Изъ воспоминан³й объ Аполлонѣ Александровичѣ Григорьевѣ.
Н. Страховъ. Критическ³я статьи. Томъ второй. (1861-1894).
Издан³е И. П. Матченко. К³евъ, 1902.
Горац³о! ты все ему разскажешь! Гамлетъ.
Смерть А. А. Григорьева {25 сент. 1864 г. Изд.} была печальною неожиданност³ю для всѣхъ, кто зналъ и любилъ его. Онъ обладалъ могучимъ здоровьемъ, которое не подвергалось никакимъ вл³ян³ямъ климата и, казалось, безъ ущерба выносило всѣ излишества, которымъ ему случалось предаваться. Еще наканунѣ его смерти мы по обыкновен³ю шутили надъ его положен³емъ и никому не приходила на умъ мысль объ опасности.
Теперь, когда его нѣтъ съ нами, когда вдругъ мы почувствовали пустоту, оставленную по себѣ этимъ глубокимъ человѣкомъ, этимъ вѣян³емъ, какъ онъ самъ любилъ называть себя, на насъ невольно нападаетъ тяжелое раздумье. Что сломило эту жизнь, которая казалась такою крѣпкою? Что подорвало эти силы, которыя казались неистощимыми? Вѣроятно, былъ внутренн³й червь, незамѣтно подтачивавш³й этого человѣка, имѣвш³й нѣкоторую связь и со всѣми превратностями его жизни, и съ тѣми излишествами, въ которыхъ очевидно была для него какая-то болѣзненная и тяжкая потребность.
И вообще, чѣмъ жилъ этотъ человѣкъ? Что составляло главный нервъ, главную струю этой неожиданно-угасшей жизни? Чѣмъ онъ дорожилъ, въ чемъ полагалъ свой долгъ и свою гордость, чему радовался, о чемъ печалился? Теперь, когда его нѣтъ съ нами, мы невольно отдаемся печальной отрадѣ воспоминан³й, невольно вдумываемся въ урокъ, завѣщанный намъ его совершившеюся жизнью.
Каждый, кто зналъ покойнаго, не колеблясь ни минуты, скажетъ, что это не былъ человѣкъ личныхъ интересовъ, что никогда личные интересы не стояли у него на первомъ планѣ, не занимали главнаго мѣста въ душѣ. Часто случалось, правда, что онъ дѣтски-наивно жаловался на скудость и шаткость своего личнаго положен³я; но эти жалобы только доказываютъ, что онъ никогда не умѣлъ соблюдать свои интересы. Если бы это было не такъ, если бы онъ, дѣйствительно, умѣлъ дорожить ими и соблюдать ихъ, то онъ конечно не терпѣлъ бы и десятой доли тѣхъ неудобствъ и неустройствъ, среди которыхъ почти постоянно жилъ. Та же самая неумѣлость отзывается даже въ его литературныхъ трудахъ. У него недоставало той гибкости, которая даетъ возможность приспособляться къ услов³ямъ и требован³ямъ повременнаго издан³я или даже, просто, къ пониман³ю читатилей. Онъ писалъ свои статьи такъ, какъ они приходили ему въ голову, ни мало не заботясь о чемъ-либо постороннемъ. Вотъ почему онъ писалъ языкомъ для него яснымъ и выразительнымъ, но для другихъ часто темнымъ и непонятнымъ; вотъ почему его статьи не имѣли блестящаго и скораго успѣха. Зато, разумѣется, тѣмъ выше цѣнилъ его всяк³й, кто понималъ его; а медленный успѣхъ его взглядовъ былъ вполнѣ проченъ, и никто не сумѣлъ бы теперь сказать, когда онъ прекратится.
Неумѣлый человѣкъ одно только умѣлъ - слѣдить за умственнымъ и эстетическимъ движен³емъ нашимъ, чувствовать и понимать всѣ явлен³я въ нашемъ м³рѣ искуссгва и мысли. Сюда были устремлены всѣ силы его души; здѣсь была его радость и печаль, долгъ и гордость. Быть сознан³емъ этого движен³я, этой жизни,- вотъ что составляло его природу, въ чемъ заключались его желан³я, его существенная жизненная потребность.
