Болотов Андрей Тимофеевич - Честохвал

уж с вами говорить, господа! (Идет к Благонраву.) Благонрав. То подлинно, что так. Сядь-ка, сосед дорогой, подле меня, поговорим лучше со мною. (К Клеону.) А ты поди, Клеонушка, вели нам что-нибудь выпить приготовить. (Клеон уходит.)

  

  

   Благонрав. Куды ездил и где побывал, мой друг, или нарочно ко мне пожаловал?

   Добродушин. Таскался, батюшка, по полям, осматривал хлебишки, а оттуда проехал к вам. Давно уже у вас не был.

   Благонрав. Благодарствую, мой друг, что меня не забываешь. Я всегда тебе всем сердцем моим рад. А сын мой тебя, как родного, своего, любит.

   Добродушин. Дай бог ему здоровья. Я сам его люблю, он умник дорогой. Вам есть чем веселиться и благодарить за что бога.

   Благонрав. Каковы-то у тебя, сосед дорогой, хлебы? А у меня очень плохи.

   Добродушин. Такие же, батюшка, или еще хуже! Ржи не думаю, чтоб и на семена стало.

   Честохвалов. Дивлюсь я и не понимаю, как это у вас хлебы худы, а у нас так они преузорочные! Таки ужасть какие! (Оборотясь к Феоне.) Намнясь ходил стрелять и шел сквозь ржи, сударыня, так меня вовсе в них не видать было: еще на поларшина разве выше меня.

   Благонрав. Диковинка! А кажется, они везде плохи, и мне нигде не случилось таких в нынешний год видеть. Поэтому надобно им очень высоким быть.

   Честохвалов. Бессомненно, сударь! а вот я вам и скажу, сколь они высоки. Я мерил, и было слишком три аршина в соломинах.

   Благонрав. Велики! (Усмехается.) Так надобно быть им очень умолотным.

   Честохвалов. Бессомненно, на сих днях молотили у нас копну, и вышло из ней две четверти с половиною.

   Добродушин. Две четверти с половиною?

   Оронт. Ну умолотна! Но разве колосья у ней были чрезвычайной величины?

   Честохвалов. А вот, милостивый государь, как велики, я их мерил, и было в них ровнехонько полторы пядени.

   Добродушин. Велики, но зерен в них все не больше обыкновенного.

   Честохвалов. А сколько б, ваше высокоблагородие, вы думали, я их считал, и в каждом колоске было по 230 зерен.

   Оронт. Да разве это какая особливая рожь, сударь, а в нашей более 50 зерен не бывает. Я сколько раз ни считал, но более не находил.

   Честохвалов. Это еще не великая диковинка, что вы, милостивый государь, не находили. Где вам еще такую рожь видать? Это, сударь, нездешняя, а камчадалская, ежели хотите знать.

   Оронт. Камчадалская! Вот это дело иное: теперь не хочу спорить, а посмотрел бы я охотно на такую рожь, надобно ей быть весьма особливой.

   Честохвалов. И, конечно, чрезвычайная! И какая же (указывает на Добродушина) этому господину и во сне такой не пригрезится, а не только, чтоб видать: даром что он почтенный ранг имеет и его высокоблагородие.

   Добродушин. Где нам видать, милостивый государь! Однако мне случалось слыхать, что в Камчатке никаких ржей нет.

   Честохвалов. Ржей нет! Ха! ха! ха! Кто это вашему высокоблагородию соврал? Не старушка ли какая, имеющая любимое у себя место за печкой?

   Добродушин. Никак, милостивый государь, а мне случалось самому туда однажды ездить курьером, и я там месяца два-три пробыл, и как сам себя знаю, что там ничего, кроме одного ячменя, не родится да и родиться не может.

   Честохвалов. Вранье, сударь, и вот какой вздор! То, может быть, тогда было, когда вы там были, а ныне знать, что есть, когда к нам привезли оттуда.

   Благонрав. Батюшка ты мой! Но лето и ныне, надеюсь, там такое ж короткое, как прежде бывало?

   Честохвалов. Но что нам попалось одно - рожь да рожь (оборотясь к Добродушину) Ба! ба! ба! я и не вижу: на вас, конечно, обновка. Давно ли, ваше высокоблагородие, такое прекрасное платьецо сшить себе изволили? Но - ба! ба! ба! - да и покроем-то еще особливым и новоманерным. Откуда такая благодать взялась? Уже не из Камчатки ли вы вывесть изволили? Да и манжеты-то посмотри, пожалуй, истинно щегольские. Откуда вам бог послал такие? Не камчатские ли девушки вам их подарили?..

   Добродушин. Ну, нечего более с вами говорить. (Уходит.)

   Честохвалов. Ха! ха! ха! Постойте, ваше высокоблагородие, постойте!... Нет, бегом бежит, прогневался, конечно. Ха! ха! ха!

