Подъячев Семен Павлович - Мытарства

ъ,- а чайку теперь испить первый сортъ.

   - Намъ хлѣбушка купите!- простоналъ старикъ.

   - Хлѣбушка!- засмѣялся первый солдатъ,- а ты тоже ѣсть хочешь? Я думалъ, ты совсѣмъ замерзъ, а ты, на-ка поди, хлѣба захотѣлъ... Ладно,- купимъ.

   Придя въ село, мы прошли какую-то длинную пустынную улицу, на которой не было никого, кромѣ собакъ, злобно брехавшихъ на насъ, и, свернувъ направо, остановились у какого-то темнаго здан³я.

   - Контора,- сказалъ солдатъ,- волость, пришли, слава тебѣ, Господи... Ну, и погодку Господь послалъ... Неужли Григор³й дрыхнетъ, а?

   - Небось, дрызнулъ здорово и спитъ,- сказалъ другой солдатъ,- что ему, гладкому, дѣлается... Ему хорошо... Не съ нашей собачьей жизнью сравнять... Отворяй дверь-то, что ли, - добавилъ онъ,- чего всталъ?.. Небось, не заперто.

   Первый солдатъ толкнулъ дверь, и мы слѣдомъ за нимъ вошли сначала въ темныя сѣни, а изъ сѣней уже въ контору.

   Здѣсь принялъ насъ заспанный съ похмѣлья сторожъ и, долго оглядывая наши трясущ³яся фигуры, сказалъ:

   - Эхъ вы, дуй васъ горой, вшивые черти!... Вшей только носите... Провалиться бы вамъ, жулье!... Ну, идите, что ли... А, окаянная сила!..

   Говоря эти любезныя слова, онъ провелъ насъ въ какую-то темную нору и сказалъ:

   - Сичасъ огня дамъ... Посидите покамѣстъ.

   Онъ заперъ дверь, ушелъ и точно сквозь землю провалился. Мы сначала стояли, поджидая его, потомъ сѣли на полъ и сидѣли въ темнотѣ, не видя другъ друга и не зная, гдѣ мы находимся.

   - Семенъ!- прошепталъ старикъ дрожащимъ голосомъ,- живъ ли, милый?..

   - Живъ,- отвѣтилъ я,- только не знаю, гдѣ сидимъ?

   - Гдѣ сидимъ... Въ холодной, надо думать. О, Господи, неужли и на томъ-то свѣтѣ насъ этакъ мучить станутъ?!... Владычица, холодно-то какъ!

   Я молчалъ. Мнѣ слышно было, какъ дрожитъ старикъ, громко стучитъ зубами, ерзаетъ какъ то по полу, стараясь согрѣть свое старое тѣло.

   - Иззябъ?- спросилъ я.

   - Сме-е-ерть!

   - Хоть бы огня скорѣе!

   - Песъ его знаетъ, провалился... Пьяный лѣшманъ...

   Наконецъ, пришелъ сторожъ, принесъ хлѣба, воды, и освѣтилъ насъ и нашъ клоповникъ свѣтомъ коптѣлки-лампочки.

   - Вотъ вамъ и свѣтъ, - сказалъ онъ,- гожа бить вшей-то... свѣтло! Лампочку-то вонъ тамотка повѣсьте на стѣнку... Эна гвоздокъ-то... Спать ляжете, задуете... А то не трогъ, виситъ такъ... Ну, спокойной ночи!..

   Онъ заперъ дверь и ушелъ. Мы остались одни. Въ каморкѣ было холодно, гадко, печально и пусто. Голыя стѣны, грязный полъ, уголъ ободранной печи, и больше ничего. Стѣны, и въ особенности печка, были покрыты пятнами раздавленныхъ клоповъ. Печку, должно быть, не топили: она была холодная. Отъ пола дуло... На потолкѣ и по угламъ висѣла паутина. Воздухъ былъ какой-то промозглый, кислый, точно въ этой каморкѣ стояла протухлая кислая капуста, которую недавно вынесли..

   Мы сидѣли на полу другъ противъ друга и молчали. Около насъ стояла лампочка и тускло свѣтила, коптя и моргая. Тутъ же лежалъ завернутый въ желтую бумагу черный хлѣбъ и стояла кружка съ водой.

   - Ну, что-жъ намъ теперь дѣлать?- спросилъ я и посмотрѣлъ на старика.

   - Давай пожуемъ,- отвѣтилъ онъ,- а тамъ спать ляжемъ.

   - Холодно здѣсь

   - А дай-ка выстынетъ,- смерть!

   Мы раздѣлили хлѣбъ поровну и стали "жевать", прихлебывая холодной водой. Хлѣбъ былъ черствый, испеченный изъ низкаго сорта муки. Онъ разсыпался и хрустѣлъ на зубахъ, точно песокъ. Старикъ размачивалъ куски въ водѣ и глоталъ, почти не разжевывая...

   - Теперь бы щецъ,- сказалъ онъ,- горяченькихъ... эхъ!..

   - Да,- отвѣтилъ я,- важно бы!

   - Да спать бы на печку на теплую, а?..

   - Хорошо бы!

   - Живутъ же люди,- продолжалъ онъ, съ трудомъ глотая куски,- и все у нихъ есть... И сыты, и одѣты, и почетъ имъ... Мы же, прости Господи, какъ псы, маемся всю жизнь, и нѣтъ намъ ни въ чемъ удачи... А за что, подумаешь?.. Ты кобылу кнутомъ, а кобыла хвостомъ... Эхъ-ма! Спать, что ли?..

   - Гдѣ?

   - Давай, вотъ, къ печкѣ ляжемъ... Мое пальтишко подстелемъ, твоимъ одѣнемся... Сапоги подъ голову. Аль не сымать сапогъ то?.. У меня ноги зашлись... Печку-то, знать, не топили... Эконом³я на спичкахъ... О, Господи!... Клопа здѣсь сила, надо быть, несосвѣтимая... До чего мы сами себя, Семенъ, допустили, а?.. Подумать страшно... Холодно-то какъ, батюшки!. Ну, давай ложиться... Чего сидѣть-то... Сиди не сиди, цыплятъ не высидишь...

