Джакометти Паоло - Семья преступника

  

  

   Паоло Джаккометти

  

  

  

   Семья преступника --------------------------------------

  A.H. Островский. Полное собрание сочинений. Том XI

  Избранные переводы с английского, итальянского, испанского языков 1865-1879

  ГИХЛ, М., 1952.

  OCR Бычков М.Н. mailto:bmn@lib.ru --------------------------------------

  

  

  

   Семья преступника

  

  

  

   (La morte civile)

  

  

  Драма в пяти действиях П. Джакометти

  

  

  

  Перевод с итальянского

  

  

  

  

  ЛИЦА:

  Коррадо.

  Арриго Пальмиери, доктор.

  Джиоакино Руво, монсиньор.

  Дон Фернандо.

  Гаэтано.

  Розалия.

  Эмма.

  Агата.

  Действие происходит в глубине Калабрии, во время владычества Бурбонов.

  

  

  

   ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

   Зала в доме доктора, очень прилично и скромно меблированная.

  Выходная дверь посередине; три боковые ведут в сад, в библиотеку

  

  

  

  и во внутренние покои.

  

  

  

   ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ

  

  

  

  Дон Фернандо и Агата.

  Д. Фернандо. Так ты меня сразу узнала?

  Агата. Сразу; как же мне не узнать, я ваша кормилица, я вас кормила.

  Д. Фернандо. Ты скажи лучше, что мне уж было верных пятнадцать лет, когда дядюшка меня отправил отсюда в Катанию учиться, и что...

  Агата. Ну, да ведь и с того времени много воды утекло. Разве вы не видите, дон Фернандо, как я состарилась? А вы все такой же молоденький.

  Д. Фернандо. То-то ты и удивилась, как увидела меня, и рот разинула.

  Агата. Ах, нет! Я удивилась, что вы все еще в светском звании.

  Д. Фернандо. А, понимаю! Ты, моя добрая кормилица, надеялась увидать меня каноником, прелатом? Не правда ли?

  Агата. А как я молилась об этом святому Дженнаро!

  Д. Фернандо. Спасибо за хлопоты! Хвала святому, что он не слушал твоих молитв!

  Агата. Аи, боже мой! Что за мысли!

  Д. Фернандо. Мысли честного человека, моя милая. Для всякого ремесла нужна охота, а иначе будет плохо дело. Это истинная правда, что монсиньор, мой дядюшка, прочил меня в духовное звание и из Катании препроводил меня в Рим к своему братцу-кардиналу; но он ошибся в расчете. Деньги я тратил хорошо, учился мало, забавлялся много, безобразничал еще больше и воротился к дядюшке чуть-чуть христианином, да и то еще чудо великое!

  Агата. Господи, что я слышу! Так ли я вас растила! Я ли не открещивала вас от всякого наваждения! Я ли не вешала вам на грудь ладонки и всякую святыню! Ах, я несчастная! Если б монсиньор слышал, что вы говорите, вот бы разгневался. Вы хоть при нем-то будьте поскромнее!

  Д. Фернандо. Чорт возьми! Я недаром был в Риме, и лицемерию и обману обучился порядочно... Я вот и здесь теперь служу службу монсиньору по сыскной части: видишь, я еще хороший католик.

  Агата. По сыскной части?

  Д. Фернандо. Розыск, впрочем, самый невинный и очень приятного свойства, так как дело касается женщины.

  Агата. Женщины? Ах, вероятно... да, должно быть, так... впрочем, такое поручение едва ли по вас... но нет, монсиньор ошибаться не может. А я думала, что вы приехали сюда только затем, чтоб повидаться с доктором Пальмиери, с которым провели свое детство, и чтоб меня навестить.

  Д. Фернандо. Оно так-то так, и тебя, и Арриго мне видеть очень приятно; но эта таинственная дама, которую, как я слышал от дяди, доктор вывез из Катания и прячет здесь, в глуши Калабрии, меня интересует всего более. Кто она? Как ее зовут?

  Агата. Кто она - неизвестно. Как зовут? Розалия.

  Д. Фернандо. Розалий в Сицилии много... Я их знал пропасть. Ты скажи мне: эта Розалия - девушка?

  Агата. Кто ж ее знает.

  Д. Фернандо. Замужняя?

  Агата. Кто ее знает.

  Д. Фернандо. Вдова?

  Агата. А кто ж ее знает.

  Д. Фернандо. Значит, неизвестно? Ну, наконец, хороша она?

  Агата (пожимая плечами). Гм...

