Джакометти Паоло - Семья преступника

align="justify">  Пальмиери (холодно). Судите!

  

  

  

   ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

  

  

  Декорация первого и третьего действия.

  

  

  

   ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ

  

  

  

  Коррадо и д. Фернандо.

  Коррадо (сидит у стола). Друг мой, еще раз прошу вас, оставьте меня в покое.

  Д. Фернандо. Я тоже еще раз прошу вас сказать мне хоть что-нибудь о вашей встрече. Во-первых, это и меня очень интересует, во-вторых, мне хочется исполнить желание дяди: он ждет вашего ответа с большим нетерпением.

  Коррадо. Монсиньор слишком беспокоится, и не знаю для чего. Что отвечать мне? Что сказать, коли я ничего не знаю?

  Д. Фернандо. Вы не видали Розалию?

  Коррадо. Видел.

  Д. Фернандо. Что ж она говорила вам?

  Коррадо. Много, но понял я одно.

  Д. Фернандо. Что же именно?

  Коррадо (указывая на сердце). Это здесь, мой друг.

  Д. Фернандо. И не выйдет оттуда?

  Коррадо. Не разорвав сердца, не выйдет.

  Д. Фернандо. Если так, я не смею спрашивать. Но дочь?

  Коррадо. Чья дочь?

  Д. Фернандо. В том-то и вопрос... Вы ее разглядели?

  Коррадо. Да.

  Д. Фернандо. Какое же впечатление произвела она на вас?

  Коррадо. Разве можно передавать впечатления? Мне хотелось и целовать ее, и убить.

  Д. Фернандо. В одно и то же время?

  Коррадо. Да.

  Д. Фернандо. Значит, совершенный мрак?

  Коррадо. Ужасный! Жду разъяснения от доктора, а он не очень торопится. Я жду его с тоской, с лихорадкой. Мы должны говорить с ним здесь; вот почему я прошу вас уйти, прошу в третий раз, не заставьте просить в четвертый!

  Д. Фернандо. Не заставлю. Но мне хочется, чтобы вы успокоились, чтобы вы хорошенько подумали о своих обстоятельствах, которые могут быть очень серьезны. Я уж видел несколько конных жандармов, которые, вероятно, явились, чтоб...

  Коррадо. Арестовать меня?.. Тем лучше!.. У кого уж нет семьи, тому можно и умереть. Я жил для жены и дочери; иначе разве я не разбил бы себе голову о каменные стены моей темницы, за неимением другого средства. Но знайте, что у меня есть и другое, лучшее средство, есть оно у меня и теперь... мне нужно только несколько минут, чтоб устроить свои дела в этом доме, и потом...

  Д. Фернандо. Все это и загадочно и страшно. Но подумайте, что во всяком случае вы не имеете права ни наказывать, ни мстить.

  Коррадо. Кто вам говорит о том или о другом.

  Д. Фернандо. Надо же пожалеть и Розалию: не сама же ока вас бросила. И жена и вдова в одно и то же время!.. Девятнадцать лет... Как бы вы поступили на ее месте?

  Коррадо. Легко рассуждать тому, кто не страдает. (С нетерпением.) Что ж он нейдет? Что ж он нейдет?

  Д. Фернандо. Он придет; но я боюсь последствий вашего разговора. Что, если он будет так глупо благороден, что признается вам... Ах, боже мой!.. Что вы тогда сделаете?

  Коррадо. Разве я знаю, что он будет говорить?.. Что я стану делать? Разве пуля, пока она еще не вылетела из ружья, знает, куда она попадет? Идите же; мне нужно подумать, прежде чем говорить с доктором.

  Д. Фернандо. Это справедливо. Подумайте и посоветуйтесь со своей совестью. Мужайтесь, мой бедный друг. (Жмет ему руку и уходит.)

  Коррадо. Я не имею права наказывать, а тем более мстить... я согласен. Розалия, брошенная мной на краю бездны, без опоры, слабая, могла поскользнуться, упасть... не спорю. Розалия желала моей смерти, ждала ее со дня на день, как приятную весть, чтоб быть свободной, счастливой... и... Но что ж нейдет этот доктор? Что он мучит? Они, вероятно, советуются, как обмануть меня... О, горе им, если они не сознаются... горе! (Увидав Пальмиери.) Вот он наконец! Господи, помилуй нас!

  

  

  

   ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ

  

  

  

  Коррадо и Пальмиери.

  Пальмиери. К вашим услугам. Извините, что заставил ждать, но мне нужно было приготовиться к этому неожиданному разговору и спокойно обдумать все, что я должен сказать вам.

  Коррадо. Я так и полагал.

  Пальмиери. Для меня решение этого дела очень не легко. Я не мог положиться в этом случае на одного себя, я должен был соображаться с чужой волей.

  Коррадо. С Розалией?

  Пальмиери. Именно. Я так и сделал. Вот наше общее решение: человек провинившийся должен уметь загладить свои проступки даже ценою собственной жизни.

  Коррадо. Это ваше признание?

  Пальмиери. Нет еще. Я говорю о вас.

