Болотов Андрей Тимофеевич - Честохвал

  

  

  

   Болотов Андрей Тимофеевич. Избранное.- Псков: изд-во ПОИПКРО, 1993.

   OCR Бычков М. Н.

  

  

   1. Г. Благонрав, дворянин.

   2. Феона, дочь его лет 13.

   3. Клеон, сын его 9 лет.

   4. Оронт, племянник его, живущий у них в доме, лет 14.

   5. Честохвалов, молодой дворянин лет 17 или 16.

   6. Добродушии, сосед г. Благонрава, небогатый дворянин, старик.

   7. Ванька, мальчик, слуга Клеонов.

   8. Крестьянин-старик.

   9. Лакей.

  

  

  

  

   Клеон (один, сидящий за столом, на котором накладено бумаг и прочего и рисующий картинку). Посмотрим-ка!.. (отворяет бумажку и смотрит) А! как же это хорошо будет: такая прекрасная картинка. Ах, как я рад и доволен, что добрался, как это сделать. Но надобно мне поспешить скорее ее всю доделать и успеть, покуда не приедет Оронт. Верно, прельстится он у меня ею. Но молчи ж, помучу я его. Не скажу, как это я делал. Пускай же добирается сам. А то он и сам иногда мучит же меня. (Начинает продолжать рисовать.)

  

  

  

   Ванька (вбегая). Гости, гости! сударь, едут. Извольте скорее прибрать все со стола.

   Клеон. Эх! Это они, конечно. Экая беда, а я еще не окончил. На минуточку бы еще, так бы и все было готово. Но где ж они, Ванька, что ж не слышно? Ванька. На двор-та они еще не взъехали, а Фока наш видел, что они на той стороны с горы спускаются, две кареты, сказывает.

   Клеон. О! так они еще не скоро будут, и мне успеть еще можно дописать.

   Ванька. Да когда уж, сударь, дописывать. Переставайте и опрастывайте стол.

   Клеон. Ох! пожалуйста, Ванюшка-голубчик, погоди и дай мне дорисовать мою картинку, успеешь еще прибрать. Я вмиг ее окончу.

   Ванька. Да какую это вы рисуете картинку? Ничего, сударь, не видно.

   Клеон. Молчи, глупой, ты не знаешь, ты заглядишься, как увидишь.

   Ванька. Покажите-ка, покажите, сударь.

   Клеон. Но показать ли? Нет, не покажу!

   Ванька. Да для чего ж не показать-та, сударь! Как же мне заглядеться, когда не увижу.

   Клеон. Я бы показал тебе, Ванька, но ты расскажешь Оронту, как она делана.

   Ванька. Чего рассказывать! Я сам ничего еще не видал, а только всего, что вы что-то по белой бумаге вилкою чертите.

   Клеон. Того-то б и хотелось мне, чтоб ты не сказывал Оронту.

   Ванька. Извольте, сударь, я и не скажу.

   Клеон. Солжешь, а скажешь, бездельник.

   Ванька. Вот тотчас и солжешь, и тотчас бездельник. Что, сударь, я сбездельничал такое? А лгать-то, сударь, я уже давным-давно не лыгал.

   Клеон. А как давно, небось с давичняго утра, да и тому вряд ли статься можно. Но я надеюсь, что ты и сегодня раз десятка два уже солгал?

   Ванька. Куда вы каковы, боярин, а не знаете того, что лгать и я так же перестать хочу, как перестали вы, сударь.

   Клеон. Ха! ха! ха! хочешь перестать, а и теперь уже лжешь.

   Ванька. Нет, право, сударь, мне хотелось б, сударь, лгать перестать, но я не знаю, как бы это сделать. Разве вы поучить изволите.

   Клеон. Ежели ты вправду говоришь, то, пожалуй, для чего б не поучить. Я б тебе рассказал, как я это сделал.

   Ванька. Пожалуйте-ка, скажите.

   Клеон. Мне как уже наскучило, что все меня бранят за то, что я лгу, то, наконец, сказал я сам себе: "Долго ли мне это терпеть! Всегда меня за это бранят, журят и осуждают. Так вправду знать это дурно. Отведаю-ка я отставать от этой привычки! Стану-ка я так делать, как батюшка мне сказывал".

   Ванька. А как, сударь?

   Клеон. Сперва стал я так, как советовал мне батюшка, все думать и размышлять о том, как это будет хорошо. Если я смолоду лгать никогда и ни в чем не буду, как все меня за то хвалить будут! Как называть станут примерным ребенком, как самые старые меня за то любить и отменно пред другими почитать будут! Какое получу я чрез то преимущество пред другими! Как мне верить станут, как мне сие полезно будет - и так далее.

   Ванька. Ну! сударь, а там что?

   Клеон. А потом выбрал я день и сказал: "Не стану я сегодня лгать и как можно буду крепиться".

