Чернышев Иван Егорович - Жених из долгового отделения

>   Грязовская. В столице имеют привычку смеяться над провинциалами. Здесь думают, что мы и веселиться не умеем. Это несправедливо... Может быть, в какой-нибудь глуши, в Пошехонье или Угличе - я не спорю, но в Ярославле... О! в Ярославле...

   Ладыжкин. Ведь этот город, Ярославль-то, от медведя происходит.

   Чежин. Что такое?

   Грязовская. Как от медведя?

   Ладыжкин. Как же-с, от медведя. Эту историю я в книжке читал: очень любопытная история. Вот видите ли, какой-то царь... как бишь его?.. Ах, да! Его Ярославлем и звали... именно Ярославль, был однажды этот самый царь Ярославль на охоте. Уж это было давно, очень давно, еще до Петра Великого был он на охоте, вдруг выскакивает медведь... Право, я не могу вспомнить и рассказать вам всю эту историю, а очень любопытно. В книжке это было так прекрасно, занимательно описано, там именно кончается тем, что царь велел в гербе этого города изображать медведя. И после я смотрел картинку, изображающую гербы всех губерний, и в Ярославской - точно, медведь-с.

   Грязовская. Сколько я помню, в гербе нашей губернии есть точно медведь.

   Ладыжкин (довольный). Медведь-с, медведь-с.

   Чежин (тихо ему). Да полно вздор нести, начинай о деле!

   Ладыжкин (тоже). Нельзя же так, сразу и бухнуть; я издалека.

   Чежин. Да уж очень издалека! (Вслух.) А вы, Марья Петровна, не думаете опять в Ярославль ехать?

   Грязовская. Нет, я распростилась с ним навеки. Хотя Ярославль моя родина, но там есть много неприятных для меня воспоминаний (со вздохом): там могила моего мужа!

   Чежин. Ведь вы, кажется, с ним, покойником, не больно-то ладно жили?

   Грязовская. Ах, да, к несчастью! Он не умел понять и оценить меня; он только и знал, что расчет и деньги...

   Ладыжкин (после монолога сделавшийся смелее).- Деньги - вещь хорошая.

   Чежин. Зато теперь вы должны быть ему благодарны: он оставил вам славное состояние.

   Грязовская. Конечно, в хозяйственном отношении он был чудесный муж, но что касается симпатии душ, до чувств...

   Чежин (Ладыжкину тихо). Вот теперь она расчувствовалась - смелей!

   Ладыжкин (тихо ему). Не понукайте, пожалуйста! Я исподволь, исподволь...

   Чежин (ей). Попробовать бы счастия вам во второй раз...

   Ладыжкин. Да-с, Марья Петровна, попробовать бы вам.

   Грязовская (жеманясь). Что ж, если явится человек, умеющий понять и оценить меня, то я... не воспротивилась бы и решилась.

   Чежин (тихо Ладыжкину). Слышишь, качай!

   Ладыжкин (тихо ему). Уйдите Иван Иваныч, при вас я не могу.

   Чежин. Хорошо, только я подсмотрю в щелку, как ты будешь изъясняться.

   Ладыжкин. Ну, так я не стану - воля ваша, если вы будете смотреть.

   Чежин (вслух). Да что это так долго нейдет Николай Михалыч? Дай-ка я за ним схожу.

   Грязовская. Сходите, сходите поскорее! Скажите, что я его ожидаю.

   Чежин. Я его тотчас приведу. (Ладыжкину.) Ну, на приступ! (Уходит; дверь, куда он ушел, остается непритворенной.)

  

  

   Ладыжкин (подходя к двери). Иван Иваныч, отойдите, а то я ни слова не скажу. Отойдите, говорю вам, Иван Иваныч, или божусь, что... (Дверь затворяется.) Ушел!

   Грязовская (про себя). Подчеркну "я люблю тебя", и как он придет, не говоря ни слова, покажу ему. Это обезоружит эгоизм его.

   Ладыжкин (посматривая на графин). Хватить нешто для куражу? Хвачу! (Быстро подходит, скоро наливает рюмку, пьет залпом и закусывает.)

   Грязовская (оборачиваясь). Что с вами?

   Ладыжкин (откашливаясь). П... По... перхнулся! Поперхнулся! Не в то горло попало.

   Грязовская. Выпейте воды.

   Ладыжкин (вытирая слезы). Ничего-с... прошло... (Садится подле нее.)

   Грязовская (помолчав). Да Николай Михалыч точно к себе пошел, а не со двора?

   Ладыжкин. К себе-с. Он теперь сам не свой. (Вздыхая.) Бедный молодой человек!

   Грязовская. Вы жалеете его?

   Ладыжкин. Да как не жалеть, помилуйте, как он рассказал свои тайны.

   Грязовская (быстро). Он вам поверяет свои тайны? Так про вас-то он говорил мне?

   Ладыжкин. Неужели он был так добр?

   Грязовская. Да, он говорил, что у него есть друг, потому я давно хотела сойтись с вами.

