Подъячев Семен Павлович - Мытарства

сь крѣпче! Обхватилъ онъ меня рученками, головку на плечо положилъ и зашагалъ я... Лучше, думаю, гдѣ-нибудь въ деревнѣ издохну, чѣмъ въ Москвѣ этой, проклятой... Отошелъ верстъ десять... свернулъ въ сторону въ деревеньку... Прямо въ избу первую... Гляжу: баба одна хлѣбы мѣситъ... больше никого нѣтъ... "Тебѣ чего"? спрашиваетъ... Тетенька, говорю, дай Христа ради, мальчику моему молочка... Сполоснула она руки, сходила куда-то, тащитъ цѣлую кружку... Разговорились мы... Разсказалъ я ей все, вотъ какъ тебѣ теперь... Подивилась она... пожалѣла... Подумала, подумала да и говоритъ: "Отдай намъ его со старикомъ въ сынки, худо не будетъ... Пойдешь, говоритъ, къ намъ, сынокъ, жить"?- это у него-то спрашиваетъ. А онъ, сынокъ-то мой, обхватилъ вдругъ меня да какъ взвоетъ... жмется ко мнѣ... трясется весь... Нервный онъ у меня былъ... О, Господи! Господи!..

   Онъ оборвалъ свою рѣчь и долго сидѣлъ молча, тихо всхлипывая...

   - Ну, понятное дѣло,- началъ онъ опять,- не отдалъ я его... Еще бы... отдать... Съ тѣхъ поръ началъ я съ нимъ вмѣстѣ ходить, бродяжничать... изъ деревни въ деревню... изъ села въ село... Случалось, гдѣ поработаю - заплатятъ, а то и такъ выпрошу... И вотъ, ей-Богу, скажу тебѣ, хорошее это время было... Загорѣли мы оба, мальчикъ мой пополнѣлъ даже... Идемъ, бывало, лѣсомъ... птички поютъ... листочки-шелестятъ... Солнышко играетъ... Травка-муравка точно коверъ... хорошо!... Сядемъ, разговариваемъ... Лепечетъ онъ у меня... радуется ангелъ мой на муравья на каждаго... И у меня, глядя на него, сердце играетъ!... Да только все это недолго было... Недолго! Подошла осень... пошли холода... дожди... грязь... Одежонка на насъ плохая была... Ну и того... простудился онъ... сразу какъ-то его свернуло... шабашъ! стопъ машина!... - Было это дѣло во Владим³рской губерн³и: рѣка тамъ есть Дубна, можетъ, слыхалъ? Такъ вотъ разъ, въ одно, такъ сказать, прекрасное утро шелъ я съ нимъ по берегу этой рѣки... На рукахъ его несъ... больного... Да холодно было... вѣтряно... тоскливо... На душѣ у меня камень лежалъ... ныло сердце, и все во мнѣ плакало лютыми слезами... Несу, несу его, послушаю: дышетъ? Слава Тебѣ Господи!- Николенька!- спрошу. "А"! откликнется. Не спишь? "Нѣтъ". А кто съ-тобой? "Тятя миленьк³й"... и жмется, слышу, ко мнѣ... А гдѣ у тебя "бобо"? молчитъ... Несу, тороплюсь, думаю: скоро ли деревня, а деревни нѣтъ и нѣтъ, какъ на зло... Мѣста как³я-то глух³я, дик³я... Усталъ... сѣлъ... его на колѣнки положилъ... укутанъ онъ у меня былъ тряпьемъ разнымъ... открылъ тряпки посмотрѣть: не узналъ моего Николеньку: блѣдный, блѣдный... губки-трясугся, глазки больш³е ввалились... слезки въ нихъ, какъ росинки... - Николенька!- говорю. "А!" отвѣчаетъ.- Николенька... Господи, что съ тобой?! А онъ, а онъ, понимаешь, улыбнулся эдакъ жалостно, рученками хотѣлъ поймать меня за шею... да не смогъ... прошепталъ только: "тятя миленьк³й", "путеня" да и того... померъ!..

   Онъ вдругъ опять оборвалъ рѣчь и полными ужаса глазами, молча, уставился на меня... Въ этихъ глазахъ опять проглядывало сумасшеств³е...

   - Да и померъ! да и померъ! да и померъ!- повторилъ онъ нѣсколько разъ, не спуская съ меня своего страшнаго взора... Я не выдержалъ и отвернулся отъ него. Когда я опять посмотрѣлъ на него, онъ лежалъ навзничь и горько плакалъ. Я тронулъ его за плечо и сказалъ: Полно, полно!... Онъ затрясся еще шибче отъ душившихъ его слезъ и, поднявъ голову, безсмысленно глядя на меня, залепеталъ, какъ ребенокъ, все одно и то же слово: "тятя, путеня, тятя, путеня"...

   Мнѣ стало страшно. Я взялъ кружку и опять подалъ ему воды... Онъ жадно, захлебываясь и икая, выпилъ воду и хотѣлъ было подняться, сѣсть, да не смогъ и, откинувшись на подушку, долго молчалъ, глядя "чудными" глазами куда-то вдаль...

  

  

