Андреев Леонид Николаевич - Профессор Сторицын

bsp;    С т о р и ц ы н. Да. (Звонит.)

   Е л е н а П е т р о в н а. Какая сегодня удивительная погода, трудно в комнатах сидеть.

   Входит горничная.

   Дуня, чаю Валентину Николаевичу. Сторицын. Пожалуйста, Дуня, покрепче.

   Горничная выходит. Елена Петровна все так же нерешительно, как и все, что она сейчас делает, присаживается на кончик дивана.

   У Сергея, кажется, гости?

   Е л е н а П е т р о в н а (оживленно) . Да, два товарища. Один Щукин, хорошо играет на балалайке, просто удивительно, настоящий артист! Они скоро уйдут. Сережа тоже просит балалайку... но только я хотела сказать тебе, Валентин, про Сережу...

   С т о р и ц ы н. Потом.

   Пока горничная приносит чай и уходит, в кабинете напряженное молчание. В раскрытые двери ясно слышно, как две балалайки играют: "По улице мостовой..." При закрытых дверях звуки слабее, но все еще слышно.

   Спасибо, Дуня.

   Е л е н а П е т р о в н а. Двери закрывайте, Дуняша!

   Молчание.

   Так вот, Валентин, я про Сережу... (Почти вскрикивает.) Прости меня, Валентин, пожалей, я так виновата пред тобой! Я недостойна тебя!

   Падает на диван и плачет. Молчание. Сторицын проходит по комнате, останавливается за своим креслом и говорит почти беззвучно - точно из далекой дали доносится голос, эхо прежнего голоса.

   С т о р и ц ы н. Ты помнишь, Елена, что десять лет тому назад, - при каких обстоятельствах, я напоминать не буду, - я простил тебя? Ты помнишь?

   Е л е н а П е т р о в н а. Помню.

   С т о р и ц ы н. И ты поклялась тогда жизнью и счастьем твоих детей, что твоя жизнь будет навсегда чиста и непорочна. Ты помнишь, Елена?

   Е л е н а П е т р о в н а. Помню.

   С т о р и ц ы н. Что же ты сделала с твоей чистотой, Елена?

   Молчание.

   Вероятно, я очень скоро умру, и кто будет одним из убийц моих, Елена? И кто убийца наших детей, жизнью которых ты клялась, Елена? И кто убийца всего честного в этом доме, в этой несчастной, страшной жизни? Я тебя спрашиваю, Елена?

   Е л е н а П е т р о в н а. Прости.

   С т о р и ц ы н. Что с тобою сделалось, Елена? Отчего ты истлела так быстро и так страшно? Я помню тебя еще девушкой, - невестой: тогда ты была чиста, достойна пламенной любви и уважения. Я помню тебя женой в те первые годы: ты жила одною жизнью со мной, ты была чиста, ты, как друг, не раз поддерживала меня в тяжелые минуты. Я до сих пор не могу произнести тебе слова полного осуждения - только за те два года моей ссылки, когда ты, как мужественный друг, как товарищ... Не могу!

   Молчание.

   Что ты нашла в Саввиче?

   Е л е н а П е т р о в н а. Не знаю. Он подлец. Прости меня.

   С т о р и ц ы н. А... Так, значит, это правда! Эт правда... А... Вот что... Вот что! Так.

   Е л е н а П е т р о в н а (со страхом) . Тебе дать воды?

   С т о р и ц ы н. Нет... Еще сегодня профессор Телемахов упрекнул меня в нечестности или глупости, в том, что я нарочно закрывал глаза... но разве он, разве вы все можете понять, что я честно не хотел видеть и не видел всех гнусностей ваших? Разве вы все можете понять, что я честно отрицал самые факты? Факт! Что такое факт, думал я, со всею иллюзорностью его движений и слов, когда передо мною такой незыблемый камень, как твоя клятва, мое достоинство всей жизни. О дурак, дурак!

   Е л е н а П е т р о в н а. Не говори так про себя! Ты не смеешь так говорить про себя!

   С т о р и ц ы н. О дурак, дурак! Однажды я ясно видел, как Саввич сжал... под столом твою ногу - и у меня хватило гордости, сумасшедшей силы принять это за обман моего зрения, а не за ваш обман. Пусть, думал я, весь мой дом зашипит по-змеиному, пусть я задохнусь в объятиях гадов - я до конца приму их поцелуй, я перед всем миром буду утверждать, что это люди... пока сами не приползут и не скажут: мы не люди, мы гады. О гнуснецы!.. Значит, все правда. Значит, все, что я отрицал - весь этот мир предательства, гнусности и лжи, - правда? А клятва перед Богом - ложь? Достоинство - ложь? Все правда: и то, что Сергей ворует и продает мои книги...

   Е л е н а П е т р о в н а. Ты знаешь это?

   С т о р и ц ы н. И то, что кругом все разворовано, и то... и то, что ты... с Саввичем! Еще кто, говори! У нас бывают студенты, трубочисты, полотеры - кого же ты больше любишь, студентов или полотеров? Говори! Чей сын Сережа?..

   Е л е н а П е т р о в н а. Твой, твой! Клянусь!

   С т о р и ц ы н. И что Бога распяли, тоже правда? Говори: распяли Бога или нет?

   Молчание.

   Говори.

