Андреев Леонид Николаевич - Анфиса

"justify">  Лакей. Так точно, Алексей.

  Розенталь. Из Шато-Флери? Давно ушел?

  Лакей. Так точно-с, два года.

  Розенталь. С тех пор не брился? Но какая память, черт возьми. (Радостно.) Федя, ты узнал эту рожу? Ведь это Алексей, из Шато-Флери. Помнишь?

  Федор Иванович. Нет.

  Розенталь. Должно быть, проперли за пьянство, и фрак у него напрокат. Погоди, о чем я начал говорить, забыл?

  Федор Иванович. Послушай, Андрей Иванович, будь друг, принеси мне папиросы из кабинета. Кажется, на столе оставил портсигар, а если нет, то посмотри в шкапу.

  Розенталь. Знаю. Эх, и до чего же тебе нужно побриться, Алексей.

  Уходит. Катя возится у стола и искоса поглядывает на тихо разговаривающих Федора Ивановича и Анфису.

  Федор Иванович. Отчего ты так смотришь ни меня, Анфиса? Мне больно от твоего взгляда.

  Анфиса. А как же мне иначе смотреть? Научи.

  Федор Иванович. У меня тоска, Анфиса.

  Анфиса (равнодушно). Да?

  Федор Иванович. Ты не хочешь говорить со мной? Это нехорошо - почему ты так изменилась, Анфиса? Мне больно, у меня тоска, а ты оставляешь меня.

  Анфиса. Я почти не вижу тебя. Ты совсем не бываешь дома.

  Федор Иванович. У меня много работы сейчас, ну, и... Ты больше не любишь меня, Анфиса?

  Анфиса (улыбаясь). А ты?

  Федор Иванович. Со мной делается что-то странное. У меня уши точно заложены ватой... говорят, а я ничего не слышу. Что-то кривое забралось в мою жизнь. Третьего дня за пощечину Ставровскому меня исключили из членов клуба. А скоро исключат, должно быть, из сословия. В карты играю, пью.

  Анфиса. Напрасно.

  Федор Иванович (морщась). А тут этот Татаринов... Ах, нет ничего хуже порядочных людей! Ходит вокруг меня и со всех сторон конопатит, как дырявый дом, только и слышно, как деревянной колотушкой постукивает... Ты улыбаешься, напрасно. В том, что я говорю, смешного нет.

  Анфиса. Мелко это, Федор Иванович... и мучительно.

  Федор Иванович. Мелко? Прежде вы иначе думали, Анфиса Павловна. И зачем громкие слова? Скажи просто: злюсь, потому что люблю, а он не любит. (Смеется, потягивается и громко говорит.) Ах, уехать бы отсюда!

  Анфиса (улыбаясь). Со мной? Федор Иванович (удивленно). Как с тобой?

  Анфиса. Да. Ведь я жду.

  Федор Иванович. Ах, да! (Улыбается.) Все еще ждешь? Представь себе, я и забыл. Неужели ты это серьезно - и так-таки и ждешь?

  Анфиса. Жду.

  Федор Иванович. И думаешь, что я с тобой поеду? Куда же это, в Америку, на Сандвичевы острова?

  Анфиса. Может быть, и поедешь.

  Федор Иванович (грубо). Нет. Никуда я с тобой, Анфиса, не поеду. (Смеется.) Впрочем, подожди еще год - может быть, тогда и поеду.

  Анфиса (также смеясь). Что ж, я бы и подождала. Но ведь - обманешь!

  Молчание.

  Федор Иванович (раздраженно). Катя, перестаньте греметь посудой. И вообще ступайте отсюда. (Катя уходит.) Опять улыбаешься. Не нравится мне твоя улыбка - какую еще ложь приготовила ты, Анфиса? Ну-ка, взгляни на меня! Глаза у тебя правдивее, чем рот. (Смотрит и слегка отодвигается назад.) Так, так! Ах, сколько в них ярости! И страдания. Ярости и страдания. Какое странное сочетание... Постой! (Схватываем руку Анфисы и наклоняется близко, почти к самым глазам.)

  Анфиса (стараясь вырвать руку). Пусти!

  Федор Иванович. Нет!.. Я вспомнил, это было в лесу. Я придавил камнем змею, маленькую ядовитую змейку. Не знаю, зачем, из какого-то странного любопытства, я лег на землю и приблизил свои глаза к ее глазам... Вот так.

  Анфиса. Пусти.

  Федор Иванович (удерживает). Вот так. И смотрел, и говорил с нею, а она мне отвечала. Я, кажется, переломил ей спинной хребет.

  Анфиса. Спинной хребет!

  Федор Иванович. Да, да. Спинной хребет. И она умирала... как ты. И она хотела ужалить меня, но не могла... как ты. А я шутил с нею: посмотри, как хорошо в лесу, как голубеет небо, как камни горячи. Посмотри, как я близко к тебе, поцелуй меня ядом уст твоих - не можешь? (Нежно.) Ты умираешь, Анфиса?

  Анфиса (с трудом). Нет.

  Федор Иванович. У тебя переломлена спина. Ты умираешь? В серый туман уходят твои глаза... ты умираешь?

  Анфиса (выгибая шею). Разбей мне голову. Я умираю.