   Благонрав. Чего доброго, вы, пожалуй, рассердите. Пойтить бы за ним. (Уходит.)

  

  

   Феона. Уже бы не уехал наш господин Добродушин домой!

   Честохвалов. Пускай себе, пускай скачет. О! Как же, сударыня, он мерзко живет. Однажды случилось мне к нему заехать. Клянусь вам честию, задохся было от вони. Духота какая! Скверность, грязь какая. С ним свиньи, конечно, живут вместе.

   Феона. Со всем тем, батюшка, он весьма добрый и честный человек и такого поведения, что мы все его любим и нимало не гнушаемся бывать у него. Хозяюшка у него такая милая и приятная старушка.

   Честохвалов. Боже мой! Возможно ли иметь вам вкус, столько поврежденный. Клянусь вам честию, что никак сего я от вас, сударыня, не ожидал. Уж подлинно старушка. Я в обморок было упал, как она сунулась ко мне с губами, и думал, что я погибну, если она меня облобызает. И то-то, что приди мне в голову умышленно закашляться и тем от того отделаться.

   Феона. Что такого, батюшка!

   Честохвалов. Сударыня, уже с едакою подлою и гнусною целоваться возможно ли? Мне кажется, у меня рак бы от одного мнения на губах сделался.

   Феона. Поэтому вы очень мнительны. А мы так часто с нею целуемся, но рака не делается.

   Честохвалов. Дивлюсь и не понимаю - это уж слишком неблагородно. Но - ба! ба! ба! - вот опять его высокоблагородие.

  

   Добродушин (держа в руках картинку). Вот, боярин, не над людьми старыми шпынять и трунить, а тому-то бы ты учился и перенимал (показывает картинку). Посмотри-ка, государь!

   Честохвалов (берет, смотрит с презрением и, взмордя губу и опять отдавая). Уже есть чему учиться и что перенимать! Какая дрянь! Одному вашему высокоблагородию, может быть, она и невидальщина и в диковинку. А я видал, сударь, довольно. На Спасском мосту хоть пруд пруди такими. Не угодно ли вашему высокоблагородию, я на одну гривну столько этой дряни накупил, что вы все ваши чертоги ими улепите, и подарю вас ими на именины.

   Добродушин. Куда каково! А ежели спросить, так вряд ли знаете, как она делана.

   Честохвалов. Конечно, ваше высокоблагородие, не знаю, а это предоставлено знать одному только вашему высокопочтенному разуму.

   Добродушин. Однако пожалуйте-ка, порассмотрите ее хорошенько. Она достойна того.

   Честохвалов. Подай-ка! подай! Что так такое (берет и смотрит)? Ха! ха! ха! Уже эдакого вздора не знать! Видал, ваше высокоблагородие, как это и делают.

   Добродушин. Да как же, сударь? Я б очень хотел это знать и от вас слышать.

   Честохвалов. Неужели вы не знаете? Век изжил, а этого не знает. Ха! ха! ха! а еще государев майор. Печатают, сударь! и ежели изволите, ваше высокоблагородие, то скажу, что я сам и тысячу разве в один час однажды наделал.

   Оронт (тихо). Скоро! Зачем же и покупать.

   Добродушин. Может быть! Однако это нимало не печатная.

   Честохвалов. Да какая же она?

   Добродушин. О том-то я и спрашиваю у вас.

   Честохвалов (посмотрев). Врешь, братец, какой же иной ей быть, как не печатной?

   Добродушин. Печатной ей быть потому нельзя, что она сегодня, да и здесь в доме делана.

   Честохвалов. Сегодня! Здесь! Кто ж это делал? Не его ли уже милость (указывает на Клеона).

   Добродушин. Да чуть ли не он.

   Клеон. Я, батюшка!

   Честохвалов (взмордя губу и с презрением). О! так знаю, знаю. Рисована карандашом красным. Безделица! Ребячье самое дело! (Бросает и отворачивается.)

   Добродушин. Неправда, сударь, поошиблись,

  

  

   Благонрав. Что это, что? О чем вы опять спорите? Что за картинка? (поднимает с земли).

   Честохвалов. Безделка, сударь, самая! И его высокоблагородие изволит умничать и меня искушать.

   Благонрав (смотря на картинку). Ба! Откуда взялась эта картинка? Она изрядная, да какая-то новоманерная. Я сам таких еще не видывал. Уж не ты ли, Клеон, это смастерил?

   Клеон. Я, батюшка! Давича нечаянно выдумал. Какова она вам кажется?

   Благонрав. Очень хороша! Спасибо, Клеон! Да как же ты это смастерил?

   Оронт. Об этом извольте спросить у господина Честохвалова, он изволит знать досконально, а мы все не знаем.

   Честохвалов (оборотясь с презрением к Оронту). Или вправду не знаю! Но боже мой. Что вам попалась эта дрянь! Будто какая правская картинка. Посмотрели бы вы, какие у меня есть недавно выписанные только из Парижа. Таковой-то премудрый муж, как его высокоблагородие, раззевался бы, глядючи на них.

