Гарин-Михайловский Николай Георгиевич - Деревенская драма

n="justify">   Староста. Ну вот, старики, слушайте: Шибаева купца приказчик волю вам свою объявить хочет.

   Приказчик. Не свою: моя бы воля, хоть даром бери землю.

   Голос. Понять можно.

   Приказчик. Мое дело у хозяина, может, еще хуже вашего.

   Никифор. А ты бы когда самого приволок покалякать с нами.

  

  

   Голоса. Вот-вот.

   - Давно ждем.

   - Милости просим.

   - В овраг бы живо стащили за задние ноги.

   Староста. А вы тише там, чего гавкаете? Пустыни речами тешиться успеете.

   Приказчик. Вот, старики, приказ хозяина: деньги за землю несите - без этого снопов не велено отпускать... Кто не взнес...

   Голос (строптиво). А кто взнес?

   Голос (азартно). Кто взнес? Никто... с каких достатков взносить-то?

   Староста (спокойно). Ну никто так никто, чего галдеть-то...

   Голос. А дожди пойдут... Хлебу гнить, что ли?..

   Приказчик. Кто желает молотить, запрету нет от хозяина, - только зерно в хозяйский амбар - видали, выстроили?

   Никифор (иронически). Как не видать? Как по Евангелию: не сеет, не жнет, а в житницы сыплет...

   Староста (Никифору). Ты еще тут что? И посева твоего там нет...

   Никифор. Так что ж, что нет, - у людей есть. Запретишь мне, что ли, говорить?

   Староста. Говори, пожалуй, бей боталом, доколь не распухло.

   Никифор. Ладно, дай срок, и твои шашни раскроем...

   Староста (иронически). И так! Ох, испугался... Ну вот говори, какие такие шашни, говори при народе, а я, кому надо, про твои расскажу...

   Никифор (смущенно). Попробуй!

   Староста. Шляются там по заводам, набалуются... На вот тебе, дослужился: шашни... с вами, со всеми вашими делами только и наживешь голову с котел... На, садись на мое место хоть сейчас, своди, как знаешь, все дела, коли выберут, а я погляжу...

   Приказчик. Так вот, старики, и срок выкупа: Покров...

   Голоса. Этак: как раз когда ни цены - барки все уж уйдут тогда, ни дорог за дождями не будет,- ловко...

   - И хлеба всего тогда не хватит за землю только заплатить. А работа, а семена, это уж все прими, значит, купец, Христа ради, пожалуйста, а мы с детками в твою славу и желудевым квасом да мякиною сыты будем.

   - Что уж говорить, ловко... Хуже, чем в крепостное время. Там хоть половина работы на людей была, а тут вся!

   - Достать бы его самого, - хоть разок приехал бы...

   - Он тебе приедет...

   Староста. Ну что опять за пустое взялись... Так вот слышали? (Приказчику.) Ну и с богом - дел много еще... (Отводит в сторону.) Так за снопами я пришлю?

   Приказчик. Ладно, ладно.

   Староста. То-то...

   Приказчик. Ну до свиданья, старики, я пошел...

   Голос (иронически). С богом...

   Староста (смотрит на подходящих баб, изможденных, плохо одетых). На вот тебе: вдов-сирот несет еще... (Подходящим бабам.) Чего вам?

   Одна из баб (кланяясь, смиренно). Мы к миру...

   Староста. Ну?

   Одна из баб (нерешительно). Просить земельки под яровое хотим... хоть по осьминичку бы.

   Староста. На вот тебе... Да на что вам земля, глупый народ? У мужика дело отбивается, что у вас выйдет? Вас вон двадцать три человека. Двадцать три осьминника - шесть десятин - шестьдесят рублей. Семена? Нету... Опять, значит, по миру? Вспахать, посеять, сжать? Опять миром, водкой? А водку опять Христа ради, а уродит, как ныне? А двести рублей уже у мира выбрано. Да за землю-то выкупное опять миру платить. (Раздраженно.) Ну убирайтесь, - ровно дети малые, думаете, без вас тут мало дела? Христарадничаете - и знайте свое...

   Бабий голос (глухой, измученный). А ты думаешь, легко христарадничать?

   Староста. Легко? А ты думаешь, миру легче? Некому без вас стричь его? Скубут... Как собаку паршивую, с петлей на шее, есть кому кроме вас топить. (Раздраженно.) Ну идите...