   Ладыжкин (особо). Спасибо ему! Не просивши замолвил.

   Грязовская (с энтузиазмом). Скажите, вы ему преданы до гроба? Вы за него умереть готовы?

   Ладыжкин. То есть в каком отношении?

   Грязовская. Он вам открыл тайну своей души, причину своей грусти?

   Ладыжкин. Открыл-с, признаюсь. Ужасное положение! Исстрадался бедняга! Вы не знаете?

   Грязовская (кокетничая). О нет, я давно угадывала! Женщины очень проницательны.

   Ладыжкин. Он теперь в ужасном положении... сам не знает, что ожидает его!.. И надеется, и боится!

   Грязовская. Чего ж ему бояться? Что меня касается, то я сказала Ивану Иванычу и повторяю вам, что мне надоело вдовье положение, и я не прочь от супружества.

   Ладыжкин (особо, радостно). Батюшки, сама начинает.

   Грязовская. И если человек достойный предложит мне руку...

   Ладыжкин (особо). Вперед! Не робей. (Подвигаясь к ней.) Марья Петровна, позвольте мне быть откровенным с вами. Я давно уже ищу случая поговорить с вами... так сказать о состоянии вашего сердца.

   Грязовская. О состоянии моего сердца! (Особо.) Понимаю, это он поручил ему выведать. (Кокетничая.) Я вас не понимаю.

   Ладыжкин. Вы не думайте, что этим я хочу сказать что-нибудь дурное - нет-с, совсем напротив; или вы, может быть, подумаете, что я о себе много думаю; уверяю вас, что я совсем этого не думаю. Но если бы вы согласились, вы бы спасли человека. А знаете, какое это великое дело! Вы бы составили счастие и мое и...

   Грязовская. Чем же я могу составить ваше счастье?

   Ладыжкин. Чем? И вы спрашиваете чем!.. (Особо.) Ну, пан или пропал, рискуй!.. (Стремительно бросается на колени.) Марья Петровна...

   Грязовская. Что вы делаете?

   Ладыжкин. Прошу вас коленопреклоненный... вы сами изволили сказать, что звание... то есть состояние вдовы вам надоело... согласитесь же сделаться женою доброго и преданного мужа...

   Грязовская (с чувством). Максим Кузьмич! Вы благороднейший и бескорыстнейший человек во всем мире! (Протягивает ему руку.)

   Ладыжкин (целует почтительно руку и, подымаясь с колен, особо). Бескорыстнейший! О, если бы ты знала причину моей храбрости...

   Грязовская (тоже). Чувство дружбы в вас развито в высокой степени.

   Ладыжкин. Неужели?

   Грязовская. Конечно, наше положение довольно странное...

   Ладыжкин. Действительно, странное.

   Грязовская. Мы никогда не говорили о браке, к тому же наше знакомство нельзя назвать продолжительным.

   Ладыжкин. Оно продолжается не более недели...

   Грязовская. О нет! Гораздо больше: около месяца, с самого моего приезда в Петербург..

   Ладыжкин. Странно! (Особо.) А, да! Она меня давно знает - по слухам.

   Грязовская. Я давно замечала... я ждала признания, но эгоизм стал стеной между нами... и теперь дружба взялась действовать в пользу любви. Как это превосходно! Гордость удовлетворена, согласие получено. И мсье Печорин был так же горд. Я понимаю этот суровый, непреклонный байронизм, я его понимаю.

   Ладыжкин (особо). Вот этого я что-то не понимаю.

   Грязовская. Я всегда утверждала, что дружба - самое высокое чувство, оно помогает во всех затруднениях жизни. Благодарю вас, друг мой, благодарю! (Жмет ему руку.)

   Ладыжкин. О, Марья Петровна!.. (Целуя у ней руку, особо). Она ж меня и благодарит! Да она пресговорчивая! Чего же это я так трусил? (Смело.) Поэтому я смею ласкаться надеждой отпраздновать в скором времени и свадебку? Не томите, обрадуйте поскорее нежного и неизменного обожателя ваших восхитительных прелестей! (Особо.) Ай да я!.. (Ей.) Как Иван Иваныч будет рад!

   Грязовская. Я и сама не желаю медлить и откладывать. Когда он придет сюда, я явлюсь и торжественно объявлю ему день нашей свадьбы.

   Ладыжкин (особо). Воображаю, как Иван Иваныч разинет рот, когда она скажет ему об этом! (Ей.) Я сейчас приведу его сюда.

   Грязовская. Ах, нет! Позвольте мне успокоиться: я так взволнована! Максим Кузьмич! Вашу руку! Я вас полюбила от души. Я буду благословлять тот день, в который мы увиделись с вами. (Уходит.)