   Добродушин. Чему дивиться! У вас все выписное.

   Честохвалов. И ведомо-таки выписное, да для чего ж бы и не так? Неужли русскою какою дрянью обцепливать стены? Это бы было уже слишком неблагородно. Но что это нам одно да одно попалось? (Оборотись к Феоне.) Ах, сударыня, я вам и позабыл показать новую песенку (вынимает из кармана). Какая же прелестная!

   Феона. Покажите-ка, батюшка! (Берет, читает.) Изрядная.

   Честохвалов. Да знаете ли, кто этой песенки творец?

   Феона. А кто, батюшка?

   Честохвалов. Я! Ваш слуга нижайший.

   Феона. Вы! Батюшка! Но когда это вы составили ее?

   Честохвалов. Третьего дни! сударыня, и три минуты было употреблено на то времени.

   Феона (продолжает читать). Батюшка мой! Что вы это говорите? Теперь я ее вспомнила и узнала. Она уже давно сочинена. Я певала ее еще ребенком будучи. (Показывает Оронту). Посмотри-ка, братец.

   Оронт (читает). Да, эту песенку и я уже давно знаю.

   Честохвалов (тихо). Нелегкая б вам обоим на язык (притворяется, будто не слышит, ходит взад и вперед по театру, тананакает песню, подходит к столику, на котором стоит бутылка, {Бутылке сей или штофу надобно быть нарочно к тому приуготовленной и налито в ней более двух третей воды, а в горло всунута палка с проверченною вдоль трубкою так, чтоб конец ее опущен был в воду и по самое почти дно бутылки. В горле же надобно быть сей палке очень твердо и плотно уканапаченной и усмоленной воском или мягкою смолою, чтоб не мог выходить никак дух, ежели подуешь в бутылку. В верхний же конец надобно быть вставлену перушку тонким концом к верху и также плотно вканапаченном, и в сие перушко надобно дуть.} берет ее в руки, рассматривает).

   Добродушин. Изволите ли, милостивый государь, знать, что это за бутылочка?

   Честохвалов. Где знать! Об этом надобно разве у вашего премудрого и пожилого разума спрашивать.

   Добродушин. Да вряд ли знаете. Скажите ж, когда изволите знать.

   Честохвалов. Я бы сказал, но ваше высокоблагородие неравно опять прогневаться изволит.

   Добродушин. За что гневаться?

   Честохвалов. Это, сударь, фляга. Это милая фляга! Фляга радостей и утех некоторых людей! Фляга отрад и веселий мужей престарелых! В ней, сударь, бывает нектар стариков, только не тот, что боги на Олимпе пивали, а пожиже. Из ней иногда пьют наклонкою. Знаешь - бур! бур! бур! - не случалось ли когда того и с вами, знаешь и, когда проснувшись и вытащив из-под кровати...

   Добродушин. Добро, добро, государь, не будьте-ка вы таковыми, а мы в пьяницах не бывали. Но не о том слово, а скажите-ка, знаете ли, на что эта палочка в нее всунута, на что сие перушко?

   Честохвалов. Палочка-то! Палочка-то и перушко! - ты говоришь. - А вот я тебе что скажу. Это, сударь, дудочка. Это, сударь, инструмент, которым иногда некоторые добрые люди винцо из чужой бочки крадучи потягивают, то есть когда им слишком винца захочется, а дело-то иногда старое, не утерпится, а отлить не во что или некогда. Покайся-ка, выше высокоблагородие! Не случалось ли когда-нибудь и за вами этого грешка? Хоть смолоду когда, не ныне? Дело, когда прошлое, так можно сказать.

   Добродушин. Хорошо, боярин, не будьте-ка вы пьяницами, а нас бог сохранил от того. Да не то вы все говорите, что я спрашиваю. Пожалуйте-ка, мне скажите. Знаете ли вы, отчего делается в воде этой (указывает на бутылку) пузыри и забурчит, когда в эту трубку, например, хорошенько и подолее подуешь?

   Честохвалов. Вот вздор какой! Уж этого не знать! Этого разве ваше благородие знать не изволит? Пузыри! Ну что ж такое? Пузырям как не сделаться, когда подуешь! Но пузыри как пузыри! Великая диковинка! Я не только их сделаю, но знаешь ли, государь, я в состоянии их все в один миг пересчитать и донесть вашему высокоблагородию, сколько их будет.

   Добродушин. Весьма бы я хотел увидеть это и могу сказать, что тогда-то бы я прямо подивился вашему искусству. Но разве вы несильно подуете и сделаете только пузырика два-три. А как хорошенько подуть, так некогда считать.

   Честохвалов. Ха! ха! ха! некогда. Некогда разве только разуму вашего высокоблагородия, а моему это безделка! И не то успевал я смечать и счислять.