Опять скажу - это подтвердитъ всяк³й, кто только зналъ Григорьева. Ничто его столько не занимало, не увлекало, не наполняло, какъ явлен³я въ м³рѣ искусства вообще и въ м³рѣ словеснаго художества въ особенности. Это былъ урожденный критикъ, для котораго критика была естественною потребност³ю и прямымъ назначен³емъ жизни.
Такой-то человѣкъ среди насъ жилъ и умеръ. Я не имѣю нисколько притязан³я очертить здѣсь вполнѣ характеръ его или раскрыть тайну его жизни; я хочу только съ своей стороны сообщить то, что объ немъ знаю. Я былъ знакомъ съ Григорьевымъ только въ послѣдн³е годы его жизни; но его отношен³е къ литературѣ, т. е. къ той сферѣ, въ которой одной онъ могъ жить полною жизнью, для меня вполнѣ ясны, и я могу здѣсь сообщить нѣкоторыя черты, можетъ быть никому неизвѣстныя.
Мы познакомились съ нимъ въ концѣ 1859 г., въ Петербургѣ. Въ этомъ году было начато издан³е одной новой еженедѣльной газеты, и я началъ въ ней свое литературное поприще тремя маленькими статьями, напечатанными въ течен³е года, подъ заглав³емъ Физ³ологическ³я письма. Послѣ появлен³я первой же изъ этихъ статей издатель газеты вдругъ какъ-то объявляетъ мнѣ, что статья моя заслужила большое одобрен³е отъ Григорьева, и что Григорьевъ непремѣнно желаетъ со мною познакомиться. Привожу этотъ фактъ, какъ доказательство необыкновенно живого и теплаго вниман³я, которое Григорьевъ обращалъ на литературныя явлен³я. Кромѣ его, никто этихъ физ³ологическихъ писемъ и не замѣтилъ. А для него они послужили основан³емъ весьма тѣснаго сближен³я со мною.
Въ то время я былъ совершенно незнакомъ съ литературнымъ м³ромъ. Я не имѣлъ понят³я о силѣ, съ которою въ немъ господствуютъ извѣстныя мнѣн³я и предразсудки. Въ вашемъ кружкѣ, состоявшемъ кромѣ меня изъ нѣсколькихъ болѣе молодыхъ людей, мы цѣнили литературныя явлен³я по своему, ни мало не справляясь съ ихъ рыночною цѣною и даже не подозрѣвая, какъ мы смѣлы въ своихъ сужден³яхъ. Григорьевъ стоялъ въ нашихъ глазахъ чрезвычайно высоко, тогда какъ друг³е дѣятели, и именно мног³е изъ тѣхъ, которые тогда наиболѣе гремѣли и с³яли, цѣнились нами весьма низко. Такимъ образомъ похвала, заслуженная моею статьею отъ Григорьева, была для меня самымъ лестнымъ успѣхомъ, какого только я могъ пожелать, и обрадовала меня невыразимо.
По разнымъ обстоятельствамъ мы встрѣтились только осенью, на вечерѣ у одного изъ литераторовъ и потомъ стали бывать другъ у друга. И вотъ что меня поразило съ первыхъ же свидан³й. Григорьевъ, отъ времени до времени, писалъ небольш³я полемическ³я и критическ³я статьи, подъ которыми подписывался: одинъ изъ ненужныхъ людей. Я любовался спокойнымъ и глубокомысленнымъ юморомъ этихъ статей, и самую подпись понималъ только, какъ средство усилить сарказмъ. Каково же было мое удивлен³е, когда въ первыхъ же разговорахъ съ Григорьевымъ я услышалъ отъ него прямые намеки на то, что онъ, дѣйствительно, человѣкъ ненужный въ настоящее время, что ему нѣтъ мѣста для дѣятельности, что духъ времени слишкомъ враждебенъ къ людямъ такого рода, какъ онъ. Сначала я приступилъ было къ нему съ горячими разувѣрен³ями. "Помилуйте, говорилъ я ему, какой же вы ненужный человѣкъ, когда вы составляете единственную нашу надежду, когда отъ васъ только и можно ждать настоящаго критическаго суда литературныхъ явлен³й? Между вами и вашими соперниками и порицателями лежитъ неизмѣримое разстоян³е". На эти увѣрен³я онъ отвѣчалъ мнѣ, что я еще мало знаю положен³е дѣлъ, что настоящей критики никому теперь не нужно; а въ доказательство приводилъ то, что ему негдѣ писать.