   - Взялъ я его тѣло,- вдругъ неожиданно и какимъ-то совсѣмъ другимъ голосомъ, точно плача, заговорилъ онъ,- и побѣжалъ отъ рѣки въ гору, въ лѣсъ... Зачѣмъ? Не знаю. Бѣжалъ, бѣжалъ... споткнулся, упалъ... прямо на него... Тутъ ужъ я не помню, что было... Очнулся, тьма кругомъ... ночь непроглядная... и тишина мертвая, тупая, страшная... Вспомнилъ я все вдругъ - подкатилъ точно шаръ къ моему сердцу... Николенька, кричу, Николенька, гдѣ ты?! А самъ вѣдь отлично знаю, что мертвый онъ, а думаю: авось, Господь дастъ, отзовется... Да нѣтъ, не отозвался! Взялъ я трупикъ его... положилъ къ себѣ на колѣни... припалъ къ нему, да такъ и замеръ... И вся-то тутъ мнѣ моя горькая жизнь представилась! вся! И возропталъ я на Бога! За что, за что наказуешь?! За что отнялъ у меня то, что любилъ я?! За что, Господи!... О!- воскликнулъ онъ страстно,- страшная это была ночь! Мучилась душа человѣчья, одинокая, никому-то, никому не нужная! истерзанная, жалкая!... Лились никому-то, никому не видимыя, горьк³я слезы... Одинъ и мертвый сынъ на рукахъ... Понимаешь! Понимаешь ты это?.. Есть на тебѣ крестъ... есть въ тебѣ Богъ... есть жалость - поймешь!... И дивное дѣло: какъ я не померъ тогда! какъ не задушилъ себя своими руками!. Утро,- продолжалъ онъ, немного успокоившись,- застало меня надъ трупикомъ... мокрое утро, тоскливое, холодное:... Что дѣлать? Ни денегъ похоронить его, ни одежды... Нѣтъ ничего... Куда дѣться съ нимъ... объявить?.. придерутся... "Кто такой?"... "откуда?.." то, се... всю душу вымотаютъ... Думалъ, думалъ, да и рѣшилъ похоронить его самъ, безъ попа... Укуталъ тѣльце его тряпками, спряталъ подъ елкой, а самъ побѣжалъ въ деревню за заступомъ... Какъ мнѣ его удалось раздобыть?- не помню... Возвратился назадъ, походилъ по лѣсу, нашелъ мѣсто эдакое, глухое, тихое, печальное... Сталъ рыть яму ... Рою и плачу, рою и плачу... Брошу рыть, подойду, загляну ему въ личико - лежитъ онъ и ничего-то, ничего не слышитъ, губенки полуоткрыты и зубки видны...

   - Выкопалъ яму... наломалъ еловыхъ вѣтокъ, обложилъ ими все дно... чтобы, думаю, легче ему спать было... Вылѣзъ изъ ямы... О, Господи! оставили тутъ меня силы, палъ на колѣнки передъ нимъ: "Николенька, батюшка! ангелъ... прощай, прощай!... Сынокъ мой! "путеня"... прости меня!.." обхватилъ его въ охапку, опустился въ могилу... положилъ на вѣтки не навзничь, а на бочокъ и самъ легъ съ нимъ... Полежу, думаю, въ останный разокъ... Обезумѣлъ совсѣмъ: и молитвы читаю, и плачу... Какъ я простился съ нимъ,- не помню!... Вылѣзъ изъ ямы... схватилъ заступъ, зажмурился и кинулъ землю... Слышу: ударилась... Напала тутъ на меня ярость, какая-то дикая, звѣриная... точно кто бьетъ меня по головѣ и кричитъ: "скорѣй, скорѣй, скорѣй"!..

   Онъ замолкъ.

   - Что-же дальше-то?- спросилъ я.

  

  

   Черезъ нѣсколько дней его перевели куда-то внизъ, гдѣ онъ вскорѣ умеръ. Какъ-то разъ утромъ мы увидали въ окно изъ нашего третьяго этажа, что изъ больницы четверо рабочихъ на носилкахъ потащили куда-то черезъ дворъ его тѣло. Я отъ души пожалѣлъ его и отъ души пожелалъ ему всего хорошаго тамъ, "идѣже нѣсть болѣзнь, ни печаль, ни воздыхан³е"...

   Его мѣсто рядомъ со мной занялъ другой субъектъ, совсѣмъ въ другомъ родѣ... Это былъ, пр³обрѣвш³й на Хивѣ обширную извѣстность, юродивый Петруша. Большинство "больныхъ" изъ нашей палаты знало его хорошо. Это былъ загадочный человѣкъ, не то монахъ, не то странникъ... Волоса у него были черные, курчавые и длинные... Лицо, опухшее, бѣлое... Глаза черные, бойк³е, наглые... Походка кошки, крадущейся за мышью... Руки пухлыя, бѣлыя, съ короткими обгрызками, вмѣсто ногтей...

   Благодаря этому "юродивому", моя койка, а также и его превратились въ какой-то клубъ... Петруша былъ неистощимый разсказчикъ... Онъ нисколько не стѣснялся, чувствуя себя между "своихъ", разсказывая про свои похожден³я, надувательства, пьянство и развратъ, пересыпая рѣчь такими ругательствами, какими не ругается ни одинъ становой... Гомерическ³й хохотъ стоялъ каждый вечеръ около нашихъ коекъ... Чего только я не наслушался отъ этого человѣка!..

   Въ больницу онъ попалъ послѣ сильнаго и долгаго пьянства, спустивъ съ себя все, затѣмъ только. чтобы послать отсюда письма съ просьбой о помощи "болящему и страждущему рабу Божьему Петрушѣ"...

   На другой же день по поступлен³и онъ настрочилъ нѣсколько такихъ писемъ, послалъ и сталъ ждать "движен³я воды"...

   Въ первое же воскресенье "движен³е воды" не замедлило сказаться: явились как³я-то двѣ почтенныя матроны - матушки изъ монастыря.

   Когда сообщили объ этомъ Петрушѣ, онъ какъ-то сразу преобразился изъ веселаго и здороваго въ согбеннаго, удрученнаго недугами старца... Походка, фигура, лицо, глаза, - все сдѣлалось другое. Сгорбившись, шлепая туфлями по полу, пошелъ онъ на лѣстницу, гдѣ его дожидались, и черезъ полчаса вернулся въ палату прежнимъ Петрушей, неся цѣлый узелъ "госгинцевъ".

   - Вотъ какъ наши кошелями-то машутъ!- весело крикнулъ онъ мнѣ, бросая узелъ на койку,- теперь заживемъ... Не тужи! Гляди сюда, - онъ протянулъ ко мнѣ руку и разжалъ кулакъ. На ладони лежалъ золотой въ пять рублей. - Ужо можно въ картишки... Та, та, та... Съ нами Богъ, разумѣйте языцы... "Петруша, Петруша"... Дураки вы всѣ!..

   Въ узлѣ, когда онъ развязалъ его, оказались: чай, сахаръ, булки, "монпасье", двѣ банки съ вареньемъ и еще кое-что.

   - Погоди,- сказалъ онъ,- ужо не то будетъ. Скоро "сама" придетъ... Принесетъ добраго здоровьица...

