Андреев Леонид Николаевич - Анфиса

омышленности. И ежели уж хороший пес, и тот свои обязанности понимает, никогда куска без дозволения не возьмет, так что же я, купец, хуже собаки, что ли?

  Аносова. Зато Павла Павловича весь город уважает.

  Аносов. Что город. Меня вся губерния уважает. Мужики на базаре и те меня заприметили и весьма кланяются,

  Аносова. Ну, еще бы, мужики.

  Аносов. А ты, старая, жалуешься. Керосину и в остроге достаточно, а вот чтобы без него светло было, так это, может, у нас только и есть. Ах, мало справедливых и на свете! И Господь Бог восчувствовал это, взял дочерей моих и устроил. Вот только тебя, Анфиса, мне очень жалко: и умная ты, и красивая ты, и очень справедливая - про тебя, Сашенька, голубчик, я этого не скажу, - а живешь ты так, что ни Богу ты свеча, ни черту кочерга.

  Анфиса. Живу, папаша, как умею. Сами знаете, что такое жизнь.

  Аносов. Знаю, дочка, знаю. Ты не обижайся, мы с матерью очень уважаем тебя. Кто первый сказал тебе: брось этого стервеца, хоть он и чиновник министерства финансов?

  Анфиса. Вы, папаша.

  Аносов. Ну, вот то-то. А ты, Сашенька, вслушалась в мои слова?

  Александра Павловна. Как же, вслушалась. Это вы верно сказали: Анфиса очень справедливая. Про себя я не говорю: что я такое? А она очень справедливая. Прямо сказать - другой такой женщины среди нас, может быть, и не найдется.

  Анфиса (веселым голосом). Ну, оставь, Саша!.. Просто я... Ты сама такая хорошая...

  Аносова. Да, занапрасно ты, старик, Сашеньку обидел твоею справедливостью. На что я добра, а Саша, так та просто до глупости.

  Аносов. Ну, и слава Богу! Все, стало быть, хорошие люди оказались, один другого лучше. До того хорошие, что можно и по домам идти.

  Александра Павловна. Посидите, рано еще. Может, скоро и Федя из сада вернется.

  Анфиса. Он с Ниночкой поехал?

  Александра Павловна. Да. Посидите, папаша, а то мне, право, скучно.

  Аносов. Ничего, с сестрой посидишь, а нам и спать пора. А Федору Ивановичу передай ты, Сашенька, высокое почитание и скажи ему: день и ночь благодарим мы его со старухой за Ниночку, что приютил сироту. Потому что у таких родителей, как мы, несостоятельных должников, и дети сироты. Подарочек я ему один приготовил, мундштук пенковый приобрел на толкучке. Очень занятной конструкции, с голой женщиною - старуха даже смотреть не хочет, хотя женщина при всем своем справедливом фасоне... Но об этом молчок.

  Уходят, и Александра Павловна их провожает. Во время дальнейшего разговора в передней Анфиса быстро ходит по комнате и несколько раз хватается за голову.

  Аносов. Ну, как, дочка?

  Александра Павловна. Да уж седьмой месяц.

  Аносов. Ну, и напьюсь же я у тебя на крестинах, дебош произведу. Да музыканта энтого пригласи, уж очень он веселый человек. Как хватит!.. Постой, старуха, что это ты под тальму прячешь? Не воруй, городового позову.

  Аносова (робко). Это мне... Саша свечку на всякий случай дала. Огарочек!

  Аносов. Э, нет. Отдай назад. У нее там целые паникадила горят, а она - огарочек! Э-э-эх! Не коснулся, видно, Господь еще женщины, и сколько ты ее ни корми, а она все в лес смотрит.

  Александра Павловна. Это я, папаша.

  Аносов. Ну, и ты хороша. Огарочек... То есть из-за какого-нибудь огарочка она тебе...

  Голоса смолкают. Александра Павловна возвращается.

  Александра Павловна (смеется). Вот история! Так рассердился старик, что даже прощаться не захотел, - грозит, что ходить не станет.

  Анфиса. Я слышала.

  Александра Павловна. А у мамаши в левой руке целковый зажат, всю дорогу теперь дрожать будет, как бы не попасться. (Ласково.) Что с тобой, Анфисушка, мрачная ты какая?

  Анфиса. Так, голова немного болит.

  Александра Павловна. Ой, смотри, боюсь я этой головной боли. А не поташнивает тебя?

  Анфиса (весело). А отчего меня будет тошнить? Хотя, конечно, при мигрени...

  Александра Павловна. Я и говорю, что при мигрени. Вот странная вещь: когда я Верочкой беременна была, так просто не знала, куда деваться от тошноты, а вот теперь как-то незаметно прошло. Отчего бы это?

  Анфиса. Не знаю, право, я так давно беременна была, что уж все... перезабыла. Кажется, и меня тошнило.

  Александра Павловна (смеется). Ну, конечно, откуда тебе и знать? Живешь ты, как честная вдова... А вот выдам тебя замуж, тогда опять вспомнишь. (Серьезно.) И вот что, сестра, не забудь своего обещания.

  Анфиса (тревожно). Какого?

  Александра Павловна. Такого. Неужели позабыла? Ах, нехорошо, нехорошо, сестра, так я на тебя полагалась, так я тебе верила всегда - ведь я тебя чуть ли не святой считала, ей-Богу!