  Коррадо. Обо мне? Но прежде всего, сделайте одолжение, покажите мне метрическое свидетельство вашей дочери.

  Пальмиери. Вы требуете невозможного, у меня нет детей.

  Коррадо. Нет детей? А эта девочка?

  Пальмиери. Этот ангел-девочка?.. Она считает себя Эммой, и другие тоже... Она Ада.

  Коррадо. Ада?

  Пальмиери. Ваша дочь.

  Коррадо. Ада жива? Она здесь? Я ее видел? (Едва стоит на ногах.)

  Пальмиери. Вы теряете силы? Вы дрожите?

  Коррадо. Есть радости, от которых можно умереть... но я буду жить... теперь только я живу. Моя Ада так хороша! Но зачем она считает вас своим отцом? Зачем любит? Вы не говорите; я не хочу и знать. Вы мне ее возвращаете - и довольно. Остальное я вам прощаю, прощаю, все... и всех... Я бегу к ней!

  Пальмиери. Подождите.

  Коррадо. Я вам повторяю, что мне больше ничего и нужно.

  Пальмиери. Но мне нужно знать, стоите ли вы Ады.

  Коррадо. Если не стоил, так буду стоить.

  Пальмиери. Я надеюсь, увидим. Успокойтесь и подумайте хладнокровно о том, что я вам скажу, я еще очень мало сказал вам. Сядемте лучше.

  Коррадо. Говорите.

  Пальмиери. Лишнее рассказывать, как мы встретились с Розалией. Это случилось через несколько месяцев после вашего заточения. Я узнал ее в горе, в бедности, покинутую родными. Ее положение меня тронуло, и я решился помочь ей. Я сам был в несчастии, недавно я потерял жену и дочь Эмму. Я был не в таком положении, чтоб думать о любви, но, признаюсь вам, если б Розалия была свободна, я бы женился на ней, чтоб дать ей положение в обществе. К несчастию, она была скована с вами... С чувством сожаения глядел я на Аду, - она была несколько похожа на Эмму и День ото дня привязывалась ко мне, быть может и оттого, что я ласкал ее. Вскоре я убедился, что Ада была одна из тех нежных, болезненных, нервных натур, для которых всякие сильные впечатления и радости и горя равно губительны. Я думал: "Бедная малютка! Когда ты вырастешь, ты спросишь об отце. Что тебе ответит мать твоя? Что тебе скажут чужие? Увы! постоянная мысль будет портить каждую твою радость, каждое чувство, прерывать твой сон; а позже, когда душа запросит любви, кто ответит тебе любовью?.. Кто даст свое имя дочери преступника?" Я начал думать, как помочь ей, и однажды сказал Розалии: "Вы добрая мать; если хотите, я заставлю общество уважать Розалию. Если я не могу восстановить вашего положения, я могу сделать это для дочери, - могу дать ей беспорочное имя, - свое имя. Я буду думать, что моя дочь не умирала, и в вашей Аде буду обнимать свою Эмму". Так и сделалось - теперь судите меня!

  Коррадо. Без сомнения, все это благородно... и тем более, если вы не ждали награды...

  Пальмиери. Ждал от вас.

  Коррадо. От меня? Но я скажу вам, что доброе дело теряет всю свою цену, когда нарушается чужое право. Синьор! У этой девочки был отец.

  Пальмиери. Извините, я никак не могу убедиться в этом; я не знаю разницы между вечным заключением и могилою. Во всяком случае, если я даже и нарушил чужое право, то с добрым намерением; если я сделал проступок, то благородный.

  Коррадо. Который вы и загладите, как сами сказали.

  Пальмиери. Слова мои относились к вашим проступкам, которые важней моих, - искупить их ваша обязанность. Розалия, ваша жертва, подает вам высокий пример твердости. Чтобы скрыть обман, чтобы уверить всех, что моя Эмма жива, Розалия должна была отказаться от прав и радостей матери.

  Коррадо. Розалия отказалась? Но вы понимаете, что я не могу и не хочу отказываться.

  Пальмиери. Вы откажетесь - это необходимо.

  Коррадо. Необходимо?

  Пальмиери. Как же иначе? Я не знаю, где вы найдете слов для разговора с этим нежным, робким созданием. Что вы ей скажете? Честный человек, которого ты уважаешь и так горячо любишь, не отец твой; твой отец я, - я убил твоего родного дядю; я протягиваю к тебе руки, израненные кандалами, - я не прощен, я бежал, - каждый день, каждый час меня могут схватить и отправить в тюрьму, я твой отец. Если ты умрешь от жалости, от горя, мне нужды нет, - только бы обнять тебя.

  Коррадо. О, ради бога, молчите!

  Пальмиери. Я буду молчать, лишь бы заговорило ваше сердце.

  Коррадо. Вы его истерзали и хотите, чтоб оно заговорило.

  Пальмиери. В таком случае кончим разговор. (Подходит к двери и знаком приглашает войти кого-то.)

  Коррадо. Что это значит?