   Дѣйствительно, его скоро опять кликнули. Это оказалось, пришла "сама", т. е. его, какъ онъ выразился, "дама сердца", мать Ефросинья, съ которой онъ жилъ на Хивѣ и вмѣстѣ пьянствовалъ, пропивая заработанныя деньги"... Она принесла бутылку водки и двѣ четверки махорки..

   - Ну, теперь я кумъ королю,- говорилъ онъ, смѣясь,- а дай-ко вотъ еще кой-куда настрочу,- не то будетъ... Со мной, рабъ Бож³й, сытъ и пьянъ будешь... Ѣшь, пей, не жалко... Ѣшь, чудакъ!..

   Къ вечеру Петруша напился; ночью, играя въ карты, "проигралъ" три рубля, а остальные отобрала у него нянька, съ которой онъ гдѣ-то на чердакѣ ночью, какъ самъ выразился, "говорилъ про божественное.

   - Сколько я этихъ бабъ на своемъ вѣку облапошилъ,- разсказывалъ онъ мнѣ вечеромъ, сидя на койкѣ и куря огромную "собачью ножку",- такъ и счету нѣтъ... Дуры... ахъ! дуры есть изъ нихъ!... Ты что, рабъ Бож³й, знаешь? Меня за святого почитали... Слѣдъ мой вынимали!..

   - Какъ такъ?..

   - А такъ... Гдѣ я вступлю "стопой" своей, т. е. ножищей грязной, въ снѣгъ али тамъ въ грязь, сейчасъ это мѣсто, слѣдъ-то и вынутъ... Коли снѣгъ,- растопятъ и пьютъ, ну, а ужъ грязь куда идетъ - не знаю... Ха, ха, ха... А то, бывало, за полы меня ловятъ, подрясникъ цѣлуютъ... Ей-Богу, не вру!... "Петруша, Петрушенька, Петруша!"... ахъ! провались вы всѣ, дуры анаѳемск³я!

   - А то разъ со мной какой случай былъ: стоялъ я у Большого Вознесен³я въ Ечоховѣ... товарищъ со мной былъ, о. Досиѳей... пьяница, чортъ, страсть! Ну, отошла обѣдня... вижу: идетъ купчиха брюхатая... Я это сейчасъ подскочилъ на одной ножкѣ: "мальчика роднишь! мальчика, мальчика"!... Ну, подала она мнѣ "Помолись за рабу Божью Евдок³ю, Петруша"... А я опять: "мальчика родишь! мальчика, мальчика"!... Вдругъ слышу, спрашиваетъ меня сзади кто-то: "А я кого рожу"?.. Я съ дуру-то не разобралъ, думалъ это мой Досиѳей смѣется, да и ляпнулъ: чорта!... Оглянулся, - хвать - приставъ! Вотъ такъ клюква!... Ха, ха, ха!..

   - А то еще разъ я княгиню облапошилъ. Домъ у ней свой насупротивъ Храма Спасителя... Взошелъ въ ворота на дворъ: гляжу - клумбы... цвѣты растутъ... Княгиня на балконѣ сидитъ... Я это сей часъ скокъ, скокъ... подбѣгу къ цвѣточку, поцѣлую его, къ другому... Увидала княгиня: "кто такой"?.. Бѣжитъ горничная ко мнѣ: "кто ты?" а я: "Петруша, Петруша, матушка, Петруша, рабъ Бож³й! Спаси Господи"!... Сейчасъ меня, раба Божьяго, къ самой... Въ комнаты ввели... Палаты страсть!... "Ахъ, Петруша, Петруша, я больная... Сердце болитъ"...- Молись, матушка, молись, молись. "Покушать, Петруша, не хочешь-ли"?- Сухарика, матушка, съ водицей... сухарика, сухарика... Спаси Господи! А самъ хожу по угламъ: въ одинъ плюну, въ другой дуну... Думаю... какъ-бы мнѣ... того... улизнуть...- "У отца Ивана Кронштадтскаго бываешь ли, Петруша"?..- Какъ же, какъ же, матушка, недавно отъ него... недавно, недавно... сподобился... благословилъ меня къ Преподобному Серг³ю... иду, матушка, на-дняхъ... "Ахъ, Петруша, помолись за меня грѣшную". - Помолюсь, матушка, помолюсь... Не будетъ ли жертва какая - преподобному... за упокой родственниковъ?.. - "Ахъ какъ же, Петруша, будетъ, будетъ!" Ну, думаю, мнѣ это-то и надо... Сѣла къ столу, написала что-то на бумажкѣ, достала денегъ, сунула все въ конвертъ, даетъ мнѣ.- Спаси Господи, матушка, спаси Господи!... Подастъ тебѣ Господь... молись, молись... Я тебя еще навѣщу въ скорби твоей... "Ахъ, навѣсти, Петруша!" Ну, вышелъ я это на дворъ, глядь: дворникъ, повара, кучеръ, горничныя ко мнѣ: "Петруша, Петруша, скажи намъ, скажи намъ... благослови"!... Лѣзутъ ко мнѣ... въ уголъ прижали у воротъ... Ахъ, дери васъ чортъ! думаю, а самъ гляжу за ворота нѣтъ ли гдѣ, спаси Богъ, пристава, либо городового... Насилу вырвался... одолѣли... Нанялъ извозчика, на Хиву... Посмотрѣлъ въ конвертѣ-то, а тамъ 75 бумажекъ... Ловко а?.. Вотъ какъ дѣла-то обдѣлываемъ, не по вашему... Почудилъ, рабъ Бож³й, я на своемъ вѣку!..

   - Да вѣдь грѣхъ, - сказалъ я ему какъ-то разъ. - Стыдно Божьимъ именемъ людей морочить.

   - Эхъ!- сказалъ онъ, подумавши. и махнулъ рукой.- Дураковъ и въ алтарѣ бьютъ... Наплевать!. все одно ужъ горѣть въ аду, такъ горѣть... А можетъ это и пустое, адъ-то?.. Помремъ, увидимъ... Наплевать! Живи, пока Богъ грѣхамъ терпитъ... Эхъ-ма!... ходи веселѣй!..