   Оронт (тихо). Да! Людей на комедии! Но и тут такой же, небось, счет будет.

   Честохвалов. Что такое? Что, господин натуры испытатель?

   Оронт. Ничего, сударь! Я сам про себя говорил.

   Честохвалов. А я уже думал, что вы не хотите мне в этом верить? Когда б так, то бы я в сию же минуту вам доказал, сколь мнимые ваши заключения неосновательны и ложны.

   Оронт. Да бог знает! Не знаю, что сказать, двоякое у меня на уме.

   Честохвалов. Боже мой! Уж бы вам мне можно была не верить! Но ну! Если я при вас теперь же это сделал и вас со всем вашим высоким о себе мнением пристыжу, не закраснеетесь ли вы?

   Оронт. Может быть.

   Честохвалов. Когда на то пошло, так изволь, сей же час докажу, сколь я в счислениях и сметах скор. Это ведь, сударь, не по физике, а по алгебре, которой науки вам и во сне не снилось. (Схватывает бутылку и спрашивает у Добродушина.) Ну! Как дуть? В это перушко, что ли?

   Добродушин. Конечно, и чем сильнее, тем лучше.

   Честохвалов. Сильнее! О, это безделка! Я изо всей мочи буду дуть: только не треснула б бутылка, у меня не однажды уже лопались так-то.

   Оронт. Да подолее бы, чтоб поболее было пузырей-то.

   Честохвалов. Когда вам это, милостивый государь, угодно, так извольте знать, что до тех пор буду дуть, покуда сами вы мне скажете полно. Пускай же моя победа будет совершеннее над вами.

   Клеон. А я не мешаюсь в это дело, а буду только смотреть. Однако знаете ли, батюшка!...

   Честохвалов (кинув на него презрительный вид). Чтоб вам еще мешаться! Неужли вам быть решителем или судьею в нашем деле? К тому вы слишком еще молоды. Ну! Смотри. (Дует. Дети усмехаются.)

   Добродушин. Еще! еще! это мало! но поболее, чтоб пузырей было...

   Оронт (увидев, что он довольно надул бутылку). Довольно, довольно! Ну, сколько ж, государь, пузырей-то было?

   Честохвалов (отнимает прочь). Тыся... (хотел было далее говорить, но как из бутылки вода фонтаном прыснула и ему все лицо облила, то, испужавшись, сует бутылку на пол). Ух! ух! тфу, дьявол! как я испужался. Кой это черт такое! Всего меня залило.

   Оронт и все (хохочут). Ха! ха! ха! Это по алгебре!

   Добродушин. С чем же тысяча-то! ха! ха! ха!

   Честохвалов. Ну! ваше высокоблагородие! слуга покорный. Подкузьмили ж надо мною! Есть за что сказать спасибо! Это уже и слишком неблагородно! За это вашим братьям и дурно бывает. Изволь смотреть - всего как черта замочил. Ей-ей! изрядно. Сам того не стоишь и со всем потрохом твоим, чего один мой камзол стоит.

   Добродушин. У вас рожь, сударь, очень хороша, так о чем тужить, купите другой.

   Честохвалов. Еще и трунить изволит.

   Добродушин. Государь мой! Я не просил вас о том, чтоб дуть. Кто вам велел? Вы бы не дули!

   Честохвалов. Да кто ее проклятую знал, что она обольет.

   Добродушин. Ба! ба! ба! да как же, милостивый государь, вы изволили сами сказать, что вам сия вещица довольно знакома. И потому я, право, не думал, чтоб вы ею себя так облили.

   Честохвалов (вынимает платок, хочет утираться, но, увидя, что он засморкан, идет к дверям и говорит за кулисы). Нет ли здесь кого? Утереться бы чем-нибудь.

   Благонрав. Малой! Малой!

  

  

   Ванька. Чего, сударь, изволите?

   Благонрав. Полотенцо скорее сюда утереться господину Честохвалову!

   Честохвалов. Поскорей, душенька, какое-нибудь! Вот я видел, в передней горнице висело давича одно подле зеркала на стене, хотя его подай скорее мне. Ванька. Тотчас, сударь. (Уходит.)

  

  

   Честохвалов. Ну! спасибо! ей-ей! спасибо. Есть, за что благодарить его высокоблагородие! Легко ли: ажно за пазуху налилось.

   Оронт. Вы поболее хотели пузырей наделать, чтоб было что смечать по алгебре.

   Честохвалов. Добро, сударь! Быть так - бывает и на старуху проруха! Пожалуйте, не издевайтесь. Но его высокоблагородию отслужу же я сам за это. Дни еще впереди! Будет и на нашей улице когда-нибудь праздник. Побывает поп у меня когда-нибудь арапом. (Тихо.) Обмараю как черта сажею.

   Добродушин. Что, сударь, что?