  Анфиса. Да про что ты?

  Александра Павловна (смеется). А в крестные матери-то. Помнишь, ты сказала: как только второй ребенок родится, обязательно тебя, Саша, в крестные матери позову.

  Анфиса (смеется). Разве обещала? Ну, тогда, правда, забыла совсем, ведь ты знаешь, как я далека от всего от этого.

  Александра Павловна. Всякий знает.

  Анфиса. Ты вот говоришь - замуж, а я как вспомню про это несчастное замужество свое, мне становится так грустно, так обидно... Слепая я тогда была. Вон пословица: кого Бог хочет погубить, того сперва лишит разума. А нас всех Он раньше лишил разума, - пусть выбирается, которая сумеет.

  Александра Павловна (громко). А офицера в Смоленске помнишь?

  Анфиса (испуганно). Тише! (Строго.) И ни не вспоминай мне этого, слышишь? Этого не было когда. Я ничего не помню, и ты забудь, и пусть никто не знает о моем позоре.

  Александра Павловна (с раскаянием). Ах, Ты, Господи, что же я наделала? Дело, думаю, прошлое, и потом же не чужому говорю, а своему...

  Анфиса. Ты рассказала?

  Александра Павловна. Да, Феде.

  Молчание.

  Александра Павловна. Ты бы, Анфиса, ментолу попробовала, а то можно в аптеку за карандашом послать. Мишка живо сбегает. (Подходит к окну, кричит.) Миша!

  Анфиса. Нет, не надо. У меня уже совсем прошла. Просто от жары. Такой душный день сегодня. (Пьет воду, говорит насмешливо.) Ну, и что же сказал твой благоверный, удивился?

  Александра Павловна. Представь себе очень. Только засмеялся и говорит...

  Анфиса. Ну, хорошо, будет об этом, неинтересно. Какая жара!

  Александра Павловна. Да. Хоть бы ветер был. Да вот еще, кстати, все забываю тебе сказать: у меня одна часть твоего туалета лежит, возьми, пожалуйста.

  Анфиса. Что? От стирки что-нибудь осталось?

  Александра Павловна. Нет. (Смеется.) Представь себе какой случай: наша Катя в кабинете Федора Ивановича подняла. Ну, конечно, ко мне и принесла, возьми, пожалуйста, не забудь.

  Анфиса (смеется). Этого не может быть, что ты говоришь! Какие пустяки!

  Александра Павловна. Отчего же не может быть? Сидела в кабинете, подшивала, а тебя кто-нибудь позвал, ты и забыла. Там и сейчас кружевцо немного оборвано. Ты не волнуйся! Я так Кате все и объяснила. А то ты знаешь, какой у нас народ на кухне, - пойдут разговоры. (Строго.) Если тебе другой раз понадобится что-нибудь работать, так приходи ко мне. А то все-таки кабинет адвоката, клиенты, посторонние люди бывают, неудобно, если вдруг на полу...

  Анфиса. Да, конечно, конечно. Федор Иванович любит порядок. Я вообще редко встречала человека, который, с одной стороны, был бы так безалаберен, как Федя, а с другой... Хоть бы гроза, что ли! Знаешь, не пройтись ли нам хоть по улице около дома? Засиделись мы с тобой, как старухи. Когда я в Смоленске жила, там тоже есть сад, Лопатинский называется...

  Александра Павловна. Что ж, пойди, а я Федю ждать буду. Он такой милый стал за последнее время, что я и не знаю, как тебя благодарить. (Смеется.) Ну, что я теперь? Беременная, некрасивая, самой на себя в зеркало взглянуть противно, а он меня целует, как невесту. Позавчера ночью я даже испугалась. Кто это, думаю вошел?

  Анфиса. Ну?

  Александра Павловна. Так тебе все и рассказывать, какая ты любопытная! (С нескрываемой насмешкой.) Сама, я думаю, прекрасно знаешь, что бывает между мужчиной и женщиной, когда они друг друга любят.

  Анфиса. Но он...

  Александра Павловна (вызывающе). Что он? Не любит?

  Молчание. Смотрят друг на друга.

  Анфиса (упавшим голосом). Жарко.

  За окном голос Татаринова:

  - Можно? Я только на минутку.

  Александра Павловна (с сожалением отрывая взгляд от Анфисы). Эка, принесла нелегкая! (В окно, со смехом.) Заходите, заходите, Иван Петрович, очень рады. Мы здесь с Анфисой, как две безутешные вдовы. (К Анфисе.) Милый человек - я его очень люблю. Ты рада, что он пришел?

  Анфиса (смеется). Только уж очень он скучный. Про него верно Розенталь говорит...

  Входит Татаринов, его радушно встречают, но он мрачен. Александра Павловна. Что это вы так мрачный, Иван Петрович? (Беспокойно.) Случилось что-нибудь?

  Татаринов. Нет, нездоровится. С желудком что-то неладное, завтра к доктору пойду. Какой-нибудь в ресторане накормили.

  Анфиса. Вы откуда?