   Е л е н а П е т р о в н а. Ты можешь... ты можешь убить меня, но это неправда, что Сережа не твой сын. Клянусь тебе!.. всем святым, что Сережа твой... твой сын! Да, я преступница, но зачем ты оставил меня, не жалел меня, зачем ты...

   С т о р и ц ы н. Я? Яне жалел тебя? Что же ты считаешь жалостью тогда?

   Е л е н а П е т р о в н а. Да! Ты требовал от меня слишком много, а я не могла, ты никогда не хотел простить моих слабостей... Я не могу быть такой умной, как ты, а ты хотел, чтобы я тоже...

   С т о р и ц ы н. Это неправда, Елена! Вспомни, сколько я говорил с тобой, сколько здоровья, сколько самой свежей силы я истратил на тебя. За эти часы бесконечной работы я мог бы воспитать целое поколение людей, я мог бы бросить в мир десятки книг... Но разве хоть в одной моей книге я говорю с такой страстью, с таким желанием убедить, с таким напряжением всей моей воли, как я говорил с тобой? Ах, если бы я так писал, как говорю с тобой, когда мне нужно добыть маленький, самый маленький кусочек твоего сердца! Что же осталось от всех моих слов, что ты поняла, Елена?

   Е л е н а П е т р о в н а. Я не виновата, что не могу понять, как будто я не старалась. Ты страдал, я это знаю, у тебя больное сердце, и я твоя убийца, но ты хоть радовался в жизни, а я? Ты, бывало, читаешь книгу, и я подсматриваю, вижу, как ты от нее счастлив, а я? Пойду, бывало, и сяду на твое место, разверну книгу на той же странице - ну и что же, ничего, ничего! А ты все дальше от меня уходишь, все дальше, пока я совсем не осталась одна. Прежде я говорила на трех языках, а теперь... английский совсем забыла, на немецком едва читать могу... С кем мне говорить, о чем? Саввич подлец, это правда, но только он один жалел меня, понимал, что я тоже человек... К тебе придешь с неприятностями или насчет прислуги, а ты гонишь, я и сама понимаю, что тебе не до того, а Гавриил Гавриилыч... Или в прошлом году, когда Сережа дифтеритом заболел, а у тебя в университете беспорядки, так кто за доктором ездил, парадное кто ночью в аптеке ломал? Все Гавриил Гавриилыч. А кто теперь первый о твоем здоровье заботится...

   С т о р и ц ы н. Но ты действительно сошла с ума! Саввич, заботившийся о моем здоровье! Опомнись, что ты говоришь, Елена!

   Е л е н а П е т р о в н а. А если и сошла, то кто виноват? Ты никогда не уважал меня, почему ты прежде, в самом начале, не выгнал Саввича?

   С т о р и ц ы н. Боже мой, опять эта дикая логика. Да! Да! я уважал тебя и поэтому не выгонял, не должен был выгонять.

   Е л е н а П е т р о в н а. Нет, ты никогда не любил меня! Сколько раз я умоляла тебя: обрати внимание на Сережу, накажи его, а ты что? Ты хотя бы крикнул... а на слова твои никто внимания не обращает. Его розгами надо было...

   С т о р и ц ы н. Это Саввич сказал?

   Е л е н а П е т р о в н а. Не знаю, кто сказал, мне все равно. Ты в Бога не веришь, а я верю, так подумай, пожалуйста, сообрази, какое мое счастье! Ты умрешь, в рай пойдешь, а я куда? А я куда? Без тебя я, может, была бы счастлива, меня бы уважали, как других женщин уважают, а рядом с тобой чего я стою, разве я сама не понимаю этого?

   С т о р и ц ы н. Зачем же ты клялась?

   Е л е н а П е т р о в н а. А ты зачем требовал, чтобы я клялась?

   С т о р и ц ы н. Я не требовал, это неправда!

   Е л е н а П е т р о в н а. Но ты, все равно, хотел, вот я и клялась. Для тебя же, чтобы тебе легче было, а уж что со мной... (громко плачет) до этого тебе никогда дела не было! Никогда!

   С т о р и ц ы н. Но ведь это дважды обман, ты дважды обманула Бога... Елена, Елена! Какими же словами я рассею мрак твоей совести - их нет! Теперь я клянусь: если бы существовало на свете одно такое слово! За одну вспышку света в этой ужасной темноте! Очнись, Елена! Боже мой, как темно, как темно... кажется, я начинаю умирать?..

   Е л е н а П е т р о в н а. Я дам тебе воды. Тебе нехорошо, Валентин?

   С т о р и ц ы н. Воды? Не надо. О нежный мой палач, целую твою руку...

   Быстро подходит и целует руку у Елены Петровны - затем резко отбрасывает руку.

   Ты ведь творишь только волю пославшего тебя. Но кто же послал тебя в мир - эту затянутую в корсет даму, с пудрой на свекольном лице, с грудью, которая могла бы вскормить тысячи младенцев, тысячи мучеников и героев, а питает только - Саввича? Кто ты, ужасная? Страшный сон всей моей жизни, или ты действительно живешь, плачешь, сморкаешься, жалуешься и ждешь, чтобы я подошел и ударил тебя, как бьет тебя Саввич?

   Е л е н а П е т р о в н а. Это неправда! Саввич никогда не бил меня! Если бы ты жалел меня так, как он жалеет, то я была бы другой. Я ведь ничего не говорю про твоих курсисток, про девчонок, которых ты...

   С т о р и ц ы н. Что?..