  

  

   Торговец (озабоченно). Боюсь я, как бы этот Никифор не спутал нам дело?

   Староста. Гм... дай срок, отойди пока... Никифор, подь сюда на часок...

  

  

   Староста (дружелюбно, ему). Слышь, вчера земский, а ноне урядник приехал, - про тебя все пытают...

   Никифор (смущенно). Ну?

   Староста. Уйти бы тебе до времени на завод...

   Никифор. Так что...

   Староста. Пока ищут тебя, пока что, а твой уж и след простыл... Ты так, неприметно...

  

  

   (Манит проходящего Андрея.) Ты насчет Антона-то приготовил все?

   Андрей (возбужденно). Все, все... Уряднику как сказал, что от этакого дела в становые он выскочит, - на стену лезет... Ведь все на виду: кому другому надо было убивать его? Амбар подломал, зерно раскидал, след будто телеги, - а зерно все в амбаре... Кому зерно надо, станут ли сторожа еще убивать? Ну там свяжут для порядка да кляп в рот... Только отпускайте скорее Ирину...

   Староста. Не задержим... То-то гляди... Мир не подведи... Согласие Антону, значит, дадим?

   Андрей. Давайте, давайте... Не сумлевайтесь... Как придет, тут и кричи нас.

   Староста (отходя). Ладно... (Ирине.) Ну?

   Ирина (опять кланяется). Я к вам, старики, недоимка после мужа осталась, - то все была тридцать два рубля, а тут на шестьдесят семь выскочила...

   Писарь. Так что же ты считаешь? Начет, что ли, на тебя мир сделал?

   Ирина. Ничего я, батюшка, не считаю, а только мир прошу: нельзя ли ослобонить... Землю отняли, видно, бог с вами, а продадите последнюю скотину - чем стану хозяйничать?

  

  

   Староста. А тебе что хозяйничать? Что ты за цаца против людей? (Показывает на вдов.) Все Христовым именем кормятся, а ты одна будешь домовничать?

   Одна из вдов (вздыхая). Видно, больше людей хочет быть...

   Ирина (кланяется в землю). Пожалейте, старики...

   Голос. Мы тебя пожалеем, а нас кто пожалеет?

   Ирина. Отсрочку хоть дайте.

   Голос. Пока проешь все?

   Староста. Чего пустое толковать? Все равно не миновать тебе Христовым именем кормиться. Баба, кажись, умная, а лезешь. Не видишь: мир. Чать, слыхала же присказку: мир что волк - что в пасть попало, то говори пропало... Чего мучить-то себя да дуру валять без толку?

  

  

   Андрей (наклоняясь к Ирине). Урядник тебя что-то кличет.

   Ирина (упавшим голосом). Ой, батюшки! Где?

   Андрей. В избе у меня. А ты иди, не бойся.

   Ирина (замирая). Ох, боюсь...

  

  

   Матрена (бодрясь, весело). Ну, старики, прощайте, лихом не поминайте. (Низко кланяется.)

   Голос. Ты куда?

   Матрена. Да вот в город... У пустого пойла, пожалуй, стой, - зима придет и одежонки теплой нет, чтобы хоть Христовым именем кормиться... Только пухнуть в избе с голоду и останется.

   Голос. А в городе лучше?

   Матрена. Там что бог даст... Народу там все-таки побольше здешнего, да и не землей одной кормятся... Там и кузнецы и столяры и мало ли там всяких заведений - может, и разберут, Христа ради, ребят-то, а сама стряпкой там, что ли, - бог не без милости, проживем как-нибудь...

   Голос. Не робкая же ты... Мужику и то страшно подумать, как от земли оторваться, а на вон тебе: баба, да трое ребятишек...

   Матрена. Вам, старики, оторваться еще надо от земли, а меня вы, спасибо, оторвали уж... С голоду моя храбрость. Нечего больше терять. Бывало, покойник мой говорил: "Вот, Матрена, полторы тыщи выкупных уж уплатил". Думала тогда - хоть и бьет, хоть и в грош не ставит меня мой богоданный, да деткам будет хорошо. И жнет, бывало, Матрена, не разгибая спины... В волчью пасть пала работа Матрены. Не обессудьте, старички,- старосты нашего умное слово, - примите же, Христа ради, и мою работу, хоть работой на людей и дошла до того, что деток, пожалуй, живых в могилу клади. (Вытирает слезы.)