  Федор Иванович (следуя своими глазами за ее, тихо и нежно). Нет. Ты ненавидишь меня, Анфиса? В твоих глазах загораются огни: зеленый, красный... и еще желтый... это безумие, Анфиса? Ты умираешь, да? Тебе очень больно, скажи! (Крепко сжимает руку Анфисы, и та вскрикивает от боли. Федор Иванович слегка отталкивает ее и смеется. Входящему Розенталю.) Послушай, Розенталь. Я уговорил Анфису Павловну остаться у нас еще на один год. Ты рад?

  Розенталь. Очень рад. Только не перебивай, а то опять забуду. Да, портсигара там нет, и папирос в шкапу нет...

  Федор Иванович. Портсигар у меня.

  Розенталь. Понимаю, просто продолжал дело при закрытых дверях. Но погоди, не сбивай. (Садится и берет за руки Федора Ивановича и Анфису.) Вот что, друзья мои, - какие у вас холодные руки! - я погибаю! Понимаешь: увечные дела, доверительские деньги...

  Федор Иванович. Скверно! Быть тебе, Розенталь, в остроге.

  Розенталь (радостно). Ага! Я и говорю, что погибаю. И вот что я придумал в мои бессонные ночи...

  Федор Иванович. Возьми у меня. Сколько рублей триста?

  Розенталь. Двести. Нет. Никогда. Я беру только у врагов. И вот вы понимаете, друзья мои, понимаете теперь эту блестящую мысль, которая лучезарным светом озарила мои бессонные ночи. Кому я злейший враг, кто ненавидит меня до родовых схваток в желудке? - Татаринов. Ergo - у кого я должен взять взаймы? - у Татаринова. Во-первых, - как враг, он должен быть великодушен, и именно по-человечески, с открытой душою, я обращаюсь к его великодушию; во-вторых, - у этой вегетарианской жилы в банке на текущем счету... ты знаешь, по ночам он ворует огурцы у соседей... Батюшки, кончили, идут. (Тревожно.) Федя, как ты думаешь, голубчик, даст он?

  Входят Александра Павловна, Ниночка, гимназист Петя, какой-то молоденький адвокат, по виду помощник, и Татаринов. Последний широко и смущенно улыбается.

  Александра Павловна. Федя, Федя, поди, голубчик, на минуту! Батюшка уезжает - нужно проститься. Как Алечка плакала, она совсем захлебнулась. А-а, ты здесь, Анфиса? О тебе все папаша справлялся.

  Федор Иванович (весело уходя). Ну, идем, идем! Татаринов, да не сияй ты так нестерпимо!

  Анфиса медленно выходит. Ниночка провожает ее холодным и строгим взглядом.

  Розенталь (вслед Анфисе). Шарлотта Кор-р-де!

  Ниночка (громко). Она была - убийцей?

  Татаринов (улыбаясь). Как это я, право? Ужасно странное ощущение.

  Ниночка. Но вы понимаете, что вы теперь мой кум, что вы уже никогда не можете на мне жениться...

  Татаринов (все так же улыбаясь). Да я и не собирался... Нет, действительно, ужасно странное ощущение: оно такое маленькое.

  Петя. Вы держались молодцом, Иван Петрович.

  Адвокат. Нужно отдать справедливость: вы с честью вышли из крайне затруднительного положения. Когда вы хотели взять младенца за ноги, я действительно несколько испугался.

  Татаринов. Ну вот, я и ног у него не видал.

  Розенталь (скромно). Это было обходное движение.

  Адвокат. Когда же, как прирожденный жонглер, вы с невероятной ловкостью обернули младенца вокруг пальца, достали его откуда-то из жилетного кармана...

  Ниночка (хохочет). Но ведь правда: он чуть не уронил его.

  Розенталь (серьезно). Господа, господа, здесь решительно не над чем смеяться... Господин Татаринов, могу ли я просить вас уделить мне несколько минут для короткого... профессионального разговора?

  Татаринов (все еще улыбаясь, но строго).К вашим услугам.

  Отходят в сторону.

  Розенталь. Господин Татаринов, я знаю, что вы мой враг и ненавидите меня до... крайности. И я знаю, что другой на вашем месте, менее дорожащий интересами гуманности, не обладающий, так сказать, широтою взгляда, - тот просто послал бы меня к черту. Но ваше великодушие, именно, как врага, обязывает вас, так сказать... Не дадите ли вы мне двести двадцать пять рублей ровно на две недели? Раньше я, к сожалению, не могу... Сегодня у нас пятница...

  Татаринов. Четверг.

  Розенталь. Конечно, четверг. Так вот...

  Татаринов. Нет.

  Розенталь (с крайним удивлением). Но почему же?

  Входят старики Аносовы и двое-трое гостей.

  Аносов. Ну, слава Тебе Господи. И перекрести, и проводили, и никого не обидели. Кум-то где же? Ну и кум!

  Розенталь. Но почему же?

  Татаринов. Нет.

  Розенталь. Вот странно... а я думал, ей-Богу, думал, что дадите.

  Татаринов. Нет.

  Аносов (подходит и треплет Татаринова по плечу, отчего у последнего появляется широкая улыбка). Ну, куманек дорогой - выпьем за новорожденного. Только в другой раз не хватай ты так новорожденного, будто голодная собака кость. Дело его маленькое, и бери ты его спрохвала.

  В столовую входят последние гости, приглашенные на крестины, - всего гостей помимо родственников человек десять - и с ними Федор Иванович, очень возбужденный. Он часто и очень громко смеется; потом замолкает и молчит глубоко, пока чья-нибудь шутка или вопрос снова не вызовет в нем припадка неестественной и даже злобной веселости.