  Пальмиери. Вы увидите. Я исполнил долг мой - исполняйте свой. Судите, милуйте, казните - все, что вам угодно. Вы хотите разрушить весь мой труд? Вы имеете на то право; я его не оспариваю. Я признаю за вами право убить вашу дочь. Смотрите, она идет; бедная, великодушная мать ведет ее на ваш суд.

  Коррадо. Ах! (Закрывает лицо руками.)

  Пальмиери. Будьте тверже! Одним словом вы можете убить два сердца.

  Коррадо. Что за мука!

  

  

  

  Входят Розалия и Эмма.

  

  

  

   ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ

  

  

  Пальмиери, Коррадо, Розалия, Эмма.

  Эмма (не замечая Коррало, подбегает прямо к Пальмиери). Наконец-то я тебя нашла, гадкий папа! Я одной минуты не могу быть без тебя и очень обрадовалась, когда Розалия позвала меня к тебе. Не приласкаешь ли ты меня хоть немного?

  Пальмиери. Мне нужно кой-что сказать тебе... но я заговорился с этим человеком...

  Эмма (увидав Коррадо, с испугом). Он опять здесь?

  Пальмиери. Разве ты его боишься?

  Эмма. Очень боюсь. Я уж его раз видела, и Розалий насилу спасла меня от него. Коррадо. Но тогда я...

  Розалия не сводит глаз с Коррадо.

  Эмма. Что я вам тогда сделала? Представь, папа, он говорил, что меня должно звать не Эммой, а Адой...

  Коррадо. Потому что... (Встретив взгляд Розалии, останавливается.)

  Эмма. Потому что так зовут вашу дочь, так каждую девушку и звать Адою?.. Хотел обнять меня, хотел, чтоб я называла его отцом...

  Пальмиери. А ты не хочешь, чтоб он был твоим отцом?

  Эмма. Я бы умерла сейчас же. Но ведь ты мой отец. (С криком и дрожа от страха.) Ты, это правда? Не оставляй меня! Я останусь с тобой всегда, всегда! (Обвивает его шею руками.)

  Пальмиери (кладет ей руку на голову). Всегда.

  Эмма. Всегда?.. Ах, как это хорошо! Но пойдем отсюда, у меня болит сердце, когда я вижу этого человека... Пойдем, ты хотел что-то поговорить со мной.

  Пальмиери. Поди в кабинет... я сейчас приду.

  Эмма. Не заставляй меня дожидаться. (Уходит.)

  Пальмиери (Коррадо). Подумайте хорошенько о том, что вы слышали и видели. (Уходит; некоторое молчание.)

  Розалия. Коррадо, ты ничего не имеешь сказать мне?

  Коррадо. Много. Но мне приказано подумать о том, что я видел и слышал; человек, покрытый плотью, одаренный такими же, как и я, страстями, велит мне подумать. Он приказывает моему сердцу молчать, когда оно хочет стонать, и приказывает ему говорить, когда оно умерло. Да, я видел и слышал. Я видел мою дочь, прекрасную, как ангел, мою дочь, которая боится и ненавидит меня, не зная меня и не замечая, что я дышу только ею. Моя дочь любит другого, ласкает, целует, обнимает его... и ты дозволила ей это. Вместо того, чтобы научить ее плакать о моем несчастии, молиться за бедного заключенного, ты взлелеяла в ее сердце ложное, лживое чувство, противное природе и законам.

  Розалия. Коррадо, я думала, что я вправе возвратить этой несчастной то, что ты у ней отнял, - доброго отца и честное имя.

  Коррадо. Доброго отца?.. Да, я должен удивляться тому, что сделала ты, что сделал Арриго... но разум рассуждает так, а сердце иначе. Есть наказания, превосходящие всякую меру преступления, оскорбляющие человечество. Можно ли отцу, который, после стольких лет разлуки, встретился с дочерью, приказать быть равнодушным, немым? Я не камень... Я молчал, окаменел... но кровь опять заговорила во мне; теперь я чувствую и горесть и ревность, ужасную ревность. Отдай мою дочь!

  Розалия. Разве ты не слыхал? Твоя дочь умрет.

  Коррадо. Не умрет. Я расскажу ей мои страдания, мою тоску, мои угрызения. Если она добра, она согласится быть моим ангелом-утешителем. Да! Мне нужно, чтоб чистая, белая рука разгладила мое чело, освежила мою кровь, чтоб она вела меня и поддерживала. Пусть это будет только один раз, но позвольте прижать к груди мою... нашу Аду, потом я убегу.

  Розалия. Один только раз! Но что будет с ней после? С Адой? Ах, Коррадо, невозможно! Ты говоришь мне о своих жестоких страданиях - я их вижу, чувствую; но не видишь и не чувствуешь ты моих страданий. Ты хочешь сказать нашей Аде, что ты ее отец? Но сказала ли я ей, что я ее мать? Чтоб избежать вопросов от нее: кто я, что я сделала, где отец, - я лишила себя прав и радостей матери и взяла должность гувернантки, няньки, служанки... Часто в тишине ночи я украдкой подходила к ее постельке, чтобы взглянуть на нее глазами матери; я целовала ее со страхом и скорей бежала прочь, - в моих ушах постоянно звучали крики общества, которое в Катании, здесь, везде ославило меня падшей женщиной.