   Голос. А вот вырастут, - приводи их и получат, опять свою долю.

   Матрена (весело). Нет уж, старички, так надеюсь, что в ловушку вашу не попадут мои детки: бог не без милости, научатся свой собственный хлеб есть - такой, что и детям своим передадут... В мещане выпишусь, буду как люди: что мое - мое, а не так: твое - мое, а мое не твое. Теперь я на полторы тысячи какую бы лавчонку открыла, а так... ни мне (машет рукой) да и ни вам, старики... хоть и кормитесь вы нами, сиротами да вдовами, да, видно, не мимо же: на чужом горе тоже далеко не уедешь. Не обессудьте: простите, Христа ради... Кланяйтесь, детки...

  

  

   Староста. Уходи с богом, да вот забрала бы и этих... (Указывает на вдов.) Еще десятка четыре тебе прикинули бы добра всякого...

   Аким (вздыхает). Подсыпали бы!

   Матрена (добродушно). А может, и сами придут, как с цепи оборвутся, как я...

   Торговец (смеется). Ну и баба!

   Староста (машет рукой, весело). Беды! Вот так один попадись к ним - как в крапиву... (Смеется.)

  

  

   Голоса. Осы настоящие...

   - Или вот как вороны на ястреба в небе накинутся: и в голову и так и сяк норовят его...

   - И без порошка засушат...

   Торговец. Какого порошка?

   Староста. А вот белого, что крыс морят... Это у них первая мода: в три месяца высушат и в гроб уложат.

   Баба (с изможденным лицом, поводит страшными глазами, замогильным голосом). А иначе как с вашим братом?

   Староста (торговцу). Слышь, каркает?

   Дарья (Матрене). Господи, господи, и как это ты с малыми ребятами, да еще на зиму глядя, пойдешь?..

   Матрена (вытирая слезы). О-о, милостив бог... Дядя Федор до города доведет... Айда, детки, айда, милые! (Идет и плачет.)

   Бабы, вдовы идут за ней и тоже плачут, иные громко причитают.

   Федор (идет последний, осторожно, точно боится раздавить кого-нибудь, кланяясь на ходу на все стороны). Простите, Христа ради...

   Староста (добродушно, подросткам). Да вот и этих стрекулистов бы забрала... Брысь, проклятые!

  

  

   Пух над губой не показался еще, а уж цигарки, да водка, да Аленки из ума не идут... Дай срок, всем вам, как Никитке, один конец будет - будете с портняжками гнить по тюрьмам да вшей там кормить...

   Торговец. Ну что ж, староста, пора бы и за дело - время идет...

   Староста. Что дело? Дело не медведь - в лес не уйдет... Вишь парша всякая одолевает... И дела не делаем, а время идет... Тьфу ты! Вот и еще нелегкая несет.

  

  

   Андрей (проходя из своей избы, Нефеду). Подь-ка сюда на часок... (Поворачивается назад и ведет Нефеда к своей избе.)

  

  

   Письмоводитель. Антону Павлычу!

   Торговец (радостно). Николаю Иванычу!

  

  

   Марья Ивановна?

   Письмоводитель. Благодарим вас! Анфиса Семеновна?

   Торговец. Благодарю вас! Детки? Сроднички?

   Письмоводитель. Слава богу, все живы, здоровы... Ваши как?

   Торговец. Что им делается? Жуют хлеб. Напасай только...

   Письмоводитель. Ехать назад будете - загляните.

   Торговец. Всенепременно.

   Письмоводитель (с достоинством, крестьянам). Вот, старики, на помочь в воскресенье звать вас велено. Вот и по стаканчику велено вам поднести, если согласны, так сейчас, что ли?

   Староста. Согласны-то уж согласны - куда денутся? Вот только чего: водку-то уж сразу всю бы пить... Мы вот чего... живой рукой кончим дела, а пока что вы айдате ко мне в избу да накажите там бабе самоварчик согреть, а тут и мы поспеем - глядишь, и с купцом за новое дело бутылочку раздавим красненькой.

   Письмоводитель. Ладно.

  

  

   Торговец. Ну поскорея.

   Староста. Вот еще последний.

  

  

   (Тихо, одному крестьянину.) Беги к Андрею - скажи: пришел...

   Антон (кланяется сходу). Надумал я, старики, на-вовсе у вас в селе остаться...