  

  

   Ладыжкин. Вот сломил дело-то, так сломил! Ай да мсье Ладыжкин! Фу ты, черт возьми, как это все скоро уладилось! Однако, голова-то у меня! Как видно, не сеном набита: вдруг взял, да и повернул по-своему! Положим, что она и сама... не прочь, сама даже начала, но, все-таки, я человек замечательный. Я мало уважал себя, я цены себе не знал! (Смотрясь в зеркало.) Действительно, и в чертах лица заметно что-то такое особенное, у меня мозгу-то таки того, достаточное количество!

  

  

   Чежин (в дверях). Ну, что, а? Она ушла. Объяснился ли?

   Ладыжкин (принимая печальную позу). Извините, пожалуйста, Иван Иваныч, никак не мог решиться.

   Чежин (рассердясь). Ну вот, я так и знал! Да что ты, шутишь со мной что ли? Так-таки ничего путного и не сделал?

   Ладыжкин. Извините, Иван Иваныч, ничего.

   Чежин (еще больше горячась). Черт же тебя возьми после этого! О тебе заботишься, а ты и ухом не ведешь! Экое счастие упускаешь из-за своей робости проклятой! Подумай о своей голове, вспомни, где ты сидел неделю назад и куда опять можешь попасть. (Ладыжкин смотрит на него, потом начинает громко хохотать; Чежин бесится.) Прошу покорно, он еще смеется! Ну, чему ты зубы-то скалишь, сумасшедший?

   Ладыжкин. А ты думал, я и вправду ничего не сделал? Ты думал, и в самом деле оробел? Нет-с! сударь ты мой, ты нас плохо знаешь! Уж если чего мы захотим, так поставим на своем.

   Чежин. Что ты говоришь? Неужто?

   Ладыжкин (расхаживая по сцене). Нет, мы дураки, мы мухортики!.. Где нам! Ха-ха-ха! (Подходя к нему, резко). Дело сделано, все покончено. (Бьет его по плечу.) Понял?

   Чежин. Быть не может! Врешь, право, врешь!

   Ладыжкин (важно). Объяснился, как следует, сделал предложение, получил согласие, дала руку поцеловать... И сейчас выйдут и здесь, при тебе, назначат день бракосочетания. (Расхаживая по сцене.) Мы дураки, мы олухи, где нам!.. Хе-хе-хе!

   Чежин. Друг! Максим Кузьмич, дай облобызать тебя! (Целуются.) Молодец! Поздравляю! Руку!.. (Крепко жмут друг другу руки.) Я, братец, знал, выкупая тебя из долгового, что денег в печку не бросаю. Я был уведен, что если ты чего захочешь, то непременно достигнешь! Поздравляю, поздравляю! (Опять целуются).

   Ладыжкин (с развязностью). Я, брат Ваня, у тебя возьму рубликов десяток... полтора. Пять рублей, которые ты мне дал по выкупе оттуда, все израсходованы. Нужно хозяйке отдать - гонит с квартиры - да заказать кое-что из платья.

   Чежин. Вот тебе двадцать пять. Не мало ли?

   Ладыжкин (пряча деньги). Довольно. Поверь, что после с благодарностью вдвое заплачу.

   Чежин. Вот твое заемное письмо, на, разорви, уничтожь его.

   Ладыжкин. Нет, это уж слишком!

   Чежин (повелительно). Рви, говорю я тебе! Рви,- Максим Кузьмич!

   Ладыжкин (разрывая письмо и бросаясь обнимать Чежина). Друг, Ваня, вместо этих пятисот ты получишь тысячу.

   Чежин. Изволь, согласен! Из дружбы к тебе я на все готов! Скажи-ка лучше, как это тебе посчастливилось?

   Ладыжкин. Очень просто. Я ей объяснился в любви, а она, в свою очередь, сказала, что я тоже... (поправляя воротнички) давно произвел на нее впечатление. Ну, пятое, десятое, тары да бары, чмок в ручку, ну, само собой, меня в щеку...

   Чежин (толкая его кулаком в бок и подмигивая). Плутяга!

   Ладыжкин. Ой... полно! Нельзя же, братец, без того. Ну и, говорит, сейчас, говорит, при Иване Иваныче назначу свадебку.

   Чежин. Хватил! Ловко подцепил!

   Ладыжкин. Да уж так ловко, что не сорвется!

  

  

   Счастнев (он совершенно переменился: лицо горит, глаза блестят, он весел до чрезвычайности, смеется и подпрыгивает; в дверях громогласно). Друзья мои! Мои друзья! (Бросается обнимать Чежина). Друг и брат...

   Чежин. Ой-ой! больно! Что с вами?

   Счастнев. Что со мной? Что со мной? (Бросается обнимать Ладыжкина.) Брат и друг!

   Ладыжкин (стараясь освободиться). Пустите! Воротнички сомнете.

   Чежин. Уж не получили ли вы радостного известия?

   Ладыжкин.- Как здоровье вашей супруги?

   Счастнев (с полным наслаждением). Я свободен!

   Чежин. Неужели?

   Ладыжкин. Может ли быть?