  Коррадо (вздрогнув). Тебя?.. И все это за меня!

  Розалия. Хорошо, что ты это понимаешь; пойми же, что ты не должен отнимать у меня того, что мне стоило такого самоотвержения. Нет, ты не лишишь твою дочь тех удобств, которые так нужны для ее слабого сложения; не возьмешь ее делить с тобой бесславие и черствый хлеб подаяния; не поведешь ее в горы, где она должна трепетать каждую минуту, что тебя откроют, поймают, убьют у ее ног... Ах, нет, Коррадо! Если ты не слушаешь мольбы матери, не трогают тебя слезы жены, так пожалей няньку, которая сберегла твою дочь! (Становится на колени.)

  Коррадо. Ты на коленях! Предо мной! Встань, Розалия, встань!

  Розалия (вставая). Ну, слушай, Коррадо, вот мое решение! Пусть наша Ада всегда будет Эммой и останется у благородного человека, который дал ей свое имя. Что касается меня (жена - раба), пусть так и будет, я не жалуюсь, - я же иду за тобой в горы, в темницу, на эшафот, если хочешь.

  Коррадо. Ты пойдешь за мной?.. За мной?

  Розалия. Разве ты не нуждаешься в руке, которая бы разгладила твое чело, освежила твою кровь, которая бы тебя вела и поддерживала? Вот та рука, которую ты ищешь, вот она; возьми ее, она твоя!

  Коррадо. Я не достоин коснуться ее!

  Розалия. Бедный Коррадо! Забудь хоть на минуту прошлое... и успокой свою горячую голову на груди моей. Поди ко мне, несчастный Коррадо.

  Коррадо (обняв Розалию). Розалия! Какое блаженство!

  Розалия. Я тебе простила, все простила! Ты решился? Не правда ли?

  Коррадо. Да, я решился; я не в силах более противиться тебе; железная душа моя растопилась в слезах на груди твоей.

  

  

  

   Входит монсиньор.

  

  

  

   ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

  

  

   Коррадо, Розалия, монсиньор.

  Монсиньор. Извините, вы, вероятно, меня не ожидали. Но, кажется, я пришел в добрую минуту, чтоб принять участие в вашей назидательной беседе.

  Розалия. Вы пришли прервать ее... но немного поздно; к моему счастью, все разговоры кончены, и мы во всем согласны. Не правда ли, Коррадо?

  Коррадо. Да.

  Розалия. Порадуйтесь, монсиньор, и позвольте мне удалиться. (Уходит.)

  Монсиньор. Вы ее простили?

  Коррадо. Вы, монсиньор, ошибаетесь: она меня простила.

  Монсиньор. Прекрасно, взаимное оставление грехов - дело христианское. Но я слышал, стоя за дверью, - так как я пришел немножко рано и не хотел мешать вашим благородным излияниям, - что ваша Ада живет здесь под именем Эммы.

  Коррадо. Живет, но не для меня.

  Монсиньор. Не для вас?

  Коррадо. Я должен отказаться от нее.

  Монсиньор. Должны?.. Не может быть... Мужья и отцы не теряют своих прав.

  Коррадо. Есть случаи, когда теряют.

  Монсиньор. Я с вами не согласен.

  Коррадо. Я верю. (Задумчиво.) Здесь, в несколько часов, душа моя стала чище, чем в продолжение четырнадцати лет заключения; в тюрьме рычал зверь, здесь плакал человек.

  Монсиньор. Никто не имел права заставлять вас плакать, ваша семья принадлежит вам: Несчастный, и вы не понимаете, что хотят от вас избавиться! Доктор отнял у вас права отца, хочет отнять и супружеские.

  Коррадо. Вы лжете! А вам бы не следовало.

  Монсиньор. Я лгу?

  Коррадо. Да, лжете. Ведь вы подслушивали у двери, как же вы не слыхали, что Розалия решилась итти со мной.

  Монсиньор. Она притворяется, она знает, что полиция напала на ваши следы и что...

  Коррадо. Молчите, не смейте оскорблять честную женщину!

  Монсиньор. Честную?

  Коррадо. Да, более нежели честную: святую.

  Монсиньор. А! В таком случае мне остается только жалеть вас: полиция вас открыла, и я вас предупреждаю, что двери моего дома заперты для вас. Предоставляю вас судьбе вашей.

  Коррадо. Я думаю даже, что вы на меня донесли.

  Монсиньор. Вы не посмеете подозревать меня.

  Коррадо. А вы не посмеете запереться. Подите, монсиньор, скажите тем, которые меня ищут, что я здесь и жду их.

  

  

  

   Монсиньор уходит,

  

  

  

   ДЕЙСТВИЕ ПЯТОЕ

  

  

  

   Декорация та же.

  

  

  

   ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ

  

  

  

  Коррадо, потом Розалия.

  Коррадо. Что медлит Розалия? Мои минуты сочтены. Ах, вот она!