   И, подобравъ полы халата, онъ началъ выдѣлывать ногами уморительныя па, при всеобщемъ хохотѣ "больныхъ"...

  

  

   Былъ и еще человѣкъ, потѣшавш³й нашу палату разсказами и пользовавш³йся, подобно Петрушѣ, завиднымъ авторитетомъ. Это былъ, какъ онъ называлъ себя, "вѣчный стрѣлокъ", по имени Григор³й Дурасовъ, прошедш³й, какъ говорится, огонь и воду и мѣдныя трубы.

   Небольшого роста, крѣпк³й, съ бойкими, умными глазами, живой и ловк³й, онъ никогда ни передъ чѣмъ не задумывался... Чего-чего только онъ ни перевидалъ и ни перетерпѣлъ на своемъ вѣку!... Его разсказы были необыкновенно живы, правдивы и интересны. какой-нибудь пустой случай онъ умѣлъ такъ освѣтить и передать съ такимъ юморомъ и правдой, что невозможно было не смѣяться... Память у него была просто таки феноменальная. Впрочемъ, онъ разсказывалъ не только о своихъ приключен³яхъ и похожден³яхъ, но передавалъ чуть не слово въ слово больш³е разсказы и даже романы. При мнѣ, напримѣръ, онъ въ течен³е нѣсколькихъ вечеровъ занималъ насъ передачей одного романа, печатавшагося (подъ заглав³емъ "Буря въ стоячихъ водахъ") въ газеткѣ "Московск³й Листокъ".

   Въ палатѣ онъ пользовался почетомъ. Его даже боялись: тому, кто связывался съ нимъ, приходилось солоно отъ его остраго, какъ бритва, языка. На его койкѣ устраивался по ночамъ "майданъ", т. е. картежная игра на деньги. У него постоянно можно было купить махорки, бумаги, яицъ, "воробья", пайку ситнаго хлѣба...

   Чѣмъ онъ былъ боленъ - неизвѣстно. Вѣрнѣе всего - ничѣмъ. Онъ просто "отлеживалъ" глухое зимнее время.

   - Вотъ какъ прилетятъ жаворонки,- говорилъ онъ какъ-то разъ собравшимся слушателямъ, - и мы полетимъ... И все у насъ будетъ... чаекъ и баранки! Здѣсь, что-ли, оставаться? Это вы, дураки, корпите, а я уйду... Я каждый день, ничего не дѣлая, сорокъ-то копѣекъ добуду... Вольный казакъ! Куда хочу туда иду. Захотѣлъ отдохнуть - отдыхай... никто надъ душой не стоитъ... работать не стану... За шесть-то цѣлковыхъ въ мѣсяцъ - была нужда... Награждай ихъ, чертей, съ дуру-то. Сиди, какъ сычъ, гдѣ-нибудь въ подвалѣ... А на волѣ-то благодать, рай!... Птицы поютъ и ты поешь!... Кормить мнѣ некого... одинъ... женой не обвязался... Сумку за спину, палку въ руки,- пошелъ оброкъ собирать - любо!..

   - Что-жъ ты, Григор³й, не женился?- спросилъ кто-то.

   - Зачѣмъ? Нашему брату жениться нельзя,- баба любитъ гнѣздо, а нашъ братъ волю... Летѣть куда-нибудь... На одномъ мѣстѣ не усидишь, - мохомъ обростешь... Чужой вѣкъ заѣдать - жениться-то. Моя жена - воля, крыша небушко... и ничего мнѣ больше не надо.

   - Такъ всю жизнь ходить и будешь?

   - Такъ и буду... Пойду, пойду, авось до смерти дойду... Дойду до смерти, вотъ и женюсь тогда... Такъ-то, други милые... Ну, кто хочетъ въ шашки на воробья?!

  

  

   Въ палатѣ "лежали" два мальчика, по здѣшнему, "малявки", которые особенно интересовали меня. Одинъ изъ нихъ, "Сергунька", про котораго мнѣ разсказывали въ спальнѣ, былъ хорошеньк³й, лѣтъ 14-ти круглолицый и краснощек³й мальчикъ. Другой, Васька, былъ совсѣмъ въ другомъ родѣ: худеньк³й, черный, какъ жукъ, злой и сварливый,- онъ производилъ очень непр³ятное впечатлѣн³е.

   Оба они старались изображать изъ себя большихъ. Оба курили, пили водку, играли въ карты, ругались гадкими словами... У нихъ постоянно водились деньжонки, не переводилась махорка, яйца, ситный... Въ карты они играли съ особеннымъ азартомъ. Странно было видѣть ихъ дѣтск³я лица ночью, при тускломъ свѣтѣ лампы, среди завзятыхъ, отчаянныхъ картежниковъ... как³я-то особенно-отвратительныя манеры были у нихъ во всемъ. Куритъ-ли, напримѣръ, одинъ изъ нихъ, то папироску держитъ въ углу рта, на бокъ, безпрестанно сплевываетъ, безпрестанно ругается самыми гадкими словами...

   Но это еще сравнительно ничего... Ужасно было смотрѣть на нихъ пьяныхъ... Вся грязь, гадость, развратъ Хивы, всосались въ нихъ, какъ вода въ губку... Ничего дѣтскаго, никакого проблеска непосредственности, свойственной дѣтскому возрасту...

   - Сергунька,- спросилъ я какъ-то разъ,- зачѣмъ ты, дуракъ, водку пьешь? вѣдь гадко!

   - Ступай ты къ чорту,- отвѣтилъ онъ,- учитель какой!... А у самого на папироску махорки нѣтъ... Тоже людей учитъ... Ты поглядѣлъ бы на меня, какъ я въ именины налакался... Ахъ, здорово!

   - Малъ ты еще, братъ...

   - Малъ да уменъ... Дай-ка вотъ выросту.... ахъ!..

   - Ну, что тогда?

   - Богатъ буду!

   - А гдѣ возьмешь?

   - Достану!

   - Никто такъ не дастъ.

   - Да ужъ достану... Мнѣ наплевать, все едино - придушу какого-нибудь чорта!..

   - Въ деревнѣ у тебя есть родные?