   Онъ снялъ съ себя пальто и разостлалъ его въ углу около печки. Потомъ разулся, сапоги положилъ въ голову и, прикрывъ ихъ портянками, перекрестился нѣсколько разъ и легъ, скорчившись, къ стѣнкѣ.

   - Ложись, Семенъ, и ты рядомъ,- сказалъ онъ,- сапоги-то тоже сыми... Ногамъ вольготнѣе... Отдохнутъ они... Огонь-то заверни... На што онъ намъ?.. Ложись скорѣй... Холодно, смерть какъ!

   Я снялъ пальто, разулся, положилъ сапоги точно такъ же, какъ и онъ, подъ голову и, погасивъ лампочку, легъ рядомъ съ нимъ, накрывъ и его, и себя пальто.

   - Двигайся ближе ко мнѣ,- говорилъ онъ,- крѣпче жмись... Теплѣй будетъ... Дай-кась я тебя обойму вотъ эдакъ... Вотъ гоже ... Словно жену... А?.. Семъ, у тебя жена-то есть-ли?..

   Я промолчалъ и тоже обнялъ его... Такъ мы и лежали, плотно прижавшись другъ къ другу и дыша - я ему въ лицо, а онъ мнѣ.

   Въ клоповникѣ было тихо, точно въ подземельѣ. Слышно было только наше тяжелое дыхан³е... Мы оба не спали. Мрачныя мысли, тоскливыя и злыя, кружились въ головѣ, какъ воронье въ ненастное, осеннее утро.

   - Семъ!- тихонько произнесъ старикъ послѣ долгаго молчан³я.

   - А!- такъ же тихо отозвался я.

   - Не спишь, голубь?..

   - Нѣтъ.

   - Объ чемъ думаешь? Тоскуешь, небось, а?

   - А ты?..

   - Я что, моя пѣсня спѣта, тебя мнѣ жалко... Вотъ какъ передъ Истиннымъ говорю, до смерти жалко... Парень, я вижу, ты хорош³й, душевный... отъ этого отъ самаго и пропадаешь...

   Онъ говорилъ это тихо, нѣжно и любовно... Мнѣ отъ этихъ ласковыхъ словъ сдѣлалось вдругъ невыносимо грустно и такъ жалко самого себя, что я не выдержалъ и заплакалъ... Мнѣ вдругъ вспомнилась моя мать, ея ласки, милое дѣтство и все то дорогое, далекое, невозвратимое, что прошло навсегда, кануло въ вѣчность, забылось, закидалось грязью, залилось водкой, заросло дремучимъ лѣсомъ всякихъ гадостей...

   - Что ты, родной?- шепталъ старикъ, крѣпко обнимая меня,- что это ты?.. Брось!... Ну вотъ, экой ты какой на сердце слабый, брось!... Голубь ты мой, съ кѣмъ грѣхъ да бѣда не бываютъ... А ты Господу молись... Его, Создателя нашего, проси укрѣпить тебя отъ всяк³я скорби, гнѣва и нужды... Полно, сынокъ, полно, родной!..

   Онъ говорилъ это дрожащимъ голосомъ, сдерживая дыхан³е, и что-то неподдѣльно-искреннее, дѣтски-доброе звучало въ его рѣчи.

   - Трудно жить на бѣломъ свѣтѣ, - продолжалъ онъ шепотомъ,- ахъ трудно!... Каждому свой крестъ отъ Господа данъ... Нести его надо... Тяжело его нести, особливо старому человѣку... И грѣхи мучаютъ, и все, что дѣлалъ, вспоминается... Охъ, тяжело это, соколъ ты мой!... Ты вотъ молодъ, да и то плачешь, а мнѣ-то каково легко... Кабы ты зналъ, что я видалъ въ своей жизни... Что дѣлалъ?.. Какъ жилъ? Господи, грѣхъ юности и невѣдѣн³я моего не помяни!..

   Онъ перекрестился въ темнотѣ.

   - Иной разъ лежишь вотъ эдакъ ночью одинъ да раздумаешься, страхъ нападетъ, ужасъ! И не вѣрится... А вѣдь все правда, все было.