  

  

   Староста. Ну что ж? Навовсе так навовсе...

   Антон. Кажись, я миру ничем не согрубил... Что там со Степаном да с его родней было, то и поминать нечего - прошло и прахом замело...

   Староста. Видно, этак: концы все в воду.

   Антон. Я хочу, старики, к вашему обществу приписаться. Если насчет водки, так я, сколько мир велит...

   Староста (вздыхая). В водке-то хоть купайся.

   Раздраженный резкий голос. Так неужли так за водку все и продавать? Неужто и вовсе правды нет на земле?.. Что уж это? Кого хотим принимать к себе, старики?!

   Староста (расставив ноги, сложив руки, говорящему). Вот дурак...

   Голос. Почему дурак? Сам ты дурак.

   Староста. Я-то, знамо, дурак, что с такими дураками связался...

   Голос (возражавшему). А ты дай срок, помолчи.

   Староста. Дай человеку сказать слово: пожалуйста, дай, - а там хоть до ночи ругайся.

   Антон. Хочу я, старики, верой и правдой вам служить. Бога вам в свидетели зову... Заслужу я перед вами.

  

  

   Будете за мной как за каменной горой - все плутни и шашни, какими мир за нос водят, знаю я, а мне ничего не надо... Грехи только зажить хочу.

   Урядник. Ты, что ль, Антон Лесогубов?

   Антон (поворачивается, надменно). Ну хоть и мы?

   Урядник. Да вот обвинение против тебя, что убил Степана Шиповалова.

   Антон (мрачно, помолчав). Еще что?

   Урядник. Ну полно, - все ведь уж повинились.

   Антон. Ладно, ври другому...

   Урядник (пожимает плечами, кричит). Эй, там, ведите их сюда.

  

  

   Антон. Ну? Чего они наврали тебе?

   Ирина (Антону). Ох ты господи! (Показывает на урядника.) Ведь он же сам запутал меня - сказал, что во всем ты повинился...

   Антон (презрительно, Нефеду). Ну те - бабы, дуры, а ты-то...

   Нефед. Так ведь я что? (Показывает на Настю.) Она сама все и выложила.

   Настя. А мне что здесь, в этом пекле, одной, что ль, оставаться? Нефедку запутали в Иринино дело. (Показывает на урядника.) Он Нефедке бат: "Сошлют тебя". А я и пытаю его: а меня? А он: "А тебя-то за что?" Я и сказала про свое дело.

   Ирина (Антону, показывая на урядника). Они говорят, что за полное признание только на поселение - всех вместе и погонят нас.

   Антон (дико оглядывается). О, дуры... И поселения-то нынче никакого нет: каждому из вас в своей яме гнить доведется, а то на Сахалине за душегубцев опять силком замуж повыдают, - только и видели друг дружку.

   Настя (с воплем). Нефедушка! О-ой! Так вот оно какое мое пришло царство...

   Антон (показывает на урядника). Он, дрянь, вам врет все...

   Урядник. Ладно: хватайте его!

  

  

   Антон (делает энергичное движение, вырывается, в руке его нож). Прочь, шушера проклятая! (Медленно оглядываясь.) Жил как хотел и умру как хочу. Оставайся, кому не надоело! (Быстрым движением перерезывает себе горло и падает.)

  

  

   Любуша (круто поворачивается к своей избе). Бабушка?! (Опрометью бежит с воплем.) Зарезался... (Не добегая до избы, падает.)

   Бабушка (выскакивает из избы, бросается к ней). Дитятко?!

  

  

  

   Историко-литературному комментарию к публикуемым пьесам предпосланы краткие биографические справки об авторах. Все упоминаемые произведения датируются по времени их первого издания. В том случае, если между написанием и опубликованием пьесы прошло более года, сообщаются обе даты. В скобках указываются варианты заглавий.

   При ссылках на цитируемые источники в комментариях приняты следующие сокращения: ЦГАЛИ - Центральный государственный архив литературы и искусства (Москва); ЦГИАЛ - Центральный государственный исторический архив в Ленинграде; ИМЛИ - Институт мировой литературы имени А. М. Горького при Академии наук СССР, Архив А. М. Горького (Москва); ИРЛИ - Институт русской литературы (Пушкинский дом) Академии наук СССР, Отдел рукописей (Ленинград); ОРБЛ - Всесоюзная государственная библиотека имени В. И. Ленина, Отдел рукописей (Москва); ЦТБ - Центральная государственная театральная библиотека имени А. В. Луначарского, Отдел рукописей (Ленинград).

