Андреев Леонид Николаевич - Не убий, Страница 3 - Книги

Что врать? Ух, старая лошадь, а соврать не умеешь? - Так-то, дорогой Андрей Иванович, живем? Ну, как посевы, пажити? (Развинченному молодому человеку.) Послушайте, но нельзя же так: там сидят очаровательные девицы, бутоны, если смею так выразиться, а вы... мировая скорбь, эх!

Молодой человек. Что такое?

Зайчиков. Дорогой! Я понимаю: мировая скорбь, Байрон, Шиллер, Сервантес, но ведь надо же и жизнь! Жизнь для жизни нам дана.

Молодой человек. Это вы мне? Вы забываетесь, любезный.

Зайчиков. Что такое? Я забываюсь? Ну-н... хорошо, хорошо, потом поговорим. Скажите пожалуйста!.. Вам честь оказана, молодой человек, будь вы там маркиз или кто угодно, что князь де-Бурбоньяк пригласил вас. Скажите пожалуйста! (Проходящему лакею.) Послушай, эй ты, любезный, это что же у тебя: ты когда это воротничок надел? Ты не понимаешь, какой сегодня день, а?

Лакей. Хозяину скажите, Иван Алексеевич.

Зайчиков. Хозяину? А где он, этот мошенник, подать мне сюда этого мошенника! У, аршинники, самоварники...

Быстро уходит вслед за лакеем. В гостиной неловкое и напряженное молчание, друг на друга стараются не глядеть.

Дама (нерешительно). Как здесь душно. Вы не находите?

Вторая дама. Да. Очень теплая зима.

Первая дама. Да, удивительно теплая. Сегодня на Тверской уже показались на колесах. Вы на санях приехали?

Вторая дама. Да.

Первая дама. Подумайте, и я имела неосторожность приказать заложить сани. Так ужасно скрипят полозья, что это невыносимо!

Помещик (не выдерживая, генералу). Вот врет! Вместе в трамвае приехали.

Генерал (сердито). Что-с?

Помещик. А то, ваше превосходительство, что надо же овладеть положением! Ужасно курьезный случай! Позвольте рекомендоваться - бывший уездный предводитель, помещик...

Генерал (любезно). Очень рад. Генерал в отставке...

Помещик. Очень приятно. А любопытный тип этот Зайчиков: он мне положительно нравится. Врет каналья, как артишоки ест, и хоть бы поморщился.

Генерал (снова хмурясь). Не обратил внимания. Но случай действительно курьезный, хотя мы можем утешаться, что общество в конце концов весьма, весьма приличное. Правда, кое-кто подозрителен, но... Скажите, вон тот господин с сигарой действительно барон?

Помещик. Не могу знать, ваше превосходительство, кто действительно, а кто недействительно. Вон там сидит - Зайчиков мне сказывал,- действительный статский советник, но поручиться, что он действительно действительный или недействительно действительный...

Оба смеются.

А вы, ваше превосходительство?

Генерал. Что-с?

Помещик. Нет... А какого вы вообще мнения о сем курьезном происшествии.

Генерал. Видите ли, иногда - и я вполне понимаю и одобряю эти чувства - меня, как почтенное лицо, приглашают на какую-нибудь, ну там мещанскую, разночинскую свадьбу... Конечно, им приятно, да и сам иногда входишь в положение... молодые люди, брак, вся жизнь впереди... Но здесь - что-то весьма странное, весьма странное. Здесь, по-видимому, не только я один...

Помещик. И я.

Генерал. Но и все остальные... Очень, очень курьезный случай. Я ничего не понимаю. Фантасмагория какая-то! И я даже жалею, что приехал.

Помещик. Что есть истина? - сказал один мудрец.

Генерал (со вздохом). Вы философ, Иван, Иван...

Помещик, Николай Андреевич, к вашим услугам. Эх, ваше превосходительство, чем только не станешь, когда поживешь как следует. Но, кажется, едут. Простите, ваше превосходительство, я - посаженый отец!

Смеясь отходит. Почти одновременно вбегают с одной стороны два шафера - также нанятые, но опытные молодые люди - и с другой стороны несколько побледневший от волнения Зайчиков. Гости проявляют признаки некоторого оживления. Коммерции-советник переменил ногу, на которой он все время стоял в невольной позе полководца. Шафера кричат; "Едут, едут! Где Иван Алексеевич?.. Едут".

Зайчиков (взволнованно). Я здесь, здесь. Господа, приготовьтесь! Кто посаженый отец?.. Посаженого отца!! Ах, виноват, Григорий Петрович, сюда, сюда. И вы, сударыня, рядышком, так. А, Господи, Боже мой. А где же зерно, пшеница, как там?