   - Молодъ былъ, - продолжалъ онъ, помолчавъ,- не думалъ, что пройдетъ она, молодость-то... Вали во всю! Пилъ, гулялъ, на гармошкѣ первый игрокъ былъ... плясать - собака!... Дѣвки эти за мной, какъ козы... По двадцать второму году женился... въ домъ взошелъ... Домъ богатый... огородъ... триста грядъ одного луку сажали... Двѣ лошади, корова... Жена ласковая, тихая, красивая... Жить бы... анъ нѣтъ! не любилъ я ее, жену-то... женился больше изъ-за богатства... надулъ ее... Гулять отъ нея сталъ... Отъ этого пошелъ въ дому раздоръ... да!... вспомнить гнусно! Отецъ-то ея, женинъ-то, строг³й человѣкъ былъ... по старой вѣрѣ... курить и то заказывалъ мнѣ... Ну, а я не уважалъ его... противенъ онъ мнѣ былъ... вотъ какъ, страсть! Онъ слово, а я ему десять... Онъ бы меня по себѣ-то и прогналъ бы, да дочку жалѣлъ, за нее и терпѣлъ только... Немного онъ съ нами пожилъ... года, знать, съ три, не больше... померъ... Я его, сынокъ, по правдѣ-то сказать, и ухайдакалъ... Повезли мы съ нимъ разъ капусты возъ за городъ, въ имѣн³е одно барское... Дѣло было осенью... погода - смерть... дорога - Сибирь!... Стали въ одномъ мѣстѣ подъ гору спускать, а гора крутая, возъ тяжелый, разъѣхались колеса по глинѣ, наклонился возъ... вотъ упадетъ... Забѣжалъ мой старикъ сбоку на ту сторону, куда падать-то возу, уперся плечомъ. "Помоги!" - кричитъ. А я взялъ да правой возжей лошадь и тронь... Рванула она, дернула... благая была лошадь, сытая... возъ-то брыкъ!... Ну и того... придавило его... Побѣжалъ я въ деревню... собралъ народъ... вытащили его изъ-подъ воза мертваго... Ну, что жъ тутъ дѣлать? Задавило и задавило... Дѣло, видно, Божье... Никто не видалъ, какъ дѣло было... Ну, сталъ я жить съ женой вдвоемъ... Родила она дѣвочку... Пожила дѣвочка съ полгода - померла... Ну, что-жъ... живу... Хозяинъ дому сталъ полный... жена смирная... безотвѣтная... Началъ пить... Пьяный я безпокойный, озорноватый... Приду,- сейчасъ,коли что не по мнѣ, въ зубы... Родила она мнѣ еще ребенка, мальчика... Сталъ рости этотъ мальчикъ... Гринька я его звалъ... такой-то веселый, здоровый, любо!... Привязался я къ нему, милый, всей душой и пить сталъ меньше... Около дому сталъ хлопотать, гоношить... Думаю: коли помру, все ему пойдетъ... Съ женой сталъ жить по закону... драться бросилъ... Расцвѣла моя баба... души во мнѣ не чаетъ... Люди стали завидовать... Жить бы да жить, анъ нѣтъ!... Богъ-то взялъ, да по своему и сдѣлалъ... наслалъ на меня напасть... горе такое и сказать страшно... Заболѣлъ Гринька скарлатиной... Поболѣлъ, поболѣлъ, да и того... скончался... Охъ, Семенъ, Семенъ, коли будутъ у тебя дѣтки, да, спаси Богъ, помретъ который, вспомнишь меня, старика... Все одно, я тебѣ скажу, взять, вотъ, да ножемъ по сердцу полыхнуть... вотъ какъ легко это!..

   ...Стали мы его хоронить... Дѣло-то зимой было... морозъ... холодъ несосвѣтимый... Земля-то аршина на полтора промерзла... Самъ я могилу рылъ... билъ, билъ, ломомъ-то!. рою, а самъ думаю: кому рою?.. да... Ну ладно... Убрала его жена во все чистое въ гробу. Дѣвки, цвѣточницы сосѣдки, цвѣтовъ дали... обложили его цвѣтами-то... Лежитъ онъ въ нихъ, аки ангелъ Господень, и словно бы улыбочка на устахъ... Жалко! подойду, посмотрю - жалко!... Сердце-то точно кто раскаленными клещами схватитъ... Ну, пришло время, надо его изъ дому выносить... Что тутъ было,- и сказать тебѣ, родной, не сумѣю. Жена, какъ мертвая... обхватила гробъ-то, застыла... У меня и руки, и ноги трясутся, и плачу я, и топчусь на одномъ мѣстѣ, какъ баранъ... Понесли его въ церковь... Я иду сзади... Жена идетъ... качаетъ ее, какъ былинку... Шаль на одномъ плечѣ виситъ, съѣхала... и треплется эта шаль по вѣтру, какъ птица крыломъ. Ну, отпѣли въ церкви... Снесли на погостъ, зарыли въ землю... Пришли мы съ женой домой... тоска-то, Господи!... Полѣзъ я на печку, легъ, лежу и думаю... Вспомнилъ, какъ мы съ нимъ на печкѣ спали вмѣстѣ... какъ, бывало, скажетъ онъ мнѣ: "Тятька, обойми меня ручкой"...

   Вспомнилъ, и такая меня тоска взяла - смерть! Слѣзъ съ печи, гляжу: жена держитъ сапожонки его, валенки, въ рукахъ и разливается, плачетъ... Еще пуще взяла меня тоска! Опротивѣло все... весь домъ... Глаза-бы не глядѣли ни на что!... Взялъ шапку - ушелъ со двора... и началъ я, милый ты мой, съ эстаго разу пить... Забылъ все... и стыдъ, и совѣсть, и Бога... и Богъ меня забылъ... Наплевать, думаю, все одно, коли такъ... Точно, понимаешь, самому Господу на зло дѣлалъ... Озвѣрѣлъ... совсѣмъ опустился... жена опостылѣла... бить ее сталъ смертнымъ боемъ, мытарить всячески... въ ея мукахъ отраду себѣ находилъ... Что только я съ ней ни дѣлалъ!.. Молчала она... извелась... высохла, какъ лучина... Разъ я, что съ ней сдѣлалъ, не повѣришь, а правда... распялъ ее!..

   - Распялъ?- переспросилъ я.

   - Распялъ! - повторилъ онъ, - съ пьяныхъ глазъ сдѣлалъ это... Вывелъ ее на дворъ, привязалъ ноги къ столбу, а потомъ взялъ двѣ веревки, привязалъ одной за руку, перекинулъ конецъ за переводъ, прикрутилъ, другую руку взялъ, перекинулъ опять конецъ за переводъ и эту прикрутилъ... Повисла она... Голову на грудь свѣсила, глядитъ на меня... Взялъ я кнутъ да и давай ее полыхать...

   Онъ замолчалъ... Мнѣ слышно было, какъ онъ весь дрожитъ.

   - Страшно! - зашепталъ онъ, - огонь бы вздуть... покурить... а?.. Семенъ... Что ты молчишь?..

   - Тебя слушаю.

   - Страшно мнѣ, жутко... Жмись ко мнѣ, Христа ради... Не гнушайся ты моимъ тѣломъ, ради Господа... Человѣкъ я тоже... пожалѣй ты меня, старика!..

   - Богъ съ тобой!... развѣ я тобой гнушаюсь... мнѣ самому не легче твоего...