  Д. Фернандо. Про это тебя и спрашивать-то бы не надо.

  Агата. Отчего же?

  Д. Фернандо. Ни одна старуха на такой вопрос не ответит, а только пожмет плечами, как ты. Это уж лучше я сам рассмотрю. Дело в том, что эта незнакомка очень сокрушает моего дядю; в качестве пастыря он обязан, он сам так говорит, быть на страже добрых нравов, отвращать соблазны... А эта Розалия, судя по тому, что я слышал, возбуждает подозрения и тревожит совесть здешних обывателей, которые, к несчастью, и от природы подвержены ханжеству и суеверию.

  Агата. Ах! Соблазну тут очень много. Недаром же я молюсь мадонне, чтоб поскорей выбраться из этого дома, от греха.

  Д. Фернандо. Что же ты не уйдешь?

  Агата. Нельзя. У этого еретика-доктора я живу по приказанию монсиньора, а он мой духовник.

  Д. Фернандо. Это что-то мудрено. Значит, дядюшка имеет какие-нибудь неприятности с доктором...

  Агата. Не знаю.

  Д. Фернандо. Но с чего ж бы им ссориться?

  Агата. Ах, дон Фернандо! О таких вещах лучше молчать, они слишком оскорбляют нравственность.

  Д. Фернандо. В таком случае я у тебя спрашиваю: зачем же твой духовник держит тебя, так сказать, у самыз врат адовых? Разве сторожем?

  Агата. Нет, дон Фернандо, мне, бедной грешнице, для спасения души моей нужно испытание.

  Д. Фернандо. В должности шпиона. (В сторону.) Надо остеречь друга.

  Агата. Позвольте мне итти, у меня есть дело...

  Д. Фернандо. Погоди, мне нужно еще спросить кой-что... Но только отвечай хорошенько, а не жми плечами. Доктор был женат?

  Агата. Конечно, был, только жена его давно умерла.

  Д. Фернандо. Где умерла?

  Агата. В этом доме, за два года перед тем, как доктор переехал на житье в Катанию вместе с дочкой. От этих родов его жена и умерла.

  Д. Фернандо. В Катанию? Значит, после моего отъезда, иначе как бы нам не встретиться. И мой друг все еще вдовец?

  Агата. Кто же его знает.

  Д. Фернандо. Опять "кто знает".

  Агата. Ах, боже мой! Да что ж мне говорить?

  Д. Фернандо. Ты, однако, довольно разговариваешь. Итак, есть подозрение, что он женился опять?

  Агата. Гм...

  Д. Фернандо. Может быть, тайно? На Розалии, что ли?

  Агата. Но!..

  Д. Фернандо. Гм... но!.. Ты только дразнишь мое любопытство.

  Агата. А мне до них и дела нет. Хотите видеть незнакомку? Вот она! (Показывает в дверь налево.)

  Д. Фернандо. Не разглядишь хорошенько. С ней девушка... Кто она? Дочь ее? Дочь доктора, что ли?

  Агата. Ничего не знаю.

  Д. Фернандо. Чорт возьми, как это забавно! Я люблю все диковинное, и если мне удастся открыть...

  Агата. Не удастся...

  Д. Фернандо. Во всяком случае... Подожди, они идут сюда. Посторонимся. (Отходят в глубину сцены.)

  

  

  

   ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ

  

  

  Розалия, Эмма, д. Фернандо, Агата.

  Розалия (держит Эмму за руку). Не хотите ли в сад, милая Эмма, нарвать цветочков?

  Эмма. С величайшим удовольствием. Мы сделаем хорошенький букет, и я его подарю папа, когда он воротится от больных. Я ему дарю цветы, а он меня целует, - мне выгоднее.

  Розалия. Да, поцелуи родителей - святыня, ото хорошо чувствуют те дети, которые уж не могут ими пользоваться.

  Эмма (печально). И я знаю только поцелуи отца.

  Розалия (скоро). Пойдем, пойдем в сад.

  

  

  

   Идут в двери.

  Д. Фернандо (подходя). Извините, если...

  Эмма (тихо Розалии). Какой-то господин. Кто это?

  Розалия (взглянув на Фернандо). Я его где-то видала, но...

  Д. Фернандо. Я искал... моя нескромность... (Агате.) Кажется, я ее знаю.

  Агата. Неужели?

  Розалия. Извините, синьор, меня ждут.

  Агата (про себя). Кто это?

  Д. Фернандо. Сделайте одолжение, одну минуту! Теперь я вижу, что моя память меня не обманывает. Мы были знакомы в Катании.