  Федор Иванович. Господа, прошу за стол! Впрочем, одну минуту терпения, я и позабыл: хозяйка и извиняется - она кормит девочку и сейчас придет. Розенталь, выпьем мы с тобой сегодня или нет, как ты думаешь?

  Розенталь (мрачно). Я думаю, что выпьем. (Тихо.) Наотрез отказал, подлец. Ну и враги у меня!

  Федор Иванович. Где Ниночка? Я хочу сидеть с нею. Отказал, ты говоришь? (Внимательно смотрит на Розенталя.) А знаешь, голубчик, я только сейчас почувствовал это: ты напрасно беспокоишься - к тебе необычайно пойдет арестантский халат.

  Розенталь (обиженно). Ну вот еще - какие глупости!

  Федор Иванович (злобно настаивая). Нет, серьезно. (Поворачивает его и смеется.) Удивительно пойдет; как я раньше этого не заметил! Иван Петрович, знаешь, какое открытие я совершил: к Розенталю удивительно идет...

  Розенталь (громко). Федор Иванович, послушай. (Умоляя.) Ну, зачем ты кричишь? Ты это говоришь по дружбе, а они могут воспользоваться в своих интересах. Ты знаешь, сколько у меня врагов...

  Татаринов (подходя). Ты звал меня, Федор Иванович?

  Федор Иванович (удивленно вглядывается в него и вдруг хохочет). Но это же изумительно, голубчик ты мой, Иван Петрович, ведь если тебя одеть в этот костюм, так, ей-Богу, будет казаться, что ты так в нем родился.

  Татаринов. Какой костюм? Я и в этом себя достаточно хорошо чувствую, а вот как ты, Федор, не знаю,

  Розенталь (удовлетворенно). Ловко! Это, брат Федор Иванович, намек, что значок-то у тебя... держится не крепко!

  В дверях движение. Ниночка и Анфиса, поддерживая с двух сторон под руки, ведут бабушку. Старуха одета парадно; идет очень медленно, но в слабость ее почему-то не верится, как и в ее глухоту.

  Федор Иванович (испуганно). Что это? Зачем это? Зачем ее привели?

  Веселые голоса. А, бабушка! Смотрите - бабушка! Боже мой, до чего же она стара!

  Аносов. Вот так удивила старушка! А вид имела, будто на веки вечные к креслу привинчена.

  Федор Иванович. Зачем ее привели? Что это за нелепость? Ниночка, поди сюда.

  Ниночка. Сейчас, дядя.

  Старушку усаживают на почетное место на конце стола. Места за столом еще не заняты, и старуха некоторое время сидит одна; и на мгновение кажется, что все, кого она знала, кого любила, ненавидела и пережила, бесшумно занимают пустые места и вступают с ней в беседу.

  Ниночка (подходя). Ты что, дядя Федя? (С беспокойством.) Отчего ты такой хмурый: тебе нездоровится?

  Федор Иванович. Зачем вы привели ее сюда? Я же говорил, чтобы ее никуда не смели пускать из ее комнаты!

  Ниночка (удивленно). Ты про бабушку? Ну, что ты, дядя Федя, ты никогда этого не говорил.

  Федор Иванович. А Анфиса?

  Ниночка. Что Анфиса? Анфиса и сказала, что бабушку нужно привести сюда, что это необходимо. И Саша тоже сказала - я тебя не понимаю.

  Федор Иванович (насмешливо). А ты?

  Ниночка (робко). За что ты сердишься, дядя Федя? Ведь и на Верочкиных крестинах бабушка тоже приходила и сидела с нами целый вечер.

  Федор Иванович (недоверчиво). Разве? Может быть. Я и позабыл. А все-таки, Нина, от тебя этого я не ожидал. Впрочем... (Смеется.) Господа, за стол. Хозяйка сейчас придет. И нельзя же старушку оставлять одну среди пустых стульев, на которых может усесться... черт знает кто. Скорее занимайте места. Нина, ты со мною сядешь. (Тревожно заглядывая ей в глаза.) Ты мой друг, Нина?

  Ниночка (пугаясь и почти плача). Что с тобой? Конечно, я твой друг.

  Федор Иванович. Вздор!.. У меня нет друзей!.. Папаша, пожалуйте, что же вы? Татаринов, ты со мною!

  Розенталь. А я с вами, Анфиса Павловна. Вашу руку! Вы слыхали: отказал, подлец, наотрез. Что это вы такая мрачная?

  Анфиса (улыбаясь). Нет, я веселая.

  Розенталь. Ну, и слава Богу. Федька зол, как черт, и я...

  Все весело рассаживаются. Анфиса с Розенталем садятся почти напротив Федора Ивановича.

  Шум. Входит Александра Павловна. Ее радостно приветствуют, пьют за ее здоровье.

  Федор Иванович. А мы опять с тобой, Анфиса, Ты снова улыбаешься.

  Анфиса. Да, опять с тобой. Я люблю смотреть на тебя, когда ты весел... как сегодня.

  Федор Иванович. Это ты привела старуху?

  Взрыв смеха покрывает его дальнейшие слова.

  Розенталь (лакею). Алексей, помнишь Шато-Флери?

  Лакей. Как же-с!

  Розенталь. Помнишь, как мы там... а?

  Татаринов. Александра Павловна, надо мною все смеются. Это ваша вина.