   Ванька. Что ж? Будто вы и укрепились?

   Клеон. Конечно! Хотя правду, Ванюшка, сказать, было мне сие и очень трудно. На ту пору как нарочно и случаи являлись к тому, чтоб лгать, и иное словцо у меня уже на языке было, но я укрепился, и как бы то ни было, но я уже удержался.

   Ванька. Диковинка, сударь. А меня хоть зарежь, так мне, кажется, не утерпеть.

   Клеон. Экой ты! Это тебе так кажется. А когда б ты по-моему отведал, так бы и ты увидел, что это не таково трудно. Мне тяжело было только в первый день. А как я сам собою очень доволен, что утерпел, и мне захотелось и в другой тоже попробовать, то увидел я, что уже мне и в половину столько трудно не было. А в третий день и того легче, а таким-то образом я понемногу и отвык.

   Ванька. И с того времени будто вы не однажды и не лыгали?

   Клеон. Как-то без того. Иногда позабудешься и что-нибудь и солжешь. Однако я всякий раз на себя уже досадовал и, сделавши такой проступок, тем тверже предпринимал вперед того не делать, а чтоб мне лучше в том успеть, то для того-то я тогда и сказал всем, что я перестал и не хочу более лгать. А ныне думаю таким же образом от некоторых и других вещиц отстать, за которые иногда меня побранивают.

   Ванька. Не знаю, сударь, как это вы делаете, а в мою не лезет это голову. Мне кажется, это невесть как мудрено.

   Клеон. Фу, какой! Неужели голова твоя не такая же, как у меня. Ведь ты такой же человек, как я, и когда мне было можно, то можно и тебе. Отведай-ка только!

   Ванька (качает головой). Бог знает, сударь! Ваше дело боярское, а нашему брату холопу как, кажется, не солгать - нельзя! Воля ваша!

   Клеон. Дурак! Да вам это нужнее еще нашего: верность и справедливость в вашем брате холопе всего дороже. Разве ты не слыхивал, как все верных-то слуг хвалят и цены им не ставят.

   Ванька. То так, сударь, но кто ее утерпит! Мне кажется, мне и двух часов не утерпеть.

   Клеон. Отведай-ка только, говорю! Увидишь другое и после сам скажешь спасибо. Будь мне об этом товарищ, а я куда б тебя за то любить стал. Первым бы ты у меня слугою был, когда бы я вырос, и если б был ты всегда справедлив, то стал б тебя неведомо как любить.

   Ванька. Это бы хорошо, сударь, посмотрю... (качает головой) только бог знает, не уповаю, однако, дописывайте-ка скорее картинку, пора прибирать.

   Клеон (встает). Ну прибирай, прибирай теперь себе как хочешь: она уже готова, слава Богу.

   Ванька (прибирая). Ну что ж показать-та, сударь?

   Клеон. Хорошо, Ванюшка, я показал бы теперь тебе, но ну ежели ты скажешь Оронту?

   Ванька. Уже не скажу, сударь.

   Клеон. Да устоишь ли полно в своем слове? Не солжешь ли? Ну! Отведай-ка теперь то, что я говорил.

   Ванька. Изволь, сударь! Вот вам моя рука!

   Клеон. Хорошо (распиливает обе бумажки и показывает картинку). Нут вот смотри себе.

   Ванька (дивится). Ох сударь! Как же она хороша! И можно ль б думать! Да как же вы это делали?

   Клеон. Безделица самая (показывает ему отнятую бумажку). Я натер эту бумажку наперед пальцем сухою киноварью, потом опрокинул ее на эту беленькую, сошпилил их вместе и по изнанке этой ну чертить и рисовать кончиком этой вилочки: там, где я ни водил, то все и вылегло на исподней.

   Ванька. Изволь смотреть боярина! Куда ты затейлив, сударь, а мне этого и в голову не вхаживало.

   Клеон. Ну молчи ж. Ванька, и никак не сказывай, как бы у тебя Оронт или иной кто ни стал спрашивать. Но вот едут, едут гости! Прибирай, прибирай скорее! (Смотрит в окно.) Ба! да это наши! Это батюшка вот с сестрицею, но, нет-нет, вот и другая карета. Кто ж бы это был с Оронтом? А! Это господин Честохвалов. Вот их и гусары, и его собаки.

  

  

  

   Благонрав (целуя Клеона, подошедшего к нему и целующего у него руку). Здорово, Клеонушка. Все ль хорошо, не скучалось ли тебе без нас?

   Клеон. И! Нет, батюшка. Я все рисовал и не видал, как прошло время.

   Благонрав. Тем лучше! (Проходит мимо и уходит.)

   Клеон (показывая издали Феоне картинку). Посмотрите-ка, сударыня, какая!

   Феона. Ужо! ужо! братец. (Уходит.)