   Честохвалов. Ничего, сударь! а хочу только спросить у вашего высокоблагородия, видали вы, как ножи сами собою рубятся. Я вот воткну два ножа в стену, так посмотри, как они у меня рубиться сами станут.

   Добродушин. Обмарать-та меня сажею. Это, государь мой, знал я тогда, когда вы еще не родились и сие у нас в деревне всем крестьянским ребятам сведомо.

   Честохвалов. Ну, добро бог твой добр! А то бы уже я отшутил вашему высокоблагородию эту шутку. Но извольте смотреть (осматривается) всего замочил. И манжеты-то все, и кафтан-то, и камзол. Эдакой (тихо) скот.

  

  

   Ванька (внося полотенце). Вот, сударь!

   Честохвалов. Подай, душенька! (Берет, распростирает, смотрит и Феоне говорит.) Не домашнее ли, сударыня, это у вас полотно?

   Феона. Домашнее, батюшка!

   Честохвалов. Изрядное! Но неужли у вас лучше этого делать не умеют? Как изволили бы посмотреть, как ткут ныне у нас полотны, задивились бы, сударыня. (Утирается и сам говорит.) Клянусь вам честию, что лучше самых голландских. А белят-то, сударыня! Так что такое, так ли, как это. Это совсем желтым-желтехонько... (Смотрит и, увидев, что полотенцо, как вымаранное чернилами, почернело.) Кон черт! Это уже и черно (Удивляется, переворачивает, дивится.) Ба! ба! ба! Да что ж это такое? Отчего ж это? Кажется, и полотенцо было белое, да что такое было в бутылке?

   Оронт. В бутылке была простая вода.

   Честохвалов. Какая простая! (Оборачивается к детям. Те, увидев, что и лицо его почернело, начинают хохотать.) Чему вы так хохочете? Да и ваше высокоблагородие забаваляться изволите.

   Добродушин. Тому, сударь, что вы хотели меня обмарать, а сами наперед чем-то вымарались. Посмотритесь только в зеркало!

   Честохвалов, (смотрится). Ба! ба! ба! Я и весь черт чертом. Кой же это черт! (Бросает полотенце.) Здесь все никак чертовское и непонятное. (Смотрится опять в зеркало и сердится.) Что ж это: надо мною ругаться уж, конечно, хотят. Клянусь честию, что я того не ожидал, это самое ругательство.

   Благонрав. Батюшка ты мой, ни у кого на уме не было. Это я сам не знаю, как сделалось и что такое. Малой! Малой! (Клеон бежит за слугою и отходит.)

   Честохвалов. Как, сударь, что такое! Что это за игрушка?

  

  

  

   Благонрав. Бездельник! Где ты такое полотенцо взял?

   Ванька. Какое, сударь?

   Благонрав. Да что ты подавал.

   Ванька. Да в передней, подле зеркала.

   Благонрав (щиплет его за хохол). Да, бездельник негодный! Что ты над ним наделал?

   Ванька (жалостным голосом). Я, сударь, ничего не делал.

   Благонрав. Да отчего ж оно почернело?

   Ванька (плачучи). Я не знаю, сударь. Оно было белое.

  

  

   Клеон. Умилосердитесь, батюшка, не извольте гневаться на Ваньку. Он не виноват, а всему тому нечаянно я сделался причиною.

   Благонрав. Ты? Как же это? Ты здесь был.

   Клеон. Малой-то схватил мое полотенцо, и подле зеркала повесил давеча без вас я его на гвоздик.

   Благонрав. Но что ж, разве ты что-нибудь с ним наделал.

   Клеон. Виноват, батюшка! Но только я всего этого не знал и не для того делал, чтоб замарать господина Честохвалова.

   Благонрав. Да что ж ты над ним наделал?

   Клеон. Я, батюшка, вам все расскажу. Я без вас, сударь, читал одну книгу и нашел в ней, что ежели натолочь чернильных орешков и купороса в самый мелкий порошок и сим порошком усыпать полотенцо, так, ежели кому мокрое лицо им утереть, так оно почернеет. И мне хотелось это над кем-нибудь попробовать, но я не успел.

   Благонрав. Изволь смотреть какой бездельник! Ну, так самое это сюда и поддернуть.

   Честохвалов. И надо мною-то пробу сделать. Всего лучше!

   Клеон. Батюшка! Я не знал, не ведал, как его подхватили. Я и не выходил отсюда и был с вами и никому не приказывал.

   Благонрав (щиплет опять Ваньку за хохол). Ракалия! Не мог ты найтить другого.

   Ванька. Я, сударь, не знал, что оно такое усыпанное, а его милость изволил приказать скорее подать, да и самое это от зеркала.

   Честохвалов. Так! Государь мой! Это правда! Теперь вижу я, что я сам тому виноват, и это сделалось нечаянно. Пожалуйте, на бедного мальчишку не гневайтесь. Он неумышленно это сделал.

   Благонрав. Да, мне вас жаль, батюшка.