   Е л е н а П е т р о в н а. Это не я одна, это тебе и Саввич скажет, хоть ты его и презираешь.

   С т о р и ц ы н. Молчать!

   Е л е н а П е т р о в н а. Ты не смеешь так на меня кричать, я не горничная тебе, я мать твоих детей... Мне все равно, завтра я руки на себя наложу, а ты не смеешь, ты не смеешь - у меня тоже больное сердце, я, может быть, скорее, твоего умру - ты не смеешь на меня кричать! На девчонок твоих кричи, а я мать, я в муках детей твоих рожала, пока ты книги читал. У нас трое детей умерло - кто их хоронил, кто гробики покупал - ты?.. А что мне каждый гробик стоит, ты это знаешь?

   С т о р и ц ы н. Ты не мать, ты развратница!

   Е л е н а П е т р о в н а. Ты не смеешь так...

   Не стучась, входит Саввич.

   С а в в и ч. Что за крик, а драки нет? Нехорошо, профессор, нехорошо. Джентльмены, подобные вам, так с женщиной не обращаются.

   Е л е н а П е т р о в н а. Ты не смеешь на меня кричать!

   С т о р и ц ы н. Вон!

   С а в в и ч. Потише, потише, любезнейший! Вон я не пойду и вообще не позволю, чтобы в моем присутствии оскорбляли женщину. Если вы желаете объясниться с женой, это дело ваше, семейное, вам никто не мешает, но только для этого надо иметь вежливые формы, а не кричать, как извозчику! Вы - профессор, вам надо уважать свое достоинство.

   В раскрытую дверь входит Модест Петровичи, схватившись за голову, садится в кресло.

   С т о р и ц ы н. О, какая наглость, какая наглость! Что же мне делать - ударить вас? Ударить?

   С а в в и ч (выдвигая плечо) . Ну, это еще кто кого, любезнейший... Хотя вы и знаменитый профессор, а оскорблять себя я никому не позволю. Но если хотите... (делает шаг вперед) троньте, троньте, вот моя физиономия, не угодно ли?.. Но только что от вас останется, желал бы я знать?

   Е л е н а П е т р о в н а. Не надо, Бога ради, Гавриил Гавриилыч! Не трогайте его! Он не знает, что он говорит, он не будет...

   С а в в и ч. Да ведь мы шутим. Ведь мы шутим, профессор?

   С т о р и ц ы н (вдруг совершенно спокойно). И вы думаете, что я вас боюсь?

   С а в в и ч. Не знаю-с. Но человек, который левой рукой выжимает два пуда, должен внушать некоторое почтение, это я знаю-с. Мамыкин, пойди-ка сюда.

   Е л е н а П е т р о в н а. Не надо Мамыкина, ну, для меня, ну, я прошу, ну, я умоляю, наконец! Ведь это мой позор, я умру от стыда...

   С а в в и ч. Нет, отчего же не надо? Пусть посмотрит, как профессора обращаются с женщинами, пусть поучится гуманизму. Это ему и для записной книжки пригодится. Мамыкин! Посмотри.

   М а м ы к и н (входит, потупившись) . Ну, чего я там не видал, я лучше уйду.

   С а в в и ч. Нет, ты будешь смотреть, раз я тебе говорю! Вот тебе - смотри: знаменитый профессор, талант, цветы и поклонение - тебе подносили когда-нибудь такие букеты, Мамыкин? (Берет со стола букет, тычет им в нос Мамыкину, потом бросает в угол.) А с женой обращается, как с кухаркой! Может быть, профессор, вы бы и ударили ее, как меня собирались? Она женщина беззащитная. Попробуйте.

   Модест Петрович, шатаясь, ходит по кабинету, закрывает лицо и глаза руками, бормочет.

   М о д е с т П е т р о в и ч. Боже мой, Боже мой, Боже мой!

   Е л е н а П е т р о в н а. Сядь, Модест! Не надо, Гавриил Гавриилыч, он болен, он не оскорблял меня. Я сама... Я сама...

   М о д е с т П е т р о в и ч. Боже мой, Боже мой, Боже мой!

   С т о р и ц ы н. Елена, я прошу тебя с этими господами уйти.

   С а в в и ч. Вот это другой разговор. Видишь, Мамыкин, какой тихонький стал наш профессор. Сейчас он еще "Леночка" скажет... А что, если действительно - и настоятельно - попросить его об этом: скажет он или нет, как ты думаешь? Хочешь пари на зелененькую, что скажет? Профессор, вам не угодно будет вашей супруге сказать: "Леночка", как вы уже изволили сказать: "Лена"? (Становится в позу.) Впрочем, не стоит...

   М о д е с т П е т р о в и ч. Боже мой, Боже мой, Боже мой!

   С т о р и ц ы н. Елена, я еще раз прошу тебя уйти с этими господами, иначе я сам должен буду уйти. И пошли ко мне Сергея.

   Е л е н а П е т р о в н а. Господи, это еще что, я с ума схожу. Ты его убьешь, я боюсь.

   С а в в и ч. И хорошо сделает, между прочим. (Кричит в открытую дверь.) Сергей! Сережка! к отцу! Ну, теперь разговор другой, и я прошу вас очистить поле сражения, Елена Петровна. На вежливость я и сам вежлив и не менее всякого лорда уважаю права чужого жилища. Слышишь, Мамыкин? - честью просят. Насмотрелся, дурашка? - Жалко мне твою невинность портить, но что, брат, поделаешь, смотри, учись. Эх, люди, людишки!