   Честохвалов (входя к Оронту). Клянусь честию, что это так! (Проходит мимо Клеона, кивнув ему с презрением головою в соответствие на поклон его, а Оронт остается и целуется с Клеоном.)

  

  

   Клеон (целует Оронта). Здорово, голубчик братец? Уже насилу я вас дождался, да где вы этого молодца-то взяли?

   Оронт. Ох, братец! Мы нашли его там, где были, но когда б ведал я, что он там будет, и не подумал бы ездить, а лучше остался б с тобою.

   Клеон. Что ж такого?

   Оронт. Что братец! Никогда я в такой досаде на этого залыгалу, на этого пустоголового шпыня и скалозуба не бывал, как ныне. Поверишь ли, уж горел-горел от стыда да и стал, и мне надоел он, как горькая редька.

   Клеон. Да что, разве он тебе смеялся?

   Оронт. За то-то и досадую. Высокоумие его честности не соблаговолилось иного предмета избрать для своего осмеяния, шуточек и шпынянья, кроме меня. Легко ли, братец! Только было и речей, только и ума, чтоб надо мною шпынять и скалозубить.

   Клеон. Да что ж он в тебе смешного находил?

   Оронт. Что смешного! Как, братец ты такой, разве ты не знаешь сих молодцов скалозубов и непонятной для меня их премудрости? Они, сударь, в состоянии во всем найти смешное, и, мне кажется, что, ежели пред них самого ангела представить, так бы они и в том нашли тысячу пороков и вещей, осмеяния достойных. Но только нечего говорить. Видал я много лгунов и скалозубов, а этот уже неведомо что, так и, черт знает, из чего это лезет и где он такому ремеслу научился.

   Клеон. Опять-таки лгал?

   Оронт. Лгал! В прах-таки, в прах всех залгал и залгал бесстыднейшим образом. А надменность и высокоумие его совсем-то было мне уже несносно. О чем бы ни начали говорить, все ему было сведомо, все не в диковинку, все он знал, все ведал, хотя об ином ни малейшего не имел понятия. Не дал-таки никому слова выговорить. Но тфу! какая пропасть! пускай же бы уже оставался он при всех своих мнимых высокопарных знаниях, но на что бы губу-то мордить? На что бы презирать других и таких, которые, может быть, его не глупее никак. Ей-ей! Иногда терпения нет, и мне он так надоел, что я неведомо бы что дал, если б нашел средство чем-нибудь ему его насмешку отсмеять.

   Клеон. Вот тотчас и за отмщение! Куда ты, братец какой, а мстить, ведь ты знаешь, что дурно и никогда не надобно. Но как это вас снесло и за что стало?

   Оронт. Чего, братец! Начали старики наши разговаривать и рассуждать о воде и воздухе. Он хотел пред ними оказать свое знание и мнение одного из них оспорить. Не смысля ни аза в глаза, заврался он в пух, а меня нелегкая догадала сказать ему, что это не так, и старикам истолковать, как то делается, о чем они тогда говорили. И как я растолковал им порядочно, то за то-то и встань на меня от него беда и неляж. Таки в пух меня расцыганил.

   Клеон. Как, братец ты такой! Да ты бы отошел, сударь, и не связывался с ним более.

   Оронт. Отошел! Да от него и крестом не открестишься. Это хуже нежели смола самая! Я уже и бегал и чего ни делал, но ничто не помогает. Но добро, отсмею же я когда-нибудь сам это! Дни у нас впереди. Молодец-то ловкий! Глаза-то у меня были. Не утерпеть ему, чтоб того же и в другом месте не сделать, что я там видел.

   Клеон. А что такое?

   Оронт. Так, братец. Это надобно мне про себя только знать.

   Клеон. Да для чего ж не сказать и мне?

   Оронт. Для того, чтоб ты не проболтался. Говорится пословица: скажи тебе, а ты скажешь борову, а боров - всему городу. Но коротко тебе и знать о том не почто. Я знаю наперед, что ты скорее все дело испортить, нежели помочь можешь.

   Клеон. Хорошо! Так я и не спрашиваю, а я хотел было сам тебе сказать и показать нечто.

   Оронт. А что такое?

   Клеон. Что-нибудь уже, но только хорошенькое.

   Оронт. Пожалуйста, голубчик-братец, скажи!

   Клеон. Добро! Я не таков, как ты, я и скажу. Картинку, сударь, новоманерную, которую я без вас сам выдумал и нарисовал. Да посмотри-ка только (показывает).

   Оронт. Ах! Какая это прекрасная! Но - ба! ба! ба! - как же это ты делал и чем таким рисовал?

   Клеон. Угадывай! Этого-то я тебе уж не скажу.

   Оронт. Для того, что скажешь тебе, а ты неравно скажешь борову, а боров -всему городу. Изволь, сударь, сам добираться. Нет, пожалуйста, братец, скажи! Ах, как это хорошо!