Шафер (также озабоченно). Вот, Иван Алексеевич, вот. Мальчик, ты здесь стань.

Разряженный мальчик с блюдом зерна становится возле посаженых отца и матери.

Зайчиков. Да, да, пожалуйста, господа: как только войдут молодые и станут на колени, вы их осыпайте хмелем, то есть зерном или как там!..

Шафер. Нет, Иван Алексеевич, не так. Так не делается. Раньше надо благословить, а потом уже зерном. Как же это , возможно?

Зайчиков. Ну да, да, я и говорю. Господа посаженые отец и мать! Сперва благо... вот они.

Входят Василиса Петровна и князь. Она - в шелковом светло-сером подвенечном платье, в фате и с цветами на голове; он - в очень изящном, новом фраке, сдержан, держится спокойно и просто. За молодыми еще трое-четверо гостей и Яша-дворник с Маргаритой. Яков - в черной суконной поддевке и красной шелковой рубахе, Маргарита в скромном белом платье, на черных волосах цветы. Лакеи открывают шампанское, шум; молодые становятся на колени, их осыпают зерном. Шафера кричат - музыка! Невидимый оркестр в зале играет туш.

Зайчиков (со слезами). Дорогой мой, князюшка ты мой... Господа, поздравлять молодых! Василиса Петровна - дорогая - княгинюшка-матушка...

Гости разбирают шампанское, выбирая бокалы, где больше налито; некоторые тихо спорят с лакеем. Поздравляют.

Зайчиков (целует руку Василисы Петровны, она целует его в лоб). Дорогая моя, княгинюшка, дай вам Бог многие лета, в здоровье и благополучии. Деток наживите нам побольше, простите грубияна! Князь!

Крепко и долго целует князя, утирает слезы.

Милый! Ну что мне тебе сказать?! Живи ты и украшай... да что, брат, и слов у меня нет. Шарманочные, брат, у меня слова. Поцелуй меня еще!

Шафер. Музыка.

Снова туш. Поздравляют. Мужчины сдержанно и серьезно целуют у Василисы Петровны руку; дамы нежно целуются. Одна почему-то плачет. Вообще все очень серьезно и похоже на настоящее.

Яков. Дозвольте и нам, Василиса Петровна...

Маргарита (тихо). Княгиня, Яша.

Яков. Княгиня...

Василиса Петровна. Яшенька, голубчик мой! (Целует его и утирает осторожно слезу.) Голубчик ты мой, дай Бог и тебе всего, всего хорошего, самого большого счастья, какого ты хочешь... Маргариточка, милая, спасибо, я так рада... (Барону.) Мои протеже...

Зайчиков (подсказывает). Барон.

Василиса Петровна. Мои протеже, барон. Покажись, Яша - вот видите какой. Он очень, очень милый молодой человек, барон! Я его так люблю... (Треплет Якова по щеке.) Ну иди себе, голубчик. Вы не находите, барон, что для человека... простого он очень мило держится... Ах, господа, фату пустите!

Шафер. Фату, фату!

Снова музыка, снова туш. Поздравляют. Помещик, которому, видимо, понравилась Василиса Петровна, вышел из своей роли посаженого отца и что-то любезно говорит ей. Вместе с генералом, который также повеселел, уговаривает ее еще выпить шампанского, но она решительно отказывается. Князь, отдыхая, стоит в стороне, вынимает серебряный портсигар с золотой монограммой, подарок Василисы Петровны, и закуривает. Трудно понять, пьян ли он или совершенно трезв. Подходит Зайчиков и молитвенно смотрит на него.

Зайчиков. Князь!

Князь. Что, дорогой?

Зайчиков. Князь! Ну доволен ли ты, скажи! Если ты не доволен, я руки на себя наложу, честное слово, брат, руки на себя наложу. Милый ты мой, великодушнейший друг мой - я перст перед тобою, пыль, дрянь, но я доволен! Но ты молчишь, но ты улыбаешься, но ты раздираешь мое сердце...

Князь. Да, я доволен. И не суетись так, дорогой, опять будешь задыхаться.

Зайчиков (восторженно). И задохнусь! От радости задохнусь! (Умоляюще.) Милый, благороднейший ты мой человек, а что, если нам с тобою - для такого великого дня - дать зарок, обет, так сказать, трезвости? Родители бы твои покойные да и я бы... никому я не нужный человек, а все ж таки - человек я, князь!

Князь молчит, улыбаясь.

Зайчиков (упавшим голосом). Не можешь? Ну, ну, оставим. И правда, что это я - рассиропился, старая баба. (Тише.) Ну, а как гости, хороши?

Князь. Недурны.