  Розалия. Коррадо, ты хотел говорить со мной, - вот я. Что, разве уж время нам отправиться?

  Коррадо. Нет еще; мне прежде нужно кой-что сказать тебе и сделать несколько вопросов. Я был взволнован, очень разгорячен, не мог собрать мыслей, - теперь я покойнее. Розалия, сядь со мной.

  Розалия садится подле него.

  Скажи мне: сдержал ли я свое обещание? Умею ли я покоряться, молчать, терпеть?

  Розалия. Да, Коррадо.

  Коррадо. После твоих ласк, после твоего обещания итти со мной я должен был это сделать.

  Розалия. И я тоже сдержу свое обещание.

  Коррадо. Да, но какую жертву ты должна принести! Скажи мне, доверься мне! Розалия, не разорвется ли твое сердце, когда ты будешь покидать эти места, этот дом?

  Розалия. Этот дом? И ты меня спрашиваешь! Не здесь ли мы покидаем, и, может быть, навсегда, нашу Аду?

  Коррадо. Знаю; но кроме дочери, не жалко ли тебе оставить еще кого-нибудь?

  Розалия. Кого же?

  Коррадо. Отвечай прямее: того, кто останется с дочерью?

  Розалия. Благородный человек...

  Коррадо. Которому ты обязана многим, которому ты уступила мои права отца. Все ли я сказал?

  Розалия. Коррадо, говори яснее!

  Коррадо. Ты говори яснее: как ты жила у него столько времени, любила ли ты его, любил ли он тебя?

  Розалия. Такие вопросы!..

  Коррадо. Если я не имею права, так имею надобность знать все это. Розалия, признавайся мне смело, я и сам человек виновный и притом друг твой и готов простить тебя.

  Розалия. Пусть друг меня судит, пусть муж меня обвиняет, если я того стою. Ты узнаешь то, чего, кроме меня, не знает никто в мире. Ты знаешь Арриго, знаешь его честность, его великодушие, ты хорошо знаешь, что он сделал для дочери и для меня. Я прибавлю только, что он избавил меня от ужасного чудовища, которое доводит до падения: от бедности. Оттого благодарность моя ему походит на обожание. Да и действительно только бог один мог послать мне такого ангела-хранителя! Я стала жить покойно, никакого страха, никаких угрызений я не чувствовала; но спокойствие мое нарушилось, когда я стала замечать, что чувства, мои к нему изменяются; а когда я заметила, перемена уж совершилась. Я стала наблюдать за собой, бороться - и победила.

  Коррадо. А он?

  Розалия. Мне кажется, он страдал и боролся так же, как я. Я потому так думаю, что хотя глаза изменяли нам, но звуки замирали на губах. Постоянно в таких отношениях, в такой борьбе и жили мы. Коррадо, клянусь тебе в том! Мы не хотели оправдать клеветы, чтобы не потуплять перед нею глаз своих. Но если к моему беспокойству, к тем мукам, которые я переносила как мать, ты прибавишь эту постоянную нечеловеческую борьбу, ты поймешь, какова была моя жизнь в продолжение этих четырнадцати лет искушений, непризнанной добродетели, клеветы и самоотвержения! Теперь я тебе призналась и жду твоего приговора.

  Коррадо. Ты мне не все сказала.

  Розалия. Все, Коррадо.

  Коррадо. Нет. Ты не сказала мне вот чего: в минуты твоей внутренней борьбы, в минуту ослабления не приходила ли тебе в голову мысль, что весьма просто и естественно, - мысль о моей смерти.

  Розалия. О твоей смерти?

  Коррадо. Ты не думала? Не желала ее? Не просила у бога в награду за свою добродетель?

  Розалия. Клянусь тебе! Я бы не смела глядеть на нашу дочь.

  Коррадо. Но если бы это случилось, разве бы ты не вышла замуж за Арриго?

  Розалия. Коррадо, это неблагородно! Как я отвечу тебе?

  Коррадо. Отчего ж не ответить! Будь так же откровенна, как и он! Он мне сказал, что если б ты была свободна, он дал бы тебе свое имя, чтоб поднять тебя во мнении общества.

  Розалия. Он?.. Об этом я слышу в первый раз.

  Коррадо. Тем лучше. Я тебя спрашиваю, примешь ли ты его имя и его руку? Розалия, я спрашиваю, как друг, отвечай!

  Розалия (опуская голову). Да.

  Коррадо. И после всего этого ты готова оставить этот дом и итти за мной?

  Розалия. Уж я тебе сказала. Пойдем!

  Коррадо. Но если наше бегство уж невозможно? Меня уследили и, может быть, сейчас... сию минуту придут взять меня...

  Розалия. Правда ли это, Коррадо?

  Коррадо. Положим, что правда... Что же ты сделаешь?

  Розалия. Буду жить по соседству с твоей тюрьмой или пойду в монастырь; свет так много клеветал на меня... О нет! Мы спасемся, мы успеем бежать... ночь близка; бежим, - мое сердце проснулось; я хочу жить с тобой. Я люблю тебя, Коррадо, люблю, как прежде, больше прежнего.