   Клеон. Пустое. Ты сам не хочешь мне сказать.

   Оронт. Экой ты! Мне, право, нельзя тебе сказать, об этом, пожалуйста, голубчик-братец, не докучай. Я, конечно, расскажу тебе, но только не теперь, а после.

   Клеон. Ну! И я тебе расскажу, но не теперь, а после.

  

  

  

   Ванька (входя, Клеону). Батюшка, сударь, изволит вас спрашивать, извольте скорее. Клеон. Зачем это? Тотчас.

   Ванька (хотел было вслед за ним идти, но Оронт дает ему знать, чтобы он остался). Чего, сударь, изволите?

   Оронт. О! Ванюшка, мне есть до тебя небольшая нуж-дица. Сослужи ты мне службу.

   Ванька. Какую такую? Однако мне недосужно. Старый боярин велел тотчас придтить, но молчите, сударь, я приду тотчас. Оронт. Пожалуйста, приди, а я подожду тебя здесь.

  

  

  

   Оронт. Ох, мне уже этот щелкопер и скалозуб! Эта пустая голова! Не только там, но и во всю дорогу мне не дал покоя. Да отсмею же я ему когда-нибудь. Только бы мне узнать и проведать. За молодцом-то не одно рукомесло. Есть за ним и другие промыслы. Он думает, что я и не видал, как он там в девичью-то завертывался и с девушками-то заигрывал и вешался, и как он с слугами-то своими перешептывал и мальчишке-то хозяйскому совали деньги в руки. Видел я все это, и догадаться можно, что это все значило. Какая нужда нашему брату ходить в чужом доме в девичью! Какие это там дела!.. Но дураки хозяева-то там, что это терпят. У нас отведал бы он так-то: скоро бы утер носок и обжегся! Но недаром же он сюда с нами поскакал. Ни у кого не было на уме его звать, а сам сударь назвался да и ночевать еще хочет. Верно, что-нибудь, а есть у него на уме. И когда бы вздумалось ему здесь за то же ремесло хватиться и мне бы удалось о том только сведать, уже бы я над ним спроворил нечтечко. И дурак бы я был, если б не смастерил с ним что-нибудь хорошенькое. Но вот идет Ванька! Малой-то проворен и мне поможет, когда б только пошло что-нибудь на лад.

  

  

   Ванька. Ну что, сударь? Какая служба-то?

   Оронт. Уже служба! Только исполнишь ли? Пожалуйста, Ванюшка, сослужи, а я тебе сказываю, что не только хорошею подачу, но целый десяток самых хороших яблок. Слышишь, сам есть не стану, а тебе отдам, ежели исполнишь.

   Ванька. Ну хорошо, хорошо, боярин. Яблоки я люблю. Но послушаем наперед: что такое?

   Оронт. Безделица! И дело-то все вот в чем. Видал ли ты нашего гостя?

   Ванька. Как не видать.

   Оронт. Ну посмотри, пожалуйста, за ним: не станет ли он завертываться в девичью или не будет ли чего-нибудь с слугами своими перешептывать. Подслушай, ежели можно. Или не станут ли они или сам он самого тебя улещивать, сулить тебе деньги и к чему-нибудь уговаривать, например...

   Ванька. Да на что ж б вам это надобно?

   Оронт. Уже надобно, только, пожалуйста, попроворь-таки, не спускай глаз с него долой и тотчас мне скажи. Ванька. Хорошо, боярин, только устоите ль в своем слове?

   Оронт. Уже устою и дам тебе еще сверх того целой алтын на лапти.

   Ванька. Ну хорошо, боярин, но не пожалуете ли вы мне его теперь? У моей матери лаптей нет, так бы я ей отдал.

   Оронт. Теперь! Нет, а тогда, когда исполнишь и узнаешь. Ванька. Пожалуйте-ка, сударь, не скупитесь. Я уже узнаю, но что много говорить: дело-то уже отчасти изделано, и служба наполовину отслужена.

   Оронт. Как это?

   Ванька. Да я уже, сударь, нечто знаю: и многое бы уже вам рассказал.

   Оронт. Ох! так, пожалуйста, скажи же. Вот тебе не только алтын, но целых два: так лапти-то матери лаптями, а и тебе на калачи будет. (Дает деньги.)

   Ванька. Что, сударь, ведь все, что вы изволили говорить, у нас уже и было, и было уже намняс, как он у нас был. Всего рассказывать будет долго. А коротко, боярин, видно, шилконек. Ему полюбилась наша Марфутка: таки спит и видит ее. И мало ли, как он меня улещал, пожаловал мне пять копеек и посулил целую гривну, если я его с ней познакомлю.

   Оронт. Что ж, исполнил ли ты его просьбу?