Очень меня это удивляло. Я простодушно воображалъ тогда, что каждый издатель долженъ съ такою же радост³ю принимать статьи Григорьева, съ какою я ихъ читалъ. Дѣйствительно, было далеко не такъ. Григорьевъ былъ въ совершенномъ загонѣ. Статьи его до того выходили изъ обыкновеннаго, такъ сказать, всѣми тогда принятаго тона, что ихъ встрѣчали съ недовѣр³емъ, и если его сужден³я, какъ это безпрестанно случалось, противорѣчили ходячимъ тогда мнѣн³ямъ, то каждый считалъ себя въ правѣ стать на сторону ходячихъ мнѣн³й и обвинить Григорьева въ смѣшной эксцентричности. На него подымались хоромъ:
Что вы?
Да какъ вы? Можно-ль противъ всѣхъ?
Это было время самаго сильнаго господства тѣхъ, кого Григорьевъ называлъ теоретиками. Вся петербургская литература вторила имъ самымъ усерднымъ и искреннимъ образомъ. Противъ нихъ не раздавалось ни одного сколько-нибудь замѣтнаго голоса. Московская журналистика хота имѣла другое направлен³е, но была подъ явнымъ страхомъ и помалчивала. Были извѣстные предметы, объ которыхъ, подъ страхомъ позора, нельзя было сказать ни одного сочувственнаго слова; были друг³е, которыхъ не смѣло коснуться ни единое слово осужден³я.
Чтобы показать вмѣстѣ и ною собственную неопытность и тогдашнее положен³е дѣлъ, разскажу маленьк³й случай, бывш³й со мною. Когда началось издан³е газеты, о которой я говорилъ, я предложилъ редакц³и небольшую статью, содержавшую въ себѣ опровержен³е нѣкоторыхъ quasi-философскихъ учен³й теоретиковъ. Редакторъ отказался напечатать и прямо сказалъ мнѣ, что никакихъ подобныхъ статей онъ не возьметъ отъ меня.
На другой годъ затѣялось въ Петербургѣ издан³е новаго толстаго журнала. Я участвовалъ въ немъ съ первой книжки, и опять мнѣ случилось написать статью противъ теоретиковъ. Статья не была принята, и опять мнѣ заранѣе сказано, что статей такого рода журналъ принимать не будетъ.
На слѣдующ³й годъ опять основался новый толстый журналъ и съ перваго же нумера печаталъ мои статьи. Когда въ половинѣ года у меня сложилась статейка противъ теоретиковъ, то наконецъ она была принята.
Итакъ, я очень дурно понималъ положен³е и настроен³е литературы въ то время, когда познакомился съ Григорьевымъ. Мнѣ казалось невѣроятнымъ, чтобы его удивительный талантъ не находилъ себѣ мѣста. Я задумалъ помочь ему. Тогда я находился въ довольно частыхъ сношен³яхъ съ "Русскимъ Вѣстникомъ", гдѣ печаталась одна изъ моихъ статей. Я зналъ, что этотъ журналъ недоволенъ своимъ критическимъ отдѣломъ, для котораго никакъ не могъ найти вполнѣ пригодныхъ сотрудниковъ. И вотъ весною 1860 г. я написалъ въ редакц³ю "Русскаго Вѣстника", что если она желаетъ имѣть у себя критику, то единственный человѣкъ для этого дѣла - Аполлонъ Григорьевъ, что такъ я его понимаю и такъ судятъ о немъ лучш³е изъ здѣшнихъ литераторовъ. Вслѣдств³е ли одного этого письма, или можетъ быть также и по другимъ причинамъ,- только Григорьевъ очень скоро былъ вызванъ въ Москву. Онъ поѣхалъ для переговоровъ и черезъ нѣсколько дней вернулся съ полнымъ торжествомъ. Ему поручали вполнѣ критическ³й и беллетристическ³й отдѣлъ журнала. Помню, какъ я зашелъ къ нему на дачу, въ крошечный домикъ, стоящ³й на концѣ Палюстрова, посреди ровнаго зеленаго болотца. Онъ привезъ съ собой книжку "Русскаго Вѣстника", въ которой только что была напечатана моя статья, и говорилъ мнѣ съ большою радост³ю: "ну вотъ, мы съ вами будемъ проповѣдывать съ каѳедры, у которой шесть или семь тысячъ слушателей".