  Розалия. Не помню, синьор.

  Д. Фернандо. Вы не помните дон Фернандо, который так часто бывал у вашего отца, который был другом вашего...

  Розалия (быстро перебивая его). Очень может быть... да, мне кажется... но столько лет...

  Д. Фернандо. Около четырнадцати.

  Розалия. Да, четырнадцать.

  Д. Фернандо. Какая счастливая случайность... А эта прелестная девица ваша дочка?

  Эмма. Нет, синьор, я не знаю своей матери, она умерла, лишь только явилась я на свет... Какие угрызения я испытываю! Может быть, я глупа! Все-таки не я ли была причиной ее смерти!

  Д. Фернандо. Бедненькая!

  Эмма. Ах, если бы добрая Розалия была моей матерью!..

  Агата (про себя). Да она и есть.

  Эмма. Я не знала бы этой боли в своем сердце. Говорят, что мое здоровье ненадежно, что я очень впечатлительна, часто плачу... Но это оттого, что я не могу забыть... Как только вспомню, что моя мать умерла от меня, что я была причиной ее смерти, я страдаю, я постоянно страдаю, И если б не отец, такой благородный, такой добрый, который так меня любит, так ласкает ежеминутно...

  Д. Фернандо. Так вы дочь Пальмиери?

  Эмма. Да, синьор.

  Д. Фернандо. Друга моего детства?

  Розалия (с удивлением). Он ваш друг?

  Эмма. Ах, вы его знаете! Вы его любите! Как мне это приятно! Не правда ли, что он ангел?

  Д. Фернандо. Да, он из редких людей; и теперь, когда я смотрю на вас и слушаю вас, я вижу, что он награжден достаточно за свои добрые качества. Действительно, я теперь припоминаю, что у него была дочь.

  Агата. Не говорила ли я вам, дон Фернандо, что у него была дочь... только она с летами очень изменилась. Особенно глаза, были черные, стали голубые, так по крайней мере говорит ее кормилица; а кормилица, я это по себе знаю, ошибиться не может.

  Д. Фернандо. Святой Дженнаро сотворил чудо.

  Агата. Видно, что так.

  Розалия. Что вы этим хотите сказать, милая Агата?

  Агата. Решительно ничего. Я говорю то, что слышала сто раз от других.

  Розалия. Вы очень любите разговоры... но теперь уж мы более в них не нуждаемся, и я попросила бы вас заняться лучше своим делом, потому что...

  Агата. Как прикажете.

  Розалия. Я прошу вас.

  Агата. Отчего ж и не приказывать? Разве вы не хозяйка в доме?

  Розалия. У вас один хозяин.

  Агата. Один, так один.

  Эмма. Нехорошая Агата! Ты вечно сердишься! Что ты болтаешь о черных и голубых глазах! Глаза мне дал бог, он может и изменить их. Я не люблю, что ты всегда обижаешь добрую Розалию, которая мне вместо матери и которую я люблю, как мать.

  Агата. А, вот уж как!

  Эмма. Поди, я не люблю тебя!

  Агата. Иду, иду! (Уходя, про себя.) Какова прыть у этих незаконнорожденных! (Уходит.)

  Д. Фернандо. Эти ханжи - ведьмы порядочные.

  Розалия. Нужно терпеть.

  Д. Ферандо. Расскажите мне теперь, синьора Розалия, про вашу семью, про...

  Розалия (делает знак, чтобы он молчал). Эмма, мне нужно поговорить с дон Фернандо; а вы не хотите ли погулять по саду?

  Эмма. Пожалуй; я нарву цветов, пока отец не вернулся. До свидания, Розалия! прощайте, дон Фернандо!

  Д. Фернандо. Прощайте, ангел небесный!

  

  

  

   Эмма уходит. Мне, право, совестно, что я вас так беспокою; синьорина могла бы остаться с нами. Может быть, в том, что вы хотите сказать мне, есть какая-нибудь тайна?

  Розалия. Девочка не, знает моего прошедшего; оно так печально, что я, отвечая на ваши вопросы, огорчила бы ее нежную душу... Она, бедненькая, так любит меня... Вы сами видели.

  Д. Фернандо. Да, но я не понимаю, что же тут дурного, если она узнает, что у вас был муж. Не видя при вас вашего мужа и судя по вашему незавидному положению в этом доме, если внешность меня не обманывает, я полагаю, что он умер.

  Розалия. А если жив?

  Д. Фернандо. В таком случае нужно согласиться, что внешность обманчива. Жив! Это дело другого рода... Как, где живет он? Что случилось? Развод?