   - Горюны мы... лежимъ вотъ, какъ псы... И никому-то мы не нужны... Не жалко насъ никому... Такъ, молъ, имъ и надо... Пьяницы... золотая рота!... О, Господи!... да, справедливо наказуешь... А тяжко... ахъ, тяжко на старости лѣтъ терпѣть!..

   Онъ опять замолчалъ... Въ трубѣ жалобно завылъ вѣтеръ... гдѣ-то стукнуло, упало что-то, въ сѣняхъ замяукала кошка.

   - Немного проскрипѣла она,- началъ опять шепотомъ старикъ,- извелась, впала въ чахотку, отдала Господу душу о самаго вешняго Миколу...

   - Подожди!- перебилъ я его,- за что же, собственно, ты ее билъ?..

   - За что? не знаю!... такъ... Стоитъ, бывало, мнѣ ее только разъ ударить, то и пойдетъ, и начну, и начну, удержу нѣтъ! Молчитъ она, а меня пуще злость беретъ... Да что ужъ - вспомнить страшно!..

   - Ну, какъ же ты безъ нея жить сталъ?- спросилъ я, видя, что онъ молчитъ.

   - Какъ жилъ? пить сталъ, пить и пить, пить и пить...Все, что было въ дому, пропилъ... Нечего стало пропивать, взялъ да домъ съ землей продалъ... за полцѣны, по пьяному дѣлу, кузнецу отдалъ... Съ годъ, должно, на эти деньги гулялъ, а потомъ вышелъ въ чистую... Сталъ нагъ и босъ... Ну, и сталъ жить: день не жрамши, да два такъ, пока не привыкъ... Попадешь, братъ, въ золотую роту, не скоро изъ нея выскочишь, засосетъ она тебя, какъ болото особливо, коли характера нѣтъ, укрѣпиться не можешь... шабашъ! крышка! пиши пропало! Голодная жизнь, за то вольная, ничего ты не робѣешь,- потому нѣтъ у тебя ничего!... Какъ птица, куда задумалъ, туда и полетѣлъ... Я, вотъ, всю Росс³ю исходилъ. Спроси, гдѣ не былъ? На Дону жилъ, въ Соловкахъ жилъ, въ Крыму, на новомъ Аѳонѣ два года выжилъ... Гдѣ только не былъ! всего наглядѣлся,- и голодалъ, и сытъ бывалъ по горло, и битъ былъ, и самъ билъ... всего было, всего! И въ людяхъ живалъ, и топоръ на ногу обувалъ, и топорищемъ подпоясывался...

   - Ну, а теперь ты чтожъ думаешь дѣлать?..

   - Что дѣлать?.. дѣло мое одно: стрѣлять... издохну, авось, скоро... Охъ-хо, хо!... курнемъ, а?..

   - Не охота вертѣть, холодно...

   - Какъ-то намъ по утру идти придется?.. ужъ и не знаю, дойду ли!... Объ чемъ думаешь, Сёмъ?.. Ты сказалъ бы хоть что ни на есть?.. Умрешь вѣдь съ тоски такъ-то лежать... Сна нѣтъ... дума... Клопы стали покусывать... Слышишь?..

   - Слышу...

   - Чиркни-ка спичку... Вотъ небось ихъ высыпало на печку.

   Я чиркнулъ спичку. Она вспыхнула и тихо загорѣлась, освѣтивъ слабымъ трепетнымъ свѣтомъ каморку... Испуганные свѣтомъ клопы побѣжали по печкѣ во всѣ стороны... Спичка догорѣла и погасла... Я зажегъ другую и засвѣтилъ лампочку. Множество клоповъ побѣжало по нашей постели, убѣгая отъ свѣта... Старикъ поднялся и сѣлъ, сложивъ ноги калачикомъ. Въ каморкѣ дѣлалось все холоднѣе. Паръ отъ нашего дыханья ходилъ волнами... Лампочка тускло мигала, какъ старая старуха глазомъ. Въ деревянной переборкѣ, часто и назойливо, чикали, точно карманные часы, червячки, точа гнилыя, трухлявыя доски...

   Мы сидѣли около лампочки, глядя на мигающ³й свѣтъ, курили и оба молчали, думая свои думы.

  

  

   Такъ сидѣли мы довольно долго. Вдругъ гдѣ-то на крыльцѣ за дверью раздался крикъ, отъ котораго мы со старикомъ вздрогнули, потомъ затопали и застучали въ сѣняхъ, и вслѣдъ за тѣмъ кто-то подошелъ къ нашей двери, отперъ замокъ и, распахнувъ ее настежь, крикнулъ:

   - Волоки его, чорта, сюда!

   Кричалъ это, какъ оказалось, сторожъ. Въ сѣняхъ опять застучали, завозились, и слышно было, какъ волокутъ кого-то по полу.

   - Да ну!- крикнулъ сторожъ, - ай не совладаете!..

   - Здоровъ, дьяволъ! - раздался изъ темноты хриплый голосъ, и вслѣдъ за нимъ мы увидали, какъ двое сотскихъ, съ бляхами на груди, съ возбужденными, красными лицами, выволокли на полосу свѣта, къ нашей двери, какого-то упиравшагося пятками въ полъ и злобно хрипѣвшаго человѣка.

   Сотск³е, пыхтя и сквернословя, втащили его къ намъ въ каморку и бросили на полъ. Человѣкъ вскочилъ и ринулся къ двери. Сотск³е отголкнули его и выскочили вмѣстѣ со сторожемъ за дверь.

   - Сиди вотъ здѣсь, дьяволъ тебя задави!- сказалъ одинъ изъ нихъ, - дурь-то выскочитъ,... троимъ-то вамъ весело...

   - Проклятые! - закричалъ человѣкъ и застучалъ объ дверь кулаками,- пустите!... Разнесу!..

   - Разнесешь!

   - Разнесу!