  

  

   Н. Гарин (литературный псевдоним Николая Георгиевича Михайловского) родился в Петербурге 8 февраля 1852 г. в богатой дворянской семье. Детство и юность Н. Гарина прошли в Одессе, куда после выхода в отставку в чине генерала переселился его отец. В 1871 г. Н. Гарин поступил на юридический факультет Петербургского университета, на следующий год перешел в Институт путей сообщения, который закончил в 1878 г. Талантливый инженер-изыскатель и строитель железных дорог, Н. Гарин побывал в самых отдаленных уголках России. В 1883-1886 гг. в своем имении Гувдоровке, в Самарской губернии, он безуспешно пытался провести в жизнь народническую идею социального реформаторства. Зимой 1887 г. Н. Гарин с семьей уехал на строительство Уфимско-Златоустовского железнодорожного тоннеля. На Урале, в 1888 г., он написал свой первый очерк "Вариант" (опубликован посмертно) и начал работу над циклом очерков "Несколько лет в деревне", в которых анализировал причины неудачи гундоровского "эксперимента".

   В 1891 г. Н. Гарина навестил в Гундоровке известный беллетрист К. Станюкович, убедивший его серьезно заняться литературой.

   В том же году Н. Гарин, заложив имение, приобрел журнал "Русское богатство", во главе которого встал крупнейший теоретик народничества Н. Михайловский. В "Русском богатстве" в 1892 г. помещено первое опубликованное произведение Н. Гарина - повесть "Детство Темы", составившая вместе с последующими повестями "Гимназисты" (1893), "Студенты" (1895) и "Инженеры" (1907) знаменитую тетралогию. Чем более ясной становилась для Н. Гарина беспочвенность народнических теорий, тем большую остроту приобретал его конфликт с редакцией "Русского богатства". "Марксов план реорганизации мира, - вспоминал М. Горький,- восхищал его своей широтой" (М. Горький, Собр. соч. в тридцати томах, т. 17, М., Гослитиздат, 1952, стр. 77). Еще до формального разрыва с "Русским богатством", в 1896 г., Н. Гарин делается ближайшим сотрудником первой легальной марксистской газеты в России" - "Самарского вестника", а впоследствии участвует в журналах легального марксизма "Начало" и "Жизнь".

   Являясь сторонником "по возможности мирного, закономерного развития жизни", Н. Гарин-Михайловский не смог перейти на позиции революционного марксизма. Однако в писателе-демократе, уверенно развенчивавшем народнические иллюзии, ранние русские марксисты-революционеры почувствовали "идейного союзника" (А. Санин, "Самарский вестник" в руках марксистов 1896-1897 гг.", М., изд. Политкаторжан, 1933, стр. 43). В 1905 г. Н. Гарин вошел в состав редакции большевистского журнала "Вестник жизни".

   27 ноября 1906 г., полный новых творческих замыслов, Н. Гарин-Михайловский скоропостижно скончался в Петербурге от паралича сердца.

   Н. Гарину принадлежат пять пьес: "В медвежьих углах" ("Жонглеры чести", 1890-е гг.), "Орхидея" (1898), "Деревенская драма" (1904), "Зора" (1906, 1909) и "Подростки" (1907).

   В 1906-1910 гг. "Знание" выпустило девятитомное Собрание сочинений Н. Гарина, продолженное в 1913-1914 гг. петербургским издательством "Освобождение" (тома 10-17). Полное собрание сочинений Н. Гарина издано товариществом "А. Ф. Маркс" (приложение к журналу "Нива" за 1916 год, 9 томов). Последнее собрание избранных произведений писателя в пяти томах осуществлено Гослитиздатом в 1957-1958 гг.

   Пьеса "Деревенская драма" - впервые опубликована в Сборнике товарищества "Знание" за 1903 год, кн. 1, Спб., 1904.