   Входит Сергей и останавливается в стороне, смотря на происходящее угрюмо и равнодушно

   С е р г е й. Что надо, зачем еще звали?

   С а в в и ч. А вот с отцом поговоришь, тогда узнаешь, что надо. Каторжник! Идемте, Елена Петровна. А когда, профессор, успокоитесь и придете в норму, я весь к вашим услугам: дуэль так дуэль, если вам захочется этой глупости, а самое лучшее: побеседовать толком и спокойно, как принято у порядочных людей. Адье. Вам что надо, Модест Петрович, что вы трясетесь около меня?

   М о д е с т П е т р о в и ч (потрясая сжатыми кулаками) . Вы, Гавриил Гавриилыч - негодяй, недостойный человек! Боже мой, Боже мой, что мне ему еще сказать? Негодяй!

   С а в в и ч. Что-с? Послушайте-ка, Елена Петровна.

   М о д е с т П е т р о в и ч. Елена, сестра! Как старший брат твой, знавший тебя невинной девочкой...

   С т о р и ц ы н. Оставь, Модест. Иди.

   М о д е с т П е т р о в и ч. Хорошо, Валентин Николаевич! Но он же негодяй, Валентин Николаевич! Что мне еще ему сказать... он смеется.

   С а в в и ч (с глубоким презрением) . Вот дурак. И правда, что не сеют, не жнут, а сами родятся. (Свирепо.) Прочь с дороги, мелюзга, задавлю! Ишь ты, старая каналья, мало сам арестантских щей хлебал, так и других в такую же историю втравить хочешь? Прочь!

   Легким толчком выпихивает в дверь Модеста Петровича, бессвязно и настойчиво повторяющего: Боже мой, Боже мой!

   Е л е н а П е т р о в н а. Я здесь останусь, Гавриил Гавриилыч, я не пойду.

   С а в в и ч. Нет, пойдете. Завтра еще успеете наобъясняться, на вас ведь тоже лица нет. Поуспокойтесь, поуспокойтесь, граждане, а потом и делами займетесь. Профессор, до свидания - и вот вам мой бескорыстнейший совет: - не жалейте хулигана. Адье.

   Выходит. Сторицын и Сергей одни; он в той же позе у двери; в сумраке его лицо кажется то неопределенно-мрачным, то так же неопределенно и странно улыбающимся. Сторицын крупными шагами ходит по кабинету.

   С т о р и ц ы н. Садись.

   С е р г е й (садясь) . Что надо, папа?

   Сторицын молча и нетерпеливо машет рукой и продолжает ходить. При свете лицо Сергея угрюмо, но равнодушно, почти скучно. Сторицын круто поворачивается и садится на свое место у стола.

   С т о р и ц ы н. Я несколько раз замечал, Сергей, что от тебя пахнет водкой. Ты пьешь? От тебя и сегодня пахнет водкой.

   С е р г е й. Позволь, папа. Сегодня воскресенье, у меня были товарищи, и просто, как хозяин... я не понимаю, что здесь такого, чтобы устраивать истории. И вообще, ты можешь быть совершенно спокоен, папа, я никогда не позволю себе напиваться, у меня есть характер. Вообще, я веду себя прилично. Я возьму папиросу.

   Протягивает руку к коробке с папиросами, но Сторицын, вспыхнув, с силой бьет его по руке. Сергей встает.

   Что это такое! Ты с ума сошел!

   С т о р и ц ы н. Не сметь!.. вор! Закрой дверь на ключ и ключ дай сюда.

   С е р г е й. Но это же глупо! Ты же не собираешься... Бог знает, что тут у вас!... И мне все равно, наконец!

   С т о р и ц ы н. Садись.

   С е р г е й садится на то же место и глядит в потолок. Сторицын сам закрывает дверь и ключ прячет в карман.

   Ты давно воруешь мои книги, Сергей?

   С е р г е й (вставая) . Это он тебе донес?..

   С т о р и ц ы н. Сядь. (Утомленно.) Ты понимаешь, что такое книга, Сергей? Я часто говорил тебе о книге, учил любить и уважать ее. Еще маленького, показывая картинки, я учил тебя осторожно повертывать страницы, мыть руки, чтобы не пачкать. Ты видел, как я сам люблю книгу, как я дорожу ею, как я радуюсь каждой новой книге в моей библиотеке... Пусть ты сам не любишь и не понимаешь, но ты же видел мое отношение... и ты в самом дорогом грабил меня, Сергей. Я понял бы тебя, воруй ты деньги, но книги! Продать чью-то душу, чтобы выручить двугривенный, тридцать серебреников... Это поступок Иуды, Сергей.

   С е р г е й. Я не Иуда.

   С т о р и ц ы н. Да, ты не Иуда, ты моя плоть и кровь, мой родной сын... Но где же я во всем этом? Постой, постой, я как будто первый раз вижу твое лицо... сиди, сиди, не конфузься. Значит, это плоское, придавленное, сжатое в висках - твой лоб, лоб моего сына? Странно! И откуда у тебя эта низкая, звериная челюсть... вероятно, ты можешь перегрызть очень толстые кости, да?

   С е р г е й. Мне все равно.