Зайчиков. Старался, брат! По пятнадцати рублей с рыла! А вот тому - видишь - расслабленный из Капернаума, черт его подери с его мировой скорбью, даже и не знаю кто он, черт его подери - двадцать пять рублей. Конечно, можно было у нас в бюро набрать, и дешевле бы стоило, но зато, брат, настоящие! Из нашей актерской братии только Дарья Степановна напросилась, старая лошадь... а музыка-то? Эх, голубчик, есть в этой музыке что-то разлагающее душу - ну что Гекуба? А вот плачу, старый актер... дурак!

Шафер (подбегая). Иван Алексеевич, я вас везде ищу. Надо к предварительной закуске просить. Помилуйте, что же это такое... Ах, виноват, князь!

Зайчиков. Сейчас, сейчас, голубчик. Дай отдохнуть. (Треплет его по плечу.) Ну как, доволен?

Шафер. Чудесная свадьба!

Зайчиков. А невеста?

Шафер на лету целует кончики пальцев и исчезает.

Зайчиков (мечтательно). Князь... а не можешь ты - вообразить? Ты скептик, я знаю - но ведь черт возьми! - воображаем же мы, актеры. Ну, вообрази. Вообрази, что это самое настоящее, какое только есть у Бога, и что ты, древний отпрыск, великодушнейший из людей, наконец вступаешь рука об руку с очаровательным бутоном в чертоги Мира и Красоты. Послушай, князь, как для тебя играет музыка, возвещая, так сказать, всю чистоту твоей души, как на крыльях... (упавшим голосом). Не можешь? Ну ладно, не сердись - рассиропился я, брат. (Громко.) Господа, прошу закусить! Господа шафера, прошу исполнять ваши обязанности.

Совместно с шаферами устраивает кавалеров и дам, суетится.

Князь (кланяясь Василисе Петровне и предлагая ей руку). Княгиня, позвольте вас просить.

Василиса Петровна. Ах нет, князь, я так устала, я потом. Закусывайте без меня, я приду...

Зайчиков. Княгинюшка-матушка, да как же можно? - без вас, как без солнца, вон и князь наш, как подсолнечник, головку повесил.

Василиса Петровна. Нет, нет, Иван Алексеевич, я здесь посижу. Я сейчас. Яша, а ты что же? Мой протеже, князь. Ну посиди со мной, Яшенька, поболтаем, посмеемся. Маргариточка, ты что же не идешь закусывать - иди, голубчик, иди. Я твоего Яшу не украду.

Маргарита. Мерси, ваше сиятельство.

Все уходят. В гостиной остаются только Василиса Петровна и Яков.

Василиса Петровна (снисходительно). Ты что же стоишь, Яков? Садись, голубчик. Ты был сегодня в церкви?

Яков. Был.

Василиса Петровна. Такая масса народу, любопытных, у меня так кружилась голова, что я никого не видала. Спасибо, голубчик, что не забыл старого друга. Помнишь еще?

Яков. Помню, Василиса Петровна. Как же можно забыть, я памятливый. Но, конечно, если надо забыть, то и забыть могу - а вам как угодно, Василиса Петровна?

Василиса Петровна. Да. Для других княгиня, а для тебя, Яша, навсегда Василиса Петровна. Пожалуйста, так и зови меня. Нет, зачем же забывать - забывать не надо.

Яков. Да что только помнить?

Василиса Петровна. Вот именно, Яша. Я знаю, что ты очень умный и деликатный человек и не можешь не понимать разницы, которая, к сожалению, между нами. Ты, Яша, человек, низкого звания, раб, а я - благороднорожденная княгиня. Ты обратил внимание, какое у меня общество, какие достойные, всеми уважаемые люди оказали мне честь: ах, барон, он такой прекрасный человек!

Яков. Видал. Василиса Петровна, а князь-то ваш?..

Василиса Петровна. Что? Да, да, к несчастью, Яша, к несчастью. Но я не стану тебя обманывать, дружок, князь сегодня же, прямо от стола, уезжает путешествовать... в Киссинген там или Кисловодск, я не знаю. Не буду таиться, открою тебе мое сердце: князь, при его благородной внешности, при его чудесных манерах, при его, наконец, удивительной скромности, произвел на меня с первого же раза неотразимое впечатление. И кто знает, Яша, не здесь ли судьба готовила мне счастье? Но... невозможно, Яков, он неизлечим, к несчастью. Бедный князь!

Яков. Вы еще молоды, Василиса Петровна, еще кого другого по сердцу встретите. Мало ли на свете людей: так еще полюбите, что и князя своего забудете. Верно?

Василиса Петровна. Азе, нет, Яков, что ты говоришь! (Улыбаясь.) Как это можно, голубчик! Нет, я скажу тебе откровенно, для меня все радости кончены, и смотрю я на свою жизнь, как на подвиг. Мы, князья, нашей жизнью должны подавать пример, а не унижаться до поступков; пусть люди низкого звания поступают, а мы должны быть горды и неприкосновенны.