   - А на кой они мнѣ?!

   - Въ деревнѣ-то лучше.

   - Лучше... сказалъ!... тамъ и жрать-то нечего... Здѣсь-то и водочка, и дѣвочки... все!

   - Как³я дѣвочки?

   - Как³я?.. костяныя да жильныя!... дуракъ ты... Ну, дѣвки!... Не знаешь, что-ли?.. Да что съ тобой говорить-то... ступай къ чорту!..

   Съ другимъ мальчикомъ Васькой у меня произошелъ небольшой инцидентъ: на шеѣ у меня висѣлъ вмѣстѣ съ крестомъ небольшой деревянный, въ серебряной вызолоченой оправѣ образокъ, который на меня надѣла, умирая, матушка... Онъ былъ мнѣ очень дорогъ. Увидѣвъ его какъ-то у меня на груди, Васька сейчасъ-же справился: сколько онъ стоилъ и какая на немъ оправа?.. Я сказалъ, что серебряная, вызолоченная и совсѣмъ забылъ про это, думая, что онъ спросилъ объ этомъ изъ простого любопытства... Оказалось, однако, хуже.

   Какъ-то разъ ночью, сквозь сонъ, услыхалъ я, что меня кто-то какъ будто дергаетъ за шнурокъ на шеѣ. Я проснулся и открылъ глаза. Гляжу: сидитъ на корточкахъ передъ койкой Васька и тихонько пиликаетъ ножемъ шнурокъ. Въ первую минуту я испугался и сдѣлалъ невольное движен³е. Замѣтивъ, что я гляжу на него, мальчикъ, какъ кошка, прыгнулъ въ сторону и, согнувшись, быстро побѣжалъ около коекъ на свое мѣсто... Я вскочилъ и бросился за нимъ. Онъ успѣлъ уже лечь на свою койку, закрыться одѣяломъ и притвориться спящимъ. Я отдернулъ одѣяло и сказалъ:

   - Ты что же это, негодяй, дѣлаешь?

   Онъ сдѣлалъ видъ, что не понимаетъ, и, сѣвъ на койкѣ, сталъ протирать рукой глаза.

   - Не притворяйся, - крикнулъ я и дернулъ его за руку.

   - Да ты что пристаешь!- въ свою очередь закричалъ онъ.- Я доктору скажу... зачѣмъ лѣзешь?..

   - Ты сейчасъ у меня образокъ срѣзывалъ.

   - Образокъ! какой образокъ?.. Караулъ!!. - вдругъ громко закричалъ онъ и этимъ крикомъ разбудилъ своего сосѣда и еще нѣсколько человѣкъ

   - Что за чортъ?- спросилъ сосѣдъ,- чего ты орешь?

   - Да какъ же,- заговорилъ Васька, показывая на меня и вдругъ заплакалъ,- присталъ ко мнѣ, разбудилъ... сталъ безобразничать... Теперь говоритъ, что образъ, вишь, я у него укралъ какой-то... Я доктору скажу... ей-Богу, скажу! батюшки, родимые, что-жъ это такое? воромъ меня сдѣлалъ. О-о-охъ... доктору скажу... глазеньки мои лопни скажу..

   Видя, что дѣло приняло такой оборотъ, я плюнулъ и пошелъ на свое мѣсто...

   - Самъ воръ!- неслось мнѣ вслѣдъ:- золотая рота... абармогъ!... кашу сюда пришелъ жрать казенную!..

   Утромъ онъ, какъ ни въ чемъ не бывало, подошелъ ко мнѣ и сказалъ, подавая "собачью ножку":

   - На, курни, чортъ. Впередъ умнѣе будь... не лѣзь... на все знай время... зря-то тоже это дѣло не дѣлается.

   Три недѣли пролежалъ я въ больницѣ, и эти три недѣли показались мнѣ за три года...

   Письмо я послалъ на трет³й же день по поступлен³и и сталъ ждать отвѣта... Отвѣтъ пришелъ только по прошеств³и трехъ недѣль и такой отвѣтъ, котораго я не ожидалъ.

   Какъ-то разъ, рано утромъ, слышу я вдругъ, кличутъ меня по фамил³и... Поднимаю голову, - гляжу и глазамъ своимъ не вѣрю: въ дверяхъ стоитъ сестра!

   Она увезла меня въ деревню.

  

  

  

  

   - Клинъ, Дмитровъ, Волоколамскъ! пронзительно громко, какимъ-то дрожаще-звонкимъ голосомъ закричалъ старш³й конвойный солдатъ, войдя въ нашъ "этапный", биткомъ набитый народомъ, вагонъ.- Петровъ, Крысинъ!..

   Я не спалъ. Я ждалъ этого окрика отъ самаго Петербурга... Необыкновенно тяжело, гадко и грустно было на душѣ. Нервы натянулись и дрожали, какъ струны...

   - Петровъ, Крысинъ!- еще громче крикнулъ конвойный.

   Я вскочилъ и отвѣтилъ:

   - Здѣсь.

   - Ты - Петровъ?..

   - Я.

   - Чего-жъ ты молчишь, чортова голова, а?! Въ морду захотѣлъ, что-ли?! А Крысинъ гдѣ? Крысинъ! Эй, Крысинъ!

   - Здѣсь! Я Крысинъ!- отозвался съ противоположнаго темнаго конца вагона голосъ, и вслѣдъ за нимъ по узкому проходу, спотыкаясь и шагая черезъ валявшихся по полу людей, вошелъ въ полосу свѣта и остановился передъ конвойнымъ старикъ, высокаго роста, широкоплеч³й, съ крупными чертами лица, могуче сложенный, съ длинной по поясъ, сѣдой бородой.

   - Ты - Крысинъ?

   - Я.

   - Чего-жъ ты... чортъ!... Заснулъ?.. Къ женѣ на печку пришелъ, что-ли?.. Сво-о-о-олочь!... Готовьтесь, - добавилъ онъ, зѣвая во весь ротъ,- слѣзать вамъ въ Клину.

   Онъ повернулся и ушелъ въ другое отдѣлен³е.

