Венгеров Семен Афанасьевич - Последний завет Пушкина

  

  

   Пушкин, А. С. Полное собран³е сочинен³й. Том IV

   Библ³отека великихъ писателей подъ редакц³ей С. А. Венгерова

   СПб., 1910

  

   Давно уже идетъ въ русской литературѣ споръ о назначен³и искусства.

   Въ чемъ истинная задача искусства вообще и поэз³и въ частности?

   Самодовлѣющая-ли это величина, процвѣтающая, достигающая полнаго развит³я только тогда, когда она отдается всецѣло своимъ внутреннимъ потребностямъ?

   Или-же, напротивъ того, великая способность волновать сердца людей, великое очарован³е искусства только тогда и проявляется во всей своей силѣ, когда оно соединено съ желан³емъ научить чему-нибудь. Рядомъ съ искан³емъ художественной красоты, художественнаго совершенства, не должно-ли художественное произведен³е быть проникнуто опредѣленнымъ стремлен³емъ освѣтить ту или другую проблему общественной жизни и морали?

   Авторъ настоящей замѣтки, въ другомъ мѣстѣ, бросивъ взглядъ на весь ходъ нашей литературы за два вѣка европейскаго пер³ода ея существован³я, приходитъ къ тому выводу, что русская литература никогда не замыкалась въ сферѣ чисто-художественныхъ интересовъ. Она всегда была каѳедрой, съ которой раздавалось учительное слово. Всѣ крупные дѣятели нашей литературы, въ той или другой формѣ, отзывались на потребности времени и были художниками-проповѣдниками.

   Не составляетъ исключен³я и Пушкинъ, хотя взгляды его на задачи искусства всего менѣе отличаются устойчивостью. Сердито говоритъ онъ въ одномъ изъ своихъ писемъ: "цѣль поэз³и - поэз³я". Но не говоритъ-ли намъ послѣдн³й завѣтъ великаго поэта - его величественное стихотворен³е "Я памятникъ себѣ воздвигъ нерукотворный" о чемъ-то совсѣмъ иномъ? Какой другой можно сдѣлать изъ него выводъ, какъ не тотъ, что основная задача поэз³и - возбужден³е "чувствъ добрыхъ".

   Зигзагами шли общественныя и литературныя настроен³я Пушкина.

   Въ Александровскую эпоху Пушкинъ былъ живымъ отражен³емъ безпокойнаго настроен³я времени и самъ себя характеризовалъ, какъ поэта, который "свободу лишь умѣетъ славить".

   Въ первыхъ романтическихъ поэмахъ своихъ и отдѣльныхъ стихотворен³яхъ, онъ бросалъ страстный вызовъ тиранн³и и всѣмъ старымъ традиц³ямъ, провозглашалъ свободу чувствъ и проповѣдывалъ презрѣн³е къ условнымъ формамъ.

   Со второй половины 20-хъ годовъ улеглось брожен³е и самого Пушкина, и общества, и поэтъ вступаетъ въ такъ называемый "объективный" пер³одъ своего творчества.

   Но помимо того, что и это стремлен³е къ объективному творчеству было отражен³емъ настроен³я времени, утомленнаго возбужден³емъ послѣднихъ лѣтъ царствован³я Александра и жаждавшаго спокойств³я, помимо этого косвеннаго служен³я нуждамъ времени, Пушкинъ никогда не былъ въ состоян³и совладать съ живой натурой своей и оставаться на олимп³йскихъ высотахъ безразличнаго творчества.

   Всеобъемлющ³й ген³й Пушкина никогда не успокаивался на чемъ-нибудь одномъ, и никто точнѣе его самого не исполнялъ завѣта, который онъ далъ поэту:

  

   ... Дорогою свободной

   Иди, куда влечетъ тебя свободный умъ.

  

   И такъ какъ отзывчивая натура влекла его то въ одну, то въ другую сторону, то каждая изъ главныхъ литературныхъ теор³й нашихъ - и сторонники "чистаго искусства" и апологеты искусства общественнаго - можетъ подтвердить свои положен³я ссылками на Пушкина. Недаромъ вѣдь сравнивалъ Пушкинъ поэта съ "эхомъ", которое на все отзывается, будь то "гласъ бури и валовъ", или мирный "крикъ сельскихъ пастуховъ".