  Александра Павловна (улыбаясь слабо). Вы были очаровательны.

  Аносов. А это не порядок, дочка: тебе нынче следовало бы рядом с мужем посидеть. Конечно, дело твое хозяйское...

  Александра Павловна. Там занято.

  Татаринов и Ниночка делают нерешительные попытки уступить ей свое место.

  Федор Иванович. Ни с места. Ей и там хорошо, - верно, Саша? Анфиса, твое здоровье! Господа! Позвольте вам предложить выпить за здоровье моего лучшего и самого верного друга... Анфисы Павловны.

  Все пьют, чокаются с Анфисой, но с некоторым холодом и недоверием. Анфиса очень серьезно поднимает бокал и только раз слегка улыбается - это когда Ниночка резко, с нескрываемой враждой отдергивает свою рюмку. Федор Иванович замечает это, пренебрежительно треплет Ниночку по плечу, смеется.

  Татаринов. Хотя я с удовольствием выпил за здоровье Анфисы Павловны, которую высоко ценю и уважаю, но я хотел бы предложить более соответствующий случаи тост. Господа!..

  Розенталь. Федя, Федор Иванович, что же это такое? Я еще и рюмки как следует не выпил, а господин Татаринов затягивает уже речь. Конечно, когда красноречие рвется наружу...

  Федор Иванович. Верно. Потерпи немного, Иван Петрович, и собери силы. Ты что это, содовую пьешь? Знаешь, в этом есть что-то такое отвратительное, что лучше бы ты пил человеческую кровь.

  Татаринов. Скажи, пожалуйста, какой... Нерон.

  Смех.

  Петя (слегка выпивший). Какой великий артист погибает!

  Розенталь (с пафосом). Федя, нужно уважать чужие убеждения. Господин Татаринов - вегетарианец. (Нагло хохочет.)

  Петя. Вегетарианство - лицемерие! За ваше здоровье Нина Павловна!

  Татаринов (возмущенно). Федор Иванович, если вы не уважаете законов гостеприимства, то...

  Федор Иванович (брезгливо). Оставь! Я же знаю, что ты мученик и постоянно страдаешь расстройством желудка, но убеждений не продаешь.

  Розенталь. Вот еще! Да я и копейки не дам за такие убеждения. Куда их потом девать, их моль съест.

  Федор Иванович. Береги носовой платок, Анфиса. Розенталь, правда, что на твоих платках разные метки?

  Анфиса (презрительно). Не обращайте внимания, Андрей Иванович, это - шутка.

  Розенталь. И очень глупая. Ваше здоровье!

  Аносова. А ты уж третью рюмку пьешь, старик. Эка разгулялся!

  Аносов. И четвертую выпью. Феденька, слышишь, а мы с тобой поровнялись теперь: у меня три дочки и у тебя три. Скажи, какая...

  Розенталь. Игра природы!

  Аносов. Ну, игра не игра, на все Божья воля, господин Розенталь. Только вот в чем теперь недоумение: какие дочери будут лучше - твои или мои?

  Федор Иванович (с явной насмешкой). Ваши, несомненно, лучше. Одна - красавица. Не смущайся, Саша, ведь это же правда. Другая (смотрит на Анфису Павловну), другая... красавицей я бы ее не назвал - ты не обижаешься, Анфиса? - другая... умна, тверда, правдива.

  Анфиса. Не довольно ли, Федор Иванович?

  Федор Иванович. Нет, еще не довольно, Анфиса Павловна,

  Аносова. Довольно, довольно. Ты такое, Феденька, говоришь, что при посторонних даже неловко. Похвалил, ну и будет. А то уж и нам, родителям, некуда глаз девать.

  Татаринов. Кстати, господа, раз зашла речь о детях. (Встает.) Господа! Сегодня я имел честь в качестве духовного отца держать на своих руках маленькое существо, которое было девочкой...

  Розенталь. Я думаю, и осталось.

  Татаринов. Господа! Может быть, я действительно был плохой кум и скверно держал младенца, но, ей-Богу, поверьте мне: я чувствовал такой трепет, что мог бы и совсем его уронить. Ей-Богу! Я думал, вот сейчас прижимаю я к моему фраку маленькую девочку, такую маленькую, что даже и тяжести она имеет, - а что будет с нею, когда она вырастет? И так грустно мне стало, ей-Богу! Вот сейчас крестят, приобщают ее как бы к некоему великому движению человеческой совести, а вырастет она, и станут ее обижать. И кто же? Мы, те самые мужчины, которые ее крестили и, стало быть, куда-то душу ее звали.

  Насмешливые аплодисменты.

  Аносова. Верно, батюшка, - обижают.

  Аносов. Ну, уж ты-то молчи! Подумаешь, обиженная!

  Федор Иванович. А ведь это, Иван Петрович, действительно идея: девочек крестить не надо.

  Татаринов. Да я не о том, ты неверно меня понял.

  Федор Иванович. Нет, это ты сам не понял, что ты сказал.

  Розенталь. Это у него часто бывает.

  Федор Иванович. Оставь шутовство, Розенталь! Ты именно это и сказал; это и есть смысл всей твоей великолепной речи: девочек крестить не надо.

  Аносова. Скажи, какая немилость. Что ж мы, насекомые, что ли? Да насекомую и ту...