   Счастнев (задыхаясь от волнения). Свободен! Сейчас получил письмо... приятель уведомляет, что потому так долго не присылал письма, что моя покойная супруга... покойная! была очень опасна, и лишь отправилась, он отослал мне письмо. Врт, вот оно... (Читает.) "Любезный друг"... Нет, не могу, рябит, читайте! (Отдает письмо Ладыжкину.)

   Ладыжкин (читая). "Лю-любезный друг! Уведомляю тебя о кончине твоей супруги"...

   Счастнев. Вы не можете представить, что со мною было, когда я прочел эти слова!

   Чежин (продолжая). "Она скончалась в полном рассудке и с ясною памятью". Вот ее последние слова: "Оставляю все свое состояние моей компаньонке, мамзель Кох"...

   Ладыжкин (Счастневу). Вас она забыла!

   Счастнев. Зато я ее буду вечно помнить.

   Чежин (продолжая). "С тем, чтоб она непременно продолжала начатую мною тяжбу с моим мужем, не щадя издержек, выиграла ее и заставила его уплатить все протори и убытки"...

   Ладыжкин. Нет, она и вас не забыла.

   Счастнев. Во какой дьявол!

   Чежин. Вы можете затеять дело и требовать себе части.

   Счастнев. Не нужно, ничего не нужно, отказываюсь. Я доволен тем, что наконец свободен! Я свободен! Я могу разгуливать по всем улицам Петербурга в полной надежде не встретиться со своей Иродиадой! Я свободен, как орел в небе, как лосось в Финском заливе... Я могу, пожалуй, жениться (быстро), но я этого ни за что не сделаю! О, моя неоцененная, многоуважаемая Олимпиада Аверьяновна, мир праху твоему! Каждый год, в день твоей кончины, я буду осыпать цветами твою могилу. А что ни говорите, господа. Теперь, как она умерла, мне стало жаль ее! (С притворным чувством). Хоть мы с ней и не ладили немного, но все-таки она была прекрасная женщина! (Тихо им.) Это, господа из учтивости!.. Про покойников всегда хорошо говорят. (Громко.) А какой я ей мавзолей воздвигнуто! И сломленное дерево, и плачущая дева, и разбитая урна - все, все на нем будет (сочиняя).

   "О, ангел чистый и безгрешный!

   От нас - увы! Ты в небо улетел.

   Остался твой супруг - страдалец неутешный

   Оплакивать печальный твой удел!"

   Вот и эпитафия готова!

   Ладыжкин. Вы меня тоже можете поздравить: Марья Петровна согласилась вступить со мною в законный брак.

   Чежин. Да, он славно обделал свое дельце!

   Счастнев. А вы не исполнили мой совет?

   Ладыжкин. Нельзя было! Вы не знаете моих стесненных обстоятельств.

   Счастнев. Ну, после будете каяться! Да впрочем, как вы там себе хотите, женитесь, расходитесь, опять сходитесь - мне ни до чего теперь нет дела. Я счастлив и ничего более знать не хочу! Я должен наслаждаться своей свободой, я должен наверстать эти утраченные десять лет. Ну, да уж и наверстаю! Друзья моей юности! Где-то вы? Найду ли я вас? Возобновим ли мы наши теплые, задушевные беседы? Да, нужно, черт возьми! (поет):

   Погулять по свету

   Пожить нараспашку!

   Друзья, братья, поймите мою радость, поймите мое счастье (обнимает их).

   Чежин. Тс! Вот и Марья Петровна идет.

   Ладыжкин (охорашиваясь). А! торжественная минута!

  

  

   Грязовская (принарядившись). А, все здесь! Я очень рада!

   Счастнев (бросаясь к ней). Мое почтение, уважаемая Марья Петровна! Как ваше драгоценное здоровье? (Целует у нее руки.) Я же, слава богу здоров, так здоров, как никогда не бывал!

   Грязовская. Мсье Счастнев, что с вами? Я вас не узнаю. Какая перемена!

   Ладыжкин (развязно). Есть от чего перемениться.

   Счастнев. Я сейчас получил такое радостное известие, от которого можно с ума сойти.

   Грязовская (тихо Ладыжкину). Послушайте, вы сказали ему?

   Ладыжкин (тоже). Мог ли я умолчать о таком счастии.

   Грязовская (тоже). Какой вы злой! Вы расстроили мой план: я готовила сюрприз.

   Чежин. Марья Петровна, кажется, вас можно поздравить с начатием благого дела?

   Ладыжкин (самодовольно). Можно-с, можно-с.

   Чежин. Доброе дело! Я сам вам это советовал.

   Ладыжкин. Благодарю, Ваня! (Жмет ему руку.)

   Чежин. Так не надо откладывать дела в долгий ящик; назначьте поскорее день свадьбы, да и дело с концом!

   Ладыжкин (нежно). Не томите, Марья Петровна!

   Грязовская (нежно смотря на Счастнева). Вы тоже скорее хотите?

   Счастнев (весело). Разумеется, чем скорее, тем лучше.