Яков. Так. Что ж, живите, а мы завидовать будем.

Василиса Петровна. Завидовать, Яша, не надо, грех. И, наконец, разве ты не можешь устроить себе вполне приличную жизнь? Вспомни мой совет: купи себе кусочек земли под городом и стань огородником, капусту сади, огурцы - это дело чистое, приятное и людям, и Богу. Ты был на родине, Яков?

Яков. Да нет, все собираюсь. Маргарита вот по монастырям все меня таскает, божьих людей ищет, да не находит. Она ищет - а мне что? Василиса Петровна, а нехорошо это.

Василиса Петровна. Что, голубчик, нехорошо?

Яков. Да все. Но только, отчего я не могу, например, почувствовать? Другой какой человек, если трезвый не может, так хоть пьяный напьется, до настоящей точки себя доведет, а я Сколько, например, не пью - только на один глаз и пьян. На один пьян, а другим все подозреваю, как сквозь стекло. И так отчетливо вижу - ах ты, да скажи ты, до чего отчетливо! Или, например, случается мне кашу заварить: и - и, чего тут только не бывает, только, только земля не содрогается! - и все эту кашу хлебают, а у меня ложку черт украл. Вот я какой - удивительный!

Василиса Петровна (прислушиваясь). Какая чудная музыка. Ты музыку любишь, Яков?

Яков. Я и песенки пою - отчего же? Люди плачут: стало быть, хорошо пою. Петь-то пою, да спеться ни с кем не могу: они в плач, а я вскачь - уж какая тут спевка!

Василиса Петровна. Ну песенки, это... Нет, зачем же так. Так не надо.

Яков. Или души у меня нет? Бывает иной раз: вот уж и к сердцу подошло, вот сейчас прозрею, вот сейчас удивлю, вот... и что ж такое? Куда все девалось? Ничего. Заключился я в себе, Василиса Петровна, а ключ-то, видно, потерявши. И был Яшка-дворник, а стал Яшка-затворник (смеется).

Василиса Петровна. Да - я этого не понимаю, голубчик. Но должна тебе заметить, что ты мне не совсем нравишься. Зачем эта гордость, Яков, даже презрительность? Откуда? Почему, наконец? Люди, мой друг...

В зале гремит туш. Дверь распахивается, и с бокалами в руках показываются шафер, Зайчиков и еще двое-трое из гостей. Веселы.

Шафер. Горько! Княгиня, горько!

Зайчиков. Княгиня, матушка! Требуют! Горько! Всеобщий бунт и восстание рабов!

Шафер. Горько!

Василиса Петровна. Хорошо, хорошо, скажите, сейчас иду. Иван Алексеевич, на одну минуту, простите, господа, что лишаю вас...

Гости уходят, Зайчиков приближается с блаженной улыбкой.

Зайчиков. Княгинюшка, как я бессмертно счастлив! Ныне отпущаеши...

Василиса Петровна. Да? Послушайте, Иван Алексеевич, вы очень милый, очень обязательный человек, и я от всей души... но что это такое? Послушайте, что это такое, где вы? Какое-то "горько" - что это, мещанская свадьба, пирушка?

Зайчиков (опешив). Княгиня?!

Василиса Петровна. Или вы никогда не видали, не знаете простой разницы между какой-то свадьбой в избе и бракосочетанием? Горько!.. Пора быть умней, Иван Алексеевич.

Зайчиков (хлопает себя по лбу). Верно! Умница! Тут княжеская свадьба, бонтон, а я: горько! Провалился! Пардон - и ручку, умница, виноват,- княгиня!

Василиса Петровна. Я не сержусь. Идите, идите, нечего ручку. Я за вами.

Зайчиков уходит. Яков смеется.

Яков. Как вы его щелкнули, даже вспотел барин.

Василиса Петровна. Нельзя же в самом деле допускать! Ты что-то говорил, Яков, я забыла... Ах да. Ты же помнишь, что у меня твои деньги?

Яков. Помню.

Василиса Петровна. Там накопились кое-какие проценты, но я думаю, что ты еще не нуждаешься... А я, знаешь ли, свои в банке устроила и некоторые бумаги купила, но только верные: ах, теперь так трудно с деньгами!..

В зале оркестр играет попурри из Травиаты.

Нет, это надо послушать: какая прелесть - очаровательно!

Мечтательно слушает. Яков внимательно и с любопытством рассматривает ее.

Яков. Василиса Петровна, а как насчет?.. Да нет... Василиса Петровна. Что, голубчик? Замечталась я. Надо идти.

Встает. Яков также.