   Ванька. И! Кстати ли, боярин! Да разве розги-то мне милы? Черт их побери! Как проведают, так куда я гожусь? Да к тому ж будто вы не знаете нашей Марфутки! Подвернись-ка к ней с этим - тотчас пощечину схлебнешь, а хохоль не хохол. Пропади она окаянная.

   Оронт. Но на чем же дело-то у вас осталось!

   Ванька. Нет, ни на чем. Я ему ни того, ни другого не сказал, а говорил только: погляжу... посмотрю.

   Оронт. Ладно ж, Ванька! и лучше требовать не можно. Слушай же теперь. Он не преминет у тебя, конечно, спрашивать, как видно, за тем-то он сюда и приехал. И так, ежели спросит, то помоги ты мне сыграть с ним шутку. Он мне насолил до горла и неведомо как меня обидел. Солги ему, Ванюшка, скажи, что ты говорил с Марфуткою.

   Ванька. Солгать! И! боярин, как вам не стыдно, что вы лгать меня хотите заставить. Братец ваш не таков и меня уговаривал, чтоб я не лгал.

   Оронт. Что на него смотреть, а сверх того худого из того ничего не выдет - так такая ложь несколько еще и извинительна. Слушай, Ванька, два алтына я тебе дал, но дам еще четыре копейки, ежели ты мне только сделаешь, а так будет у тебя целая гривна. Легко ли, сколько денег!

   Ванька. Хорошо, боярин! Но разве для вас и в последний уже раз солгать! Но что ж бы такое солгать-то ему?

   Оронт. Постой! Дай подумать: что б такое нам с ним смастерить-то получше? (Думает, озирается кругом и говорит с расстановкой.) Да!.. Это будет ладно!.. Нет!.. Не годится... Постой!.. Это будет лучше... Ей-ей! Хорошо... так... не слушай. Когда он у тебя спросит... но ш... вот брат идет. Ему об этом отнюдь знать не надобно... Пойдем, Ванюшка, я расскажу тебе в другом месте и вместе посоветуем. (Уходят.)

  

  

   Клеон. Хотелось бы мне ведать, что такое они между собою говорили и что за сокровенное, что, завидев меня, тотчас перестали и ушли. Уже не затевают ли они какой проказы над головою г. Честохвалова? Оронту моему, как видно, он очень досадил, и ему хочется отмстить ему за то. Но пусть себе что хотят, то делают. Не хочу я мешаться в их сплетни. Не до меня будет и дело. А то неравно батюшке не понравится, так он на меня гневаться станет, так что в том хорошего? Мне не хотелось б, чтоб он гневался на меня: он меня любит. Он мне, бог знает, сколько раз говаривал, что над людьми смеяться, трунить и шутить дурно, что от того как можно отвыкать надобно, что это нам ни маленькой не делает чести, но нам же ко вреду служит. Так не худо и в этом батюшку послушаться, он за то меня еще и более любить станет. Да и самая правда! Теперь я сам в примере г. Честохвалова вижу, как это дурно над людьми трунить и скалозубить. Ведь каково досадно теперь Оронту, как и самому мне на него, что он так меня отпотчивал: равно так не бог и всякой досадно, над кем смеется и шпыняется. Нет! не хочу я это перенимать и никогда не стану того делать. Что в том хорошего! За это ремесло никто не похвалит. Пускай себе он владеет оным. Ему такая в том и честь и слава, а я не хочу! Можно и без того обойтиться, а что он надо мною подшпынял! и! что нужды в том. Бог с ним! Я всегда останусь я, а он все он, ни его не прибыло, ни меня не убыло. Не хочу я досадовать на то. А вот лучше отошел так-то, так и дело кончено. Мели себе, пожалуй, что хочешь, - не слышу.

  

  

   Лакей. Где батюшка, сударь? Не можно ль ему вытти?

   Клеон. Да на что тебе он, Игнат?

   Лакей. Я пришел было доложить ему об одном погорелом бедном и дряхлом старике, просящем милостыню. Не изволит ли приказать ему что-нибудь дать.

   Клеон. Да где ж он?

   Лакей. Он стоит у ворот.

   Клеон. Хорошо, Игнат, поди ж ты за ним и приведи его сюда, и я посмотрю, не можно ли доложить батюшке.

  

  

   И подлинно старый и дряхлый! Насилу тащится, бедняжка! Ах, как же мне его жаль! Небось он, бедненький, в превеликой теперь нужде и горести. Все у него, небось, пригорело. Попрошу батюшку, чтоб он что-нибудь ему пожаловал. Но, правда, он и сам к несчастным жалостлив. Он еще и мне сколько раз говаривал, что надобно иметь всегда к бедным сожаление и стараться как можно им помогать. Он всегда говорит, это я помню, что мы ничем не можем Богу лучше услужить и оказать ему приятнейшей услуги, как уделением бедным своего достатка и что Богу это всего приятнее и он никогда не приминет и сам нас за то да еще несравненно более наградить. Эх жаль, что у меня еще ничего нет. Надавал б я ему всякой всячины, какая бы для него была радость и в теперешней печали утешение. На ту пору и денег-то у меня ничего нет, а осталось только... Попрошу-ка я у сестрицы взаймы сколько-нибудь. Ей-то я всегда отдам, а этакого случая опять, может быть, и не будет. Не хотелось б мне его пропустить. И! Да что жалеть! Отдам-ка я что есть! Годилось бы, годилось ему, а мне... на что? хотя б и надобно было. И! я сделаю все это для угождения Богу, а Бог, как захочет - так у меня и опять будет. Для него ничего жалеть не надобно. Но как б мне это сделать... Но, молчи, пойду наперед доложу батюшке. (Уходит.)