   Я сѣлъ на свое старое мѣсто. Старикъ, назвавш³йся Крысинымъ, постоялъ, что-то думая, свернулъ курить и сѣлъ рядомъ со мной на полу, въ проходѣ между скамеекъ.

   - Тебя куда гонятъ? - спросилъ онъ, дымя махоркой.

   Я сказалъ и въ свою очередь спросилъ:

   - А тебя?..

   - Меня тоже туда...- отвѣтилъ онъ и, помолчавъ еще, спросилъ:- ты кто? крестьянинъ... мѣщанинъ?..

   - Мѣщанинъ.

   - Гм!... Ну значитъ, намъ съ тобой вмѣстѣ путаться. На, кури!..

   Онъ передалъ мнѣ окурокъ и, отвернувшись, глубоко задумался, обхвативъ голову руками, скорчившись своимъ длиннымъ тѣломъ въ дугу ж упершись локтями въ колѣнки согнутыхъ ногъ...

  

  

   Старый, потемнѣвш³й отъ копоти, съ маленькими оконцами, задѣланными желѣзными рѣшетками вагонъ, былъ переполненъ людьми..

   Было душно, смрадно, полутемно...

   Всюду: на лавкахъ, подъ лавками, въ проходахъ на полу, валялись, какъ полѣнья дровъ, и спали арестанты. Свѣтъ отъ фонаря казался какимъ-то туманнымъ пятномъ... По временамъ мелькали по стѣнамъ и потолку как³я-то фантастично-причудливыя тѣни... Подъ поломъ вагона гудѣли колеса по стыкамъ рельсъ, равномѣрно и назойливо-однообразно пощелкивая, какъ маятникъ у часовъ: тикъ, такъ! тикъ, такъ!... Неплотно прикрытая дверка фонаря дребезжала и тряслась, какъ больная лихорадкой, то на время замолкала то снова еще шибче принималась вздрагивать и трястись... Стонъ, скрипъ зубами, отдѣльныя вскрикиванья, удушливо-тяжелый несмолкаемый храпъ, гулъ колесъ, темная долгая ночь...

   Я сидѣлъ, поглядывалъ время отъ времени на своего будущаго товарища по пѣшему хожден³ю, и передо мной, подъ одвообразно-назойливое постукиванье и шумъ колесъ, вставали и плыли тяжелыя картины... Я снова съ ужасомъ переживалъ все то, что видѣлъ и что было со мной за послѣднее время...

  

  

   А было вотъ что.

   Дойдя до послѣдней степени нищеты, голодный, холодный, не имѣя возможности выбраться какимъ бы то ни было путемъ на родину и страстно желая этого, я рѣшился, откинувъ стыдъ въ сторону, попроситься на "вольный этапъ"...

   Ухватившись за эту мысль, я уничтожилъ свой паспортъ и, придя раннимъ утромъ въ канцеляр³ю градоначальника, подалъ прошен³е о томъ, чтобы меня отправили на родину "вольнымъ этапомъ". Прошен³е мое приняли, посмѣялись, что меня безпаспортнаго отправили бы и безъ прошен³я, - и велѣли придти "завтра"...

   Переночевавъ въ какой-то трущобѣ или_; выражаясь языкомъ петербургскихъ босяковъ, "на гопѣ", гдѣ-то на Боровой улицѣ, раннимъ утромъ, на другой день, я снова явился въ канцеляр³ю, и меня сейчасъ же, не задерживая, отправили съ городовымъ въ Спасскую часть.

   На улицахъ было холодно и вѣтрено. Хорошо и тепло одѣтый городовой, не торопясь, шелъ по панели, а мнѣ велѣлъ идти около, по мостовой...

   Попадавш³еся навстрѣчу люди глядѣли на меня, какъ мнѣ казалось, одни съ презрѣн³емъ, друг³е съ сострадан³емъ. какая-то закутанная въ клѣтчатую шаль женщина, съ корзинкой въ рукѣ, вѣроятно кухарка, возвращавшаяся съ рынка, перекрестилась и торопливо сунула мнѣ въ руку пятакъ.

   - Сколько? - спросилъ городовой, косясь на меня.

   - Пятачокъ.

   - Давай, куплю папиросъ "Голубку".

   Онъ взялъ въ лавочкѣ папиросъ, далъ мнѣ одну, а остальныя положилъ за рукавъ шинели и сказалъ:

   - Кури пока... Тамъ вашему брату курить не полагается...

   - А остальныя?- спросилъ я.

   - На кой онѣ тебѣ?!. Помалкивай, небось!...

   Придя въ часть, мы вошли по лѣстницѣ въ комнату, гдѣ сидѣли и что-то писали двое: одинъ съ бородой, постарше, другой безъ бороды, помоложе.

   Городовой передалъ имъ какую-то бумагу, объяснилъ, въ чемъ дѣло, и ушелъ...

   Господинъ, помоложе, спросилъ мое имя, фамил³ю, зван³е, откуда я родомъ, и послѣ этого, подойдя ко мнѣ, началъ съ необыкновенно серьезнымъ видомъ ощупывать и ошаривать меня со всѣхъ сторонъ, ища чего-то... Продѣлавъ это и не найдя ничего, онъ кликнулъ солдата.

   - Отведи его!- сказалъ онъ, кивнувъ на меня, и, закуривъ папироску, добавилъ:- На родину захотѣлъ, гусь-то... по охотѣ... хи, хи, хи!... ну, что-жъ, пусть попробуетъ...

   - Пожалуйте, господинъ, - ухмыляясь и шевеля, какъ котъ, шетинистыми подстриженными усами, сказалъ солдатъ и повелъ меня изъ этой комнаты въ помѣщен³е для арестантовъ, назначенныхъ къ пересылкѣ.

   Поднявшись по лѣстницѣ на другой этажъ, солдатъ остановился на площадкѣ, около плотно запертой двери и позвонилъ. Застучали как³е-то засовы, дверь отворилась, и мы вошли въ узк³й, высок³й, страшно длинный полутемный корридоръ. Лѣвая сторона этого корридора представляла сплошную глухую стѣну... Въ другой стѣнѣ, на извѣстномъ разстоян³и одна отъ другой, виднѣлись двери, съ маленькими оконцами-"глядѣлками" посрединѣ.