   Честохвалов. Нет ничего, государь мой. Беда невелика: я могу лицо свое и руки вымыть.

  

  

  

   Лакей. Человек от господина Неугомоннова приехал.

   Благонрав. Что вестей! Зачем?

   Лакей. Изволил прислать проведать, дома ли вы и сказать, что он к вам сегодня заедет вместе с сожительницею и с своею дочкою и что с ним еще какие-то гости будут и здесь все ночуют.

   Благонрав. Добро пожаловать. Мы добрым людям рады. А благо и нареченной его зять и дочери его жених, господин Честохвалов здесь. Так дело будет и кстати, и у нас будет изрядная компания. Вели кланяться и сказать, что мы будем очень рады. Сами ж смотрите приберите в доме все получше.

  

  

   Благонрав. Бездельники! Не можно вам никак поспешить! Гости скоро, может быть, будут, а у вас ничего еще не прибрано. Как ни приказывал, все еще разбросано. Прибери скорее... содвинь ширмы.

   Ванька. Тотчас, сударь! (суется, мечется, прибирает: все за ширмы).

   Благонрав. Да с кресел-то где у вас, каналий, подушка делась? Сыщи ее и положи.

   Ванька. Не знаю, сударь, кто ее взял (ищет, не находит, схватывает простую, кладет на креслы).

   Благонрав. Смотри, пожалуй, бездельник! Какую, подушку! Кстати ли!

   Ванька. Да нет, сударь, настоящей, конечно, изломали рамки и ее чинят.

   Благонрав. О бестия! Так тащи же и спрячь уже лучше и самые креслы за ширмы. Да смотри ж, после подмети хорошенько. (Уходит.)

  

  

  

   Ванька. Ну! Изрядно-таки над гостем нашим подшутили! Ей-ей! изрядно. Хоть бы нарочно выдумывать! Наскочила коса на камень! Однако волен бог с ними и с шутками их, а голове-то моей теперь еще больно. Но смотри, пожалуй, мне-то за что? Я-то чем виноват? Сбоку, сударь, да припека! В чужом пиру да похмелье. А всему-то тому залыгала господин причиною. Все его нелегкая принесла и догадывала там из ума вылгаться и боярина рассердить. От него-то бы мне никогда этого не видать. Он меня любит. Но добро будет, авось и на нашей улице праздник. Не претерпеть бы молодцу еще чего. Он ведает, что пришли к барину-то на него с жалобой. Чем-то он выправится! А дело дурненько. Но ничто ему бы - не труни он и не обижай молодого боярина. Ажио мне давеча жаль его было, таки зашпынял его в пух. Но добро при виде-то своем он меня не ублажит. Мне Оронтова копейка дороже его рубля. Я готов все для него сделать, и разве у Ваньки ума не будет, но ш... ш... катит сюда замаранной наш и облитой.

  

  

   Честохвалов. Что ж! Ванюшка, воды-то, мой друг!

   Ванька. Тотчас, сударь! Видите, что недосужно (спешит дометать).

   Честохвалов. Экой ты, Ванюшка, что ты наделал надо мною!

   Ванька. Да и мне, сударь, досталось за вас ловко, к теперь еще больно по милости вашей.

   Честохвалов. Да я того не ведал.

   Ванька. Да я и не знал: вы там замочились, вы там замарались, а я ответствуй.

   Честохвалов. Ну! ну! не сердись же, а поди-ка и принеси мне воды, чтоб успеть умыться, покуда гости не заехали.

   Ванька. Отведали б вы сами каково! Но, славу Богу, теперь, кажется, все прибрал. (Уходит.)

  

  

   Честохвалов. Экие проклятья! Да, нелегкая меня догадала бутылку-то взять в руки, но черт ее ведал, что она такая! Но на ту пору в двери-то в девичью порастворились и охота придти позаглянуть в них, не увижу ли красотки-то своей. Ее-то увидеть не удалось, а себя только одурачил. Да на ту пору эта мерзкая гадина, старой хрыч меня раззадорил. Но добро! отсмею же я ему эту шутку, дай только мне к себе его заманить.. А молодцам-то молодым уже будет от меня тошно. Дай: только гостям-то приехать. Тут-то они меня узнают - благо и кстати будет пред невестою оказать свое искусство. Но что, однако - она дура! И не поймет, небось, того. Жениться-то на ней разве только для того, чтоб деревеньки-то поприбрать в руки и тестя-то дурака обалахтать! А денег-то у него, сказывают, с три бездны - все наши будут. Тут-то пощеголять и повеселиться! Молодцу какая нужда в том, что она дурна и глупа! Девка-то и у ней не хуже почти Марфутки, а посмотря-поглядя можно и Марфутку-то подшибизить, великая диковинка! Дай-ка мне только с нею ознакомиться. Но эх, жаль мне, что я малого-то до побой довел. Сердит он теперь на меня. Но молчи, я его удобрю. Пятак в руки - так и опять друзья.