  Розалия. Я не могу отвечать вам.

  Д. Фернандо. Но я вижу по глазам вашим... Он вас бросил? Вы опускаете голову? Бросил? Я так и ждал. Эти бурные страсти годятся больше для романа, чем для действительной жизни, и всегда доводят до беды. Я хорошо помню вашу свадьбу. Он, сумасшедший, похитил вас. Только под нашим огненным небом и на нашей волканической почве родятся такие люди; они не знают ни в чем середины, во всем у них крайности: если уж добродетели, так великие, если преступления, так ужасные.

  Розалия. Да, ужасные, ужасные!

  Д. Фернандо. Ваши родители были правы, когда...

  Розалия. Ах, молчите!

  Д. Фернандо. Что кому на роду написано, то сбудется... я в том уверен. Вы-то были бы по крайней мере свободны! Как же вы поживаете с доктором? Не очень-то хорошо, не правда ли? Я понимаю: без законного признания, без благословения церкви.

  Розалия (с изумлением). Дон Фернандо, что вы говорите!

  Д. Фернандо. Будьте покойны, я совсем без предрассудков и имею свои собственные воззрения на брак... Но наши гражданские установления... римская курия... Триентский собор.

  Розалия. Довольно! И вы тоже... И тут я оклеветана... везде. А между тем я невинна; в бедности, оставленная родными, я взяла должность гувернантки как единственное средство к жизни. Доктор Арриго, добрейший человек, какого только я знаю, сделался моим спасителем. Нам не в чем упрекать себя, поверьте мне, дон Фернандо, на душе у нас чисто.

  Д. Фернандо. Я верю вам, синьора Розалия, но я уважал бы вас и в противном случае. Для меня здравый смысл убедительнее канонического права; но, согласитесь сами, мой дядюшка монсиньор моих мыслей иметь не может.

  Розалия (с большим удивлением). Что вы говорите? Монсиньор ваш дядя?

  Д. Фернандо. Вам это не нравится?

  Розалия. Очень; он-то меня и преследует.

  Д. Фернандо. Да, из его разговоров можно понять, что он к вам особенной дружбы не питает; но преследовать вас... разве уж по долгу совести.

  Розалия. По совести не клевещут.

  Д. Фернандо. Согласен, но представьте вы себя в его рясе. Он действует по принципу. Пожалуй, если хотите, он действует, как инквизитор, но инквизитор честный. Он уверен, что между вами и Арриго существуют отношения, которых нельзя не назвать еретическими.

  Розалия. Но таких отношений не существует.

  Д. Фернандо. Я вам верю. Но общественное мнение...

  Розалия. Общественное мнение можно повернуть как угодно.

  Д. Фернандо. Кому до этого дело?

  Розалия. Тем, которые хвастаются христианской любовью и милосердием. А ваш дядюшка первый поднял камень на меня.

  Д. Фернандо. Неужели он?

  Розалия. Где родилась клевета? Откуда она вышла и поползла из дома в дом? Из аббатства.

  Д. Фернандо. Скажите, дядя делал вам упреки, угрожал вам?

  Розалия. Нет. Ах, боже мой! Эта борьба идет во мраке, под покровом тайны. Жертва чувствует удары и не видит руки, которая их наносит. Я живу в постоянном страхе; не сегодня, так завтра... ненависть патеров не дает пощады.

  Д. Фернандо. Ненависть? Вообще я с вами согласен... но мой дядя... Он вас ненавидит?

  Розалия. Да, глубоко.

  Д. Фернандо. Должны же быть тайные причины.

  Розалия. Они есть.

  Д. Фернандо. Могу я знать их?

  Розалия. Нет, я деликатна.

  

  

  

   Входит Агата.

  

  

  

   ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ

  

  

   Розалия, д. Фернандо, Агата.

  Розалия. Что вам, Агата?

  Агата. Я пришла узнать, дома ли доктор. Монсиньор дожидается его в зале, ему очень нужно видеть доктора.

  Розалия (с испугом). Монсиньор?

  Агата. Вам, синьора, этот визит не нравится?

  Розалия. Этот визит не ко мне. Доктор еще не воротился, но он скоро будет. Если монсиньору угодно подождать, проведите его сюда, здесь его племянник.

  Агата (с усмешкой). Много вам благодарны. (Уходит.)

  Розалия. Я пойду в сад, к Эмме.

  Д. Фернандо. Я советовал бы вам остаться, вы бы меня поддержали.