  

  

   Честохвалов. Экие скоты! Ни одного ракалии здесь нет! А как приказывал, но добро, я научу уже вас исполнять поведение господина! Дай только приехать! На конюшню! Обдеру мошенников! Не успели приехать, как прах их побрал и дьявол знает, где они! Небось в людской и вешаются с девками! Но нечего и дивить! Уж девки! А Марфутка! Эта Марфутка! Что уж говорить -с ума меня свела... О! когда б мальчик-от попроворил! Да где и он подевался, окаянный? Показалось мне, что он в этой горнице был. Весьма б мне хотелось с ним поговорить. Но экое горе: сыскать-то его некому.

  

  

   Честохвалов. А! Ванюшка! Это ты, душенька! Здорово!

   Ванька. Здравствуйте, сударь! Пожалуйте ручку.

   Честохвалов. Всем здоровенько, дружочек. (Треплет его по щеке.) Какой малый-то! Малый! Есть ли у тебя еще деньжурата на калачи?

   Ванька. И! сударь! Где уж быть! Что намнясь-то пожаловать изволили, давно уже все проел.

   Честохвалов. Но что ж, Ванюшка, ели или сосна?

   Ванька. Что, сударь?

   Честохвалов. Помнишь, о чем я тебя просил, спроворил ли что-нибудь, дружок?

   Ванька. Что, боярин! Проворить-то я сколько мог проворил, но удача-то была худая. Не слушает, окаянная!

   Честохвалов. Что ж она по крайней мере говорит?

   Ванька. Ничего, сударь! Я сказывал ей все, что вы ни приказывали, но не мог добиться ни полслова от злодейки!

   Честохвалов. Экое горе! А я было ласкался надеждою и затем более сюда и приехал. А тебе, Ванюшка, приготовил было целую гривну. Но нельзя ли еще поговорить?

   Ванька. Боюсь, сударь, чтоб хохол не выдрала, и тогда было уже схватила, насилу ушел.

   Честохвалов. Неужели она так зла и сердита? Неужли ей то было досадно, что ты говорил?

   Ванька. Черт ее знает, но сердиться, правда, она не сердилась, но оскаляла зубы.

   Честохвалов. О! Так еще надежда не вся пропала! Пожалуй, дружок, постарайся! Вот тебе целая гривна на калачи (вынимает деньги и дает). Как-нибудь да спроворь, чтоб я ее хоть на минуточку мог увидеть.

   Ванька. Не знаю, сударь! ...разве... (Думает.)

   Честохвалов. Что разве... (В самое сие время входит погорелый. Ванька отскакивает и уходит. Честохвалов сердится и говорит.) О! Черти бы тебя взяли проклятого! На ту-то пору и принесло тебя сюда, чтоб помешать мне говорить. Какую ракалию! какую мерзость пускают уж в хоромы! гадко смотреть! уж правда! дом благородный! Как бы по-моему проводить, так позабыл бы этакой скверняк таскаться. Но чему дивиться: сами хозяева-то здесь немногим лучше, ничего-то не нашел я здесь хорошего, кроме одних-то... (Уходит).

  

  

   Клеон. Старинушка, голубчик, батюшке моему теперь недосужно. Он приказал, чтоб ты немного обождал. И так поди, мой друг, на крыльцо, там есть лавочка, посиди на ней до тех пор и отдохни себе. Небось ты устал, бедненький.

   Погорелой (кланяется.) Хорошо, батюшка!

   Клеон. О! как же мне он жалок, небось, бедненький, не ел еще сегодня и ему есть хочется. Пойду велю ему целую половину пирога отрезать: лучше сам есть не стану, а ему велю дать.

  

  

  

  

   Честохвалов. Нет! сударыня! я вам честию моею клянусь, что это правда!

   Феона. Возможно ли, батюшка?

   Честохвалов. Черт душу мою возьми. Ежели это не так и я вам что-нибудь прибавил. Да что ж это за диковинка?

   Феона. Да кстати ли, батюшка, чтоб могло столько людей быть. Мне кажется, что по небольшой величине сего оперного дома не уместится их и во все ложи и партеры столько, сколько вы говорите.