Яков. Спросить хотел, да ничего. Пустяковый вопрос, не стоит и спрашивать. Значит, так, Василиса Петровна?

Василиса Петровна. Да, Яша. Ну иди, голубчик, к столу, я потом, а то вместе неловко. Ты, Яшенька, пожалуйста, без стеснения, кушай и пей, а иначе ты меня обидишь. Иди же.

Яков. Видал я нынче, руку они у вас целовали. Как это они делают?

Василиса Петровна (улыбаясь). А что, может быть, и ты хочешь?

Яков. Нет, куда мне, я не сумею. (Усмехаясь.) Нет, я так. Пошел я, значит.

Уходит; в зале его встречают веселым, видимо, уж пьяным криком. Там весело. Василиса Петровна встает, оправляется и медленно идет к столовой, на полдороге останавливается, оборачивается и думает. Глаза закрыты, как во сне.

Василиса Петровна. Княгиня!..

Занавес

ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

Постоялый двор на глухом заброшенном тракте, на окраине небольшого бедного села. Состоит дом из двух половин, разделенных холодными сенцами,- чистой и грязной. Осень. Ночь. На сцене грязная половина дома - большая, темная, закопченная комната, с русской, небеленой, давно нетопленной печью. Простые лавки, стол, на котором остатки какой-то еды, два огурца, початая бутылка водки, стаканчик. Голо, бедно. В передней стене два маленьких слепых оконца, за ними - тьма осенней ночи. Над столом, на стене, жестяная лампочка, с отбитым краем стекла: светит скудно, бросает черные тени и углы оставляет в темноте. На лавке, в тени, сидит Маргарита, думает; на лоб напущен край большого, черного, теплого платка, в который она кутается. В первую минуту, когда поднимается занавес, ее не замечаешь. Где-то - потом, оказывается, на печке - храпит спящий Феофан, дышит тяжело, как больной, постанывает. А с чистой половины, где с девками и мужиками пьянствует Яков, глухо доносится визг нескольких гармоник, отрывки песен и непрерывный дробный стук каблуков. По-видимому, там пляшут, но топот настолько непрерывен, непонятен в своей непрерывности, что постепенно начинает казаться чем-то угрожающим, зловещим, небезопасным. Либо изба сейчас развалится, либо это не танцуют, а делают что-то другое - дурное и жуткое. Может быть, убивают - или сейчас убьют - кого-то. Открывается дверь в сенцы и входит Hюша - востроносая девка-подросток, лет пятнадцати.

Нюша. Барышня, а барышня!

Маргарита (тихо). Чего тебе? Ступай.

Нюша. А вы тут, барышня? Идите к нам.

Маргарита. Зачем лезешь? Иди себе, иди.

Нюша. Сейчас. Сидит барышня на лавочке в платочек закутамши. Это Феофан храпит?

Маргарита. Феофан.

Нюша. Ишь как дышит-то, болен, должно. Это он водку пил? Он, кому же больше. Один стаканчик только и выпил. Огурцы.

Маргарита. Ну чего прилезла, говорю, иди.

Нюша. Сейчас. И как же вам тут не скучно, барышня? И шли бы к нам, у нас весело, что ж вы тут сидите.

Маргарита. Нездорова.

Нюша. Нездорова?

Садится.

Маргарита. Нездорова.

Нюша. А то шли бы к нам, барышя, у нас весело мужики пляшут, весело. Пьянии все, и девки пьянии-распьянии. А вы ничего и не пьете, барышня, наливочки бы выпили.

Маргарита. А ты пила?

Нюша. И не единой капелки, и не притронулась даже, я молода еще. Меня Яков Иваныч угощал, угощал, просил, просил, улещивал, улещивал, а я и не стала. Молода я еще.

Маргарита. И не надо. Тебя как звать?

Нюша. Нюша. А вас, барышня, я знаю, как зовут, да не помню.

Маргарита. Я не барышня, такая ж мужичка, как ч ты.

Нюша. А ручки-то беленькие.

Маргарита. Не работаю, оттого и беленькие.

Нюша. А отчего же вы не работаете?

Маргарита. Любопытная ты.

Нюша. Любопытная я. Оттого, должно быть, и не работаете, что работы такой нет. А может, и не умеете ничего и делать-то. Ах ты, угодники-святители, как топочут-то, всюю избу завалют.

Маргарита. Это они пляшут? Как же это могут они без отдыха, я уж прислушиваюсь, прислушиваюсь. Не дерутся?

Нюша. Нет, пляшут. И какая вы, барышня: отдыхать? Кто ж отдыхает, когда пляшет, и что вы такое говорите!

Маргарита. А ты плясала?

Нюша. Молода я еще, затолкают. А отчего Феофан так храпит, мне даже страшно слушать?