  Розалия. Мне остаться? Невозможно. Дон Фернандо, вы знали меня девушкой, вы убеждены, что я ни в чем не виновата, - уверьте его, что я ничего дурного не делаю, что преследовать меня не за что, я и без того много страдала. Пусть он оставит меня в покое в этом скромном убежище. Скажите ему все это или уж по крайней мере не марайте меня еще более. Будьте честны, я прошу вас. (Уходит в ту же дверь, в которую вышла Эмма.)

  Д. Фернандо. Есть причины к ненависти? Мой дядюшка, вместо того чтоб воевать с пороком, уж не воюет ли с добродетелью. Я хорошо помню, как этот пастырь в прежние годы оказывал особое предпочтение некоторым овечкам, и что ж мудреного, что он и теперь эту заблудшую овцу хочет загнать в овчарню... милосердия ради.

  

  

  

   Входит монсиньор.

  

  

  

   ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

  

  

  

  Монсиньор и д. Фернандо.

  Монсиньор. Ты здесь еще! Каково идет твой розыск?

  Д. Фернандо. Я действовал, как инквизитор. Хотите верьте, хотите нет, а ремесло очень трудное.

  Монсиньор. Как ты нашел эту унылую искательницу приключений? Ты отказался от служения богу и захотел жить в свете, ты должен знать по опыту всякую мину, всякое выражение лица женщины: и сентиментальное, и стыдливое, и обольстительное.

  Д. Фернандо. Да, я знаю кой-что, но те, которые их исповедывают, знают больше.

  Монсиньор. Такие женщины не бывают на исповеди.

  Д. Фернандо (в сторону). Что они за дуры...

  Монсиньор. Ну, что же однако?

  Д. Фернандо. Однако эта Розалия, с своей тихой печалью, очень мила, и если б я был анахоретом, то предпочел бы ее сухоядению и бичеваниям; вот почему я и оправдываю.

  Монсиньор. Что ты оправдываешь?

  Д. Фернандо. Вашу справедливую ненависть к ней.

  Монсиньор. Мне ненавидеть ее! Напротив, я ее жалею, очень жалею. Я хотел воротить ее на путь истинный. Знай, что я решился даже дать ей убежище в аббатстве подле себя.

  Д. Фернандо. Неужели? (В сторону: "Хотел-таки загнать в овчарню".) И она отказала?

  Монсиньор. С негодованием и решительно. Жаль расстаться.

  Д. Фернандо. С кем?

  Монсиньор. С любовником.

  Д. Фернандо. С Арриго? Вы ошибаетесь, он не любовник ее.

  Монсиньор. Не любовник? Ты не знаешь Пальмиери, а я его насквозь вижу. Он атеист.

  Д. Фернандо. Арриго атеист?

  Монсиньор. Да. Какие книги он читает? Во всем доме одно распятие, и то потому только, что он считает его за произведение Бенвенуто Челлини. Чьи портреты в библиотеке? Сарни, Арнальдо, Джиордано Бруно, Кампанеллы, Филянджиери, Франческо Конфорти, Доменико Чирилло.

  И Фернандо. Все великие люди.

  Монсиньор. Кончившие жизнь на эшафоте.

  Д. Фернандо. Как мученики.

  Монсиньор. Что ты говоришь, опомнись!

  Д. Фернандо. Я удивляюсь, монсиньор, каким образом вы так хорошо знаете все, что здесь делают, говорят, думают, едят: вы так редко здесь бываете.

  Монсиньор. Я вижу сквозь стены.

  Д. Фернандо. Но я не понимаю, на чем вы основываете свое заключение о нравственности Арриго и об его отношениях к Розалии.

  Монсиньор. Ты не понимаешь, что без религиозности не может быть и нравственности?

  Д. Фернандо. Не понимаю. Я знаю, что хвалят доктора преимущественно бедные, что называют его добрым, благородным, ангелом-утешителем...

  Мвнсиньор. В этом-то я и вижу разврат и соблазн.

  Д. Фернандо. Я вижу, что между вами борьба из-за принципов, и жертвой этой борьбы будет бедная Розалия.

  Монсиньор. Бедная Розалия должна быть готова отправиться отсюда очень далеко.

  Д. Фернандо. Вы ее прогоните? Вы? Обесчестить женщину по одному подозрению, это дело...

  Монсиньор. Подозрению? Знай, что у меня в руках такие доказательства, которые заставляют меня действовать решительно.

  Д. Фернандо. Обдумайте дело, монсиньор! Розалия не заслуживает подобного обращения; я ее давно знаю: она была добрая, честная... и если б не это несчастное замужество...