   Двери эти то и дѣло отворялись, и изъ нихъ выходили и входили как³е-то странно одѣтые люди. Люди эти сновали и по корридору туда и сюда, точно одурѣвш³е бараны...

   Мнѣ приказали идти въ камеру и быть тамъ, пока не потребуютъ. Я отворилъ первую дверь, вошелъ и остановился въ испугѣ, пораженный общимъ видомъ камеры.

   Въ камерѣ трудно дышалось протухлымъ, необыкновенно тяжелымъ воздухомъ; отъ скользкаго, обшарканнаго ногами пола, заплеваннаго и загаженнаго, несло сыростью и какой-то кислятиной... Свѣтъ, проникавш³й сквозь огромныя за чугунными рѣшетками окна, былъ похожъ на туманъ или дымъ. Вся обстановка и лица людей, благодаря этому свѣту, принимали какой-то сѣрый, печально-испуганный видъ...

   Мѣстъ свободныхъ не было... Всюду: на деревянныхъ нарахъ, занимавшихъ средину камеры и шедшихъ вдоль стѣнъ, а также подъ нарами и въ проходахъ лежали, сидѣли, стояли и ходили люди...

   Не смолкавш³й ни на минуту общ³й гулъ и ревъ множества человѣческихъ голосовъ наполнялъ огромное помѣщен³е, нагоняя на душу безотчетный страхъ и щемящую тоску...

   Думалось почему-то, что вотъ-вотъ все эти сѣрыя стѣны, и окна, и люди, провалятся и полетятъ куда-то въ преисподнюю...

  

  

   Постоявъ около двери и нѣсколько освоившись съ общимъ видомъ камеры, я сталъ искать глазами мѣстечка, гдѣ бы приткнуться, посидѣть... Мѣстечко отыскалось тутъ же, неподалеку отъ двери, около огромной печи, на полу... Я пробрался туда и потихоньку сѣлъ, боясь, какъ бы не зацѣпить и не разбудить лежавшаго на полу навзничь и тяжело храпѣвшаго высокаго, сѣдобородаго, косматаго человѣка, съ огромнымъ распухшимъ носомъ. Онъ храпѣлъ, вздрагивалъ всѣмъ тѣломъ и бормоталъ во снѣ ругательства.

   Я сѣлъ около него, прислонился спиной къ стѣнѣ и сталъ смотрѣть и слушать...

   Люди, молодые и старые, симпатичные и наглые, грязно и бѣдно одѣтые, безъ всякаго дѣла, ругаясь и крича, бродили по камерѣ, какъ мухи лѣтнимъ днемъ бродятъ цѣлой тучей по столу въ душной и старой крестьянской избѣ...

   Входная дверь отворялась и хлопала безпрестанно... Около этой двери на полу стояла не подтертая еще зловонная лужа. Лужа эта образовалась, очевидно, изъ переполненной за ночь "парашки".

   Какой-то молодой малый, худой, какъ скелетъ, въ клѣтчатыхъ набойчатыхъ порткахъ и въ ситцевой "бѣлорозовой" рубашкѣ, безъ пояса, съ разстегнутымъ воротомъ, босой, съ грязными, точно въ чернилахъ, подошвами ногъ, лежалъ лицомъ кверху, около самой лужи, раскинувъ по сторонамъ руки, и крѣпко спалъ, широко открывъ ротъ... Рядомъ съ нимъ сидѣлъ, скорчившись, тоже совсѣмъ еще молодой парень въ деревенской поддевкѣ и въ валенкахъ и плакалъ, утираясь рукавомъ поддевки.

   Я долго глядѣлъ на этого парня, и мнѣ стало жаль его.

   "О чемъ онъ думаетъ? О чемъ плачетъ"?..

   Мнѣ хотѣлось поговорить съ нимъ и не хотѣлось вставать изъ боязни потерять мѣсто. Но вотъ онъ пересталъ плакать, поднялся, почесалъ обѣими руками голову и взглянулъ на меня. Я воспользовался этимъ и поманилъ его рукой. Онъ робко, неуклюже, какъ медвѣдь, шлепая сырыми подошвами подшитыхъ валенокъ, подошелъ ко мнѣ и остановился, моргая опухшими красными глазами.

   - Присядь, землячекъ,- сказалъ я, потѣснившись въ сторону.

   - А тебѣ что?- спросилъ онъ и присѣлъ передо мной на корточки.

   - О чемъ это ты ревѣлъ?- спросилъ я.

   Онъ засопѣлъ носомъ и еще шибче заморгалъ глазами.

   - Заревешь здѣсь,- началъ онъ хриплымъ голосомъ,- обокрали меня!..

   - Какъ такъ?..

   - Какъ?.. Очень просто! Вотъ была здѣсь у меня въ полѣ трешница зашита... уснулъ ночью... проснулся - нѣтъ!... вырѣзали ножомъ... точно корова языкомъ слизнула...

   - Не слыхалъ?..

   - Гдѣ слышать!... жулье тутатко... ловкачи!..

   - А ты какъ же попалъ сюда?..

   - Сдуру и попалъ... Прямо отъ своей глупости... Научили меня... Я, видишь-ли, добрый человѣкъ, пятый мѣсяцъ въ Питерѣ болтаюсь безъ дѣла. Прожился, проѣлъ все... А тутъ, хвать, изъ дому письмо пришло: пр³ѣзжать велятъ немедля... Братья, вишь ты, дѣлиться тамотка задумали... Я туды... я сюды... какъ быть?.. А мнѣ не близкой свѣтъ домой-то... въ Орловскую губерню... не мутовку облизать уѣхать-то туда... Ну, и посовѣтовалъ мнѣ одинъ человѣчекъ на этапъ попроситься... "Доставятъ, баитъ, за милую душу"... Ну, я съ дуру-то и послушай... Трешницу-то мнѣ землякъ далъ. Я ее и зашилъ въ полу, думалъ: годится дома... Анъ вотъ те годится!... Шестыя сутки здѣсь вотъ, какъ въ котлѣ киплю... Не приведи Богъ здѣсь и быть-то!..

   - Плохо?