   Грязовская (с нежным укором). Вы злой, мсье Печорин! Вы эгоист! Но так и быть, я вас прощаю!

   Счастнев (особо). В чем я перед ней провинился?

   Грязовская (торжественно). Наша свадьба будет через две недели.

   Счастнев. И чудесно.

   Чежин. Ай да Марья Петровна, молодца!

   Ладыжкин (шуточным тоном). Через две недели? Помилуйте! Так скоро! У меня не поспеет фрачная пара... Хе-хе!

   Грязовская. А я желала бы венчаться где-нибудь в отдаленной церкви, за городом. Это будет, как в романах, и, если можно, пораньше утром - знаете, будет меньше любопытных, а то набьется полная церковь народу, окружат налой, смотрят прямо в лицо и вслух изъявляют свои мнения... Я бы желала венчаться даже до обедни. Это можно?

   Чежин. Я думаю, можно!..

   Ладыжкин (шутя). Помилуйте! До обедни! Так рано! Я не успею, я просплю! Хе-хе-хе!

   Грязовская (любезно). Если вы не успеете на венчание, то прошу тогда ко мне на дом.

   Ладыжкин (пораженный). Что-с?

   Грязовская. Тогда приезжайте прямо к обеду.

   Ладыжкин (несколько времени смотрит на нее, выпуча глаза). К обеду? (Отводя Чежина в сторону, тихо.) Иван Иваныч, разве можно венчаться без жениха?

   Чежин. Ты с ума сошел!

   Грязовская (Счастневу). Что вы на это скажете?

   Счастнев. Все, что вам угодно, драгоценнейшая Марья Петровна.

   Ладыжкин (тихо Чежину). Я сам никогда не женился, на свадьбах бывал редко, но, сколько помню, жених всегда венчается вместе с невестой, а они говорят: "не успеешь в церковь, так к обеду"...

   Чежин. Постой, братец, тут что-то не так! (Ей.) Послушайте, Марья Петровна, вы привели жениха в крайнее недоумение.

   Грязовская. Я? (Счастневу.) Чем я вас привела в недоумение?

   Счастнев (смотря на нее). Меня?

   Ладыжкин (тоже). Его?

   Чежин (тоже). Как?

   Грязовская. Да что вы на меня уставились? Что с вами?

   Чежин. Я вам говорю про жениха.

   Грязовская. Ну да, вот он, мой будущий жених! Николай Михайлыч. (Протягивая ему руку.)

   Счастнев (в ужасе отскакивая от нее, как обожженный). Что-о?

   Чежин. Он?

   Ладыжкин. А я-то?

   Счастнев (изменившимся голосом). Я?.. Жених?!.. Ваш?.. (В страхе озираясь.) Куда я положил мою шляпу! Передайте мою шляпу! Где моя шляпа?

   Грязовская. Мсье Счастнев, что с вами? (Хочет подойти к нему).

   Счастнев (прячась за стол). Позвольте... дальше... дальше от меня! Извините, вы ошиблись, я на вас и не думал жениться.

   Грязовская. Как? Что такое?

   Счастнев. Да больше ничего, как мое почтение! Я рад, что от своей жены отделался.

   Грязовская. Так вы женаты?

   Счастнев. Теперь вдовец! Жениться во второй раз не имею никакого желания, не потому, что нахожу что-нибудь дурное в этом - о, нет! брак дело священное; я просто чувствую себя недостойным такого счастья... Иван Иваныч! Завтра же, извините, я оставляю вашу квартиру: она мне неудобна! Мое почтение. (Особо.) Вот те черт! Чуть-чуть не попал из огня да в полымя! Мне жениться! Помоги, господи, убраться! (Им.) Прощайте! (Убегает.)

  

  

   Чежин (толкая Ладыжкина). Послушай, что ж это такое? Что ты тут напутал?

   Ладыжкин (стоит, как убитый, бессознательно). Напутал?

   Грязовская (рассвирепев). Как? Так это была насмешка? Прошу покорно! Очень вам благодарна, Иван Иваныч! Я приехала из чужбины, обратилась к вам, как к доброму родственнику... я даже честь вам сделала, не хотела вас обидеть, остановившись в гостинице, а вы вот какие штуки позволяете со мной делать вашим жильцам? Да вы думаете, милостивый государь, что я провинциалка, так и позволю смеяться над собой, как над дурой? Что это такое? Он сам за мной начинает ухаживать, сам предлагает мне руку чрез своего друга, и потом, когда я соглашаюсь на его предложение, объявляет вдруг, что он женат, что он вдовец, а потом убегает, как сумасшедший! А! Так это была насмешка! Очень, очень вам благодарна. Но я смеяться над собой не позволю!

   Чежин. Марья Петровна, успокойтесь: никакой насмешки тут не было!.. Вот этот безумный все перепутал! Ведь это он за вас сватался.

   Грязовская. Как? Он? (Грозно подходя к нему). Так это вы, вы сами хотели на мне жениться?