  Монсиньор (с удивлением). Она замужем?.. Тем хуже... или нет, тем лучше! Где ее муж?

  Д. Фернандо. Я не знаю.

  Монсиньор. Они разошлись?

  Д. Фернандо. Она не виновата.

  Монсиньор. Всегда виновата жена.

  Д. Фернандо. Не вдруг решайте, нужно разобрать.

  Монсиньор. В делах брака мы не разбираем.

  Д. Фернандо. И бываете несправедливы.

  Монсиньор (строго). Что?

  Д. Фернандо. То есть...

  Монсиньор. Но все-таки я благодарю тебя за известие.

  Д. Фернандо (в сторону). Думал помочь, а вышло хуже.

  

  

  

   Входит Агата.

  

  

  

   ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ

  

  

   Монсиньор, д. Фернандо и Агата.

  Монсиньор. Что, вернулся этот синьор?

  Агата. Уж порядочно-таки, да позамешкался в саду с букетом цветов. Нельзя же, подарок от... от дочки. Нежности по этому случаю, потом, само собой разумеется, любезности, улыбочки синьоре... гувернантке.

  Д. Фернандо (про себя). Эка проклятая!..

  Монсиньор. Сделает он мне честь принять меня?

  Агата. Он пошел в библиотеку и просит монсиньора подождать минуту.

  Д. Фернандо. Хорошо. С каким удовольствием я увижу его!

  Монсиньор. Но только не сейчас: мне нужно говорить с ним без свидетелей.

  Д. Фернандо. Но я...

  Монсиньор. Приказывать тебе нужно?

  Д. Фернандо. Я уйду. (Уходит.)

  Монсиньор (важно). Есть что-нибудь новое?

  Агата. Нет. Но относительно девочки я верно знаю,

  что...

  Монсиньор. Об ней я знаю все, что нужно. Ступай!

  

  

  

  Агата целует его руку. Завтра я буду ждать тебя.

  Агата. Непременно, монсиньор. (Уходит.)

  Монсиньор. Теперь, если господину философу угодно будет вступить со мной в словопрение, я готов.

  

  

  

   Входит Пальмиери.

  

  

  

   ЯВЛЕНИЕ ШЕСТОЕ

  

  

  

  Пальмиери и монсиньор.

  Пальмиери. Монсиньор, прошу извинить меня, что я заставил вас дожидаться, но...

  Монсиньор. Я сам должен извиниться перед вами, что своим визитом отрываю от семейных радостей, от философских размышлений... Поверьте, что без причины...

  Пальмиери. Зачем бы вы ни пожаловали, монсиньор, прошу вас садиться.

  Монсиньор. Благодарю вас. (Садятся.) Нас никто не слышит?

  Пальмиери. Никто.

  Монсиньор. Дело, о котором я буду говорить с вами, слишком важно.

  Пальмиери. Я готов выслушать вас с таким же терпением, как и всегда.

  Монсиньор. Чтоб не злоупотреблять вашим терпением, я оставляю всякие околичности и приступаю прямо к делу.

  Пальмиери. Премного обяжете.

  Монсиньор. Я пришел поговорить с вами об этой известной женщине...

  Пальмиери. Кто эта известная женщина?

  Монсиньор. Гм... Розалия.

  Пальмиери. Разговор не новый, но всегда приятный.

  Монсиньор. На этот раз он приятен не будет. Ей необходимо удалиться не только из вашего дома, но даже из этого округа.

  Пальмиери. Для чего, монсиньор?

  Монсиньор. Я не желал бы объясняться более.

  Пальмиери. В таком случае наш разговор будет короток. Вы считаете меня философом; а для философа первое дело - искать причины вещей и явлений. Я не нахожу никаких разумных оснований для той необходимости, о которой вы говорите. Розалия честная женщина, живет в доме честного человека, она гувернантка моей дочери, и довольно.

  Монсиньор. Вашей дочери...

  Пальмиери. Вы сомневаетесь, монсиньор?

  Монсиньор. Нет. Я боюсь только, что эта девочка не та, которая родилась у вас и которую я имел честь крестить.

  Пальмиери. Как же это так?

  Монсиньор. Я думаю, что ребенок, настоящая Эмма, умерла в Катании, через несколько месяцев после вашего приезда в этот город.

  Пальмиери. Вам сказали неправду.