  Татаринов. Откуда же! - из городского сада. С Федром Ивановичем там сидели, он пиво пил, а я ничего не стал. Ну, конечно, Розенталь. Но только (разгорячась и ходя по комнате) я больше этого терпеть не стану. Пусть у Федора Ивановича будет хоть гений, а я этого терпеть не стану. Эта... развратнейшая личность, этот нахал Розенталь...

  Александра Павловна. Опять?

  Татаринов (останавливаясь). Вы знаете эту собаку в саду, приблудная какая-то, все ее знают, вертится постоянно? (Мрачно.) Жучкой ее зовут.

  Александра Павловна. Не знаю.

  Татаринов. А, Господи, ее все знают. Но только черт ее знает, откуда она. И вот сегодня вертится она вокруг нашего стола, а Розенталь говорит шепотом Федору Ивановичу: "посмотри, как нынче Татаринов мрачен". Ну, а я, знаете, нездоров, и мне даже приятно показалось, что такой негодяй тоже имеет человеческое сердце. И что же? "Это оттого, говорит, Татаринов так мрачен, что не знает верно, кто Жучкин отец, и не может назвать по отчеству". А?

  Обе женщины смеются.

  Татаринов (горько). Смешно? И вот такое кабацкое остроумие всегда будет иметь успех, а то, что я не подаю ему руки, то, что я член совета сословия присяжных поверенных...

  Анфиса (примирительно). Да оставьте, голубчик, да охота же вам! Болтун, говорит глупости, а, в сущности говоря, - очень безобидный и даже хороший человек.

  Татаринов. Я буду жаловаться на него в совет.

  Александра Павловна. Ну и жалуйтесь. Пусть ему зададут хорошенько. Ну, а что Федя?

  Татаринов. Там эта Беренс...

  Обе женщины. Что?? Беренс?

  Татаринов. Успокойтесь, все обошлось прекрасно. Я как раз и рассказать хотел, что совсем наоборот. Можно говорить? Впрочем, вы обе...

  Александра Павловна. Да, обе. Говорите.

  Татаринов. Ну вот, сидим мы это за столиком тут, и Нина Павловна с нами была, и вдруг эта Беренс подходит к нам прямо к столику, - вы представляете себе эту дерзость? - колышет этак шляпой и говорит: "Федор Иванович, я случайно осталась одна, не можете ли вы проводить меня до дому?" Нина Павловна даже побледнела, а я...

  Александра Павловна. Да ну, скорей же говорите.

  Татаринов (торжественно). И Федор Иванович взял ее за руку, вот так, и просто отвел от стола, как ребенка или как собаку, и сказал ей только два каких-то слова, и она ушла одна, как пришла. Но если бы видели, как она уходила.

  Александра Павловна (смеется). Я представляю!

  Анфиса (мрачно). Мне ее жаль.

  Александра Павловна (с негодованием). Ее-то? Ты совсем... порешилась, Анфиса.

  Татаринов. Скажу по правде, и мне ее жаль стало - уж очень гордо она пришла и уж очень... жалко она ушла. И хотя Федор Иванович был вполне вежлив...

  За окном тревожные голоса.

  Ниночка (в окно). Саша, ты здесь? Саша!.. Саша, ты знаешь, Померанцев застрелился.

  Александра Павловна (хватаясь за грудь). Ах, какой еще Померанцев?

  Петя. Мой товарищ, гимназист. Он под Новый год у вас был. Прямо в сердце.

  Татаринов. Да когда же это? Не больше часу, как я ушел из саду.

  Ниночка. Вы только что ушли, прибегает Петя и говорит...

  Александра Павловна. Зайдите, Петя, расскажите.

  Петя. Не могу, Александра Павловна. Мы, гимназисты, решили дежурить около него ночь.

  Анфиса. Петя, это он от любви?

  Петя (поучительно). Разве только любовь и есть на Анфиса Павловна? Есть и другие проклятые вопросы.

  Ниночка. Он любви не признавал.

  Анфиса. Цветов ему хороших насобирайте. Цветов...

  Ниночка (плачет). Мы и то все розы в саду обломали. И дядя Федя с нами ломал.

  Александра Павловна. Какое мальчишество! А где же Федя сейчас?

  Петя. Он к полицеймейстеру поехал.

  Ниночка. Он велел мне около больницы его подождать. Я так только на минутку прибежала сказать. Мы сейчас с ним приедем.

  Анфиса (уходящим). Цветов ему насбирайте.

  Татаринов (морщась). Какая неприятность! И что делается с этой молодежью, экзамен он, не выдержал?

  Александра Павловна. А у меня сегодня точно предчувствие какое-то...

  Анфиса горько плачет.

  Татаринов. Что с вами, Анфиса Павловна? Да успокойтесь же вы.

  Александра Павловна (недовольно). Что еще за комедия, Анфиса?

  Анфиса. Хорошо умереть молодым... (Плачет.)

  Александра Павловна (всхлипывает). Ну, вот ты и меня расстроила. Уж я так берегусь, чтобы не волноваться, а ты...

  Анфиса. Ну, ничего, ничего. Так вспомнилось. (Улыбается сквозь слезы.) Смешной мальчик. Любви не признавал, проклятые вопросы... Хорошо умереть молодым!

  Татаринов. Да вот еще что! Очень важно! Я только что хотел рассказать, как пришли они и помешали. Дело касается Федора Ивановича и, боюсь, очень серьезно. Дело в том...