  Федор Иванович. Если мы, мужчины, бываем скотами, то мы же бываем и людьми и творим Бога. А у женщин нет Бога, и все женщины, плохие и хорошие, если кому угодно допускать это различие, - я его не знаю, - все женщины вне религии. И крестить женщину - бессмыслица, злая шутка над нею же самой!

  Голоса (возмущенно). Неправда! Какой вздор! А мученицы?

  Адвокат. За Магометом первая пошла его жена.

  Аносова. Ну, за Мухаметом, тоже сказать. Один другого лучше!

  Петя. Ренан говорит, что женщины создали Христа.

  Федор Иванович. Вздор! В христианстве, как и во всем, они выели, выгрызли его идеалистическое ядро и оставили только скорлупу. Не обманывайтесь, господа. В самом христианстве женщины остались язычницами и останутся ими навсегда.

  Адвокат. Язычество тоже религия.

  Ниночка. А мученицы, дядя? Ведь это неправда, они умирали за Христа.

  Федор Иванович. Но не за христианство. Все это Ложь, Ниночка. Анфиса (бледнея). Вы распинаете женщину, Федор Иванович.

  Федор Иванович. А сами висим по бокам, как разбойники, не так ли? Справедливое распределение ролей! Господа, послушайте, какую трогательную картину изобразила нам Анфиса Павловна...

  Голоса. Довольно! Довольно!

  Анфиса. Я прошу вас не касаться меня, Федор Иванович. Это плоско!

  Голос Анфисы настолько резок, что все смолкают.

  Федор Иванович. Что вы изволили сказать, Анфиса Павловна?

  Анфиса. Я говорю, чтобы вы не смели касаться меня, Федор Иванович.

  Федор Иванович (разваливаясь). А если посмею и коснусь?

  Анфиса. То... вот вам. (Бросает рюмку в лицо Костомарову.) Подлец! Подлец! Подлец!

  Смятение. Многие выскакивают из-за стола. Только бабушка неподвижна и по виду совершенно безучастна.

  Федор Иванович (медленно вставая и салфеткой лицо). Вы с ума сошли.

  Аносова. Ай, батюшки, что же это такое! Аносов (кричит). Да ты что же это в самом деле, а? Ты с ума сошла? Тебе шутки шутят, а ты...

  Анфиса (топая ногой). Молчите, папаша!

  Александра Павловна. Оставьте, не трогайте ее.

  Аносов. Нет, не оставлю! Ей шутки шутят. Вон, вон отсюда, неблагодарная! Ей приют дали, приютили ее...

  Анфиса. Ах, да замолчите же, панаша! Разве вы не знаете... Господи, ведь это же все знают, что я любовница, любовница вот этого. Любовница, и женщина, хуже уличной девки... вот, вот я...

  Катя роняет тарелку и с громким плачем убегает.

  Александра Павловна (кричит). Это неправда! Она лжет, мерзавка! Это она хотела, Федор Иванович, Федор Иванович... Смятение растет. Старик Аносов ничего не понимает, задыхается, голова его дрожит.

  Аносов. Чья любовница? Нет, ты прямо скажи! Ах, ты! Федька, заткни ей рот.

  Аносова (плачет). Жена она тебе или нет?

  Анфиса. Его спросите! Ах, бесчестный же ты человек!

  Федор Иванович. Ну да, это правда. Перестаньте папаша! (К Анфисе.) А ты... уходи вон.

  Анфиса. Я? Отсюда? Это мне ты говоришь, ты, бесчестный человек? Нет, ты уходи вон. Это мой дом. Я слезами купила его, я горькой мукой его купила. Я кровь тут пролила. Это мой дом! Я плакать здесь останусь. Я на колени стану перед сестрой, перед всеми, кто презирает меня, кто ненавидит. Ах, убейте же вы меня. Я больше не могу. Саша, Саша...

  Александра Павловна. Вон отсюда. Проклятая!

  Ниночка. Вели ей замолчать, дядя Федя.

  Федор Иванович (не глядя, отстраняет Ниночку, смотрит на Анфису). Так вот ты как? Ну, ну! Не мешай, Нина.

  Аносов (неразборчиво). Дожил. Дожил... каждую копейку... Федька же ты, Федька!..

  Розенталь (сует Анфисе стакан с водой). Водички, водички, Анфиса Павловна. Это ничего, ну их к черту.

  Анфиса. Саша... Саша... Ах, ну что такое я, ну что такое я? (Разводит руками.) Господа, раздавленная змея. Спину ей переломили, она умирает, да. А вот, а вот вы на него посмотрите! Ведь он же эту девчонку, эту девчонку... любовницей...

  Федор Иванович (громко). Неправда! Неправда, Анфиса.

  Аносов (бестолково хватая за руки дочерей и толкая к двери). Молчи, Федька! Домой, домой. Чтобы ни минуты... в этом проклятом доме... Сашка, иди!..

  Александра Павловна (упираясь). Не пойду! Это неправда! Она все выдумывает.

  Аносов (топая обеими ногами). Сашка, прокляну! Сашка, прокляну!

  Большинство гостей уходит. От Анфисы все отодвинулись, и она стоит одна, закрывая лицо руками.

  Розенталь (не зная, что делать). Анфиса Павловна, Анфиса Павловна.

  Анфиса. Стыдно. Стыдно. Стыдно.

  Ниночка плачет, ее уводит из комнаты гимназист Петя.

  Петя (оборачиваясь, возмущенно). Это черт знает что такое! Вы мне ответите... Негодяй!