  

  

   Ванька (с тазом и бутылкою воды). Ну, сударь, извольте умываться! Да скорее, чтоб не заехали гости. Мне недосужно. Все теперь суетятся, а барин старый куда-то вышел.

   Честохвалов. Тотчас, Ванюшка (умывается). Но что так сердит, мой друг?

   Ванька. Да! Сударь, хохлы-то не шутка. Спросили бы вы, каково голове моей стерпеть было за вас щипанцы. Но я ли виноват?

   Честохвалов (продолжает умываться). Ну как же! как же быть, Ванюшка! Дело уж прошлое, и все произошло нечаянно, и ты не знал, и я не ведал. Перестань добро сердиться. Я дам тебе за претерпенье на калачи.

   Ванька. Это дело иное! Разве пожаловать что-нибудь изволите. Тогда можно уже будет и забыть.

   Честохвалов (утирается и достает ему деньги и дает). Ну вот, Ванюшка. (Треплет его по щеке.) Не досадуй на меня. (Вынимает еще гривну.) А вот бы еще, дружок, есть либо знаешь! - про что мы прежде говорили.

   Ванька. Прежнее-то!.. да... (думает) а что мне вздумалось, барин! Коли она такая несговорчивая, окаянная, так нельзя ли нам как-нибудь обмануть ее и обманом сюда выманить к вам.

   Честохвалов. Хорошо б, но как же б, Ванюшка?

   Ванька. Молчите, сударь, и дадите ли гривну, а дело-то мое будет! Я постараюсь уже попроворить.

   Честохвалов. Голубчик ты мой! Уже верно дам, и коли не веришь - так вот и задаток уже тебе (дает ему 5 копеек), попроворь только. Да нельзя ли теперь под шумок-то? Благо, барина-то нет в хоромах.

   Ванька. Как на уме был барин! Теперь-то, сударь, и надобно. Я теперь только ее видел и этот таз с водой насильно у ней отнял и сюда унес. Да молчи, боярин. Он-то нам и поможет. Ведь он ей очень надобен несть воды к барышне.

   Честохвалов. Но как же?

   Ванька. А вот, сударь. Схоронитесь-ка вы за эти ширмы, я поставлю тут же и таз с бутылкою и пойду к ней. Она спросит, где таз, я скажу, что поставил здесь и чтоб она сама за ним сходила, так она и прикатит сюда.

   Честохвалов. Голубчик ты мой! Ванюшка! Нельзя быть лучше! Ах, как же ты умен и догадлив. Попроворь, пожалуй. Две гривны тебе дам.

   Ванька. Хорошо, сударь, но медлить нечего. Когда дело делать, так ступайте.

   Честохвалов. Изволь, мой вдруг! (Становится).

   Ванька. Но таз-то куда ж бы нам деть, место-то тесно. Не изволите ли взять его до тех пор в руки да подержать? Да притаитесь же хорошенько, сударь.

   Честохвалов. Изволь, мой друг! Но ну! Если она не спросит таза-то?

   Ванька. Молчите, сударь, уж мое дело: я скажу, что барышня спрашивает, а меня боярин кликнул.

   Честохвалов. И быть так, нельзя быть лучше. (Ванька задвигает его ширмами {но так, что зрителям все видно, что там делается.} и отходит. Он вслед ему, выглядывая из-за шпалер.) Да поскорее, голубчик.

   Ванька. Молчите же, сударь! Ш... стойте тут, не жукните. На цыпочках, сударь.

   Честохвалов. Добро, добро (становится на цыпочки и по уходе Ванькином тихо). Ох, сердце у меня трепещет ажно от радости. Когда б удалось - чтоб такое!

  

  

  

   Добродушин. Нет его и здесь! Да где ж это он подевался? Куда от стыда урыл? Но что этой безмозглой голове ничто неймется! Хоть бы не такой стыд, так мы не закраснеемся. Стыда-то у нас не важивалось, не то у нас с ним в голове. Но дивлюсь еще я, как он здесь еще смирен и за лучшее свое ремесло не хватится. Но не за тем ли он уже куда урыл. Молодец-то ловкой! (Смотрит в окно.)

   Честохвалов (тихо). Черт бы тебя побрал, на ту пору и тебя нелегкая принесла, да и я тебе понадобился.

   Добродушин. Нет его и на крыльце! Где же бы он был... (ходит взад и вперед по горнице). Разве ушел он куда с детьми! Пойтить было поискать. (Уходит.)

   Честохвалов. Унеси тебя нелегкая болесть и задави тебя там черти. Но, однако, ладно, что и он ушел. Тем меньше людей, но ш... кто-то идет. Не она ли, голубушка! (Становится на цыпочки и притаивается.)

  

  

   Ванька (вбегая на театр и принимая из-за кулис от Оронта платок головной сошпиленный). Барин! барин! Ха! ах! ха! на-ка, сударь, его получше еще, таза-то.