  Александра Павловна. Ну, что же еще, Господи? Разве уж мало того, что есть?

  Татаринов. Когда мы с Федором Ивановичем проходили по террасе, нам встретился Ставровский. И хотя с того случая на суде они с Федей, так сказать, незнакомы и руки друг другу не подают, Федор просто из вежливости поклонился ему. И Ставровский не ответил. Может быть, не видел - не знаю. Но только Федор отвел меня в угол и говорит мне спокойно, но сам белый, как бумага. И да на "вы". "Передайте, говорит, Ставровскому, что если в следующий раз он не ответит на мой поклон, - а я и в следующий раз ему поклонюсь, - то мы будем драться, или просто убью его, как собаку". Только вы, ради Бога, не передавайте Федору, что я рассказал.

  Александра Павловна (растерянно). Как же теперь?

  Татаринов. Не знаю. Я, конечно, приму все меры для того, чтобы уговорить Ставровского, но за успех не ручаюсь: он ужасно самолюбивый и, наверно, станет на дыбы. Главное, вы постарайтесь повлиять на Федора Ивановича. Вы, Анфиса Павловна, имеете на него такое большое влияние...

  Александра Павловна. Да, Анфиса, пожалуйста. Я умоляю тебя!

  Анфиса. Я не знаю... Конечно, я постараюсь. Успокойся, Сашечка!..

  Хочет погладить ее по плечу, но та явно уклоняется.

  Татаринов. Ну, надо бы идти. Посидел бы еще, да так меня расстроили все эти истории, что едва на ногах держусь. Прощайте. (Из передней.) А бабушка-то еще не спит? Как шел, огонь у нее видел.

  Александра Павловна. Не спит. Она у нас как сова - всю ночь глаза раскрыты.

  Татаринов. Прощайте.

  Александра Павловна. Прощайте... Ну, и я пойду спать, тоже едва на ногах держусь. А ты еще не ляжешь?

  Анфиса. Нет, подожду.

  Александра Павловна. Может быть, Федя не ужинал сегодня, так ты разбуди, пожалуйста, Катю и вели ей подогреть.

  Анфиса. Хорошо.

  Александра Павловна уходит.

  Анфиса. Саша... Саша, ты не хочешь проститься со мной?

  Александра Павловна. Ах, прости, голубчик, забыла совсем. (Подходит и подставляет щеку.)

  Анфиса. Прощай. (Неловко целует подставленную неподвижную щеку.)

  Александра Павловна. Так не забудь про ужин.

  Анфиса остается одна. Проходит по комнате, прислушивается у окна, потом подходит к столу и при свете лампы сосредоточенно и внимательно рассматривает большой перстень на мизинце левой руки. Проходит кто-то под окном, насвистывая марш "Под двуглавым орлом". Анфиса перебирает клавиши на пианино. Садится и начинает играть.

  Александра Павловна (из дверей). Ты опять с твоей музыкой, Анфиса. Конечно, я тебя понимаю, но пойми и ты, что здесь семейный дом, и что уже все спит, и что, наконец, я просто нуждаюсь в покое. Музыка, сентименты всякие... становится прямо невыносимо.

  Анфиса, поднявшись, слушает насмешливую, под конец грубую речь сестры; потом ходит по комнате и смеется. К дому подъезжает извозчик. Голос Федора Ивановича и звонок. Входят Федор Иванович и Ниночка.

  Федор Иванович (проходит). А, это вы? Саша спит? В кабинете у меня огонь есть?

  Ниночка. Спокойной ночи, дядя Федя.

  Федор Иванович (ласково). Спокойной ночи, девочка.

  Уходит к себе в кабинет. Ниночка, словно не замечая Анфисы, также хочет уходить.

  Анфиса. Ниночка!

  Та притворяется, что не слышит, идет.

  Анфиса (громче). Ниночка, погоди минутку.

  Ниночка (останавливаясь). Ах, это ты? Что надо? Только, только... пожалуйста, поскорей, я очень устала сегодня, нездоровится...

  Анфиса (ласково, но нерешительно, с мольбою в голосе). Вот что я хотела... Ну, как там, расскажи. Бедный мальчик, мне его очень жаль. Я, кажется, только раз видела его по приезде, но у меня осталось почему-то в памяти его лицо. (Улыбаясь.) Я даже заплакала сегодня, когда узнала о его смерти.

  Ниночка (холодно и недоверчиво). Ты заплакала?

  Анфиса (улыбаясь). Почему же ты думаешь, что я не могу заплакать? Это так неожиданно и страшно и... мне просто жаль его.

  Ниночка. Да, конечно. (Сурово.) Он был хороший человек.

  Анфиса. Да, очень хороший. И потом, Ниночка, у меня очень много своего горя, и я теперь... легко плачу:

  Ниночка. Да? Спокойной ночи, я устала.

  Анфиса (с боязливым упреком). Ты слышишь, Ниночка: у меня очень много горя, и я... легко плачу. (Отворачивается.)

  Ниночка. Да, слышу. Спокойной ночи.

  Анфиса. Ты не хочешь даже со мною говорить? Скажи, что я сделала тебе?

  Ниночка. Ничего.