   Человѣкъ этотъ былъ пьянъ. На его худое, бѣлое, какъ бумага, лицо и на огромные, налитые кровью, дико бѣгающ³е глаза страшно и противно было глядѣть. Одѣтъ онъ былъ въ одежду монастырскаго послушника. Длинные, совсѣмъ рыж³е волосы мокрыми прядками трепались по плечамъ. Голосъ его, отвратительно хриплый, какой-то скрипуч³й, билъ по нервамъ и раздражалъ, какъ скрипъ немазаной оси.

   - Пустите! - вылъ онъ дикимъ голосомъ и колотилъ кулаками въ дверь. - Дьяволы! Антихристы!... дверь вышибу!

   Мы со старикомъ молча глядѣли на него. Онъ не унимался. Наконецъ, старикъ не выдержалъ и крикнулъ:

   - Не ори... Эй ты, рабъ Бож³й!... ложись спать...

   "Рабъ Бож³й" обернулся и посмотрѣлъ на насъ.

   Налитые кровью глаза его какъ-то завертѣлись необыкновенно дико и страшно, и онъ вдругъ совершенно неожиданно, ничего не говоря, какъ кошка, отпрыгнулъ отъ двери, бросился къ старику, повалилъ его навзничь и, вцѣпившись ему въ горло руками, началъ душить, воя и визжа, какъ волкъ.

   Старикъ вытаращилъ глаза, захрипѣлъ и замахалъ мнѣ рукой.

   Я сперва испугался,- до того это было дико и неожиданно. Потомъ, видя, что онъ задушитъ старика до смерти, схватилъ "раба Божьяго" за его длинныя, рыж³я космы обѣими руками и поволокъ по полу. Онъ, очевидно, отъ страшной боли, сейчасъ же выпустилъ старика и, отбѣжавъ въ уголъ, всталъ тамъ спиной къ стѣнѣ, дико глядя на насъ безумными глазами.

   - Господи ²исусе!- простоналъ перепуганный старикъ,- вотъ было гдѣ смерть свою нашелъ... Ну, Семенъ, гляди теперь за нимъ въ оба... Коли что, бей его сапогомъ въ рыло... Парень, я вижу, ты ловк³й... Вотъ чорта-то, прости Господи, притащили. Что-жъ теперь намъ дѣлать?..

   - Не знаю... увидимъ.

   - Полоумный, знать?

   - Чортъ его знаетъ... Спать, видно, намъ не придется.

   - Гдѣ спать... гляди, гляди!

   Полоумный "рабъ Бож³й", глядя на насъ, поднялъ вдругъ руки надъ головой и, махая ими, пустился по каморкѣ плясать въ присядку, крича во всю глотку какую-то кабацкую пѣсню. Онъ долго вертѣлся по полу, похож³й на чорта, встряхивая волосами и размахивая полами подрясника. Потомъ, очевидно, измучившись, пересталъ плясать и, подскочивъ къ двери, завопилъ: Отоприте! отоприте! отоприте!..

   - Господи помилуй!- шепталъ перепуганный старикъ,- Царица Небесная... Семенъ, на сапогъ, держи, будь наготовѣ... Коли что, бей его въ торецъ. Вотъ вляпались-то мы съ тобой... Гляди, какъ бы лампочку, спаси Богъ, не разбилъ...

   - Отоприте!- вылъ, между тѣмъ, пьяный монахъ такъ громко и дико, что, я думаю, на улицѣ былъ слышенъ этотъ крикъ.

   - Не ори!- раздался за дверью голосъ сторожа.

   - Отоприте!- еще шибче закричалъ пьяный.

   - Ну, погоди-жъ ты, чортъ! - крикнулъ сторожъ,- мы тя уймемъ... Погоди!..

   Онъ ушелъ и скоро возвратился назадъ съ двумя сотскими. Всѣ они трое ворвались въ каморку, набросились на монаха, сшибли его съ ногъ и начали колотить и таскать по полу, какъ какой-нибудь мѣшокъ съ трухой... Монахъ дико визжалъ и рвался..

   - По рылу не бей! по рылу не бей!- кричалъ сторожъ,- охаживай его по бокамъ, вотъ такъ! вотъ такъ! ловко! что, чортъ, будешь орать, а?.. будешь, а?..

   Его били и волочили за волосы до тѣхъ поръ пока онъ не пересталъ кричать. Потомъ связали ему веревкой руки и, бросивъ въ уголъ на полъ, ушли, какъ ни въ чемъ не бывало... Очевидно, дѣло это для нихъ было привычное, неинтересное, обыденное...

   - Успокоили! - подмигивая и весело ухмыляясь, сказалъ старикъ, когда они ушли,- ловко отдѣлали: за дѣло... не ори. Задушилъ было, проклятый! Гляди, не издохъ бы ночью, наживешь съ нимъ бѣды... на насъ еще свалятъ... Погляди, дышетъ ли?

   Я подошелъ и взглянулъ на лежавшаго навзничь монаха. Лицо его было бѣло и страшно. Изъ угла рта сочилась кровь. Глаза были закрыты. Онъ тихо и рѣдко дышалъ.

   - Ну, что?- спросилъ старикъ.

   - Дышетъ!- отвѣтилъ я.

   - Ну, а дышетъ, значитъ, ничего... отойдетъ...

   Избитый монахъ вдругъ завозился, застоналъ и, повернувшись на бокъ, лицомъ къ стѣнѣ, захрапѣлъ.

   - Не отходитъ-ли? - испуганно воскликнулъ старикъ.- Сёмъ, батюшка, посмотри!

   - Нѣтъ,- сказалъ я, послушавъ,- спитъ.

   - Ну песъ съ нимъ!... пущай спитъ... Проспится, будетъ по утру бока почесывать...

   Мы поговорили еще кое о чемъ и, погасивъ огонь, легли опять спать точно такъ-же, какъ раньше, крѣпко прижавшись другъ къ другу...

  

  

   Долго-ли я спалъ,- не знаю. Проснулся я отъ того, что меня кто-то тихо трогалъ по лицу чѣмъ-то холоднымъ и мокрымъ. Испугавшись, я вскочилъ и закричалъ:- Кто тутъ?!