   С т о р и ц ы н. И откуда эти молодые, но уже тусклые и угрюмые - какие угрюмые глаза! И, вместе с тем, этот проборчик на лбу... интересный проборчик. И эти странные, дешевые духи... да, да, молодость. Ты очень угрюмый человек, Сергей, я никогда не слыхал твоего смеха.

   С е р г е й. Мне не с чего радоваться. Иуды не радуются.

   С т о р и ц ы н. Да, да. Странно! Поговорим просто, Сергей: я очень устал кричать и волноваться, забудь, как и я, что я твой отец... Ну, расскажи мне, расскажи про себя... На что ты тратишь деньги?

   С е р г е й. Я не Иуда. Я не виноват, что у меня нет способностей. Не всем же быть профессорами, как ты. Но если же у меня нет способностей, тогда что?

   С т о р и ц ы н. Так, так. Как же ты думаешь жить?

   С е р г е й. А я почем знаю?

   С т о р и ц ы н. Но ведь жить надо?

   С е р г е й. Так и буду. Ты, папа, ошибаешься, что я легкомысленный человек, пьяница.

   С т о р и ц ы н. Возьми папиросу.

   С е р г е й. Спасибо. Я человек положительный, у меня волосы становятся дыбом, как я подумаю про будущее. Женюсь же и я когда-нибудь, я человек положительный, пойдут дети, а как я их буду кормить? У других родители помогают или протекция, а у меня что? Тебе легко говорить, папа, а вот умрешь если, все мы по миру пойдем, как нищие...

   С т о р и ц ы н. Моя жизнь застрахована, если я не ошибаюсь.

   С е р г е й (усмехаясь) . Десять-то тысяч? Не смейся, папа.

   С т о р и ц ы н. Да, это маловато.

   С е р г е й (усмехаясь) . Одному Саввичу не хватит! А нас двое, я да Володька. Володьку тоже пожалеть надо. Вот ты и пойми! Живем мы богато, люди завидуют, а я полгода маму прошу балалайку купить да не допрошусь. Копить мне не с чего, я жалованья не получаю.

   С т о р и ц ы н. А копить надо?

   С е р г е й. Копить каждому человеку надо. В жизни нужен характер, папа, без характера под забором умрешь. Наш Саввич подлец, я его насквозь вижу, он боится, что к нему ночью воры заберутся и зарежут его, а смотри, какой у него характер! Я еще папиросу возьму, можно?

   С т о р и ц ы н. Пожалуйста. Значит, и книги ты продавал...

   С е р г е й (закуривая) . Ну, уж если на откровенность пошло, так я эти книги ненавижу! Тебе приятно на них смотреть, а я их видеть не могу, в дом войти противно. Ах, книжечки, ах, деточки... читай, Сережка-дурак! А если я не хочу читать, не хочу быть умным, да. Не хочу! Ты умный, а я дурак, и пусть такой и буду, и это мое право, и никто не смеет меня переделывать, раз я не хочу. Вот и все! Иуда...

   С т о р и ц ы н. Тише, Сергей. Это твой принцип?

   С е р г е й. Да, принцип. И что такое дурак? Для других дурак, а для себя достаточно умен и умнее быть не желаю. Вот и все. Иуда... Чем я виноват, что у меня папаша профессор, а меня скоро со света сживут. И в гимназии, и эта скотина Саввич: Мамыкин, пойди сюда, посмотри, какой у профессора сын дурак. Ну и дурак, не хочу быть умным... Вот и все. У меня тоже характер есть.

   С т о р и ц ы н. А честным хочешь быть?

   С е р г е й. Захочу - буду, а не захочу, так не буду. Лоб низкий, проборчик... Эх, папа!

   С т о р и ц ы н. Странно, странно ....

   Тревожно ходит по комнате.

   Ты ужасный, ты невероятный человек, Сергей! Ты одним движением вот этого лба опустил меня в такую глубину, в такой преисподний мрак... Я удивляюсь, что ты еще не ударил меня.

   С е р г е й. Это Саввич говорит, что я каторжник. Охота тебе повторять.

   С т о р и ц ы н. Это надо сделать. Ты человек запасливый, у тебя наверно есть водка, - принеси, Сергей.

   С е р г е й. Пить будешь? Тебе вредно. И зачем это, папа? Ничего ведь не переделаешь, а только болен будешь. Лег бы лучше, ей-Богу.

   С т о р и ц ы н. Да что я с тобой - стесняться буду? Теперь?.. Живо, слышишь?..

   С е р г е й. Слышу, мне все равно. Дверь заперта.

   С т о р и ц ы н. Возьми.

   Сергей выходит. Сторицын быстро шагает по комнате, бросая отрывисто и громко:

   А! Профессор Сторицын! Красота и нетленное! Мученик и страдалец! Чистота и незапятнанность, да? А низкий лоб не хочешь? А проборчик не хочешь? А духи не хочешь?

   Е л е н а П е т р о в н а (с порога) . Клянусь Богом, Валентин, если ты будешь пить, я в окно брошусь, я за Саввичем пошлю! Ты не имеешь права так издеваться над нами!

   С т о р и ц ы н. Уйди!

   Е л е н а П е т р о в н а (падая на колени) . Я на коленях прошу. Модест, брат!

   М о д е с т П е т р о в и ч (плача) . Можно мне войти, Валентин?

   С т о р и ц ы н. Нет, нет. Уходите.

   Е л е н а П е т р о в н а (вставая покорно, дрожа) . Хорошо. Но только помни, Валентин, что я... я твоих детей хоронила.