  Монсиньор. Ничего не может быть справедливей этого. Сегодня утром я получил от аббата Бенедиктинов: свидетельство об ее смерти, - я требовал его на всякий случай и имею честь представить вам. (Подает ему лист.) Ничего, возьмите, возьмите, полюбуйтесь на досуге, - у меня другое есть. Вы видите, что я хоть и не философ, а тоже доискиваюсь причин вещей и явлений.

  Пальмиери. Да, когда это нужно для того, чтоб вредить другим, я это вижу, вижу также, что вы занимаетесь моими делами больше, чем следует.

  Монсиньор. Может ли быть посторонним делом то, что тревожит совесть моей паствы?

  Пальмиери. Какая тревожная совесть!

  Монсиньор. Итак, жена ваша умерла, на другой вы не женаты, значит вторая Эмма незаконная.

  Пальмиери. Я мог бы разубедить вас в этом... Но в своих поступках, монсиньор, я никому не даю отчета, кроме своей совести. Законная дочь Эмма или незаконная, это нисколько не доказывает, чтобы Розалия была ее матерью.

  Монсиньор. Не доказывает, но заставляет подозревать.

  Пальмиери. Подозревают только дурные люди.

  Монсиньор. Но по крайней мере вот что не подвержено сомнению: Розалия замужем, живет врозь с мужем и, следовательно... Видите, доктор, что я знаю и это.

  Пальмиери. Вижу, вижу.

  Монсиньор. Эта женщина живет у вас, разойдясь с собственным мужем...

  Пальмиери. Разойдясь - это неоспоримо. Но по какой причине, знаете ли, монсиньор?

  Монсиньор. Нет.

  Пальмиери. А еще судите и осуждаете.

  Монсиньор. Пусть она возвратится...

  Пальмиери. Куда?

  Монсиньор. К мужу.

  Пальмиери. В неаполитанские казематы?

  Монсиньор. Как?

  Пальмиери. Четырнадцать лет, как он осужден и заключен.

  Монсиньор. Осужден!.. Ах, боже мой! И она, вместо того чтоб оплакивать мужа...

  Пальмиери. Что же она делает?

  Монсиньор. Не знаю.

  Пальмиери. А я знаю... Положение ее ужасно: она ни в чем не виновата, а между тем осуждена страдать.

  Монсиньор. Кто ж виноват?

  Пальмиери. Триентское законоположение. Муж лишен всех человеческих прав, осужден на вечное заключение - это то же, что смерть, смерть гражданская, политическая. И жена не может располагать собой, не может выйти замуж...

  Монсиньор. Этот закон свят.

  Пальмиери. Не верю.

  Монсиньор. Вы говорите нечестиво.

  Пальмиери. Не слушайте!

  Монсиньор (встает). Жду вашего решения относительно Розалии.

  Пальмиери. Мое решение, монсиньор, следующее: никто не вправе испытывать мою душу, разыскивать мои сердечные привязанности, мое семейство; Розалия несчастна, обижена законом, отвержена обществом, оклеветана ханжами, я ей дал честное и покойное убежище, и никто в мире не принудит меня, ни советами, ни доносами, ни угрозами, отказаться от доброго дела, которое я считаю своим долгом.

  Монсиньор. Мы еще посмотрим.

  Пальмиери. Сколько вам угодно. Имеете еще что-нибудь сообщить мне?

  Монсиньор. Нет.

  Пальмиери. Тем лучше.

  

  

  

   Монсиньор уходит. Бедная Розалия! Удалить ее! Разлучить ее с ее дочерью! О нет! Она не переживет этого горя.

  

  

  

   ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

  Кабинет монсиньора; в нем большая библиотека, картины исторического

  содержания, письменный стол, католический налой с подножкой для

  

  

   коленопреклонения. Вечер.

  

  

  

   ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ Монсиньор сидит у письменного стола и читает книгу несколько времени, потом

  

  

  

   закрывает ее.

  Монсиньор. В тюрьме?.. За какое преступление?.. Я узнаю. Это открытие очень важно, оно придает новую таинственность положению Розалии... Я должен удалить ее отсюда по многим причинам. Глупо я сделал... Я слишком ясно дал ей понять мои намерения... Я обнаружил перед ней свою слабость... Она может огласить ее, а я этого совсем не желаю... Свидетелей и обличителей надо убирать подальше... С удалением Розалии весь скандал падет на доктора, - тем лучше, жалеть его нечего, а пример показать надобно. А! Вот новая мысль! Если бы этот... муж ее не сидел на цепи? Если б можно было вызвать его, как страшный призрак, как грозного судью над женой, которая покоится в объятиях другого... Без сомнения, этот буйный каторжник будет для нее страшнее инквизиции. Мысль удивительная, и, кто знает, может быть, мне ее удастся привести в исполнение!.. У меня такие связи в Неаполе, что... духовник королевы... надо будет обдумать ночью...