  Коррадо. Ты меня любишь? Меня любишь? Ах, Розалия, какое блаженство потерял я!

  Розалия. Мы его найдем опять, будем опять счастливы...

  Коррадо. Счастливы?.. Да! Поди приготовься, ночью мы бежим. Оставь меня одного! Я так взволнован, что если ты останешься хоть на минуту, я умру.

  Розалия. Ну, так прощай, до ночи, бедный мой Коррадо. (Жмет ему руку и уходит.)

  Коррадо. И все-таки я умру, но исполнив долг справедливости. Бедная, великодушная женщина! Сколько горя я нанес ей! Она любила благороднейшего человека, он поднял ее из той грязи, в которую я бросил ее... Но я, труп, мешал им, я стоял между ними... но труп не исчезнет, я похороню его. (Вынимает медальон.) Несколько капель из этого медальона - и довольно. Жалкие палачи! Вы снова хотите кормить меня горьким хлебом тюрьмы, чтобы продлить муку этих двух сердец?.. Нет, я выпью... и усну. (Останавливаясь.) Но дочь моя?.. Ну, что ж! Я внушаю ей отвращение... Хорошо и это: она не будет плакать о моей смерти.

  

  

  

   Входит Эмма. Ах, она! Сам бог послал ее.

  

  

  

   ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ

  

  

  

   Коррадо и Эмма.

  Эмма. Опять он здесь! (Хочет уйти.)

  Коррадо. Нет, не бегите от меня, мне так нужно поговорить с вами.

  Эмма. Говорить со мной? Все вам говорить со мной!

  Коррадо. В последний раз.

  Эмма. Вы уезжаете?

  Коррадо. Да, завтра вы меня не увидите, это вам будет приятно?

  Эмма. Немножко, потому что...

  Коррадо. Потому что я вас пугаю... Я знаю... Но разве вы не видите во мне перемены? Не смирнее ли я? Не стал ли я нежнее с вами? Если вы и теперь меня боитесь, я стану перед вами на колени. (Становится на колени.)

  Эмма. Ах, нет, этого не надо!

  Коррадо. Хотите, чтоб я встал? Я слаб, помогите мне, дайте мне руку...

  Эмма (подавая ему руку). Ах, бедный... (Замечает на его руках следы цепей.) Что это? Ваши руки были ушиблены? Ах! Может быть... Боже мой... Вы были в кандалах?

  

  

  

  Коррадо садится на стул. Вас осудили? За что?.. Нет, не говорите! И зачем я вас спрашиваю! Не сердитесь!.. Вы плачете... Ах, я теперь не боюсь вас, а мне вас жалко... Несчастный!.. Если вы теперь найдете вашу Аду...

  Коррадо. Я уж не найду ее, она умерла.

  Эмма. Вам дурно? Боже мой! Как вы побледнели! Я вас обидела? Я не хотела вас обидеть... Вы очень страдаете; не позвать ли кого?

  Коррадо. Нет... Смотрите! (Показывает ей медальон.) В этом медальоне есть лекарство, которое меня вылечит.

  Эмма. Не могу ли я чем помочь вам?

  Коррадо. Вы? О нет... Если уж вы так добры, вы лучше повернитесь в ту сторону и помолитесь за меня.

  Эмма. Да, я помолюсь за вас. (Складывает руки.)

  В это время Коррадо прикладывает медальон к губам, потом, оставив его

  

  

   на столе, подходит к Эмме.

  Коррадо. Благодарю вас... мне теперь лучше...

  Эмма. Я очень рада, если это правда; я с таким чувством молилась о вас... Видите, я плачу... Вы как будто затем и пришли сюда, чтоб заставить всех плакать.

  Коррадо. Я?

  Эмма. Да, и отец и Розалия такие скучные с самого вашего приезда.

  Коррадо. А между тем я пришел сюда затем, чтоб сделать всех счастливыми... чтоб оставить по себе добрую память.

  Эмма. Вы уезжаете: странно что-то! Мне кажется, будто и Розалия задумала уехать, покинуть меня.

  Коррадо. Она вам сказала?

  Эмма. Нет; но сейчас она обнимала меня и плакала, как будто прощалась со мной надолго.

  Коррадо. Вы ошиблись. Оставить вас? Зачем? А вы жалели бы об ней?

  Эмма. Очень жалела бы.

  Коррадо. Значит, вы очень любите бедную Розалию?

  Эмма. Как родную мать.

  Коррадо. А если б она действительно была вашей матерью, вы бы обрадовались?

  Эмма. Я бы очень обрадовалась. Знаете ли, в душе моей что-то говорит мне, что такое счастье возможно для меня. Сколько раз я видела это во сне... Мне снилось, что отец в Розалия обвенчаны тайно... вот что!

  Коррадо (подумав). А если то, что вы видели во сне, правда?

  Эмма (с удивлением). Что вы говорите, Коррадо?

  Коррадо. Вот зачем я пришел сюда, дитя мое. Я пришел сказать, что несправедливо так долго обманывать вас, что напрасно вы устремляете свои глаза на небо и ищете там свою мать, когда она так давно живет с вами в этом доме...