   С е р г е й. Ну иди, иди, мама!... Теперь уже нечего. Дядя Модест, возьми же ее. Ну?

   Сергей затворяет дверь и ключ кладет на стол.

   Вот коньяк, только много не пей. Закусывать, наверно, не будешь, а то я достану.

   С т о р и ц ы н. Нет. Почему одна рюмка? Ты будешь пить со мною.

   С е р г е й (угрюмо) . Нет.

   С т о р и ц ы н. Не станешь?

   С е р г е й. Нет.

   С т о р и ц ы н (пытаясь засмеяться) . Что ж, пожалуй, ты и прав. Что это, рюмка? Нет, брат, оставь. Вот это будет (выплескивая из стакана остатки чая) моя, как это говорится, посудина. Видишь, немного ума никогда не мешает.

   С е р г е й. Так скоро напьешься с непривычки.

   С т о р и ц ы н. За твой принцип! Я не шучу. (Пьет и кашляет.) Так. Я не шучу! Вообрази, что мне мой ум тоже стал... вдруг отвратителен, и я не хочу его. Почему этому не быть? За дураков и профессора Сторицына! Наливай!

   С е р г е й (наливая) . Мне все равно.

   С т о р и ц ы н (пьет) . Нет, не все равно. Завтра всем расскажи в гимназии, что твой отец был пьян. Слабый коньяк! Расскажи.

   С е р г е й (становясь все угрюмее) . Зачем же я буду рассказывать?

   С т о р и ц ы н. Эх, жаль, что твои балалайки ушли! (Садится и смеется.) Сережа, а коньяк-то действует?.. Странно. Налей-ка еще, Сережа, завтра я куплю тебе балалайку.

   С е р г е й. Не надо мне балалайки. Спать бы ложился, папа.

   С т о р и ц ы н (наливает и пьет) . Надо! Милый ты мой Сережа, бедный ты мой мальчик... (Опускает голову и задумывается, Сергей молча смотрит на него.) Что?

   С е р г е й. Ничего. Спать иди.

   С т о р и ц ы н. Оставь! Сережа, мальчик, скажи, ты, наверное, влюблен в кого-нибудь, а?

   С е р г е й. Да, как водится.

   С т о р и ц ы н. Да?

   С е р г е й. Да.

   С т о р и ц ы н. Но какой я!.. конечно, конечно. Я уже и забыл совсем, что ты мальчик...

   С е р г е й. Ну, не совсем.

   С т о р и ц ы н. И что ты теперь как раз переживаешь ту пору, когда расцветают цветы. Налей. Я сегодня всю дорогу вез цветы, а их бросили в угол. Кому мешают цветы? Кто может ненавидеть цветы так, чтобы бросить их в темный угол? Мои цветы.

   С е р г е й. Папа, кто эта княжна, которая бывает у нас? Гордая очень.

   С т о р и ц ы н (машет рукой) . Не надо. (Пьет.) Вздор! Почему у меня не завешены окна сегодня? Странно. Я их сам завесил. Теперь мне кажется, что вся улица смотрит на меня... Ну - смотри! Что? Хорош? Ага!

   С е р г е й. Завесить, папа? Я завешу.

   С т о р и ц ы н. Вздор! (Наклоняясь к сыну.) Так кто же она, Сережа, говори. Гимназистка?

   С с р г. с й. В этом роде.

   С т о р и ц ы н. Цветы, цветы... Ну и как, Сережа, ты счастлив, скажи. Ах, брат, я так хочу, чтобы ты хоть немного был счастлив, бедный ты мой мальчик. Забудь ужасы этого дома, скажи мне как другу, что ты хоть немного узнал это... это... (Нежно и мечтательно улыбаясь.) Понимаешь? Фу, я пьян.

   С е р г е й. Мы с нею живем, папа.

   С т о р и ц ы н. Что-о?

   С е р г е й. Не беспокойся, мы принимаем меры. Не пей больше, это глупо. На тебя противно смотреть! Зачем ты мне делаешь такое лицо? Ты не смеешь делать такое лицо, я маму позову.

   Сторицын перестает смотреть на сына и смеется, пьяно грозя пальцем.

   Не умеешь пить, так не надо, никто не просит. Я маму позову.

   С т о р и ц ы н. Сережа? А что, если мы поедем с тобой туда? Понимаешь - куда все ездят? А? Вот будет штука капитана Кука. Откуда это: штука капитана Кука? Сергей! Я требую! Приобщи меня к твоему ничтожеству, к великой грязи мира сего... Унизь меня, Сергей, унизь.

   С е р г е й. Оставь, пожалуйста, надоело. Ты пьян!

   С т о р и ц ы н. А я требую! Вези меня, куда сам знаешь. Свали меня на площадь, как падаль, грязный мусор... улыбка божества! Городовой, в участок профессора... как его... Сторицына!... Ага! Давай руку, Сережка.

   С е р г е й. Убирайся от меня. Ты пьян. У, как напился, противный!

   С т о р и ц ы н. К дьяволу на рога его, Сторицына!.. болтуна!.. красавца! На колени, Сторицын, перед низким лбом, а иначе... (Вдруг страшно бледнеет и хватается за грудь, прежним голосом.) Постой!.. Сердце! Воды!

   Падает в кресло, хрипя.

   С е р г е й (не смея подойти) . Папа! Ты пьян. Папа! Встань!