  Федор Иванович (борясь со слезами). И мне стыдно. И мне стыдно, Анфиса, голубчик ты мой. Ну, что ж я стою, а? Что же я стою? Ах, чтобы черт вас всех побрал - вон отсюда! Вон! Чтобы духу вашего не пахло. Эй, ты, старая калоша, забирай своих, вон!

  Аносов. Что? Ты меня? Ах ты, сукин сын!..

  Татаринов. Федор Иванович...

  Федор Иванович. А-а вы, друзья? Не искушай меня, Иван Петрович. Христом Богом прошу - уходи.

  Быстро идет к Анфисе и крепко обнимает ее.

  Федор Иванович. Анфиса!

  Анфиса. Как ты смеешь? Оставь, я ударю тебя.

  Федор Иванович. Ах нет, Анфиса! Смотри, я их выгнал вон, смотри. Этот дом - твой, Анфиса! Чтоб черт их всех побрал! Анфиса!

  Анфиса. Ты лжешь, ты издеваешься надо мною.

  Аносов. Что, что, что, это нас-то? Сашка, Нинка... О Господи, матушки мои! Ох, до чего же я дожил!

  Федор Иванович. Это твой дом! А если ты выгонишь меня, я... я у порога лягу, я от двери не отойду, я в окна стучать буду - открой, Анфиса! Разве ты не видишь - раскрылась душа моя! Прости меня!

  Анфиса (слабо защищаясь). Боже мой, Боже мой, что ты делаешь со мною... Уйди от меня, пожалей меня, Федя!

  Федор Иванович обнимает ее, целует и что-то шепчет.

  Александра Павловна. Целует! Мамочка моя, мамочка, целует!

  Аносова. И пусть, и пусть, и пусть.

  Аносов. Живо, сию минуту... за извозчиком... Сашка, бери детей... ни минуты... Тьфу!.. Прокормлю... старик... опять в долги залезу... Господа кредиторы, войдите в положение.

  Татаринов. Идемте, Александра Павловна.

  Александра Павловна. Нет. Умру.

  Розенталь (Татаринову). Она его рюмкой в лицо, а он нас выгоняет! Психология! До свидания, Федя... (Тихо.) Ну, а близко не подойду. Укусишь! Психология! (Окончательно развеселясь.) Великолепный скандал! Только теперь, наверно, калоши переменили. (Радостно хохочет.) Мне при каждом скандале калоши меняют!

  Уходит. Старик Аносов, вопя и плюясь, выталкивает в дверь сперва жену, а потом Александру Павловну.

  Аносов (оборачиваясь из двери). Ты мне ответишь за это. Губернатору... Ах ты, сукин сын, сукин сын! Тьфу!

  Все ушли. Остаются только Федор Иванович с Анфисой да бабушка, которая продолжает сидеть неподвижно за опустевшим столом.

  Анфиса. Уедем отсюда.

  Федор Иванович. Да, уедем. Но что было с нами, Анфиса? Ты понимаешь это? Прости меня, если можешь.

  Анфиса (тихо плача). А ты... пожалей меня, если можешь, пожалей. Я одна, Федечка, и нет у меня заступников, кроме тебя.

  Федор Иванович. Ах, как стыдно! Боже мой, как стыдно! Что было со мной, где было сердце, где были глаза мои?

  Анфиса. Мне страшно, Федя. Не нужно сегодня спать! Ты заснешь и опять все забудешь.

  Федор Иванович. Нет. Все стало другим. Посмотри, как чисто, как светло, Анфиса! (Видит старуху и пугается.) Анфиса, смотри, смотри! Это она, старуха! Зачем она здесь, сейчас? Я же всех выгнал вон!

  Занавес ЧЕТВЕРТОЕ ДЕЙСТВИЕ

  Поздний вечер. Кабинет Федора Ивановича. На следующий день Федор Иванович и Анфиса уезжают, и в комнате полный беспорядок. Из письменного стола вынуты некоторые ящики с бумагами и стоят на кресле, на шкапу. Целая груда дел в синих обложках лежит на столе. Кое-где на креслах валяется платье Федора Ивановича, приготовленное для укладки; тут же на полу раскрытый чемодан.

  За столом разбирается в бумагах Татаринов, которому Федор Иванович, уезжая, сдает все свои дела. Сам Федор Иванович медленно прохаживается по комнате и временами, остановившись, прислушивается к музыке - это в соседней темной комнате играет Анфиса Музыка очень печальна.

  Татаринов. А доверенность где?

  Федор Иванович. Какая доверенность?

  Татаринов. Кузнецовская.

  Федор Иванович. Да там же, в деле.

  Татаринов. В деле нет.

  Федор Иванович. Ну, значит, в столе. Посмотри в левом ящике.

  Молчание.

  Татаринов. Нашел. Она у тебя среди писем.

  Федор Иванович (равнодушно). Ага!

  Татаринов. А копии с постановления суда так-таки и нет? Федор Иванович, ты мне оказываешь большую честь, передавая мне все твои дела, но в таком бес порядке я принять их не могу.

  Федор Иванович. Завтра найдем.

  Татаринов. Как член совета, делаю тебе замечание.

