легче было бы сделать, чем справиться с тобой... С виду ты только согласна как будто на все, но зачем ты все время выводишь свою собственную линию, и нужно дьявольскую силу, чтобы удерживать тебя от твоих безумных стремлений ставить вопрос, во что бы то ни стало, ребром?!

Рославлева. Я?

Беклемишев. Ты, конечно! Кто афиширует, кто ставит так вопрос, что ни малейшего сомнения ни у кого не остается, где бы я с тобой ни появлялся, в каких мы отношениях?.. И моя ложь выходит только бесцельной, глупой, пошлой.

Рославлева (тихо, с ударением). Но ведь и я лгу, и ты знаешь, как тяжело мне лгать... И если все-таки все всем очевидно, то ведь и на меня что-нибудь падает... Общество охотно прощает мужчинам и очень требовательно к нам, женщинам... Впрочем, я что?

Беклемишев (безнадежно). Ну, как хочешь... Знай только, что я, как Игорь, привязан теперь к двум березам, и, когда их распустят, они разорвут меня (быстро, нервно вздыхая),- они уже рвут меня...

Рославлева. И к обеим одинаково сильно привязан!..

Беклемишев. К обеим.

Рославлева. И к жене?

Беклемишев (запальчиво). Да что ты думаешь? Шесть лет жизни с идеальным, безукоризненным человеком, с человеком, которого - ты знаешь это, от тебя-то я ничего не скрываю - я обожаю, который остался моим лучшим другом, которому я обязан всем, всем, ничего не значит?! И я вдруг стану ее не любить? Для этого, милая, надо забыть все, что было... (Зло, бешено стиснув зубы.) Чтобы забыть, умереть надо - только труп ничего не помнит... Труп, труп, смрадный труп!!

Рославлева (холодно). И все-таки и меня любишь?

Беклемишев. Такую, как ты теперь, нарушающую все условия, на которых я сошелся с тобой,- ненавижу! Ненавижу тебя, язычницу, с такой я ничего общего не имею! Такой не хочу, не хочу!

Рославлева (быстро подходит к Беклемишеву, прижимается и смотрит, не сводя глаз, испуганно на него; тихо, растерянно, дрожащим голосом). Я боюсь тебя, я боюсь... (Прячет голову у него на груди, потом опять так же смотрит.)

Беклемишев (нервно проводит рукой по лицу, стараясь смотреть ей в глаза, смущаясь, нервно). Ах, боже мой! Значит, с тобой говорить серьезно совсем уж нельзя?

Рославлева (испуганно, торопливо). Нет, говори, говори.

Беклемишев. Ведь так же невозможно, Наташа! Что я зверь, что ли? Почему ты боишься вдруг меня? И у меня же нервы... Я лучше уйду...

Рославлева (судорожно цепляясь за него). Нет, нет! (Испуганно.) Я не буду, я не буду... не буду... не буду. (Закрывает лицо руками, плачет жалобно и все громче.)

Беклемишев (с отчаянием). Наташа, это ужасно. Ты насилуешь всю мою природу! (Овладевая собой.) Пойми, если я не в духе, если мои нервы не в порядке, наконец, я не могу ничего с собой сделать,- лучше всего оставлять меня, тогда я успокоюсь; а ты ведь требуешь, чтобы я был так же любезен с тобой, как и в первый день встречи. Перестань же наконец. Ты знаешь, я не выношу слез. Ну перестань же!

Рославлева (все время плачет, но после его слов вдруг сразу стихает и несколько раз судорожно вздрагивает). Милый, прости меня! Я злая, я мучу тебя, я требовательная, но я так безумно люблю тебя! Прикажи мне умереть, я умру, уйду с твоей дороги без слова жалобы. Милый, дорогой, так люблю! Боря, делай, что хочешь,- езди сколько хочешь, будь в своей семье,- клянусь, клянусь моей любовью к тебе, я больше никогда ни в чем не упрекну тебя... Но чем же я виновата, что не могу делить те