  Эмма. Розалия?

  Коррадо. Да, вот память, которую я хотел оставить по себе.

  Эмма. Розалия моя мать? Но не сои ли это опять? Ах, если это правда, благодарю вас, друг мой! Но где же Розалия? Не ушла ли она, не покинула ли меня? Где мой отец? (Бежит к дверям.) Ах, подите, подите сюда!

  

  

   Входят Пальмиери и Розалия.

  

  

  

   ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ

  

  

  Коррадо, Эмма, Пальмиери, Розалия.

  Розалия. Что вам, Эмма?

  Пальмиери. Коррадо?

  Эмма (Пальмиери). Скажи мне, правда ли то, что говорит Коррадо? Моя мать не умерла? (Розалии.) Говорите и вы, выньте у меня занозу из сердца. Вы ли, ты ли моя мать?

  Розалия (с ужасом). Ах!

  Пальмиери. Как! Вы ей сказали?

  Коррадо. Успокойтесь! Я сказал ей, что вас соединяют с Розалией законные узы.

  Пальмиери. Каким образом?

  Коррадо. Простите, что я открыл вашу тайну! Но я должен был поступить так в эту торжественную минуту, когда препятствие к объявлению вашего брака исчезает навсегда.

  Розалия (в ужасе). Исчезает?

  Пальмиери. Коррадо, что вы сделали?

  Коррадо. Я рассудил о том, что видел и слышал.

  Пальмиери. Если я вас понял, я боюсь...

  Коррадо. Вы все еще боитесь, милая девушка, что вас обманут? (Берет ее за руку.) Пойдемте, я вас соединю с вашей матерью и полюбуюсь на вас.

  Эмма. Сон мой сбывается.

  Розалия (все еще в ужасе). О дочь моя!

  Коррадо едва может стоять, шатаясь подходит к стулу и садится.

  Коррадо!

  Эмма. Ему дурно...

  Пальмиери (подходя к Коррадо). Он умирает.

  Розалия. Умирает?

  Эмма. Постойте! В этом медальоне лекарство, он пил из него, дайте ему еще!

  Пальмиери (взяв медальон). Это яд. Он отравился!

  Розалия. Боже мой!

  Эмма. Отравился?

  Розалия, Поскорей! Какое-нибудь средство...

  Пальмиери. Никакого... уж поздно.

  Коррадо (повторяет машинально). Никакого. (Как бы в бреду.) Бедная женщина! Благородный человек!.. Они заслуживают счастья, награды... и получат ее от меня.

  Розалия. Я виновата, мое признание сделало его самоубийцей...

  Пальмиери. Он для нас пожертвовал своей жизнью!

  Коррадо (в бреду). Вы говорите, что пришли меня взять? А! Доносчик... негодяй! Безумные! Живой труп теряет движение... я добил его... Ах, Ада! Ада!

  Розалия (про себя). Он зовет дочь... (Эмме.) Ему представляется, что ты его дочь... Подойди к нему... назови его отцом... тогда он умрет спокойно.

  Эмма. Ах, да! (Подходит к Коррадо и положив ему руку на плечо.) Отец, отец мой! Посмотри на свою Аду!

  Коррадо (как бы проснувшись). Ада? (Встает, обнимает ее. Делает знак Пальмиери и Розалии, чтобы они подошли, отдает им Эмму, падая на стул.) Нет, ты Эмма! (Умирает.)

  

   Розалия и Эмма с криком бросаются к нему.

  

  

  

   КОММЕНТАРИИ

  В литературном наследии Островского немалое место занимают переводы пьес иностранных авторов. Переводческой деятельностью Островский занимался на протяжении всей творческой жизни, начиная с 50-х годов и кончая 1886 г.

  Последние часы жизни драматурга были посвящены работе над переводом "Антония и Клеопатры" Шекспира.

  В 1872 и 1886 гг. Островским были выпущены в свет два издания некоторых из его переводческих трудов. Отдельные переводы он печатал также в "Современнике" и в "Отечественных записках". Публикации эти, однако, далеко не исчерпали всего фонда переведенных и переделанных Островским пьес иностранных авторов. Знакомство с этим фондом значительно расширилось после Великой Октябрьской социалистической революции, когда большое количество неопубликованных автографов Островского сделалось достоянием государственных архивов и библиотек.

  В настоящее время мы имеем в своем распоряжении материалы, которые позволяют с достаточной полнотой судить о задуманных и осуществленных работах Островского как переводчика.

  С 1850 по 1886 г. Островским было переведено с иностранных языков двадцать два драматических произведения. К этому числу следует добавить выполненный им и поставленный 6 октября 1852 г. на сцене Московского купеческого клуба перевод драмы классика украинской литературы Г. Ф. Квитко-Основьяненко "Щира любов" ("Искренняя любовь или Милый дороже счастья").

  За это же время Островским были начаты, но не завершены переводы шестнадцати произведений иностранных авторов, частично дошедшие до нас в виде более или менее значительных фрагментов и даже почти законченных работ.