Переѣхалъ онъ въ Москву, кажется, въ концѣ ³юня. Въ началѣ августа, когда мнѣ случилось на пути въ Петербургъ быть проѣздомъ въ Москвѣ, я видѣлъ Григорьева въ редакц³и "Русскаго Вѣстника", и казалось, дѣло шло вполнѣ ладно. Въ слѣдующемъ нумерѣ должна была явиться первая его статья. Но напрасно потомъ въ Петербургѣ я искалъ этой статьи въ каждой новой книжкѣ журнала; нумера выходили за нумерами, но ни одной статьи Григорьева въ нихъ не было.
Что произошло, я не знаю, но только оказалось, что дѣло не пошло на ладъ съ самаго начала. При такихъ, по видимому, вполнѣ благопр³ятныхъ обстоятельствахъ, Григорьевъ не успѣлъ завоевать себѣ никакого мѣста въ журналѣ. Не было напечатано ни одной его статьи; не было напечатано ни одного изъ тѣхъ беллетристическихъ произведен³й, которыя онъ одобрилъ.
Никто не зналъ, что онъ дѣлаетъ. Поздно осенью или даже въ началѣ зимы онъ вернулся въ Петербургъ, вернулся, разумѣется, по прежнему безъ всякаго опредѣленнаго положен³я, не зная, гдѣ писать и что писать. Ничего нѣтъ мудренаго, что онъ запутался въ долгахъ и къ концу года попалъ въ долговое отдѣлен³е.
Въ 1861 г. началось издан³е "Времени". Только по чистой случайности первая книжка этого журнала вышла безъ статьи Григорьева. Здѣсь его очень уважали и цѣнили. Со второй книжки начался рядъ его статей: Народность и литература; Западничество въ русской литературѣ, причины происхождт³я его и силы; Бѣлинск³й и отрицательный взглядъ въ литературѣ и т. д.; кромѣ того, шли мелк³я реценз³и и замѣтки.
Такимъ образомъ, положен³е Григорьева, казалось, упрочивалось и подавало хорош³я надежды на будущее. Онъ довольно порядочно устроился и обзавелся. Журналъ имѣлъ очень быстрый и многообѣщающ³й успѣхъ. Григорьевъ работалъ охотно и писалъ много.
Но это продолжалось только нѣсколько мѣсяцевъ. Что побудило его ѣхать въ Оренбургъ? - вопросъ, который разрѣшить очень трудно. Самъ онъ любилъ ссылаться на разноглас³я съ редакц³ею. Были конечно эти разноглас³я, но они были такъ ничтожны, и полное соглас³е такъ легко могло бы возстановиться съ обѣихъ сторонъ, что придавать имъ важность никакъ нельзя. Помню, какъ мы цѣлымъ хоромъ уговаривали его остаться; онъ хватался за всевозможные предлоги, чтобы оправдать свое желан³е и, несмотря на самыя ясныя опровержен³я, оставался на своемъ. Мы дивились его капризу и никакъ не могли понять его. Мнѣ кажется, что причины его отъѣзда нужно искать въ его внутренней жизни, съ которою я тогда былъ вовсе незнакомъ. Мнѣ кажется, онъ бросилъ журналъ и Петербургъ по такой же причинѣ, по которой черезъ годъ бросилъ Оренбургъ и вернулся къ журналу. И то и другое не зависѣло отъ журнала, постоянно сохранявшаго къ нему одинаковыя отношен³я и самое полное уважен³е.