   В двери отчаянный стук и голоса.

  

  

   У профессора Телемахова вечером следующего дня, то есть в понедельник. Часов около одиннадцати; на дворе дождь и сильный ветер. Кабинет-приемная Телемахова. Судя по крупным размерам комнаты, по тяжелым пропорциям дверей и окон - квартира находится в одном из казенных зданий. Потолок белый, почти без орнамента; обои светлые, мебель темная. Два дивана и кресла обтянуты дешевой кожей или клеенкой под кожу. Книг много, но обилие их не так заметно, как у Сторицына, благодаря строгому порядку. Несколько физических приборов, небольшая электрическая машина. Полное отсутствие чего-либо, предназначенного для украшения или хотя бы для смягчения прямых, тяжелых и четких линий. Окна, выходящие в сад или на пустырь, не завешены; в одном открыта большая форточка. Кроме лампы на столе, горят еще две лампочки, одна висячая, обе с белыми колпачками.

   Телемахов что-то читает, но либо чтение дается с трудом, либо мешают мысли: часто подергивает себя за бородку, ворошит короткие с проседью военные волосы. Уже сильно нетрезв, но продолжает пить красное вино. Форменная серая тужурка полурасстегнута. На кожаном диване, лицом к Телемахову, лежит Володя, следит, как он читает, как пьет вино, как ворошит волосы. При сильных порывах ветра оба поворачиваются к окнам и прислушиваются. В крепости изредка стреляет пушка, предупреждая о наводнении.

  

   В о л о д я (нарушая молчание) . Ветер какой сильный. Теперь нехорошее время для полетов, голову можно сломать и машину попортить. Вчера барометр стоял переменно, а нынче спустился ниже бури. Как это может быть, чтобы ниже бури? - смешно! Прокопий Евсеич, вы смотрели нынче барометр?

   Т е л е м а х о в (мычит) . Угу. Не мешай,

   В о л о д я. Прокопий Евсеич, будет сегодня наводнение или нет? Пушка стреляет.

   Оба прислушиваются.

   Т е л е м а х о в. Не слышу. Я глуховат становлюсь. Ты что, мешать мне пришел? Лежишь, так лежи, авиатор тоже!

   Молчание.

   В о л о д я. Прокопий Евсеич, а что у нас дома делается, вы не знаете?

   Т е л е м а х о в (сердито) . Тебе говорить хочется?

   В о л о д я. Да.

   Т е л е м а х о в. А мне нет. Не знаю, что у вас дома делается. Не знаю, и знать не желаю.

   В о л о д я. Я говорил по телефону из булочной, да у них трубка снята. Ничего не слышно.

   Т е л е м а х о в. А как чавкают - не слышно? Володя. Почему чавкают? Телемахов. Твоего папахена жрут. Не слышно? Так и молчи.

   Молчание.

   В о л о д я. Прокопий Евсеич, вы профессор?

   Т е л е м а х о в. Профессор.

   В о л о д я. И генерал?

   Т е л е м а х о в. И генерал. Дальше что?

   В о л о д я. Зачем же вы напиваетесь? Вы каждый вечер так напиваетесь?

   Т с л с м а х о в. А ты зачем летаешь?

   В о л о д я. Так я для пользы, смешно.

   Т е л е м а х о в. Ну и я для пользы. Что же, ты решил так и не давать мне читать? Кто же из нас к кому пришел: я к тебе или ты ко мне? Гость!

   В о л о д я. А вы бросьте читать, успеете. Давайте поговорим. Ветер такой сильный.

   Т е л е м а х о в. Ты у меня каждый вечер бока пролеживаешь, так я каждый вечер и буду с тобой разговаривать? И о чем я с тобой, телелюем, говорить буду, ты об этом подумал? Голова!

   В о л о д я. Мало ли о чем. Прокопий Евсеич, а вам не скучно всегда одному быть? Ни товарищей у вас, ни друзей, один денщик, да и тот на кухне спит. Оттого вы и пьете, что один.

   Т е л е м а х о в (хмыкая) . Оттого?

   В о л о д я. А то отчего же? На вашем месте и корова запьет.

   Т е л е м а х о в. Корова? А ты видал, чтобы коровы пили?

   В о л о д я. Медведи пьют.

   Т е л е м а х о в. Медведи? Какой мыслитель, а! Медведи! Ничего в жизни не понимает, еще мычать толком не научился, теленок, а тоже в рассуждение лезет. Оттого что, потому что... Ты, Володя, мыслитель, да? Ну, а я мыслетель. (Долго смеется.) От слова: мыслете, понимаешь? Мыслетель, хе-хе, русский мыслетель.

   В о л о д я. Я о папахене беспокоюсь, сегодня у меня Сережка был, такие чудеса рассказывал... (Внезапно громко всхлипывает и оборачивается лицом к стене) . Сожрут они папахена, как вы думаете? Сами говорите, что чавкают.

   Т е л е м а х о в. Что, как баба... Перестань! Когда у человека бас, как у протодьякона, ему реветь поздно. Раньше бы ревел! Ты зачем из дома ушел, ты зачем одного его оставил?

   В о л о д я. Смотреть не мог. (Не оборачиваясь.) Я, Про-копий Евсеич, Саввича убью. Честное слово.

   Т е л е м а х о в. Ага! Саввича убью. Додумался! А о чем же ты раньше мыслил, мыслитель?