  Федор Иванович. Не сердись. Это я за последнее время запустил... Скажи еще спасибо, что не спился твой Федор Иванович! Постой! (Останавливается и прислушивается.) Что она играет? Песню без слов? Да, да, песню без слов. Послушай, Иван Петрович: неужели музыка тебе не мешает? Как ты можешь слушать то, что играет Анфиса, и копаться в бумагах? Странный ты человек! Когда всю эту дневную суету, наши нудные разговоры, дребезжанье извозчичьих колес, шарканье по полу сапог - прорезает аккорд или отрывок мелодии, даже взятый неумелыми детскими руками, он сразу и решительно отрывает меня от земли. Как бы тебе это сказать? Как будто все остальное, и я сам, и вся моя жизнь - только нарочно, а правда и вечность, и я настоящий - здесь, в звуках.

  Татаринов. Рядом со мной, Федя, в номерах живет музыкантша. Так если бы я при каждом аккорде отрешался от земли, меня давно бы из сословия поперли.

  Федор Иванович. Помнишь мою речь по делу Казариновой? Как тогда плакали все?

  Татаринов (с гордостью). Прокурор плакал!

  Федор Иванович. Да, прокурор плакал. А знаешь, все это отчего? Оттого что как раз в середине моей речи на дворе под окном заиграла шарманка. А когда я услышал ее, мне вдруг стало жаль эту женщину, и таким откровением встала передо мною вся ее печальная жизнь... (Останавливается.) Что она играет? Без слов, без слов, все она без слов. (Мрачно.) Ты знаешь, она сегодня целый день молчит.

  Татаринов (коротко). Волнуется. Ты бы ее, Федя, как-нибудь... того... пожалел. (Многозначительно.) Не нравится мне все это. Не вижу я в этом - дела. Едет человек, а куда, а зачем - сам хорошенько не знает.

  Федор Иванович. Едет. (Радостно смеется.) Да, да, едет! Ах, голубчик Иван Петрович, спасибо, что напомнил. Ты не смотри, что я весь вечер как будто невесел, - сегодня утром я прыгал по дому как мальчишка. Анфиса куда-то ушла, бабку, старого черта, я запер на ключ - ведь во всем доме нас только трое, прислуга и та разбежалась - и был свободен, радостен и счастлив, как никогда еще в жизни. Даже озорничал, честное слово! Взял и за каким-то чертом разбил статуэтку. (Конфузливо смеется.) Потом осколком бросил в прохожего. Черт знает что!

  Татаринов (со вздохом). Ненадежный ты человек.

  Федор Иванович. Оставь! Но вот что странно: заглянул я в детскую с некоторым даже желанием расчувствоваться, пролить слезу воспоминаний - и ничего. Понимаешь: смотрю на пустые кроватки - и ничего! Милые они девочки, и я их люблю, но... зачем я им нужен? Странный ты человек, Иван Петрович. Отчего ты не женишься?

  Татаринов. Время прошло.

  В соседней комнате молчание.

  Федор Иванович. Сегодня она весь день молчит. Ты любишь сумерки, Иван Петрович?

  Татаринов. Не мешай. Сейчас кончу.

  Федор Иванович. Прежде я любил сумерки. Но сегодня... мне вдруг так жалко стало уходящего солнца, что захотелось бежать за ним, бежать, бежать, чтобы только не выходить из-под его света. Оно заходило, а с другой стороны - сегодня, кажется, я увидел ее лицо - встала ночь. И еще далеко была она, а тут... вдруг потемнело под диваном. Вдруг расплылась дверь, как будто ночь прошла сквозь нее. Вдруг пропали часы и стрелки на циферблате... Не люблю я нашего дома, Иван Петрович. Сегодня он пустой, как гроб, который ищет своего покойника.

  Татаринов. Ну и сравнение! Сам всех разогнал, а теперь жалуешься.

  Анфиса снова играет.

  Федор Иванович (быстро ходит). Завтра, значит, еду в Петербург.

  Татаринов. Петербург, Петербург... а что ты будешь делать в Петербурге, хотел бы я знать?

  Федор Иванович. Работать. На два года откажусь от практики и буду только работать. Это только вы, друзья, думаете обо мне, что я лентяй. А я умею работать, как никто из вас. И вот когда я научусь, сброшу с себя этот несчастный провинциализм, жалкое адвокатское фразерство... я возьму большой уголовный процесс. Пусть это будет о любви, о ревности, о чьей-то страшной смерти, о чьей-то печальной и темной душе. (Закрывая уши.) Ах, она мне мешает! Ты понимаешь, Иван Петрович, что это значит: взять в руки человеческий слух, взять в руки его строптивую душу, его пугливую и недоверчивую совесть, взять его чувство красоты, великое чувство, которое одно является источником всех религий, всех революций и переворотов - и над всем этим утвердить свое я, свою волю и царственную мысль. (Смеется.) Кто это сказал: пусть ненавидят, но покоряются?

  Татарине в. Какой-нибудь генерал.

  Федор Иванович. Не понимаешь ты этого, Иван Петрович. А я вот помню и не забуду, как тогда после этих криков: вон, после всей этой ненависти и даже отвращения, которые я вызвал, присяжные заседатели все-таки вынесли оправдательный вердикт! Помню, с какой ненавистью глядел на меня старшина и как сквозь зубы прочел: "Нет, не виновен..." Ах, она мне мешает!

  Татаринов. Вот и еще квитанции нету. Деньги внесены в казначейство, а квитанции нету. И потом, раз уж зашла об этом речь, я должен открыть тебе глаза на Розенталя.

  Федор Иванович. Ну, что еще? Бог тебя знает, Иван Петрович, хоть бы ты курил... Попробуй! Отчего ты не женишься, на самом деле?

