"Увѣровали въ злодѣйство и искренно поклонились ему", сказалъ покойный Ѳ. М. Достоевск³й про виновниковъ прошлогодняго взрыва въ Зимнемъ дворцѣ, сказалъ въ адресѣ отъ имени Славянскаго общества по случаю праздновавшагося нѣсколько дней спустя двадцатипятилѣт³я царствован³я Государя, сраженнаго наконецъ злодѣйской рукой 1 Марта настоящаго года, послѣ цѣлаго ряда неудачныхъ покушен³й въ течен³и пятнадцати лѣтъ!
Вѣрой въ злодѣйство и поклоненьемъ ему разрѣшились у насъ всѣ тѣ многоразличныя вѣян³я изчужа, которыя съ такимъ сладострастьемъ слѣпой воспр³имчивости испытывали мы, одно за другимъ, въ довольно долг³й уже европействующ³й пер³одъ нашей истор³и (европействующ³й, а не европейск³й, потому что настоящ³й отпечатокъ европеизма не мыслимъ безъ народнаго своеобраз³я). Многоразличныя учен³я, выдававш³яся обыкновенно за послѣднее слово науки, смѣнились наконецъ вѣрой - этой дикой, нелѣпой и ужасающей вѣрой въ злодѣйство, какъ силу зиждительную!
Какъ же не оглянуться назадъ - на выдающ³яся стад³и того пути, который привелъ насъ къ этой дикой вѣрѣ, пути, исходною точкой которому въ сущности послужила также вѣра - слѣпая вѣра въ единую спасающую европейскую цивилизац³ю? Мы крестились въ нее не водою и духомъ, а кровью и неволею, подъ вл³яньемъ Петровскаго террора. Кровавымъ терроромъ началось, кровавымъ терроромъ и кончается.
Какою блестящею стад³ею представляется съ виду эпоха Екатерины II. Она сама признаетъ себя на высотѣ престола ученицей энциклопедистовъ и Вольтера, а онъ, благоговѣя передъ ея, запрещеннымъ въ Парижѣ, "Наказомъ", поетъ ей свой философск³й молебенъ: te Catharinam laudamus! Но что же? Въ "Наказѣ", среди всѣхъ его либеральныхъ фразъ, попадается между прочимъ такая: "не должно вдругъ и чрезъ узаконен³е общее дѣлать великаго числа освобожденныхъ"; Фраза эта взята цѣликомъ у Монтескье, чему до сихъ поръ не вѣрятъ у насъ мног³е, удивленно протирающ³е глаза, когда вы раскроете имъ въ улику подлинный параграфъ изъ "Esprit des Lois" {Въ кн. XV, гл. XVIII.}. Но вѣдь, какъ бы тамъ ни было, а именно въ нашъ просвѣтительный вѣкъ и достигло до своего апогея крѣпостное право. Вѣдомости послѣднихъ лѣтъ царствован³я Екатерины II переполнены объявлен³ями о продающихся по такой то и такой то цѣнѣ, и въ разбродъ и группами, крѣпостныхъ парняхъ, бабахъ, дѣвкахъ - съ такими то и такими то заманчивыми статьями. И противъ отмѣны такого порядка вещей могли вооружаться цитатами изъ самого Руссо, даже именно изъ Contrat social: "чтобы свободный былъ вполнѣ свободнымъ, рабу надо быть вполнѣ рабомъ".
Наступаетъ эпоха Александра I. Воспитателемъ его является республиканецъ Лагарпъ, либерально приставленный въ нему Екатериной, гражданинъ той самой страны, которая является теперь такимъ гостепр³имнымъ пр³ютомъ для всѣхъ "увѣровавшихъ въ злодѣйство и ему поклонившихся" - благо они поклонились "искренно", а стѣснять "убѣжден³й" не должно! Но вѣдь и въ историческихъ запискахъ Лагарпа, составленныхъ для его державнаго ученика, встрѣчается en toutes lettres оправдан³е политическаго уб³йства, какъ правосудной народной расправы. И что же? Этотъ самый Лагарпъ удерживаетъ Александра Павловича отъ рѣшительныхъ мѣръ въ пользу крѣпостныхъ. Сдружившись у насъ съ остзейскими рыцарями, какъ лучшими представителями европейской культуры въ полуварварскомъ государствѣ росс³йскомъ, онъ отстраняетъ вмѣстѣ съ другими отъ нашего горд³ева узла ту самодержавную руку, которою только и могъ онъ быть разрубленъ.