  Анфиса. Так почему ж ты так относишься ко мне? (Строго.) Это нехорошо, Нина! Ты еще девочка по сравнению со мной, ты еще ребенок совсем, наконец, ты моя сестра, и когда я иду к тебе с открытым сердцем, прошу хоть каплю участия, ты отворачиваешься. Ведь я так одинока, Ниночка.

  Ниночка. Ты? Ты одинока? (Смеется.) Ах, Анфиса, какая ты... нехорошая!

  Анфиса. Ты не смеешь так говорить!

  Ниночка. Зачем ты лжешь? Зачем ты говоришь какой-то моей любви, о сочувствии, о своем одиночестве? Вспомни, когда сама ты заговорила со мной, когда? Только вот сегодня.

  Анфиса. Когда я приехала...

  Ниночка (с презрением). О, когда ты приехала! Тогда ты была царицей, тогда ты была святая, тогда ты о том и думала, чтобы доставить людям радость и - научить. Это ты - учить! Да, когда ты приехала, ты говорила со мною, и я чуть не полюбила тебя, как эти - обманутые.

  Анфиса (сдерживая себя). Ты еще девочка! Ты еще видела ни жизни, ни страдания, и ты уже смеешь так осуждать. О, хорошая выйдет из тебя женщина, много радости дашь ты людям!

  Ниночка. А ты много ее дала?

  Анфиса. Ты не смеешь так говорить со мной.

  Ниночка. Тише, дядя Федя услышит. (Смеется.) Как ты испугалась! Ты не была такая трусливая, когда - приехала.

  Анфиса. Смотри, Нина, не накликай на себя судьбу. Может быть, и я теперь плачусь за то, что слишком осуждала и слишком требовала много. Я обратилась к тебе, как сестре...

  Ниночка. К сестре!.. Зачем ты лжешь, я не понимаю. Какая я тебе сестра? Разве так смотрят на сестру, как ты на меня все время смотришь? Ты, конечно, не видишь своих глаз, но я-то их вижу. Я теперь боюсь темных углов. Как темный угол, так оттуда смотрят на меня твои глаза, смотрят с такою ненавистью, с такой злобой... Я теперь во сне вижу твои глаза и просыпаюсь от их взгляда каждый раз с чувством, что ты меня уже - убила.

  Анфиса (грубо). Ты с ума сошла!

  Ниночка. Нет, я не сошла с ума. Зачем ты носишь на пальце яд?

  Анфиса. Это неправда.

  Ниночка. Опять лжешь: ты сама показывала, как открывается перстень. Зачем ты носишь на пальце яд? Так делают только убийцы.

  Анфиса. Этот яд - для меня.

  Ниночка. Неправда. Для других.

  Анфиса (гневно). Для меня, я тебе говорю.

  Ниночка. Для тебя? Так почему же ты... не лежишь рядом с Померанцевым?

  Анфиса. Нина! Что ты говоришь?

  Ниночка. Впрочем... он был честный.

  Анфиса (в ужасе). Как ты жестока, Нина, как ты безумно жестока!

  Ниночка (берясь пальцами за виски). Ах, ложь, ложь, ложь!

  Из кабинета выходит Федор Иванович.

  Федор Иванович. Что это? Не спите еще?

  Анфиса. Да так. Федор Иванович, вы будете ужинать, я велю разогреть?

  Федор Иванович. Нет. Ниночка, девочка, отчего ты не идешь спать? Бедная ты моя девочка! (Целует.) Иди себе, девочка, спи. У тебя глаза, как у молчания в лесу. (К Анфисе, вскользь.) Ты слыхала про гимназиста? (К Ниночке.) Если б я был твоей нянькой, я рассказал бы тихую сказку о иных счастливых странах, где не убивают ни себя, ни других, где розами украшают живых, а не мертвых. Золотыми снами обвеял бы твое сердце, золотыми снами, как короной, увенчал бы твою головку... (Улыбается.) Если бы был твоей нянькой.

  Ниночка (тихо). Проводи меня до комнаты.

  Федор Иванович. Боишься? Ну, идем, идем, хочешь, на руки возьму?

  Ниночка (покорно). На руки - не надо.

  Уходят. Анфиса с ужасом смотрит им вслед, делает шаг к двери, куда скрылись, но поворачивается и быстро ходит по комнате, роняя мебель. Ломает руки.

  Федор Иванович (входя). Бедная девчонки! Бедная девчонка! Ты отчего не спишь, Анфиса? Пора. Ужинать я не буду. Прощай. (Небрежно целует ее в щеку и к двери кабинета.)

  Анфиса (хрипло). И только?

  Федор Иванович. А что же еще? Надо спать.

  Анфиса (хрипло). И только?

  Федор Иванович (мягко). Я устал. Сегодня у меня очень тяжелый день.

  Анфиса. Отчего же ты мне не расскажешь про твой тяжелый день? Ты уходишь, отчего же ты не зовешь меня к себе?

  Федор Иванович. К себе, сегодня? (Сурово.) Ты забыла про смерть.

  Анфиса. Что? (Понимая.) Какая гадость! Какая гадость! И только это ты мог подумать. (Быстро ходит по комнате, заламывает руки.) Федор, я больше не могу. Федор, что ты делаешь со мной? Я больше не могу.