   "В "Деревенской драме", - признавал Н. Гарин-Михайловский, - весь сюжет полностью взят мной из действительности. Рассказал его мне судебный следователь Я. Л. Тейтель {Яков Львович Тейтель (1851-1939) - известный в те годы в Самаре либеральный общественный деятель. Во второй половине 1895 г. на его квартире произошла встреча Н. Гарина-Михайловского с М. Горьким.}, дело происходило в нескольких верстах от моего имения в Самарской губернии, слушалось а самарском окружном суде, и все виновные были приговорены к каторге [...] Эта моя работа - результат тридцатилетнего изучения деревни: в ней нет ни одного выдуманного факта, кто знает жизнь деревни, согласится, что действительность может быть еще безотраднее. Цель моей драмы - показать ту почву, на которой вырастают все эти ужасы жизни. Среди бесправных людей, когда, пользуясь этим бесправием, сильный угнетает со всей силой своего невежества слабейшего, эта почва - община, грабящая друг друга..." ("С.-Петербургские ведомости", 1904, 15 июля, No 191). По свидетельству Я. Тейтеля, изображенные в "Деревенской драме" события действительно имели место в селе Купина Екатерининской волости Самарского уезда в 1896 г. За персонажами пьесы стоят реальные прототипы (см.: Я. Л. Тейтель, Из моей жизни. За сорок лет, Париж, изд. Я. Е. Поволоцкого, 1925, стр. 67-70).

   "Деревенская драма" тесно связана с другими произведениями Н. Гарина-Михайловского. Так, сюжет пьесы (убийство караульщика Степана и отравление Настей больного нелюбимого мужа) намечен Н. Гариным в очерке, завершающем его цикл "В сутолоке провинциальной жизни" (1900). В "Деревенской драме" также использованы отдельные мотивы из очерков Н. Гарина "Акулина" и "Дикий человек", опубликованных в 1894 г. в "Русском богатстве" (цикл "Деревенские панорамы"), и из рассказа "Под праздник" (1901). Отвергая народническую идеализацию сельской общины, писатель полемизировал и с учением Л. Н. Толстого о непротивлении злу насилием.

   Отзывы прессы на "Деревенскую драму" за малым исключением были критическими. "В ней, - заключал Л. Войтоловский, - старое представлено неудачно, а новое - мало вероятно" ("Киевские отклики", 1904, 9 июля, No 458). Рецензент журнала "Правда" находил в пьесе Н. Гарина "чрезвычайный избыток драматического действия", "печать лубочности и выдумки", хотя и признавал, что "фактический материал пьесы, собранный, несомненно, путем живых наблюдений над действительностью нашей деревни, в свободной беллетристической обработке мог бы дать интересную картину разрушения крестьянского "мира" и поддерживаемых им начал семьи, морали и быта" ("Правда", 1904, No 6, стр. 272). Указывая на художественные просчеты "Деревенской драмы", демократическая критика одобряла идею произведения. Образ юродивого Илюши - олицетворение темноты и рабьей приниженности деревни - возмутил церковников, усердно насаждавших в народе культ "божьих людей". Журнал "Миссионерское обозрение" негодовал, что Н. Гарин в своей пьесе "показывает личное отрицательное отношение к православно-церковному строю жизни" ("Миссионерское обозрение", 1904, No 13, сентябрь, кн. 1, стр. 423).

   20 января 1905 г. актриса Л. Б. Яворская направила Главному управлению по делам печати два обязательных экземпляра "Деревенской драмы" с просьбой разрешить постановку пьесы в ее Новом театре в Петербурге (ЦГИАЛ, ф. 776, оп. 25, ед. хр. 785, л. 29а). Ознакомившись с "Деревенской драмой", цензор М. Толстой 19 февраля 1905 г. писал: "Воровство, подкупы водкой, кулачество и невежество мужиков - вот суть пьесы Гарина. Все эти тенденциозно мрачные картины заставляют сомневаться в возможности разрешить их к представлению" {сб. "Первая русская революция и театр", стр. 334). Запрет был отменен 25 ноября 1905 г., когда напуганное революцией правительство пошло на некоторое ослабление цензурного гнета.

   "Деревенская драма" впервые была показана в Новом драматическом театре 8 декабря 1905 г. Л. Яворская играла Настю (см. "Театр и искусство", 1905, 18 декабря, No 50, стр. 771). После премьеры газета "Биржевые ведомости" (веч. вып. 15 декабря 1905 г.) сожалела, что театр прошел мимо характерной для драмы Н. Гарина критики "разлагающихся устоев русской деревни". Театральные рецензенты иронизировали над "пейзанскими" костюмами актеров и декорациями.

   Пьеса печатается по тексту сборника "Знание".