   Честохвалов. Что такое, Ванюшка?

   Ванька. Чего, сударь, придрала было меня за таз, окаянная, и не хотела сюда идтить, а, ругая, гнала самого меня. Мне нечего тогда было делать. Я схватил ее платок сошпиленный, который она надевать только хотела, и будто назло унес его, чтоб, здесь бросить, и тем ее за тазом идтить самою принудить. Придет н нехотя теперь. Берите, берите скорее да не изомните только, чтоб не рассердилась.

   Честохвалов. Да куда же мне его деть, Ванюшка?

   Ванька. Экие вы, сударь. Да наденьте хоть на голову до тех пор. Да скорее, сударь, она ведь тотчас прибежит.

   Честохвалов. Ну! ну! ну! подавай. (Берет, целует, надевает на себя. Ванька уходит и молча знаками дает зрителям знать, что платок внутри вымаран сажею и что он замарается. По уходе Ванькином). Ладно - ей-ей! - ладно. Все дело-то наше клеится. Теперь не отвернешься ты, моя голубка, от меня без поцелуя, не отдам без того платка. Ай, Ванька! Но ш... катит, катит. Это она, конечно.

  

  

   Оронт. Боже мой! Какие это, право, люди. Опять никого нет. Приказал дядюшка вынесть стол сюда, но и велеть некому. Малой! Малой! Нет ни собаки. Быть несть самому. (Выносит из-за кулис стол и становит к шпалерам так, чтоб неможно было их изнутри отворить, и Честохвалов остался б за ними взаперти, и хохочет там тихо и указывает зрителям.) Но где-то наш господин залыгала подевался, где-то он засунулся? Ха! ха! ха! не могу вспомнить, как он совсем своим высоко-умием сделался давеча весь, как мокрая мышь. Теперь желал бы я, чтоб он так же, как мышь, и в западню куда-нибудь попал. То-то бы я уже ему насмеялся! Перестал бы уже он у меня шутить над своею братьею и такими, которые его ничем не хуже. Да у нас с ним недолго. Мы тотчас куда-нибудь с ним залетим: молодцы-то мы ловкие!

   Честохвалов (тихо). О! черт бы тебя побрал, и сгинул бы ты отсюда!

  

  

  

   Оронт. Не видали ль вы, господин Добродушин, где наш Честохвалов девался?

   Добродушин. Батюшка ты мой, я его сам ищу, но не могу нигде найтить.

   Честохвалов (за ширмами тихо). Вот еще и другого нелегкая опять принесла. О, проклятые! (Становится на цыпочках.)

   Оронт. Чего, батюшка, я и сам искал его, искал да и стал. Хотел было бедняка с горя попотчевать уже яблоками, но не найду нигде. (Ест яблоки и притворяется, что будто дурны.) Тфу, пропасть! Какая кислятина! (Бросает надкусанное яблоко за шпалеру.)

   Честохвалов (жмется и тулится). О, прах бы тебя побрал и с яблоками твоими!

   Оронт (надкусывает яблоко другое). Это такое же. И того еще хуже! (Бросает туда же.)

   Честохвалов (туляся и глаза зажимая). Глаз, право, вышибет! Изуродует!

   Оронт (ест еще). Тфу, пропасть какая! Все ни к чему годные. Каков сам он негоден, так и яблоки-то такие трафились. (Бросает за шпалеры и плюет и харкает туда же.)

   Честохвалов (тихо). Проклятой! Заплевал совсем.

   Добродушин. Уже не в девичьей ли он, господин Оронт? Молодец-то ловкой. У него и лучшее это ремесло, чтоб за девушками лазукать.

   Оронт. В девичьей! Сохрани его Господи! То-то бы хорошо! То-то бы, право, было любо! Да разве бы не узнал о том только дядюшка, а то оборони господи.

   Добродушин. А что ж?

   Оронт. Да он и бог знает что в состоянии был с ним сделать. Нет, господин Добродушин, у нас позабыл бы он скоро туда загуливать. У нас - не в другом доме - ему вешаться: скоро бы молодца так проучили, чтоб в другой раз не захотелось ему того же делать.

   Добродушин. Так видно, что дядюшка ваш очень этого не жалует.

   Оронт. Господи! Да ничем его так скоро и сильно рассердить не можно. Да сохрани Боже, если он что-нибудь проведает! Вмиг загорится огонь и поломя да и понеси вон святые.

   Честохвалов (тихо). Эй! Это и не очень ладно.

   Добродушин. Воля твоя, а это и хорошо.

   Оронт. Но правду сказать у нас и девки не такие, чтоб можно было кому что выторговать. Да как же, господин Добродушин, проклятые они да и люди-то сами нашколены! И каких проказ они в угождение дядюшки над молодцами молодыми не делают, когда вздумается кому к ним завернуться или в доме у нас предпринять что-нибудь