  Федор Иванович (неохотно садится). Ну, что еще такое, Анфиса? Говори. Который час? Но только не лучше ли отложить до завтра? Пожалуйста. (Закрывает глаза рукой.) Ведь я видел его, Анфиса. И у меня сейчас перед разами это маленькое, желтое, восковое лицо, лицо безбородого мальчишки, который вдруг осмелился стать мужем. Как он смел?

  Анфиса (тихо). Федор, я больше не могу.

  Федор Иванович (встает и ходит). Как он смел? Взял и сделал то, о чем мечтает каждый человек... да, хоть в жизни, но каждый из нас мечтал о самоубийстве. И все мы стали маленькие, а он вырос, как гигант, гигантской тенью лег над нами и мертвыми глазами смотрит прямо в душу. Чего он смотрит? Что я ему отвечу? Ну, конечно - мы, живые, принесли ему цветов... каких-то красных роз, травы и даже веток - мы рвали в темноте. И я рвал. И они, эти испуганные и торжествующие дети, они больше не уважали меня - они уважали только его. Ну... ты не слушаешь меня.

  Анфиса. Федор, скажи: ты уже больше не любишь меня?

  Федор Иванович. Ах, Анфиса! (Вздыхает и садится.) Ну, люблю. Ну, что случилось, говори. Только лучше бы... не надо, Анфиса.

  Анфиса. Ты помнишь, Федор, что ты обещал, когда я отдавалась тебе? Что больше ты не будешь близок с женой - ты помнишь?

  Федор Иванович утвердительно кивает головой.

  Анфиса. Я рада. Значит, это неправда, что третьего дня ночью ты был у нее?

  Федор Иванович (медленно). Нет, правда. Был.

  Анфиса (хватаясь за шею). Да, был? А я думала, что она солгала... Значит, правда: был. Кто же я теперь, Федор? Ты назвал меня женой - жена или любовница?

  Федор Иванович. Зачем так резко? Я этого не говорю.

  Анфиса. Не говоришь? И ты знаешь, как они относятся ко мне - все, все, эта добрая Саша, эта чистая девочка, которой ты хотел навеять золотые сны? Меня травят, преследуют на каждом шагу, меня грызут, как собаку, забежавшую на чужой двор. Нянька не пускает меня в детскую, меня презирает Катя, твой кучер Еремей фамильярничает со мной... а я? Верчусь, улыбаюсь, глотаю отравленный хлеб - ты видел, как Саша подает мне тарелку за обедом?

  Федор Иванович (холодно). Да, видел. И... удивлялся.

  Анфиса. Чему?

  Федор Иванович. Что ты не возьмешь эту тарелку и не бросишь в голову Саше.

  Анфиса. Ты этого хочешь? Да? Говори, ты этого хочешь?

  Федор Иванович. Тише. Я знаю только одно, что ты этого не можешь. И нельзя ли, пожалуйста, Анфиса, крика и вообще без этих... супружеских сцен. (Мягко.) Я прошу тебя, Анфиса. Я сегодня устал и кроме того... (Сдержанно, волнуясь.) Один негодяй оскорбил меня. Конечно, это пустяки.

  Анфиса. Да, я знаю. Ставровский. И он был прав.

  Федор Иванович (угрожающе, но все еще сдержанно). Анфиса! Я прошу тебя...

  Анфиса. Да, да, он был прав. И, вероятно, это было очень красиво, когда ты поклонился, а он...

  Федор Иванович (поднимаясь). Я ухожу.

  Анфиса (кричит). Нет, нет! Федор Иванович. Чего ты хочешь? Ты сама не понимаешь, что ты говоришь. Он был прав! Господа, которые просто завидуют мне, господа, которые не могут переварить того, что я зарабатываю десятки тысяч, что публика устраивает мне овации.

  Анфиса (почти невольно). Тебе кричали: вон!

  Федор Иванович (медленно). Да? Спокойной ночи, Анфиса.

  Анфиса. Федя! Я не буду, постой. Не уходи. Я знаю, что я говорю. Но я так несчастна, так несчастна. Господи, что вы все делаете со мной?

  Федор Иванович. Мне... надоело это. Чего ты хочешь, Анфиса? Ты хочешь правды, да?

  Анфиса. Да... если только ты можешь... сказать правду.

  Федор Иванович. Если только могу? (Грубо.) Ну, так ты мне - не нужна. Понимаешь, просто не нужна.

  Анфиса (бледнея). Так говорят только прислуге.

  Федор Иванович. Ах, оставь эти жалкие слова! Вообще, зачем ты лжешь? Зачем ты солгала мне про свою гордость - ты вовсе не горда. Зачем ты солгала мне про какую-то недоступность - ты доступна, как и все. Помню, как я бегал по саду, по колена в снегу, без шапки и звал тебя, а ты сидела там, в углу, с этим ничтожеством. Как еще тогда я не понял тебя!

  Анфиса. Федор, ты раскаешься в том, что говоришь.

  Федор Иванович (смеется). Любовница!.. Ну, да, любовница. Я хотел, чтобы ты стала женою, а ты сумела стать только любовницей... как все эти Саши, Лизы...

  Анфиса. Так. Только любовницей? Что же мне было делать, скажи.

  Федор Иванович. Не знаю.

  Анфиса. Нет, ты скажи! Ты не прячься! Что же мне было делать, ну, говори!