Маргарита. Болен он.

Нюша. Храпит, храпит, а потом и сдохнет. Это его домовой душит, зачем пришел, говорит, тут тебе, говорит, не место, говорит. Барышня, а много у Якова Иваныча денег?

Маргарита. Много.

Нюша. Теперь не много, он на родине много роздал, родителям две тысячи дал, девкам подарки сделал, одной бабе так сразу полтораста рублей и отвалил, не поперхнулся. Уж такой он щедрый.

Маргарита. А откуда ты знаешь?

Нюша. Все говорят. Барышня, а зачем урядник с ним водку пьет, прохлаждается, и саблю снял?

Маргарита. Не знаю.

Нюша. Попьет, попьет, а потом и в город поведет! ручки связамши.

Маргарита. Ну что ты мелешь, ну что ты мелешь. Иди-ка ты себе, иди.

Нюша. Сейчас. Барышня, а вы очень любите Якова Иваныча?

Маргарита, Очень. Иди, тебе говорю.

Нюша. Сейчас. Его и все любят, так уж любят, и ума лишились, так уж любят. Полюбят, полюбят, а потом и разлюбят... Барышня, а у нас Митрей удавился в бане, сняли, а он уж и закостенел.

Маргарита. Когда?

Нюша. Давно уж, летом еще. Так я пойду. А то пошли бы'и вы, барышня, у нас весело. Барышня, а где ж ваши платья, не вижу я что-то.

Маргарита. Да пойдешь ты или нет? Ида, и Якову Иванычу скажи, чтобы пришел. Скажи, я зову.

Нюша. Скажу. Прощайте, барышня,

Маргарита. Прощай.

Нюша уходит, посматривая на печку, где храпит Феофан. Минутная пауза. Топот пляшущих, песни.

Феофан (во сне). Ммм... О, Господи, Владыко жи.. Мм... батюшки...

Быстро входит Яков, сильно навеселе.

Яков. Что надо? Звала?

Маргарита. Ох, я больше не могу, Яков! Я рассудку лишусь. Что вы там делаете все?

Яков. Пляшем, что ж делаем.

Маргарита. Пляшете? Ох, а мне все кажется, что там убивают кого-то. Даже стоны я слышала, так и кричит, так и заливается. Яша, я рассудку лишусь! Поедем, Христа ради.

Яков. Куда ж на ночь ехать? Завтра и поедем. Легла бы ты.

Маргарита. Не могу.

Яков. Так в избу пойдем.

Маргарита. Не могу! Ничего не могу; землю под собой потеряла я. Скоро год мы с тобою мыкаемся, и все мы идем, и все мы едем...

Яков. А никуда не приезжаем? Верно.

Маргарита. И все мы едем, и все мы кружим; петлю на петлю нанизываем, слезу к слезе причитаем. А кому мои слезы солоны? - и не человек будто плачет, а ручеек-речечка шумит, и нет на этот шум внимания. А ты все пляшешь как исступленный - и что же это? И засыпаю - ты пляшешь, и проснулась я - а ты все пляшешь, каблучками постукиваешь...

Яков. Расплясался, значит.

Маргарита. А кругом оглянусь: Господи? - и стены пляшут, круги чертят. Сейчас легла я на лавку, платком с головой укрылась, забыться думала,- а пол так вот и дырчит: дыр-дыр-дыр.- Лишусь я рассудку, Яков, плохо тогда тебе будет.

Яков. Нет плохого, хуже хорошего.

Маргарита. Не усмехайся, Яков!

Яков. А отчего бы и не усмехаться?

Маргарита. Наплачешься!

Яков. Кому слезы, а мне все смех, Маргарита Ивановна. Эх, и посмотрю я на свои ноги: ну и что в них такого? Ноги как ноги - в сапожках. А вот пляшут, поди ты! - будто черт их ключом завел, так и скачут, так и перебирают. Отрубить бы их, а?

Маргарита. Что ж: будет конец?

Яков. Буудет! Ты мне начало покажешь, а тогда и я тебе конец покажу, за мной не пропадет. Эх, бабочка, милая, ты не скули, а плюнь да разотри! И разве я с тобой не согласен? - во всем согласен. Скажешь завтра: Яков, я желаю в монастырь - пожалуйте, как скоро, так сейчас. Нашего Яшу хоть в пирог, хоть в кашу.

Феофан (ворочается). О, Господи, Владыко живота. Воды.

Маргарита. Сейчас проснется.

Яков. А чтоб его черт! - так я пойду, Маргарита.

Маргарита. Я его боюсь. Не ходи, Яков.

Яков. Пугала-то огородного? Надоел он мне. А скандалить будет - позови.

Феофан (хрипит). Воды. Испить бы мне.

Яков. Чего там бурлишь?