   Ладыжкин (в испуге пятясь от нее, слабым голосом). Виноват... не нарочно!

   Грязовская. Еще лучше! (Чежину.) Уж вы хуже-то никого не могли найти? Как же вы могли подумать, вообразить, что я, с моими достоинствами и состоянием, соглашусь взять себе в мужья такой мешок с картофелем? Да за меня в Ярославле сватался советник палаты из гусар, собой молодец, да я и на того смотреть не хотела, а то польщусь теперь на такие обноски! (Показывает на Ладыжкина.) О, как вы меня обидели!.. До самой сердечной глубины обидели! Нет... я здесь часу больше не останусь, уеду за границу, в Париж или в Италию... не то что в Италию, в Сицилию, поселюсь на вилле, буду наслаждаться природой, гуляя с красавцем, итальянским гидальго, по берегам Атлантического залива!! Эй, Луша! Забирай все, мы сейчас переезжаем отсюда в Знаменскую гостиницу! С этих пор прошу вас не считать меня своей родственницей... Прощайте! О, как я в нем ошиблась! Он только наружно был похож на мсье Печорина. Нет, теперь я вижу, что Печориных больше нет, по крайней мере в Петербурге. Лушка! приготовляйся! (Уходит в гневе.)

  

  

   Чежин. Батюшки! Что ж это такое? Мои деньги, предприятия - все лопнуло! (Грозно Ладыжкину.) Ну, почтеннейший Максим Кузьмич, что скажешь, а?

   Ладыжкин (тихим голосом). Ничего...

   Чежин. Немного же!.. Да, послушай, ты кто? Плут естественный или дурак набитый?

   Ладыжкин (тихо). Не знаю.

   Чежин. Как же это все случилось? Отчего произошла такая путаница? Верно ты не так объяснился, переврал, а?

   Ладыжкин. Не знаю...

   Чежин (горячась). Что ж после этого у тебя на плечах-то вместо головы надето?

   Ладыжкин. Ничего не знаю.

   Чежин. А я только одно знаю, что я дурак, потому что связался с дураком! Ведь нашло же на меня такое затмение! Дернул черт выкупить его из тюрьмы!.. А все старая дружба виновата! Видимое дело, что человек - дрянь! Был на службе - ничего не приобрел, стал торговать - в тюрьму засадили. А уж я тебе моих денег не прощу. Посидишь ты у меня на казенной квартире! За год, за два, за десять лет внесу вперед кормовые деньги. Ах ты плут! Да он и вексель-то разорвал, вот и клочки валяются! Хорош молодец! Даром что смотрит таким тихомолкой! Да нет, погоди! Я подберу эти клочки и явлюсь с ними в совестный суд*, там нас разберут. Уж быть тебе опять в долговом!.. Ну, чего стоишь? Отправляйся! Вот твоя шляпа! (Надевает на голову шляпу.) Ах, да! Подавай-ка двадцать пять целковых! Вишь, какой проворный! Ну, давай! (Ладыжкин запускает машинально руки в задние карманы). Ну, куда лезешь! В жилетку положил! (Ладыжкин бессознательно вынимает из жилетки ассигнацию и держит ее; Чежин вырывает ее от него.) Ну, теперь прощай! Приготовься: завтра же подам на тебя жалобу в совестный суд, а через несколько дней ты опять будешь на старом месте. Что глаза-то выпучил? Или вместо долгового не посадить ли тебя в сумасшедший дом?

   Ладыжкин. Не знаю.

   Чежин. Ничего не знаешь! Э-эх! Фалалей, Фалалей!.. Было счастье под носом, да ловить не умел! Ну, убирайся! (Уходит.)

  

  

   Ладыжкин (один, стоит несколько времени без движения). Неудача... везде... всегда... Что делать? Как быть? В виду тюрьма... Впрочем, что ж? И там живут... Эх! (Бессознательно осматривается, подходит к столу и наливает водку.) С горя! (Пьет залпом, берет закуску, подносит ко рту и опять кладет.) Нейдет! (Отходя от стола.) Гм! Куда теперь... Куда... к хозяйке - спросит деньги... а где деньги. (Шарит в карманах.) Фу-фу! Ни зерна!.. Ну да, авось, добрые люди помогут... а впрочем. (Подумав.) Затем - прощайте!.. (Кланяется и тихо уходит.)

  

  

  

  

   Иван Егорович Чернышев воспитывался в Петербургском театральном училище, окончив которое стал актером в провинции, а затем в Александрийском театре.