Какъ бы то ни было, лѣтомъ 1861 года Григорьевъ уѣхалъ въ Оренбургъ на мѣсто учителя русскаго языка и словесности въ тамошнемъ корпусѣ.
Какъ читатель видитъ, отношен³я между мною и Григорьевымъ до этого отъѣзда были чисто литературныя; насъ связывалъ только этотъ одинъ интересъ. Григорьевъ видѣлъ во мнѣ своего ревностнаго почитателя; я смотрѣлъ на него, какъ на великаго и единственнаго мастера въ дѣлѣ критики. Этимъ объясняется то, что, когда онъ уѣхалъ въ Оренбургъ, то завелъ со мною весьма дѣятельную переписку, и что переписка эта имѣла часто литературное содержан³е. Ему было пр³ятно излагать свои сужден³я передъ внимательнымъ и сочувствующимъ слушателемъ. Такимъ образомъ, у меня оказался цѣлый рядъ писемъ Григорьева, въ которыхъ онъ излагаетъ свой взглядъ да современную литературу и на свое положен³е въ ней. Письма эти насъ очень интересовали. Каждый разъ почти я, бывало, приносилъ письмо Григорьева въ редакщю "Времени" и читалъ его вслухъ для всеобщаго назидан³я. И мнѣн³я, высказанныя Григорьевымъ въ письмѣ, всегда имѣли большой вѣсъ въ журналѣ.
Изъ писемъ читатель увидитъ гораздо яснѣе, чѣмъ изъ всякихъ моихъ объяснен³й, какой глубок³й интересъ составляла для Григорьева литература, какъ неразрывно сливалась она со всею его жизнью. Съ другой стороны, читатель видитъ тѣ опасен³я и страхи, тѣ припадки неизгладимаго унын³я, которымъ постоянно подвергался Григорьевъ, которые сопровождали его до могилы и, безъ сомнѣн³я, ускорили его смерть. {Далѣе идутъ письма - числомъ одиннадцать. Письма снабжены обстоятельными комментар³ями H. H. Страхова. Изд.}
И вообще {Заключен³е къ письмамъ. Изд.} болѣе всякаго другого Григорьевъ испыталъ всѣ тѣ невзгоды, всѣ тѣ неудобства, бѣдств³я и превратности. как³я могутъ встрѣтиться въ литературной жизни.
Литераторъ онъ былъ настоящ³й, т. е. не взявш³йся за перо случайно, хотя бы при нѣкоторой охотѣ и способности къ писан³ю, а напротивъ полный идей, захватывавшихъ все его существо и требовавшихъ себѣ исхода и выражен³я. Сочинен³я его, полнаго издан³я которыхъ нельзя не ждать съ нетерпѣн³емъ, представятъ цѣлыя громады мыслей, въ которыя всматриваться будетъ долго поучительно. Въ нихъ найдетъ себѣ неистощимую пищу всяк³й, кто дѣйствительно любитъ и уважаетъ литературу и искусство. Удивительная глубина и ширина взгляда, даже теряющагося и расплывающагося только по причинѣ своей глубины и ширины, давала Григорьеву возможность дѣлать намеки и указывать черты, которыя уловлены съ поразительною вѣрност³ю, хотя и остаются чертами и намеками. Тутъ обширное поприще для изучен³я и пониман³я. Нѣтъ писателя, у котораго бы въ писан³яхъ такъ мало было сочинен³я и такъ много жизни, какъ у Григорьева. Оттого-то они такъ любопытны, такъ обильны содержан³емъ.