   Честохвалов. Ха! ха! ха! Поэтому вы худо его изволили видеть. Да бывали ли вы когда в нем, сударыня? Не по слуху ль одному знаете?

   Феона. Не знаю, батюшка, может, быть, и не бывала.

   Оронт (в сторону и тихо). А позабыл, что сам с нею там говорил.

   Честохвалов. Велика ж диковинка - 653 человека! Да в последнюю перед сею комедиею было всех людей 889 человек, сударыня! Да одних девиц, как теперь помню, было 235.

   Феона (удивляясь). Двести тридцать пять?

   Честохвалов. Что вы и этому, небось, не поверите, сударыня! Со всем тем это так справедливо, как в треугольнике три, а не четыре угла. Ха! ха! ха! клянусь, сударыня, вам Стиксом, ежели не верите.

   Феона. Я должна верить, когда вы утверждаете такими клятвами, но могу сказать, что мне это очень удивительно.

   Честохвалов. Удивительно! Вы боле бы, сударыня, удивились, когда б увидели все наши веселости. Вы об них понятия иметь не можете.

   Клеон. Неужели это все были благородные девицы?

   Честохвалов (кинув на него презрительный вид и, отворотясь к театру, тихо). Уж и у этого щенка язык есть!

   Феона. Да! вот и быть? Но чему дивиться, мы не имеем понятия, может быть, и благородные все.

   Честохвалов. Пожалуйте, пожалуйте, сударыня, не издевайтесь! Чего не было, так что говорить. Благородным быть всем, конечно, не можно, однако и благородных было ровно 70 девиц.

   Оронт (к Феоне). И то-таки хорошо. Но будет ли полно и во всем этом городе столько?

   Феона. Да! Об этом надобно подумать наперед.

   Честохвалов. Подумать! Вы думайте, сударыня, как хотите, однако это правда. Но разве не можно быть и не одним городским, но в том числе приезжим?

   Феона. Конечно, может быть, были из уезда.

   Честохвалов. Бессомненно. Вам думается, что все так запершись в четырех стенах сидят, как вы с батюшкою. Нет, сударыня! Не все так мало думают о том, что благородному их состоянию свойственно и прилично. Ныне уже старина выходит из обычая, и благородство поболее в моде.

   Оронт (тихо). Бессомненно, и лганье в том числе.

   Честохвалов. Что это, что вы, господин физик, шепчете. Конечно, звезды и планеты считать изволите. Сколько вы начли? Не можно ли одолжить и сообщить нам нечто из вашей премудрости?

   Оронт. Я считаю, сударь, сколько в уезде нашем (тихо) таких повес.

   Честохвалов. Не девиц ли? Ха! ха! ха! Это бы смешно очень было! Но разве не можно быть и из других уездов... Но хорошо, сударь. Ежели вам, господин естества испытатель, благо угодно о том сумневаться, так извольте знать, что были тут девицы из весьма многих уездов. Были, сударь, тут некоторые из-за Орла, многие из Калуги, несколько из воронежских пределов, да мало ли откуда было. Я всех наперечет их знаю.

   Феона. Уже не было ли из самого Киева приезжих?

   Честохвалов. Конечно-таки, было несколько, и, как теперь помню, ровно десять.

   Феона. Конечно, ехавшие мимо. Куда же как счастлива сия комедия была!

   Честохвалов. Какая нужда до того, проезжие или приезжие, но довольно, что были.

   Феона. Но умилосердитесь, батюшка, считали что ли вы их, что вы так верно число их знать изволите?

   Честохвалов. Считали! Ха! ха! ха! Да разве это можно? разве мудрено? Мудрено, сударыня, это тем, кто алгебры не знает, а алгебраисту это безделка! Ежели хотите, сударыня, так скажу вам, что я с большею частик" из них и разговаривал и успел десятков у трех - у четырех руки перецеловать. Ажио губы заболели.

   Феона. Ну, батюшка! Так поэтому у вас очень много знакомых, и девицы к вам, как видно, очень благоприятны.

   Честохвалов. Бессомненно! И могу сказать, что и очень, очень, очень. В этом я могу похвастаться. Редкой наш брат бывает столь счастлив.

   Оронт (тихо). А особливо, небось, крестьянки!

   Феона. Радуюсь.

   Оронт (вслух). Слава богу!

   Клеон (тихо). Нечего уже говорить.

  

  

   Благо нрав (вошед и садясь в стуло). Что это такое? О чем таком вы разговариваете? Садись-ка, гость дорогой.

   Честохвалов (кланяясь). Слуга покорный! Я еще не устал.

   Феона. Мы дивимся, батюшка, тому, как много людей на последней опере было. Господин Честохвалов рассказывает нам непонятные вещи. Он изволит говорить, что было ровно 653 человека.

   Благонрав. Чему ж этому дивиться, Феона! Это легко статься может.