  Татаринов. Я говорю серьезно, Федор Иванович. Теперь ты уезжаешь, и я должен тебе это сказать. Ты знаешь, что рассказывает этот Розенталь? Во-первых, он рассказывает, что вчера тесть наплевал тебе в лицо, а ты ему за это полбороды вырвал.

  Федор Иванович. Осел!

  Татаринов. А во-вторых... Ты помнишь эту сплетню относительно петуховских капиталов? Ну, купчихи этой? Ты тогда рвал и метал, как бешеный. Как это...

  Федор Иванович. Неужели Розенталь? Вот негодяй! Зачем ты раньше не сказал об этом?

  Татаринов. Скандала не хотел. Ну, вот и конец. Но только, Федя, завтра утром я опять приеду к тебе, еще часа на два работы осталось. (Конфузливо.) Что ты так смотришь на меня? Понравился я тебе?

  Федор Иванович. Милый. Ну, отнесись ты к словам моим, как к словам друга, отбрось твое дурацкое самолюбие - возьми ты, наконец, у меня денег.

  Татаринов (краснея). Нет, нет, и не говори!

  Федор Иванович (нежно). Ведь ты же ничего не ешь, чудак, ведь ты же арбузными корками питаешься. Ну, голубчик, ну, пожалуйста! Обрадуй меня, ведь у меня же деньги шальные - ты знаешь!

  Татаринов (краснея еще больше). Ем я хорошо, это твой Розенталь врет. Нет, нет, нет, Федор Иванович, ты и не говори мне. Уйду и никогда больше не приду, хоть ты здесь умирай. Я на днях такое дело выиграл...

  Федор Иванович (смеется). Ну, и врешь же ты!.. Ну, ладно. Только не забудь, что в случае нужды... Больше не могу! (Подходит к темной двери гостиной и говорит довольно резко.) Анфиса! Сыграй, пожалуйста, что-нибудь другое. (С неудовольствием.) Ты точно хоронишь кого-то!

  Молчание. Входит Анфиса, несколько бледная от темноты, и молча целует Федора Ивановича.

  Федор Иванович. Ну, что, голубчик? Не хочешь играть? Ты что такая бледная, и глаза опять как будто подведены? Тебе нехорошо?

  Анфиса. Нет, хорошо. Вы скоро кончите?

  Татаринов. Кончаем.

  Федор Иванович. Посиди со мною, Анфиса. И руки тебя холодные. (С неудовольствием.) Не люблю я холодных рук! Ну, что ты так смотришь? Это нехорошо, Анфиса. Тебе нужно радоваться, а ты и у меня радость отнимаешь.

  Анфиса. Нет, я радуюсь. Зачем сегодня приходила Ниночка?

  Федор Иванович. С запиской от жены, то есть от Саши. Я Ниночки не видал, мне кучер записку передал. Пишет, чтобы я не оставлял ее. Странная у тебя сестра, Анфиса.

  Анфиса. Саша очень несчастна.

  Федор Иванович (с неудовольствием). Ну, конечно, несчастна. Все вы несчастны, когда мужчина уходит от вас. Ну, ну, не сердись! (Целует.) Я шучу.

  Анфиса. От твоих шуток бывает больно. Иногда они похожи на правду... Ведь ты же сам радуешься, когда принимают за правду.

  Федор Иванович (смеясь). Какие пустяки! Ты не веришь мне?

  Анфиса гладит его волосы и молчит.

  Федор Иванович. Ну? Не веришь?

  Анфиса (улыбаясь). Зачем ты спрашиваешь? Ведь ты же любишь иногда, чтобы тебе не верили.

  Федор Иванович (улыбаясь). Как ты меня узнала!

  Анфиса (грустно, с какой-то странной покорностью). Я ничего не знаю. (Улыбаясь, все с той же покорно перед чем-то непреложным и страшно печальным.) Ведь я только сейчас заметила, что ты бороду подстригаешь. Я думала, что она такая...

  Федор Иванович (улыбаясь). От природы?

  Татаринов. Итак, значит, чтобы не забыть: два билета первого класса, купе, до Петербурга. Для курящих, конечно. Верно? (Собирает бумаги.) Ну, а затем... измучился я, как лошадь, в твоих авгиевых конюшнях.

  Анфиса. Неужели мы действительно поедем?

  Федор Иванович. Ты уложила вещи?

  Анфиса (удивленно). Нет. Когда поезд, Иван Петрович?

  Татаринов. Ровно в два. Вы это напрасно не укладывались, вам нужно торопиться.

  Анфиса. Да, да, я уложу. Что ты так смотришь на меня, Федя? Ты улыбаешься или нет? (Тихо.) Ну, что ты, голубчик, ты думаешь о чем-нибудь нехорошем?

  Федор Иванович (медленно). Размышляю.

  Анфиса. О чем?

  Федор Иванович. О вчерашнем. Не ошиблись ли мы с тобой, Анфиса? Вчера я был в каком-то угаре и плохо помню, что говорил. Но сегодня я вглядываюсь трезво и вижу: мы ошиблись, Анфиса. Ведь, в сущности, ничего не изменилось. Твой вчерашний порыв...

  Анфиса. Федя, не надо! Федя, Бога ради, не надо!

  Федор Иванович. Твой вчерашний порыв - случайность, одна из тех красивых случайностей, которые бывают у ж