   Отъ моего крика проснулся старикъ, и слышно было, какъ онъ сперва ошарилъ то мѣсто, гдѣ лежалъ я, и, не найдя меня, испуганнымъ шепотомъ спросилъ:

   - Семенъ! гдѣ ты?..

   - Здѣсь!- отвѣтилъ я тоже шепотомъ и добавилъ,- меня кто то разбудилъ... за лицо трогалъ.

   - Зажигай скорѣй огонь!- заволновался старикъ и заерзалъ по полу. - Убьетъ, проклятый! И какъ это мы, дураки, оплошали,- огонь погасили.

   Я торопливо чиркнулъ спичку, зажегъ лампу, и вотъ что увидали мы при ея слабомъ свѣтѣ.

   На полу, около нашей постели, головой къ стѣнѣ, ногами къ намъ, лежалъ навзничь монахъ. Ноги его, обутыя въ опорки, поверхъ грязныхъ портянокъ, находились какъ разъ на томъ мѣстѣ, гдѣ была моя голова. Очевидно, онъ толкалъ меня въ потемкахъ по лицу этими опорками...

   Онъ лежалъ, глядѣлъ на насъ мутными страшными глазами и улыбался, скаля зубы, какой-то страшной и противной улыбкой...

   - Что? Что ты?- спросилъ я, отшатнувшись отъ него.

   Онъ ничего не отвѣтилъ и молча, не переставая улыбаться, водилъ глазами то на меня, то на старика.

   Мнѣ стало страшно. Вся эта долгая ночь стала казаться какимъ-то кошмаромъ...

   - Не во снѣ-ли я все это вижу? - думалось мнѣ,- не заболѣлъ ли я горячкой... не бредъ ли это?..

   - Рабъ Бож³й!- заговорилъ старикъ,- что ты, а? проснулся, родной, а?.. А ты усни еще... вставать-то рано.

   - Гдѣ я?- прохрипѣлъ монахъ.

   - Въ хорошемъ мѣстѣ, землячокъ,- съ усмѣшкой отвѣтилъ старикъ,- на даровой квартирѣ... въ гостиницѣ господина Клопова.

   - Какъ я попалъ сюда?- опять прохрипѣлъ монахъ.

   - Доставили тебя, рабъ Бож³й, сюда добрые люди, подъ ручки привели... съ почетомъ...

   Монахъ завозился по полу, стараясь встать.

   - Развяжите мнѣ руки!- простоналъ онъ.

   - Этого мы не можемъ,- сказалъ старикъ: - не мы тебя связывали.

   - Христа ради!..

   - Развяжи тебя, а ты опять скандалъ поднимешь, дверь ломать начнешь... Меня давеча совсѣмъ было задушилъ... Вотъ кабы добрый человѣкъ не помогъ,- былъ бы я теперь въ раю.

   - Христа ради!- опять простоналъ монахъ.

   - Чудакъ, да ты пойми: какъ намъ тебя развязать... намъ вѣдь за это влетитъ... Нельзя, рабъ Бож³й, ей-Богу нельзя.

   Монахъ обвелъ насъ глазами и, плюнувъ, крикнулъ:

   - Тьфу ты, дьявольское навожден³е! Угораздило меня... Били меня, что ли, а?..- спросилъ онъ, глядя на старика.

   - Да, было дѣло... повозили порядкомъ... Чай, слышно въ бокахъ-то...

   - Покурить бы!

   - А табакъ-то есть?

   - Въ карманѣ кисетъ... развяжи руки.- И, видя, что старикъ молчитъ, онъ обратился ко мнѣ и сказалъ:- Паренекъ, развяжи... Христа ради прошу.

   Мнѣ стало жаль его. Хмѣль съ него соскочилъ. Онъ сталъ понимать свое положен³е.

   - Что-жъ, Семенъ, аль развязать?- сказалъ старикъ,- кажись, очухался... Шумѣть, рабъ Бож³й, не будешь,- развяжемъ.

   - Не буду.

   - Побожись!

   - Да не буду! ей-Богу, не буду... На меня вѣдь находитъ на пьянаго-то... ничего не помню.

   - Ну, ладно, коли такъ, что самдѣли тебя томить... Развяжи-ка его, Семенъ!

   Я нагнулся и развязалъ веревки. Монахъ сѣлъ и, помахавъ руками по воздуху, сказалъ:

   - Отекли!- Потомъ, помолчавъ еще, прибавилъ:- ничего не помню, хоть зарѣжь.

   Онъ досталъ кисетъ и, закуривъ отъ лампочки, задумался, глядя на огонь. Мы тоже молчали, поглядывая на него.

   - А, что, братцы, меня сюда безъ котомки привели?- спросилъ онъ вдругъ, точно проснувшись, и передалъ старику окурокъ.

   - Ничего у тебя не было,- сказалъ старикъ,- вотъ, такъ какъ есть... Да тебя откеда взяли-то?

   - Да опять же изъ трактира!

   - За что?..

   - Наскандалилъ я, небось... Ужъ такая замычка у меня подлая.

   - А не помнишь?..

   - Хоть убей, ничего! Котомкуто, знать, посѣялъ... жалко! Фу ты, провалиться бы тебѣ!

   - А было что въ котомкѣ?

   - Бѣльишко... еще кое что... рублей на пять.

   - А видъ-то цѣлъ ли?

   - Видъ при мнѣ... за пазухой, вотъ здѣсь... кому онъ нуженъ?

   Мы помолчали... Въ каморкѣ стояла таинственная, полная какихъ-то призраковъ, гнетущая тишина.

   - Утро, знать, скоро,- сказалъ старикъ и, обратившись къ задумавшемуся монаху, спросилъ:- А ты куда идешь-то, отецъ?..

   - На Калугу иду... къ Тихону... Знаешь?

   - Ну, вотъ, какъ не знать... ночевалъ тамъ на странней... Ужъ и странняя тамъ: хуже тюрьмы... А жилъ-то гдѣ?- опять спросилъ онъ.