   В своих мемуарах "За полвека" П. Д. Боборыкин писал о Чернышеве: "С ним мы познакомились по "Библиотеке для чтения", куда он что-то приносил и, сколько помню, печатался там. Он мне понравился как очень приятный собеседник, с юмором, с любовью к литературе, с искренними протестами против тогдашних "порядков". [...] Таким драматургам, как Чернышев, было еще удобнее ставить, чем нам. Они были у себя дома, писали для таких-то первых сюжетов (актеров на главные роли.- В. Н.), имели всегда самый легкий сбыт при тогдашней системе бенефисов. Первая большая пьеса Чернышева "Не в деньгах счастье" выдвинула его как писателя благодаря игре Мартынова. А "Испорченная жизнь" разыграна была ансамблем из Самойлова, Снетковой, П. Васильева и Владимировой. Этот тип актера-писателя [...] уже не повторится" (Боборыкин П. Д. Воспоминания в 2-х т., т. 1. М., 1965, с. 223-224). Это взгляд со стороны, более того, взгляд "конкурента", и, по-видимому, верно в нем только то, что было доступно внешнему наблюдению: принадлежность Чернышева к разряду драматургов-актеров, умение писать сценично и к тому же в расчете на состав труппы, зависимость его успеха как драматурга от исполнителей. Все так, и вместе с тем все понято очень поверхностно и в судьбе Чернышева-человека и в существе Чернышева-писателя.

   И положение Чернышева в труппе, и отношения его с "первыми сюжетами" (за исключением не любимого театральным начальством Мартынова) - все было не так идиллично, как рисуется Боборыкину.

   Чернышев не оставил заметного следа в истории русского актерского искусства, и современники по-разному объясняют причины его неуспеха. Преобладает мнение, что он был малоодаренным актером. Некоторые же театральные критики и мемуаристы признают за Чернышевым определенное актерское дарование и объясняют его неудачи житейскими причинами: его неуживчивостью, неумением вовремя удержать острое словцо и ладить с нужными людьми. Так, например, М. Рапопорт, рецензируя спектакль, где Чернышев заменял заболевшего Самойлова, сетует, что публика "совершенно равнодушна к подвигу молодого артиста, заслуживающего, однако, не только одобрения, но и благодарности: мы говорим о Чернышеве, артисте с талантом и горячей любовью занимающемся искусством. Уже не в первый раз случается г. Чернышеву являться в ролях известных артистов, и каждый раз он играет если не с совершенством, то весьма добросовестно" (Театральный и музыкальный вестник, 1858, N 35, с. 411).

   Ап. Григорьев также считал Чернышева одаренным человеком, не реализовавшим своих возможностей (см.: Григорьев Аполлон. Эстетика и критика. М., 1980, с. 435).

   Как драматический писатель Чернышев, безусловно, отличался от типичных поставщиков репертуара из числа предприимчивых актеров и театральных чиновников, которых Григорьев иронически называл "александрийскими драматургами". Для Чернышева характерно серьезное отношение к литературному труду. По своим эстетическим установкам он явно принадлежит к "реальному направлению", к "школе Гоголя и Островского", как выражалась критика того времени. Успех его пьес несправедливо приписывать исключительно актерам, игравшим в них. Чернышев давал материал для актерского творчестваоеалистического плана. Как справедливо писалось в очерке о Чернышеве, "имя Ивана Егоровича Чернышева тесно и неразрывно связано с именем гениальнейшего из русских драматических артистов, с именем Александра Евстафьевича Мартынова. Связалось это имя тем, что Чернышев своими тремя драматическими произведениями дал возможность Мартынову выказать всю силу своего трагического дарования. Эти произведения: "Жених из долгового отделения", "Не в деньгах счастье" и "Отец семейства" (Суфлер, 1884, No 6, с. 5).

   Мартынов любил Чернышева и ценил его пьесы. Сообщая о своем успехе в пьесах Чернышева на гастролях в Москве, он заканчивает письмо к нему: "Теперь позвольте пожелать здоровья, любимый автор мой..." (Театральное наследство. М., 1956, с. 288). И эта любовь замечательного актера, всеми силами отстаивавшего новое реалистическое направление русской драматургии на петербургской сцене, стоит иного критического отзыва, она дает нам представление о месте Чернышева в литературно-театральном движении его времени. Он затрагивал в пьесах живые проблемы, волновавшие общество, и именно поэтому его произведения, особенно "Жених из долгового отделения", "Не в деньгах счастье" (1858), "Отец семейства" (1860) и "Испорченная жизнь" (1861), имели успех и долго удерживались в репертуаре.

   Чернышев является также автором романа "Уголки театрального мира" (1875). Вместе со своим другом, поэтом Г. Н. Жулевым (1836-1878), также актером Александрийского театра, выступал в сатирическом журнале "Искра"; там печатались его очерки.

   Сочинения Чернышева не собраны.

  

  

   Нильский А. А. Воспоминания.- Исторический вестник, 1894, No 9, с. 683- 688; Россиев П. Иван Егорович Чернышев.- Ежегодник императорских театров, 1913, No 7, с. 145-156; Альтшуллер А. Александр Евстафьевич Мартынов. Л.-М., 1959, с. 163-179; Золотницкая Т. Д. Чернышев актер и драматург. Автореф. канд. дис. Л., 1976.