Феофан. Воды.

Яков. Где там вода? Дай ему, Маргарита. Что, хрипун, опился?

Маргарита подает воду.

Феофан. Опился! (Пьет воду.) Яшка! Яков. Нету Яшки. Выходит. В избе все тот же непрекращающийся топот, гармоника.

Маргарита. Он ушел.

Феофан. Ушел. А кто ж тут был?

Маргарита. Яков был. Ушел.

Феофан. А зачем ушел? Ну-ка, дай мне водки.

Маргарита. Не дам. И так опился, несчастный!

Феофан. Дура! Воды дай! (Пьет.) Желтая вода-то. О, Господи, Владыко живота моего, и здоров же я пить, настоящий мученик. Водки дай!

Маргарита. Сам возьмешь.

Феофан (кряхтя подымается). И возьму. Дура ты, ума у тебя нет. Как же ты можешь мне отвечать, когда у меня запой? Ты мне не дашь, а я тогда весь дом разворочу. Мученик я!

С трудом слезает с печи, садится у стола и долго не может отдышаться. Смотрит на водку.

Феофан. Вот она. А тронуть боюсь - рука не подымается. Смотрю - а рука-то не подымается. Вот тебе и клюква. Может быть, я мертвый? - ну и царствие небесное, со святыми вечный покой. Так я говорю? Так.

Наливает один за другим три стаканчика и пьет как воду. Берет огурец, рассматривает и кладет обратно.

Круглый. Ну и царствие небесное, вечный упокой (поет ровным густым басом). Во пиру ль я была во беседушке, я не мед пила, не наливочку... Фух ты, здорово! А который день я запил?

Маргарита. Пятый уж.

Феофан. А где мы?

Маргарита. Двор это постоялый. На тракту мы.

Феофан. Здорово. А куда тракт идет?

Маргарита. Не знаю.

Феофан. И того здоровее! А отчего земля содрогается? -

Маргарита. Пляшут.

Феофан. Кто?

Mapгарита. Мужики пляшут. Яков народ созвал: они и пляшут. Да отвяжись же ты от меня, несчастный, не могу я тебя слышать.

Феофан. Здорово. А Яшка где? Яшку-каторжника позови!

Маргарита. Да не ори же ты! Чего орешь?

Феофан. Яшку-каторжника позови, а то всю избу разворочу. Ну, зови! Пусть Яшка-каторжник попляшет, а я посмотрю.

Маргарита. Сам попляши.

Феофан. И сам попляшу (притопывает ногой, сидя на месте). Прунды бабка, прунды дед, хватилися - хлеба нет... Отчего мне трудно дышать? Дыхну и нету, дыхну и нету.

Во время настоящего разговора и дальнейшего Феофан пьет не закусывая, постепенно хмелея.

Маргарита. Хоть бы ты, Феофан, бросил,- ах, да измучили вы меня все! Ах, да и мученица я! Ну, что ты пьешь? Ведь ты опух весь, как утопленник, вот-вот Богу душу отдашь.

Феофан. Как утопленник? Ишь ты, какой красавец. Ты не бойся, я не сдохну, я еще не все сказал. А вот как скажу, тогда и сдохну. Я уж скажу!

Маргарита. И отчего вы все такие - страшные вы все, как звери лесные. Яшка пляшет, а ты - ну что ты бурчишь? Ну что ты мычишь, как заблудившийся? Вот я же слушаю - ну раскрой же ты рот по-человечески, ну скажи ты мне хоть какое-нибудь слово...

Феофан. Слово? Я тебе скажу!

Маргарита. Ну хоть словечушко одно! Ведь я царица перед вами,- а кто чистоту мою почтил, хоть словечком уважил? Грозитесь, зубы скалите, как свиньи, над головою моей плясы пляшете,- а кто невинностью моей прельстился, душеньке моей преклонился? Жестокие! - Не человек я для вас, а тварь ничтожная. Ну что ты? Ну как ты смотришь? Ну ты же совсем как зверь.

Феофан. Нюхаю.

Маргарита. Что нюхаешь?

Феофан. Чем пахнет, нюхаю. Дура, это у меня от водки глаза выперло, а я все понимаю. Видала?

Делает неопределенный жест над головой.

Маргарита. Что?

Феофан (таинственно). Небо опускается. Голова болит?

Маргарита. Болит.

Феофан. Ну то-то! Каменное оно. Ты можешь морду вверх поднять?

Маргарита. Могу.

Феофан (таинственно). А я нет. Кто тут был сейчас?

Маргарита. Никого. Яков.

Феофан. Ну, Яков. А еще кто?

Маргарита. Никого.