   - Тутъ, въ одномъ монастырѣ, не далеча... А что тебѣ?

   - Да такъ... загулялъ, знать?

   - Нѣтъ... такъ...

   - Руки длинны, а?- спросилъ старикъ и подмигнулъ глазомъ.

   Монахъ ничего не отвѣтилъ и задумался.

   - Голова, небось, трещитъ?- опять спросилъ старикъ.

   - Все трещитъ! - мрачно отвѣтилъ монахъ и, поднявшись съ полу, потянулся, зѣвая во весь ротъ. - А вы какъ сюда попали?

   - Мы изъ Питера этапомъ,- отвѣтилъ старикъ и, помолчавъ, спросилъ:- Давно по монастырямъ-то?

   - Давно.

   - Какъ житьишко-то?.. Живалъ я, только не по здѣшнимъ мѣстамъ... Харчи-то какъ?

   - Ничего харчи...

   - А ты самъ-то чей?..

   - Дальн³й я... съ Камы... Слыхалъ?.. рѣка такая... въ Волгу пала...

   - Знаю... Что-жъ, опять въ монастырь?

   - А то кудажъ больше?

   - Пьете вы здорово!

   - Какъ придется тоже...

   - Да, правда,- гдѣ въ монастырѣ денегъ взять?

   - Захочешь, такъ найдешь гдѣ, коли ловокъ.

   - Извѣстно, ловкому вездѣ ловко... А ты, чтожъ, самъ ушелъ, аль прогнали?

   - Прогнали!

   - За что?..

   - За что, за что... за воровство!

   - Свиснулъ?

   - А тебѣ что?

   - Да такъ... любопытно... скука такъ-то сидѣть, молчать...

   - Я часовню обкрадывалъ! - сказалъ монахъ, помолчавъ.

   - Ну-у?- удивился старикъ. - Какъ же ты исхитрялся-то?.. разскажи, братъ.

   - Такъ и исхитрялся... Вишь ты, братецъ мой, дѣло-то это просто дѣлалось... Наладилъ было я ловко, да сорвалось... Самъ виноватъ: сказалъ товарищу, а онъ, сукинъ сынъ, меня въ яму и всадилъ, подвелъ... забѣжалъ къ игумену съ язычкомъ... Сволочь!... попадется когда-нибудь - голову оторву!..

   - Ишь ты!- покачавъ головой, сочувственно произнесъ старикъ,- вотъ такъ товарищъ, ну, ну!?

   - Ну и того... поперли меня. Жалко!... Житьишко у меня наладилось было форменное. Деньжонки каждый день... выпьешь, бывало, и закусишь... бабенку пр³училъ... Жалко!..

   - Бабенку?!

   - Сколько хошь добра этого... сами лѣзутъ.

   - Ахъ, сволочь!... Въ святое мѣсто и то отъ нихъ не уйдешь!... Ну, ну! какъ-же ты кралъ-то, скажи...

   - А вотъ какъ. Есть, братецъ мой, около монастыря этого, гдѣ жилъ я, часовня на большой дорогѣ, съ версту эдакъ отъ обители, въ честь пророка Предтечи и Крестителя Господня ²оанна. Всѣ, понимаешь, кто ни идетъ и ни ѣдетъ, безпремѣнно въ нее заходятъ. Ну и того... жертвуютъ, кто сколько можетъ... Икона въ часовнѣ-то... большая икона Предтечи и Крестителя Господня ²оанна... Передъ иконой аналойчикъ, а на аналойчикѣ оловянное блюдо для денегъ поставлено, на это блюдо и кладутъ. Ладно. Къ часовнѣ этой старецъ приставленъ - отецъ Августал³й, за порядкомъ глядѣть и деньги получать. Старый этотъ самый Августал³й, престарый, лѣтъ 80 ему... глухой, дурковатый, видитъ плохо, сидитъ, клюетъ носомъ, молитвы шепчетъ. Отлично. Вотъ я и того... смекнулъ. Вижу, дѣло-то подходящее. Сталъ слѣдить за этимъ старцемъ: когда онъ приходитъ въ часовню, когда уходитъ обѣдать. Замѣтилъ, что онъ поутру не рано ходитъ туда изъ обители, часовъ эдакъ въ семь. Я, понимаешь, возьми, да туда маршъ пораньше. Часовня-то постоянно отпертая стояла, потому тамъ, окромя образа, ничего не было. Ну, ладно. Богомольцы поутру, лѣтнее время, чуть свѣтъ, идутъ по холодку. Ну, я и того... что накладено на блюдѣ, то - въ карманъ себѣ... Ловко?..

   - Ловко!- воскликнулъ старикъ.- Ну, ну!..

   - Наладилось у меня дѣло... малина!... Передъ большими праздниками хорошо добывалъ... Рубля по полтора, а то и больше.

   - Ну-у-у!?.

   - Сейчасъ провалиться, не вру... Водочка это у меня каждый день... закусочка... колбаска... рыбка... манность! Все бы ладно, да дернула меня нелегкая, по пьяному дѣлу, разсказать про это пр³ятелю... Поилъ его, дьявола... угощалъ... а онъ къ игумену,- и разсказалъ все... Ну, меня и намахали... Пошелъ я съ горя да и загулялъ... Какъ сюда попалъ,- не помню.

   - А не мало ты, похоже, денегъ побралъ эдакъ-то?..

   - Не мало.

   - Да,- задумчиво сказалъ старикъ,- денежки эти тебѣ отольются... У кого кралъ то? у пророка, Предтечи Крестителя Господня ²оанна!... Можетъ, какая баба, копѣйку ту какую клала а?.. Слезовую! кровяную! мозольную!... Думала - Богу, анъ ты ее на глотку... Сукинъ сынъ, братъ, ты отецъ, не въ обиду будь тебѣ сказано. Тебѣ за это дѣло, знаешь, что надо?..

   - Чего ты меня учишь?.. Наплевать!..