Григорьевъ писалъ, увлекаемый своими вѣян³ями; онъ сливался съ предметомъ, наполнявшимъ его мысли. Что-же вышло? Его встрѣтили недоразумѣн³емъ, насмѣшками, глумлен³емъ. Онъ не хотѣлъ, да и не могъ какъ-нибудь примѣниться къ тому, языку, пр³емамъ, господствовавшимъ въ литературѣ. Поэтому такъ часто онъ вовсе не находилъ журнала, гдѣ-бы могъ писать, что хотѣлъ. Григорьевъ не былъ-бы Григорьевымъ, если бы изъ него могъ выйти журнальный работникъ, который, подчиняясь случаямъ и надобности, пишетъ о томъ или о другомъ.
Отсюда понятно, что для него менѣе, чѣмъ для кого-нибудь другого, было возможно устроить себѣ правильный и ровный доходь. Кромѣ того, и въ случаѣ дѣятельной работы, зависимость отъ минуты, отъ расположен³я духа, кажущаяся легкость труда, утомлен³е, тѣмъ болѣе опасное, что подходитъ незамѣтно, отсутств³е всякой нити, которая-бы механически регулировала работу и распредѣляла время,- все это вело къ житейскому безпорядку и со всѣмъ этимъ менѣе всякой другой могла справиться непрактическая натура Григорьева.
Все это однако-же еще ничего не значитъ; даже то, что въ литературѣ не было признано за нимъ настоящаго мѣста и значен³я, еще не составляло самаго большого зла. Главное, отъ чего страдалъ Григорьевъ, было его постоянное стремлен³е къ энтуз³азму, къ тому самому энтуз³азму, въ которомъ заключалась вся его сила, какъ критика и писателя. Минуты, когда онъ постигалъ самыя тайныя б³ен³я жизни, воплощенныя искусствомъ, были настоящими живыми минутами Григорьева. Но за ними слѣдовалъ упадокъ силъ, при которомъ весь личный м³ръ человѣка тускнѣетъ и обезцвѣчивается; неизбѣжно слѣдовало смутное и тревожное искан³е идеала въ своей собственной жизни. Вотъ почему Григорьевъ былъ человѣкъ въ высшей степени напряженный какъ онъ самъ выражается о своихъ первыхъ стихотворен³яхъ, хотя въ то же время совершенно искренн³й. Онъ ни въ чемъ не могъ помириться на серединѣ. Онъ старался возводить свои мысли и чувства до идеальной глубины и чистоты; если же обрывался въ этихъ усил³яхъ, то прямо переходилъ въ противуположную крайность и погружался въ безпорядокъ жизни съ какимъ-то сладостраст³емъ цинизма. Эти безпрестанныя противуположности поражали всякаго, кто въ первый разъ узнавалъ Григорьева; они сломали его жизнь и подорвали его крѣпкую натуру.
Увы! Очевидно, Григорьевъ не былъ властителемъ тѣхъ силъ, которыя въ немъ жили: не онъ управлялъ ими, а они имъ. Недаромъ, какъ лучшею похвалою, онъ хвалятся своею искренност³ю, своимъ нелицемѣрнымъ служен³емъ духу, въ немъ вѣявшему. Какъ-то въ одинъ изъ послѣднихъ разговоровъ съ нимъ, я сказалъ ему объ одномъ вопросѣ: "ты знаешь, что я не согласенъ съ тобою въ этомъ случаѣ; можетъ быть, ты однакоже болѣе правъ..." "Правъ я или не правъ, перебилъ онъ меня, этого я не знаю; я - вѣян³е!"
И вотъ силы, которыя онъ носилъ въ себѣ, износили его самого; онъ умеръ, сжигаемый огнемъ своего вѣян³я.
Григорьевъ былъ средняго роста и имѣлъ прекрасную наружность, поражавшую соединен³емъ силы и грац³и; въ немъ, дѣйствительно, была гранд³озностъ, такъ шедшая къ его напряженной натурѣ. Сѣрые глаза, небольш³е, но замѣчательно далеко разставленные одинъ отъ другого, имѣли необыкновенный блескъ, поразивш³й меня, когда я его увидѣлъ въ первый разъ. Носъ орлиный. Руки, съ которыми онъ обращался краине небрежно, были малы, нѣжны и красивы, какъ у женщины.
14-го ноября 1864 г.