  

  

   Впервые пьеса опубликована в "Драматическом сборнике", т. 4. Спб., 1858. Премьера в Александрийском театре состоялась 25 сентября 1858 года. Роли исполняли: Грязовская - Ю. Н. Линская, Чежин - П. И. Григорьев 1, Счастнев - А. М. Максимов 1, Ладыжкин - А. Е. Мартынов. "Пьеса имела успех, театр был полон",- пишет обозреватель "Театрального и музыкального вестника" (1858, No 39, с. 462).

   Рецензент "Отечественных записок" также отмечает успех пьесы, хотя отзывается о ней с некоторой снисходительностью. При этом, пересказывая ее содержание, он обнаруживает искаженное понимание самого существа роли Ладыжкина, называя его "прогулявшимся" человеком. Эта ошибка рецензента тем удивительнее, что он особо выделяет исполнение роли Мартыновым. "[...] Вот все содержание комедии. В основе ее не положено особой мысли, но подробности пьесы, а особенно при том исполнении, какое мы видели на петербургской сцене, придает пьесе г. Чернышева интерес. Г. Мартынов в роли Ладыжкина превосходен. Надобно видеть этого прогулявшегося человека, лишившегося собственной воли, человека без силы, без энергии, объясняющегося по приказанию в любви, начинающего надеяться, кажется, на счастье и опять теряющего всякую надежду и стоящего снова у дверей долгового отделения. Это одна из лучших ролей г. Мартынова" (Отечественные записки, 1858, т. 21, No 11, Современная хроника России, с. 35).

   Пьеса Чернышева прочно вошла в репертуар. В 1859 году театральный критик Гиероглифов, рецензируя спектакль 6 ноября в театре-цирке, состоявший из "Игроков" Гоголя и "Жениха из долгового отделения", замечает: "В театре-цирке по пятницам даются спектакли, которые по выбору пьес доставляют истинное наслаждение настоящим ценителям и любителям искусства [...] А г. Мартынов в пьесе "Жених из долгового отделения" является каким-то волшебником комизма. Кроме того, что роль передается с полным выражением всех психических оттенков и с неподражаемой художественностью в создании ее - комизм доходит до какой-то чудесной, обаятельной силы, зрители находятся под влиянием неудержимого смеха, доходящего до слез, до истерики" (Театральный и музыкальный вестник, 1859, No 45, с. 440).

   В 1913 году в статье П. Россиева о Чернышеве мартыновское исполнение роли Ладыжкина вспоминается как театральная легенда: "В 1858 году "Жених из долгового отделения" поставлен на александрийской сцене, и Мартынов-Ладыжкин гармонически сочетал и ярко выказал обе стороны своего обширного таланта. Несмотря на весь комизм обстановки и самой личности Ладыжкина, он заставил зрителя невольно сострадать ему, и нужно было видеть, как, ожидая заключительных слов без-невестного жениха, весь театр притаил дыхание. И действительно, в этих словах вылилась вся душа забытого судьбою человека и глубокую непередаваемую грусть унес он с собой за сцену. Одноактная сатира-элегия Чернышева слишком известна, чтобы здесь пересказывать ее. Уже с лишком пятьдесят лет она странствует по русским сценам, не увядая и не утрачивая красок старого быта, и в каждом, даже очень талантливом изобразителе Ладыжкина все же чувствуется мартыновская традиция" (Ежегодник императорских театров, 1913, No 7, с. 151).

  

   Текст пьесы печатается по изданию: Репертуар. Художественный сборник под ред. Корецкого. Спб., б. г., т. 6.

  

   Вдруг как с черной печатью...- Письма, извещавшие о смерти, посылались в особых траурных конвертах.

   ...на казенной квартире...- т. е. в тюрьме.

   "Письмовник" Курганова - своеобразная энциклопедия для самообразования и одновременно сборник для развлекательного чтения русского просветителя XVIII века Н. Г. Курганова. Книга имела чрезвычайно широкое распространение в демократической части общества.

   ...как Юлия Пастрана...- В дневнике известной мемуаристки Е. А. Штакеншнейдер поддатой 26 мая 1858 г. читаем: "Теперь показывают в Петербурге женщину-обезьяну, зовут ее Юлия Пастрана. Она вся покрыта шерстью, и у нее борода. Она говорит по-английски, танцует и поет" (Штакеншнейдер Е. А. Дневник и записки. М.-Л., 1934, с. 213).

   ...а я отметился в Москву.- При поездках на почтовых оформляли подорожную с указанием маршрута; сведения о приезде в столицы публиковались в газетах.

   ...в совестный суд...- Совестный суд был особым учреждением, предназначенным для разбора гражданских дел с целью достичь примирения сторон, а также для разбора уголовных дел, требовавших снисхождения со стороны судей (например, преступления, совершенные малолетними или душевнобольными); по замыслу создателей он был меньше связан формальностями, к середине XIX века это учреждение уже отмирало. Разорванный вексель в обычном суде безусловно уже не мог считаться денежным документом, поэтому Чежин и вспоминает совестный суд.