  Федор Иванович. Почем я знаю, что должна делать женщина, которую я люблю? Этому не учат.

  Анфиса. Нет, скажи! Ты теперь не имеешь права молчать. Что я не бросила в голову тарелкой этой несчастной беременной женщине, да? Что из любви к тебе я унижалась, терпела плевки, разучилась краснеть, ненавидела да? Что я верила в твое благородство, в твое понимание, в твою мужскую силу, в твою честность?..

  Федор Иванович. Постой. А зачем... а зачем ты солгала мне про этого офицера в Смоленске? Ты говорила, что не было ничего...

  Анфиса (глухо). То был мой позор. То была ошибка, за которую я наказана.

  Федор Иванович (насмешливо). И ты боялась, что я не пойму ошибки? И это ты называешь - верила в меня? Ах, Анфиса, зачем ты лжешь? Этот офицер бросил тебя?

  Анфиса. Нет. Но он оскорбил меня.

  Федор Иванович (медленно). Зачем же ты не убила его, Анфиса? Ты должна была его убить. Зачем же тогда (с презрением поднимает руку Анфисы, на которой перстень, и снова бросает ее) ты носишь это?

  Анфиса. Тогда я еще не носила.

  Федор Иванович смеется.

  Анфиса (с ударением). Тогда я еще не носила этого.

  Федор Иванович. А теперь носишь? Не страшно, Анфиса.

  Анфиса. Ты смеешься?

  Федор Иванович. Смеюсь. Уезжай, Анфиса.

  Анфиса. Ты... ты просто - негодяй.

  Плачет, закрыв лицо руками. Молчание.

  Федор Иванович. Скажите это при всех, Анфиса Павловна, и я вам поверю... Уезжайте.

  Анфиса (сдерживая слезы). Я не уеду.

  Федор Иванович. Да? Останетесь?

  Анфиса. Да. Останусь. Вы сказали: когда Саша родит, я уеду с тобой. Вы были гуманны, вы не хотели тревожить вашей беременной жены...

  Федор Иванович (гневно). Опять ложь! Это вытвердили о ее беременности, это вы требовали пряток, темноты...

  Анфиса (с притворной кротостью). Вы можете меня ударить. Ведь вы - сильнее.

  Федор Иванович. Молчать!

  Анфиса. Тише, вас услышит беременная жена.

  Федор Иванович (тяжело дыша). Будет. Оставайтесь, если хотите. Я иду спать. (Встает.)

  Анфиса (еще не веря, что он уходит). Побудь со мной еще одну минуту.

  Федор Иванович. Нет.

  Анфиса (пугаясь). Одну только минуту. Я еще не все сказала. Одну только минуту.

  Федор Иванович. Нет.

  Анфиса. Пожалей меня. Ах, Боже мой, ей ты хотел навеять золотые сны, неужели меня... меня... такую, ты оставишь одну. Прости меня.

  Федор Иванович. Ложь!

  Анфиса. Федя, пожалей меня. Одну минуту... минуточку...

  Федор Иванович (идет). Ложь!

  Анфиса (в исступлении). Федор, если ты уйдешь, я сейчас убью себя.

  Федор Иванович. Этим ядом, что на пальце? Ложь, ложь, ложь!

  Идет не оглядываясь, к двери. Анфиса следует за ним, тянется к нему руками, но не смеет коснуться.

  Анфиса. Федя... Федор... Это безбожно! Пожалей меня... я умираю. Федя, неужели ты оставишь меня?

  Федор Иванович молча открывает двери кабинета, молча отстраняет от себя Анфису и уходит. Щелкает ключ.

  Анфиса (падая на колени перед глухою дверью). Федя, Федя, пожалей ты меня. Этого не может быть. (Тихонько стучит пальцем в дверь.) Федя, Федор Иванович, пустите. Вы не слышите? Федя! Ай, я боюсь! Ай, я одна! Мне же некуда пойти, Федя. Мне же некуда пойти. Пожалей же ты меня...

  В слезах падает на пол.

  3анавес

  ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ Вечер. Крестины. На сцене столовая Костомаровых. Идут последние приготовления к ужину, который будет тотчас после того, как совершится обряд. Около стола хлопочут горничная Катя и для этого вечера приглашенный лакей, грязноватый человек с небритой физиономией. Самые крестины происходят в детской, за комнату от столовой; и оттуда доносится говор многих голосов, изредка смех.

  В комнатах очень светло и как будто весело.

  При открытии занавеса в столовой только двое: Федор Иванович, который сосредоточенно шагает по комнате, заложив руки под фалды фрака, и Татаринов. Последний стоит в угрюмо-укоризненной, но в то же время несколько просительной позе и медленно ворочает головой в направлении шагающего, по-видимому, неслушающего Федора Ивановича. Оба адвоката во фраках со значками.

  Татаринов. Федя, я утеряю тебя, что ты не имеешь права так относиться к своему здоровью. Ты слышишь?

  Федор Иванович. Слышу.

  Татаринов. А главное, к своему таланту, который начинает блекнуть и терять краски, Федя.

  Федор Иванович. Ты это видишь?

  Татаринов. И не только я, но и другие видят. Федор, послушай меня. Ну, если бы ты был прирожденным алкоголиком, как этот... Розенталь, я оставил бы тебя в покое: пей и погибай! Но ведь ты здоровейший человек, и весь той род...