  Весь этот материал разделяется на группы: итальянскую (двенадцать названий), испанскую (одиннадцать названий), французскую (восемь названий), английскую (четыре названия), латинскую (три названия). Большинство изданий оригинальных текстов, которыми Островский пользовался в своей переводческой работе, сохранилось в его личной библиотеке, принадлежащей в настоящее время Институту русской литературы АН СССР (Ленинград).

  Наиболее ранним из переводческих трудов Островского является "Укрощение злой жены" (1850) - первый прозаический вариант перевода шекспировской комедии "The Taming of the Shrew", к которой он вернулся в 1865 г., на этот раз переведя ее стихами ("Усмирение своенравной"). Об интересе Островского к Шекспиру и о высокой оценке им его творений свидетельствуют в своих воспоминаниях А. Ф. Кони и П. П. Гнедич (А. Ф. Кони, А. Н. Островский, Отрывочные воспоминания, сб. "Островский", изд. РТО, М. 1923, стр. 22; П. П. Гнедич, А. Н. Островский, "Еженедельник Гос. акад. театров", 1923, Š 31-32, стр. 7). Этот интерес Островский сохранил до последних лет своей жизни. Из остальных переводов Островского с английского языка до нас дошли лишь фрагменты "Антония и Клеопатры" Шекспира. О работе над переводами феерий "Белая роза" ("Аленький цветочек") и "Синяя борода", относящимися к 1885- 1886 гг., мы располагаем лишь упоминаниями в переписке драматурга с его сотрудницей, поэтессой А. Д. Мысовской.

  К 50-м годам относятся прозаические черновые переводы Островским римских комедиографов Плавта ("Ослы") и Теренция ("Свекровь"). Сохранился также отрывок из незавершенного перевода трагедии Люция Аннея Сенеки "Ипполит".

  В 1867 г. Островский обращается к переводам итальянских авторов. Его внимание привлекают драматические произведения Никколо Макиавелли и Антонфранческо Граццини, классики комедии XVIII в. Гольдони и Карло Гоцци и современные ему драматурги: Итало Франки, Рикардо Кастельвеккио, Паоло Джакометти, Теобальдо Чикони, Пиетро Косса. Интерес Островского к итальянской драматургии в конце 60-х годов объясняется развивавшимися в эту эпоху событиями, связанными с борьбой итальянского народа за объединение страны; за этими событиями внимательно следила передовая русская общественность. Значительную роль в выборе тех или иных пьес современных итальянских авторов для перевода их на русский язык играл и успех, сопутствовавший исполнению некоторых из них такими выдающимися артистами, как Эрнесто Росси и Томмазо Сальвини.

  Работа над переводами с итальянского языка была начата Островским в Щелыкове в летние месяцы 1867 г. Первыми были закончены переделка комедии Теобальдо Чикони "Заблудшие овцы" ("Женатые овечки") и перевод комедии Итало Франки "Великий банкир", опубликованные драматургом в собрании "Драматических переводов" в изданиях С. В. Звонарева (1872) и Н. Г. Мартынова (1886). Перевод комедии "Великий банкир" впервые был напечатан в "Отечественных записках" (1871, Š 7). В те же летние месяцы Островский работал над переводом комедии "Честь" ("Onore") и над двумя комедиями Гольдони: "Обманщик" и "Верный друг". Рукописи этих переводов до нас не дошли. Можно утверждать, что закончен из них был лишь перевод "Обманщика", о чем Островский сам свидетельствует в своем щелыковском дневнике.

  К этому же времени следует отнести и сохранившийся среди рукописей Островского черновой набросок "заимствованной из Гольдони" комедии "Порознь скучно, а вместе тошно" {См. "Бюллетени Гос. лит. музея, А. Н. Островский и Н. С. Лесков", М. 1938, стр. 19.}.

  В 1870 г. Островский перевел популярную в то время мелодраму Джакометти" "Гражданская смерть" ("Семья преступника"). До 1872 г. им была переведена одна из лучших комедий Гольдони "Кофейная". К 70-м годам, повидимому, следует отнести и работу над переводом комедии Антонфранческо Граццини "Выдумщик" ("Арцыгоголо") {См. К. Н. Державин, Один из неизвестных переводов А. Н. Островского, "Научный бюллетень Ленинградского государственного университета", 1946, Š 9, стр. 30-31.}. В 1878 г. Островский работал над переводом поэтической драмы Рикардо Кастельвеккио "Фрина". До нас дошла рукопись Островского, представляющая собой перевод пролога и большей части первого акта ("А. Н. Островский. Новые материалы", М. - П. 1923, стр. 108-157). Примерно к этому же времени относится и замысел перевода исторической комедии Пиетро Косса "Нерон". К концу 70-х годов следует приурочить незавершенный перевод комедии Карло Гоцци "Женщина, истинно любящая". В 1884 г. Островский закончил перевод комедии Макиавелли "Мандрагора" и вел переговоры с издателем А. С. Сувориным о напечатании своего труда, о чем свидетельствуют письм