   - Сибирь!... Нашего брата замѣстъ собакъ почитаютъ... Узнаешь самъ: каторга, сичасъ издохнуть...

   - Да что-жъ тебя такъ долго не отправляютъ?

   - А песъ ихъ знаетъ!... Парт³ю, вишь ты, подгоняютъ, канплектъ... Отседова, баютъ, въ тюрьму еще погонятъ... Тамотка, гляди, просидишь денъ пять, а то болѣ... пока этапъ наберутъ на Москву.

   "Ну, ну, - подумалъ я, слушая его, - дѣло-то плохо"!

   - А вѣдь я тоже, землякъ, не плоше тебя по вольному этапу иду,- сказалъ я ему.

   - Дуракъ, значитъ, и ты вышелъ!- сказалъ онъ и, помолчавъ, продолжалъ: - Вѣришь Богу, измаялся я здѣсь... обовшивѣлъ... Въ тюрьму бы ужъ, что-ли, скорѣй гнали... Тамотка, баютъ, много лучше здѣшняго... Здѣсь ни поѣсть, ни уснуть... Собака, сичасъ провалиться, и та сытѣй!... Дадутъ тебѣ пайку хлѣба съ фунтъ, хоть гляди на нее, хоть ѣшь, какъ хошь... Похлебки принесутъ - собака сбѣсится... Да и той, коли успѣлъ ложки три хлебнуть - говори слава Богу... Такъ-то плохо и не приведи, Царица Небесная!..

   Онъ хотѣлъ разсказать еще что-то, но не успѣлъ, потому что въ это время проснулся лежавш³й на полу рядомъ со мною человѣкъ... Проснувшись, онъ уставился на меня огромными съ кровяными бѣлками глазищами и зарычалъ какимъ-то сдавленно-сиплымъ басомъ:

   - Ты откуда взялся, а?.. Какого ты чорта развалился здѣсь, какъ дома на печкѣ?.. Мѣсто-то твое, что-ли?.. Здѣсь, братъ, давнымъ давно занято... Убирайся-ка, братъ, къ... пока цѣлъ!..

   - А ты купилъ его, что-ли?- спросилъ я.

   - Купилъ... стало быть, купилъ!... Поговори еще, сѣрый чортъ...

   Парень въ поддевкѣ поднялся и, дернувъ меня за рукавъ, сказалъ:

   - Пойдемъ, землякъ, курнемъ... Не связывайся!..

   Я поднялся и пошелъ за нимъ. Онъ вышелъ въ корридоръ и, пройдя его весь, свернулъ влѣво и отворилъ дверь въ отхожее мѣсто.

   Смрадная, вонючая комната была переполнена. Въ углу топилась печка... Къ этой печкѣ то и дѣло подскакивали люди закурить... Курили не всѣ... курили счастливцы... большинство, съ какой-то особенной жадностью, ожидало, когда курящ³е кинутъ обмусленный окурокъ на вонюч³й полъ, чтобы броситься къ нему, схватить и жадно, обжигая губы, затянуться разъ-другой...

   Табакъ здѣсь, какъ я потомъ узналъ, цѣнился страшно дорого, потому что курить запрещалось и пронести его съ воли было трудно. Мой парень пронесъ его, какъ оказалось, подъ тульей своей деревенской шапки и берегъ, какъ святыню.

   Не успѣли мы покурить, какъ по корридору раздался крикъ: "За хлѣбомъ! За хлѣбомъ*!..

   - Пойдемъ скорѣй! - сказалъ парень,- сейчасъ хлѣбъ принесутъ... раздавать станутъ...

   Мы побѣжали съ нимъ по корридору въ нашу камеру.

   Въ камерѣ все всполошилось. Спавш³е подъ нарами повскакали и вылѣзли оттуда, грязные, оборванные, страшные... Всѣ лѣзли и толкались къ двери... что-то дикое, злое и вмѣстѣ жалко-униженное чувствовалось въ этой толпѣ голодныхъ людей...

   Вскорѣ принесли въ большихъ бѣлыхъ корзинахъ хлѣбъ и начали не раздавать, а прямо-таки швырять "пайки" какъ попало, точно голоднымъ собакамъ на псарнѣ куски конины...

   Люди, съ возбужденными, красными или блѣдными лицами, съ широко открытыми глазами, толкаясь, ругаясь скверными словами, лѣзли къ корзинамъ и хватали хлѣбъ съ такой жадностью, что страшно было глядѣть.

   Схвативъ кое-какъ свой "паекъ", я отошелъ къ окну и сѣлъ на подоконникъ, ожидая, что будетъ дальше.

   Около меня и кругомъ толкалась, шумѣла, орала толпа, такъ, что голова шла кругомъ и мутилось въ глазахъ. Вдругъ какой-то, какъ я замѣтилъ, молодой, черноволосый, въ одной рваной рубахѣ малый выхватилъ у меня изъ рукъ мой "паекъ" и прежде, чѣмъ я успѣлъ что-либо сдѣлать, пырнулъ подъ нары и скрылся. Видѣвш³е это близь стоявш³е люди подняли меня на смѣхъ.

   - Ворона!... деревня!... эхъ ты, разинулъ хлебово-то!... - слышалось кругомъ, - ха-ха-ха!... Вотъ такъ ловко! губа толще - брюхо тоньше... Дураку наука... дураковъ и въ алтарѣ бьютъ...

   Я всталъ и отошелъ отъ этого мѣста на другое, подальше. Тяжело было у меня на душѣ. Прямо-таки хотѣлось плакать. Вся эта обстановка: грязь, вонь, крики, злоба - давили и терзали сердце мучительной, нестерпимой болью...

   - Эй, родной! а, родной! слышь... землякъ! - услыхалъ я позади себя голосъ и, оглянувшись, увидалъ, что меня кличетъ какой-то сидящ³й на краю наръ, небольшой сѣдобородый, плѣшивый старикашка.- Ты чего-жъ это ходишь безъ хлѣба-то?- продолжалъ онъ, оглядывая меня. - Аль не хошь получать? ступай, бери, а то опоздаешь...

   Я подошелъ къ нему и разсказалъ то, что сейчасъ только что случилось со мной.

   &