  Федор Иванович. Надоело. Оставь! И я вовсе не пью так много, чтобы стоило из-за этого поднимать шум. Как все это нелепо!

  Татаринов (угрюмо). Играешь в карты.

  Федор Иванович. Да, играю. Здесь можно и не беспокоиться: я всегда выигрываю.

  Татаринов. Что же хорошего? Ты выигрываешь, значит, кто-нибудь проигрывает. Ты, может быть, думаешь, что все это геройство, а по-моему - только бесхарактерность. Хотя бы эта печальнейшая история со Ставровским...

  Федор Иванович. Тебе не нравится?

  Татаринов (морщась). Ах, Федор Иванович, Федор Иванович! Ведь ты же не думаешь того, что говоришь! И я вообще не понимаю, как ты, Федор Иванович, с твоим высоким понятием о личности, с твоим, наконец, огромным талантом мог опуститься до того, чтобы ударить человека...

  Федор Иванович. Я хотел посмотреть, как поступит Ставровский.

  Татаринов. Ну, и что же?

  Федор Иванович (пожимая плечами). Ничего.

  Татаринов. А по-моему, он был совершенно прав, и прибег к защите закона, а не кулаков. Мы, как носители...

  Федор Иванович. Который час? Надоело, Иван Петрович, оставь. Сто раз слышал!

  Татаринов. А вот тебя исключат!

  Федор Иванович. И это слышал.

  Татаринов. Федя, подумай о жене.

  Александра Павловна, несколько раз выглядывавшая из двери и слушавшая разговор, предостерегающе указывает Татаринову на мужа, просит, чтобы замолчал. Боится.

  Федор Иванович (останавливаясь). Ну? Что там про жену?

  Татаринов. Да так, ничего. Ну, знаешь, как по обыкновению...

  Федор Иванович (морщась). Ах, и надоел же ты мне! И почему я до сих пор тебя терплю, не понимаю. Так, заодно уж, должно быть, с остальным.

  Александра Павловна (умышленно громко). Катя, - сколько же тут приборов, ты сосчитай. Ты считать умеешь?

  Подходит к мужу и кладет ему руку на плечо. Тот недовольно останавливается. Александра Павловна еще не совсем поправилась после родов, похудела, улыбается томною, несколько жалкою улыбкой.

  Федор Иванович. Ну, что ты? Скоро там?

  Александра Павловна. Так, немного приласкаться захотелось... устала. Да, вообрази, какая история, Федя: забыли подогреть воду, попробовала я рукой - она как лед. Прямо заморозить хотели ребенка.

  Татаринов. Надо подлить кипятку.

  Александра Павловна. Подливают! Да разве скоро ее нагреешь: купель такая, что взрослый утонуть может. А священник уже приехал, ждет, так неловко. Вы же никуда далеко не уходите, Иван Петрович... А ребенка вы не уроните?

  Татаринов. Постараюсь. (В недоумении качает головой.) Вот странно: член совета присяжных поверенных, и вдруг какой-то кум - это все ваши прихоти, Александра Павловна.

  Александра Павловна. Молчите, молчите. (Робко.) Федечка, а ты не пойдешь туда?

  Федор Иванович. Нет. Не люблю. Я уже говорил.

  Александра Павловна. Ну, пожалуйста, ну, голубчик! Я прошу тебя. Ведь это несколько минут, ты хоть в дверях постой.

  Федор Иванович. Нет, нет. Да не огорчайся же ты, пожалуйста. Ведь это же невозможно, из-за каждого пустяка слезы, истерики.

  Александра Павловна (улыбаясь сквозь слезы). Да я ничего, что ты? И какие у меня истерики, что ты говоришь? - Это я-то истеричка! Иван Петрович, послушайте... а вы танцевать будете? Куму необходимо танцевать.

  Быстро входит Розенталь.

  Розенталь. Александра Павловна, зовут!

  Александра Павловна. Ах, Боже мой, сейчас, сейчас! Не скучай тут, Федя, пусть Розенталь побудет тобой.

  Уходит, в дверях встречается с Анфисой. Очень осторожно обходит ее, подбирая платье так, чтобы не коснуться.

  Анфиса. Дайте мне воды, Катя.

  Катя. Сами возьмите. Вон стоит.

  Розенталь (очень вежливо). Вас также ждут, господин Татаринов.

  Татаринов (строго смотрит на него и проходит). Помни же, Федя.

  Федор Иванович. Анфиса, ты куда - посиди нами.

  Розенталь. Верно, Анфиса Павловна, посидите-ка лучше с нами. Кстати, мне нужно устроить некоторый консилиум.

  Анфиса (улыбаясь). Вы больны?

  Розенталь. Опасно. Денег нет.

  Все трое садятся на большой турецкий диван. Анфиса отодвигается несколько к краю.

  Розенталь. Ты, Федор Иванович, как психолог, вы же, Анфиса Павловна, просто как умнейшая женщина - помогите мне вашим компетентным советом. (Смотрит на лакея, внезапно.) Постой, что это за рожа? (Вскакивает и подходит к лакею.) Алексей?

  Федор Иванович (тихо). Анфиса!

  Анфиса не отвечает.