  

  

   Входит Гаэтано со свечами.

  

  

  

   ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ

  

  

  

  Монсиньор и Гаэтано.

  Гаэтано (ставя свечи на стол). Да сохранит вас господь, монсиньор.

  Монсиньор. И тебя также, Гаэтано.

  Гаэтано. Позвольте доложить: какой-то неизвестный человек зашел к нам.

  Монсиньор. В такую пору?.. Ты спрашивал его, кто он?

  Гаэтано. Сейчас же расспросил. Сначала, признаться сказать, этот странник, да еще к ночи-то, показался мне очень сомнительным; да и рассмотреть-то его было трудно; лежит, съежившись, у самой колонны. Когда он услыхал, что я иду, вздрогнул, вскочил и стал озираться, - видно испугался. Ну, думаю, не очень страшно, и стал его расспрашивать. Пробормотал он мне что-то, да и голос у него дрожит; только можно было понять, что он опоздал в дороге, заблудился в горах и желает видеть монсиньора, чтоб попросить пристанища не надолго.

  Монсиньор. В этом никому не отказывают... но в наших горах бродят бандиты.

  Гаэтано. У него, кажется, нет оружия, разве спрятано.

  Монсиньор. Как одет он?

  Гаэтано. Почти так, как наши горные жители. Широкие сапоги, длинный плащ и калабрийская шляпа, и все это очень поношено. Ростом высок, лицо смуглое, испитое, глаза быстрые, борода всклокоченная, длинная...

  Монсиньор. А как летами?

  Гаэтано. Около сорока. Бог его знает, по лицу никак не разберешь, что он за человек. Может быть, он и бандит; только, знать, захворал, - дышит тяжело и насилу держится на ногах, видно устал. Не угодно ли монсиньору самому расспросить его?..

  Монсиньор. Непременно. Это очень любопытно. Приведи его... но не забудь сказать моим людям, чтобы они были наготове.

  Гаэтано. Уж само собою, монсиньор. (Уходит.)

  Монсиньор. А что как бандит? Ведь кто его знает!.. Впрочем, чего же мне бояться? Бандиты в сущности не дурные люди; они набожны и часто даже оказывают нам значительные услуги. Кажется, идет.

  

  

  

  Гаэтано вводит Коррадо.

  

  

  

   ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ

  

  

   Монсиньор, Гаэтано, Коррадо.

  Гаэтано (к Коррадо). Вот вам и монсиньор!

  Монсиньор. Подойдите поближе, честный человек, не бойтесь. Вы устали? (к Гаэтано.) Подай ему стул!

  

  

  

  Гаэтано подает стул.

  Коррадо (садясь). Благодарю, монсиньор! (Гаэтано.) И вас благодарю.

  Монсиньор (к Гаэтано). Ступай!

  

  

  

   Гаэтано уходит. Ну, что же вам угодно от меня? Говорите.

  Коррадо. Одно только: позвольте переночевать, отдохнуть хоть немного. Я весь день шел пешком, ночь застала меня на паперти вашего храма. Благовест перед "Ave Maria" разбудил во мне воспоминания детства, я почувствовал жажду молитвы и вошел в храм. Столько лет я не молился... и сегодня...

  Монсиньор. Столько лет? Это дурно. Слава богу, что вы зашли к нам; мы позаботимся о вашей душе.

  Коррадо. Нет, уж я сам позабочусь о своей душе.

  Монсиньор. Если ваша душа больна, я вылечу ее.

  Коррадо. Вылечить? Не верю; невозможно, монсиньор.

  Монсиньор. Отчего?.. Если человек почувствует угрызения совести...

  Коррадо. Угрызения совести?..

  Монсиньор. Что вы так задрожали? Перестаньте! Успокойтесь, сын мой!

  Коррадо. Успокоиться! Угрызения совести!.. Вы считаете меня преступником!

  Монсиньор. Совсем нет, но во всяком случае вы можете иметь ко мне полное доверие. Вы в совершенной безопасности; наша обитель имеет право убежища.

  Коррадо. Я это знал.

  Монсиньор. Потому и зашли ко мне?

  Коррадо. Я уж сказал вам, что я нуждаюсь в ночлеге. Угодно вам пустить меня? Да или нет?

  Монсиньор. Да, мой сын, да. Я вижу, что вас убило горе, а не п