   - Наплевать-то наплевать, а счастья тебѣ не будетъ.

   - А мнѣ и не надо!

   - Что такъ?..

   - Да такъ... все одно... Эхъ, да и надоѣло мнѣ все!- воскликнулъ онъ съ тоской.- Кажись, кабы кто застрѣлилъ меня изъ поганаго ружья,- спасибо сказалъ бы.

   - Чего-жъ тебѣ не достаетъ?.. человѣкъ ты молодой.

   - Надоѣло все!... глаза-бъ не глядѣли! Только и живешь, пока пьянъ... Налакаешься - одурѣешь... все позабылъ: и богатъ, и веселъ!..

   - Ну это, братъ, не одному тебѣ, а и всѣмъ такъ-то... Жизнь-то мачиха... жизнь, братъ, задача... Намъ съ тобой и не понять... Не даромъ пословица-то молвится: не такъ живи, какъ хочется, а какъ Богъ велѣлъ.

   - Богъ, Богъ!- опять какъ-то отчаянно и злобно воскликнулъ монахъ,- все Богъ! Голова болитъ - Богъ наказалъ! Не спится - Богъ наказалъ! На этапъ попалъ - Богъ наказалъ! Все Богъ... а можетъ, Бога-то и нѣтъ... пугаютъ только насъ, дураковъ.

   - Ну, это ты ужъ заливаешь съ пьяныхъ-то глазъ.

   - Ничего не заливаю! Сказано: гора двинется съ мѣста, коли попросишь... Ну-ка, коли вѣришь, попроси, чтобы тебя Богъ отсюда вывелъ въ трактиръ... да выпить бы далъ, да закусить... Ты, чай, не жралъ путемъ съ роду... Ну-ка!... а?.. что!

   - Дуракъ!- сказалъ старикъ,- теперь всѣ трактиры заперты.- И, помолчавъ еще, сказалъ: А святые-то отцы?.. а мощи-то?

   - Мощи... дѣлаютъ, братъ, въ лучшемъ видѣ!..

   - Отстань! Ну тебя ко псамъ! И вѣрно: тебя изъ поганаго ружья убить стоитъ... Семенъ!- обратился онъ ко мнѣ,- вотъ, гусь-то, а?..

   Я ничего не сказалъ. Монахъ покурилъ и легъ, отвернувшись отъ насъ лицомъ къ стѣнѣ.

   - Вѣрь всему,- сказалъ онъ,- дураковъ-то и въ алтарѣ бьютъ... Деньги - Богъ! Уснуть бы,- добавилъ онъ,- да не уснешь... о, Господи!.

   - Да,- сказалъ, помолчавъ, старикъ и покачалъ сѣдой головой,- много на свѣтѣ всякаго народу... всякаго... и всякой дуракъ по своему съ ума сходитъ... Гляди, Сёмъ, учись... вѣкъ живи, вѣкъ учись, а дуракомъ помрешь... Такъ ли, а?.. Что присмирѣлъ?.. Давай опять спать... Можетъ, уснемъ, а?.

   - Теперь скоро за вами, дьяволы, придутъ!- заворчалъ монахъ.

   - Да ужъ одинъ бы конецъ!- отвѣтилъ старикъ и растянулся на полу,- всю душу вымотали! Давай спать, Семенъ, больше ничего. Увидимъ тамъ. Утро вечера мудренѣе. Нечего думать-то... Ложись-ка!..

  

  

   Рано утромъ солдаты разбудили насъ и повели въ дальнѣйш³й путь.

   Погода утихла. Было тихо и морозно. Заря только что начинала заниматься. Серпъ мѣсяца стоялъ надъ горизонтомъ, медленно погасая подъ лучами разгоравшейся зари. Ночь, какъ бы нехотя и лѣниво, уступала мѣсто короткому зимнему дню.

   Дороги не было. Ее совсѣмъ задуло вчерашней мятелью. Мѣстами снѣгъ отвердѣлъ такъ, что не проваливался подъ ногами. Идти было трудно и не спорно. Еловыя вѣшки, скупо натыканныя далеко одна отъ другой, показывали намъ дорогу. Мы шли молча, вязли и злились. Морозъ крѣпчалъ и хваталъ за лицо. Яркое солнце, огромнымъ огненнымъ шаромъ, тихо выплыло изъ-за лѣса. Снѣгъ заискрился и заблестѣлъ такъ, что на него больно стало глядѣть. Направо, въ деревнѣ, затопились печки, и дымъ изъ трубъ тихо, столбами поднимался къ небу. Гдѣ-то вдали звонили въ колоколъ, и откуда-то доносился крикъ: "Но! но!... да, но, дьяволъ тебя задави!.." Вездѣ кругомъ, куда ни посмотришь, было свѣтло и необыкновенно красиво. Природа точно переодѣлась за ночь во все чистое и, свѣтлая и радостная, показалась въ такомъ нарядѣ взошедшему яркому солнцу.

   Мы прошли полемъ, спустились подъ гору, въ лощину, перешли по мосту чрезъ занесенную снѣгомъ рѣчку и, взобравшись на гору, усталые, остановились покурить.

   Съ горы, передъ нашими глазами, разстилался чудесный видъ. Куда могъ только проникнуть глазъ, уходила какая-то синяя, безконечная, какая-то наводящая на сердце и бодрость, и грусть, манящая къ себѣ даль. Надъ этой далью опрокинулось, какъ огромная чашка, голубое, ясное, необыкновенно прозрачное небо... Отдаленныя села, съ горящими на солнцѣ крестами церквей, черныя пятна деревень, полоса чернаго лѣса на горизонтѣ, высоко и быстро съ говоромъ летящ³я галки, сверкающ³й ослѣпительно снѣгъ,- все это радовало и ободряло. Что-то здоровое, свѣжее, радостное вливалось въ душу.

   - Ну, и простору здѣсь, братцы мои!- воскликнулъ старикъ, заслонясь рукой отъ солнца.- Эва, какъ плѣшь!..