   Феона. То так, батюшка. Этому мы и не верим и верим, однако, это не все. Но господин Честохвалов изволит знать наперечет, сколько было мужчин, сколько женщин, сколько благородных, сколько подлых, сколько дам, сколько девиц. Тому-то мы удивляемся. Он изволит говорить, что мужчин было... сколько бишь (к Оронту) не помнишь ли ты, братец?

   Оронт. 398, а женщин 255. В том числе девиц одних будто было 91. А сколько подлых, это уже и я позабыл.

   Благонрав (Честохвалову). Это вы говорите?

   Честохвалов. Я, сударь, и это верно так.

   Благонрав. Батюшка ты мой! Да почему это могли вы узнать?

   Оронт (тихо). По алгебре.

   Честохвалов. Я имел, сударь, случай!

   Благонрав. Ну! Случаю сему надобно быть весьма уже особливому. Кажется, пересчитать трудно да и некогда: разве по билетам. Но и по билетам одно общее число узнать можно, а протчее того труднее. На них не подписано, которой взят от мужчины, который от женщины или от девицы. Разве была, братец, всем входящим перекличка и у всех спрашивали.

   Честохвалов. Боже мой! Неужели и вы не хотите поверить в том моему Честному Слову?

   Благонрав. Батюшка ты мой... Душевно б рад. Но воля твоя... Но вот господин Добродушин.

  

  

   Благонрав. Добро пожаловать, сосед дорогой! Откуда взялся? Прошу садиться.

   Честохвалов. Ба! ба! ба! Господин майор! Любезный господин Добродушин! В живых ли видать!

   Добродушин. Вот как видите! Но все ли вы, милостивый государь, благополучно находиться изволите? Они сказали, что будто вам одно поле не слишком благополучно было. Какой-то дурак мужик... где-то...

   Честохвалов. Пустяки, ваше высокоблагородие. Какая тебе старуха это сказывала? Ничего не бывало, сударь. А скажи-ка ты, милостивый государь, все ли здоровенько поживаешь? Все ли веселенько? Что твоя саврасая делает? Хорошо ли поедает сенцо и овесец? Жива ли твоя половопегая любимая сучка? Не забыла ли ремесла своего: таскать, знаешь, ветчинку-то. Нет уже! Ваше высокоблагородие, теперь-то ничего уже не говори про мою охоту и про мою любезную Венерку.

   Добродушин. Не про ту ли Венеру деревенскую, за которую дело-то стало?

   Честохвалов (тихо). Чирей бы тебе на язык! (Вслух.) Что ты, что ты, заглушаешь речь мою, государь! Уже не твоей дуре-то чета. Знаешь ли, какого русака подцепила: легко ли ровно 39 фунтов было, как свесили.

   Добродушин. Помоги бог!

   Оронт (тихо). Залыгать-та всех. Благо нрав. Как это в русаке-то 39 фунтов?

   Честохвалов. Да! сударь, да еще чай с осьмухой, словом, без мала пуд.

   Добродушин. Диковинка! ей! ей!

   Честохвалов. Не ей! ей! а умилосердись: скажи-ка мне, ваше высокоблагородие, для чего ко мне-та никогда не заедешь? За что такой гнев и немилость к нам, нижайшим слугам вашим?

   Добродушин. Виноват, милостивый государь! Извините меня в этом, истинно за домашними суетишками некогда все было.

   Честохвалов. Так! У вас это старинная песенка! И вы, как сорока якова, так сии слова затвердили: некогда! некогда! Но будет ли когда тому конец?

   Добродушин. Хорошо вам, господам молодым, рассуждать, когда вам ни до чего самим нужда не доходит, а есть кому за всем и без вас присмотреть. Бы вам не верить.

   Честохвалов. Не поверю-таки, не поверю никогда, государь! Разве согласитесь, ваше высокоблагородие, меня в том нараспев уверить. А что, право, господин Добродушин, не можно ли для нас спеть песенку? Куда как ты хорошо поешь. (Оборотись к Феоне.) Клянусь вам честию, сударыня, что я никогда такого приятного голоса не слыхивал, какой имеет господин Добродушин, таки самый ангельский: самая лучшая италианка так петь не может.

   Добродушин. Полно, сударь, полно вам над старым человеком издеваться-то и трунить.

   Честохвалов. Трунить! Что вы, господин Добродушин, у меня и на уме того не бывало! И как же, сударь, разве вы худо поете? разве непрелестно? разве я не слыхал? Помнишь... ей-ей! прелестно. Ну запой-ка, право, запой что-нибудь.

   Благонрав. Да где это вас бог допустил его слышать?

   Честохвалов. Уж где-нибудь да слышал, сударь. Не обо всем вам знать! Так ли, господин Добродушин? (Треплет его по плечу.) Так ли, ваше высокоблагородие?

   Добродушин (отворачиваясь.) Что