   В о л о д я. Я папахену верил, что он человек не плохой. Теперь у меня своя голова есть.

   Т е л е м а х о в. Своя голова есть? А твоему папахену можно верить, когда он человека хвалит, твой папахен что-нибудь в людях понимает, а? Ну, ну, ободрись. Это хорошо, когда своя голова есть, я тоже когда-то, брат Володя, был достаточно глуп - больше чем надо! Ты что-нибудь про мою жену слыхал? Дрянь баба, пигалица, птичьи мозги, только и любит, что духи и мыло. Еще массаж любит, думает, что вся наука и медицина состоит из массажа лица! Кажется, в надежде на бесплатный массаж и за меня вышла. Она вышла, а я ей пятнадцать лет сто рублей каждый месяц высылаю, каждый месяц первого числа - это как, по-твоему, мыслитель? Ну и, по-моему, так же! (Кричит.) Геннадий!.. (Звонит.) Драть меня надо за это, драть, драть, как Сидорову козу! Я себя презирать стал за эти сто рублей, я каждый месяц не перевод на сто рублей пишу, а сто розог себе пишу, розог, розог!..

   Постучавшись, входит денщик Геннадий.

   Дрыхнешь? Тебе звонят, а ты носом свистишь? Переменить.

   Г е н н а д и й. Никак нет, ваше превосходительство.

   Т е л е м а х о в. Переменить!

   Г е н н а д и й. Есть, ваше превосходительство.

   Во все время, пока денщик проходит по комнате, принося вино, Телемахов через очки молча и сердито следит за ним.

   Т е л е м а х о в (наливая вино) . Так-то, мыслитель. Сознательный человек, а на трудовые деньги паразита содержу, каждый месяц сто рублей паразиту в зубы: пожалуйте! А паразит: благодарю вас, господин Телемахов, не будет ли еще? И будет еще, будет, будет!.. (Машет рукой перед горлом.) Горло готов перерезать бритвой, только не посылать этой... пигалице!

   Молчание. Порыв ветра и звук отдаленного выстрела. Телемехов смотрит на форточку и сердито палкой захлопывает ее.

   В о л о д я (вздыхая) . Убью.

   Сильный звонок. Телемахов останавливается. Володя быстро садится; оба слушают.

   Это от нас.

   Т е л е м а х о в. Погоди еще, не все от вас, бывают и больные.

   Входит Геннадий.

   Г е н н а д и й. Ваше превосходительство, к вам господин Сторицын просются, в передней стоят.

   Телемахов делает несколько шагов вперед, но уже входит Сторицын, одетый в пальто и шляпе. Совершенно мокр от дождя, ботинки без калош, грязны, брюки внизу также.

   С т о р и ц ы н. Я к тебе, Телемахов. Извини, что врываюсь ночью, сейчас, кажется, очень поздно... Можно?

   Т е л е м а х о в. Я рад, я от души рад... Геннадий, раздеть.

   С т о р и ц ы н. Да, пожалуйста... Геннадий, я уж в переднюю не пойду. И горячего чаю, Геннадий, если не поздно, я озяб.

   Т е л е м а х о в. Чаю! Вина еще!

   С т о р и ц ы н. Вас зовут Геннадий? Спасибо. Нет, ноги обтирать не надо, это ничего... Ужасный дождь! Это ты, Володя? Здравствуй. Как ты сюда попал, ты же не тут живешь?

   В о л о д я. Я в гостях, папахен.

   С т о р и ц ы н. Очень рад. Вероятно, будет наводнение; сейчас я шел по Неве, там такая темень... Постой, Телемаша, разве близко от твоей квартиры есть Нева?

   Т е л е м а х о в. Есть. Садись, милый, сейчас будет чай.

   С т о р и ц ы н. Конечно, есть. Но, представь, я вдруг забыл адрес, ходил, ходил... и извозчика взять нельзя, куда же он поедет? Раз пушка выстрелила у меня под самым ухом... К тебе можно, Телемахов? Я должен тебе сказать, что я совсем ушел из дому.

   Т е л е м а х о в. Очень рад!.. Давно пора!...

   С т о р и ц ы н. Да, да, давно пора. Сегодня, Телемаша, был ужасный день, сто двадцать верст в длину... Володя, ты не ушел бы домой? Я очень рад, но сейчас мне трудно видеть тебя... Какой ты высокий стал, Володя! Поцелуй меня и иди.

   Т е л е м а х о в (решительно) . Он тут ночует. Иди в спальню, Володя.

   Берет его под руку и ведет, говоря что-то и смотря на него поверх очков. Сторицын смотрит сперва в черное окно, потом на стол. Телемахов возвращается, решительно потирая руки.

   С т о р и ц ы н. Красное винцо потягиваешь, Телемаша?

   Т е л е м а х о в. Да. Поесть не хочешь? - надо поесть.

   С т о р и ц ы н. Нет, я что-то ел. Мы обедали сегодня. Телемахов! - я должен сказать тебе, что я ушел из дому навсегда.

   Т е л е м а х о в. Да, да, слышал, брат. Давно пора!.. Поздравляю.

   С т о р и ц ы н. Телемаша, у тебя есть в доме револьвер? Понимаешь, в моем доме не оказалось нигде револьвера... покажи мне эту штуку, я бы посмотрел. Но почему я мог знать, что в моем доме нужна эта штука капитана Кука... Фу, вздор какой