Феофан (хитро). Никого? Хм, потеха. А отчего ж дышать нечем, если никого, ну-ка, скажи-ка? А отчего ж ты трясешься, если тут никого не было? Был - был и опять придет.

Маргарита. Кто? Не пугай ты меня. Ну, кто?

Феофан (таинственно). Называемый никто. Молчи! Яшку-каторжника позови, пусть он нам попляшет, а мы посмотрим. Ну зови, зови же, а то избу разворочу: силы у меня, как у Самсона. Как двину - так сей храм филистимлянский и набекрень.

Маргарита. Ну, и пляшите с ним.

Выходит. Феофан один. Пьет и поет.

Феофан. Во пиру ль я была, во беседушке... А Яшка-каторжник! Встань предо мной, как лист перед травой.

Вошли Маргарита и Яков. Маргарита, закутавшись платком, садится в угол.

Яков. Что тебе? Зачем зовешь?

Феофан. Пляши.

Яков. За этим?

Феофан. Пляши, Яшка-каторжник! Вот тебе мой сказ: и будешь ты отныне и до века плясать, как плясовица Иродова. Нет тебе, сквернавцу, моего прощения,- лучше и не проси (кривит рот). Усмехаешься?

Яков. Усмехаюсь.

Маргарита (из угла). Наплачешься, Яков.

Феофан. Яшка! И вот тебе мой сказ: и будешь ты усмехаться отныне и до скончания века. Кто убил, говори.

Яков. Я.

Маргарита. Яков! Зачем болтаешь?

Яков. А что ж он орет? Я убил. Слыхал? Чучело огородное.

Феофан (протяжно). Слыхал! Очень даже слыхал.

Яков. И еще убью, слыхал? Молчи, Маргаритка,- чего он разорался тут? Какую волю взял, подумаешь. А откуда ты ее взял? Ну и грешники, ну и ад, ну и смола кипящая,- ну а еще что?

Феофан. Не боишься?

Яков. Тебя не боюсь и никого не боюсь, а себя боюсь. Да и себя не боюсь! - и кто я такой, Яшка-дворник, чтоб мне себя бояться? Надоешь ты мне окончательно - видишь нож (берет нож) - вот возьму и распорю тебе брюхо, дух и выпущу. Что ты будешь без духа? Падаль!

Маргарита. Яша, я рассудка лишусь. Ножом грозишься! И что это, и где это я? Яшка, я головой биться начну.

Яков. Маргарита, не мешай - чего он тут орет, падаль! - Ты мне, Яшке-дворнику, не указ, падаль! - и никто мне не указ. Должен я тебе - так на - бери!

Выбрасывает из кармана поддевки смятые бумажки, мелочь. Любуется собою.

Вот он я какой - видал?

Феофан. Душегуб!

Яков. А где душа? А ты мне ее показал? Где душа? Ты мне ее покажи, ты мне ее обнаружь, ты мне ее на ладоночку положи - тогда, может быть, я тебя и помилую, всех помилую. Нашего Яшу хоть в пирог, хоть в кашу,- а у нашего Яши из-за вас ноги отнялись, плясавши! Маргаритка, не мешай! Маргаритка, сиди тихо, пока я тебя не заметил! Ох, кого замечу - да и плохо ж тому будет. Вот я какой!

Маргарита. Ох, голубчики, да где же свет? Темно мне. Яшенька, милый, остановись - я сейчас головой биться начну!

Феофан. Яшка, стой, не уходи!

Яков. Я и стою - ослеп? Вот он - я.

В дверь из сенец проскальзывает Нюша и в истоме любопытства нестерпимого замирает у порога. Вначале ее не замечают - только Яков мельком взглядывает на нее и отводит глаза. В избе все тот же непрерывный и зловещий топот пляшущих, дикие взвизги, отрывки песен.

Феофан. Яшка, стой, не уходи. Дай сказать, Яшка! О, Господи, смилуйся. Подаждь, Господи! Вразуми и наставь! Я слово-то знаю. Я его так знаю, я тебе его так скажу... ну?

Яков. Ну? Не ты запрягал, чего нукаешь?

Феофан. Убил?

Яков. Убил.

Нюша (быстро). Убил, говорит. Ну?

Маргарита. Ты опять, Яков?.. (Заметив Нюшу.) А ты зачем сюда? Кто тебя звал - опять прилезла. Пошла вон! Яша, прогони ее.

Яков (равнодушно). Пускай ее.

Маргарита. Еще мало нахвастал, еще мало наблаговестил? Ну хвастай, хвастун, не мне отвечать! Сам отвечать будешь.

Яков. Сам и отвечу, вы не беспокойтесь, Маргарита Ивановна.

Маргарита. Ступай вон, девчонка, слышишь?

Нюша. Сейчас. Деньги-то по полу рассыпаны, это Яков Иванович рас