Но наступаетъ царствован³е Александра II: онъ не останавливается передъ тѣмъ, передъ чѣмъ останавливались, какъ бы забывая, что они самодержцы, всѣ его предшественники. Онъ не побоялся "большого числа освобожденныхъ", и, опираясь на чисто русскихъ людей, разрубилъ заповѣдной узелъ. Между тѣмъ систематическое отсрочиванье рокового вопроса при его предшественникахъ несомнѣнно усилило тѣ экономическ³я затруднен³я, какими должно было сопровождаться его скорѣе запоздалое, чѣмъ преждевременное рѣшен³е. Но "какъ бы мы ни были взыскательны, говоритъ современный писатель, мы не можемъ не удивляться великости этого подвига" - того, который далъ Александру II имя О_с_в_о_б_о_д_и_т_е_л_я. Это имя не титулъ - изъ рода тѣхъ, которые подносятся; это имя - простое обозначен³е факта. "Разомъ освободить изъ плѣна египетскаго цѣлыя массы людей, разомъ заставить умолкнуть тѣ скорбные стоны, которые раздавались изъ края въ край по всему лицу Росс³и, такое дѣло способно вдохнуть энтуз³азмъ самый безпредѣльный {Щедринъ.}". Да, одного этого дѣла, казалось бы, было достаточно, чтобы остановить противоположный энтуз³азмъ - адск³й энтуз³азмъ людей, "увѣровавшихъ въ злодѣйство и ему поклонившихся". Но нѣтъ! Именно тотъ государь, который дерзнулъ на что не дерзали его предшественники, плохо ободряемые на то тогдашними европейскими вѣян³ями, именно онъ, подъ вл³ян³емъ современныхъ европейскихъ учен³й - послѣдняго слова западнаго радикализма - убитъ, мучительно убитъ изувѣрными исповѣдниками "зиждительнаго" злодѣйства!
Работа ихъ началась давно, а то, что подготовляло къ ней, не только, можно сказать, на д_р_у_г_о_й же д_е_н_ь послѣ 19 февраля, но скорѣе еще н_а_к_а_н_у_н_ѣ этого дня, т. е. среди самыхъ подготовлен³й къ великому самодержавному подвигу. Но только польское возстан³е 1863 г. было первымъ, не особенно однако замедлившимъ, отвѣтомъ на этотъ подвигъ. Отвѣтомъ же Государя на возстан³е было повторен³е этого подвига въ самой Польшѣ - проведен³е въ ней того же припципа "надѣла", который только сулили своему народу демократы поляки, но котораго польск³й народъ на самомъ дѣлѣ дождался отъ Царя Освободителя. И сколько бы ни твердили поляки еще и теперь о своемъ "порабощен³и", и какъ бы сочувственно ни внимала имъ Европа, не выпросившая однако у польскаго пана земли для польскаго мужика - по отношен³ю именно къ мужику, каковы бы даже ни были наши ошибки въ другихъ отношен³яхъ, именно русск³й царь Александръ и является въ полномъ блескѣ Освободителя. Но предсказанье поэта исполнилось окончательно: еще дальше за русск³й предѣлъ выступило великое слово: Царь Освободитель! Это имя благодарно признала за нимъ Болгар³я, это имя готовились дать ему и иные народы славянскаго племени, измучивш³еся въ плѣну не у однихъ усыновленныхъ Европою турокъ, но и у самыхъ чистокровнѣйшихъ европейцевъ, умѣющихъ властвовать мягче, но зато утонченнѣе. И именно этотъ то царь, этотъ трижды освободитель, убитъ, убитъ на русской землѣ, людьми русской крови, но, конечно, не русской вѣры. Эти люди "увѣровали въ злодѣйство и поклонились ему", а русск³й народъ не вѣритъ въ кровавый посѣвъ, и кровь называется у него не иначе, какъ н_а_п_р_а_с_н_о_ю к_р_о_в_ь_ю. Но тотъ же русск³й народъ чтитъ глубоко кровь мученическую, и новый вѣнецъ страстотерпца, возложенный имъ на своего убитаго Государя, служитъ лучшимъ отвѣтомъ на замыслы "зиждительнаго" злодѣйства.
"Зачѣмъ онъ не остался у насъ? Мы бы его сберегли!" сказалъ одинъ изъ живущихъ въ Петербургѣ болгаръ. Да, беречь, беречь зорко и бдительно пришлось бы, конечно и тамъ, потому что и тамъ бы искала его рука людей, которыхъ европейское распорядительное гнѣздо оказалось бы въ такомъ случаѣ даже въ болѣе близкомъ сосѣдствѣ. Но беречь зорко, бдительно должны были, конечно, и мы, и истор³и не пришлось бы тогда съ 19-мъ Февраля сопоставлять 1-е Марта.
Русск³й народъ не даромъ не вѣритъ въ плодотворность кроваваго посѣва. Насажденная у насъ кровавымъ терроромъ, наука обратилась въ рабу политическаго изувѣрства, подслуживаясь ему своими самоновѣйшими открыт³ями и изобрѣтен³ями и давая себя изгонять изъ школы тлетворнымъ духомъ политической пропаганды. Таковъ переживаемый нами исходъ того пер³ода нашей истор³и, который называется петербургскимъ. Пусть же поскорѣе наступаетъ другой пер³одъ, самостоятельный, р_у_с_с_к_³_й; имъ только и начнется у насъ настоящая европейская жизнь, жизнь способная внести новый вкладъ въ сокровищницу человѣчества. Подобные вклады по силамъ лишь тѣмъ, кто вѣруетъ въ себя - въ свой народъ, въ. его, какъ говорилъ Достоевск³й, "великую зиждительную и охранительную силу, какъ въ святыню вѣруетъ". Да спасетъ же насъ эта вѣра!
"Историческ³й Вѣстникъ", No 4, 1881