   Да, въ минуту полемическаго раздражен³я и притомъ совсѣмъ особаго рода (вовсе не антидемократическаго, какъ принято думать), онъ, дѣйствительно, воскликнулъ въ "Черни":

  

   Мы рождены для вдохновенья,

   Для звуковъ сладкихъ и молитвъ.

  

   Но развѣ это же самое стихотворен³е не есть полное нарушен³е провозглашенныхъ въ немъ принциповъ? Вѣдь въ немъ нѣтъ ни звуковъ сладкихъ, ни молитвъ, и въ общемъ оно представляетъ собою ярк³й образчикъ тенденц³озно-дидактическаго запрещен³я идти дорогою свободною, куда влечетъ поэта его свободный отъ какихъ бы то ни было запрещен³й умъ:

  

   Не для житейскаго волнен³я,

   Не для корысти, не для битвъ

  

   будто бы созданъ поэтъ. И вслѣдъ затѣмъ пишется страстный памфлетъ "Клеветникамъ Росс³и" - откликъ на злобу дня въ буквальномъ смыслѣ слова - на дебаты въ одномъ изъ засѣдан³й французскаго парламента.

  

   Въ оградахъ вашихъ съ улицъ шумныхъ

   Сметаютъ соръ - полезный трудъ.

   Но но забывъ свое служенье,

   Алтарь и жертвоприношенье,

   Жрецы-ль у васъ метлу берутъ.

  

   Такъ иронизируетъ поэтъ, когда ему предлагаютъ быть "полезнымъ". А черезъ нѣсколько лѣтъ этотъ же жрецъ, единственно изъ желан³я быть полезнымъ, берется за метлу журналиста, и великое дарован³е тратится на сметан³е сора, внесеннаго въ литературу Булгариными и Ко.

  

   Ты можешь, ближняго любя,

   Давать намъ смѣлые уроки,

   А мы послушаемъ тебя,-

  

   проситъ поэта "чернь", т. е. публика, всѣмъ ходомъ русской литературы пр³ученная получать отъ нея поучен³я. Но поэтъ презрительно отказывается:

  

   Идите прочь, какое дѣло

   Поэту мирному до васъ?

  

   А въ это самое время онъ заканчивалъ "Евген³я Онѣгина", въ которомъ жизнь "Черни" отразилась съ небывалою до того полнотою и въ которомъ въ плѣнительномъ образѣ Татьяны былъ преподанъ одинъ изъ самыхъ знаменитыхъ и волнующихъ уроковъ жизни, когда-либо преподанныхъ русской литературой. Прошли почти 80 лѣтъ, какъ Татьяна отвѣтила Онѣгину:

  

   Я васъ люблю, къ чему лукавить.

   Но я другому отдана,

   Я буду вѣкъ ему вѣрна,-

  

   и этотъ отвѣтъ не перестаетъ до сихъ поръ волновать русскаго читателя и поднимать въ немъ вопросы нравственнаго порядка. Многое, очень многое въ ген³альномъ романѣ перестало интересовать позднѣйшаго читателя, на многое онъ сталъ смотрѣть исключительно съ исторической точки зрѣн³я. Но образъ Татьяны, олицетворивш³й въ себѣ полную свободу отъ условности съ неумолимымъ сознан³емъ долга, навсегда врѣзался въ сердце русскаго читателя. Каждое поколѣн³е имѣетъ свое отношен³е къ отвѣту Татьяны,- то восторженно-положительное, то насмѣшливо-отрицательное, но во всякомъ случаѣ не безразличное. "Смѣлый урокъ" на практикѣ былъ данъ поэтомъ, теоретически отъ него отказавшимся. На практикѣ, слѣдовательно, поэтъ и въ эпоху своего пренебрежен³я ко всему тому, что не есть интересъ чисто-художественный, никакъ не могъ удержаться въ ограниченной сферѣ чисто-эстетическихъ настроен³й и тоже сталъ учителемъ жизни. Да и какъ тому иначе быть? Развѣ есть что-нибудь безразличное въ жизни и даже въ "мертвой" для другихъ, но живой для поэта природѣ.

   И не только сталъ Пушкинъ учителемъ жизни, но въ учительномъ характерѣ литературы усмотрѣлъ ея высшее назначен³е. Въ 1830 году Пушкина усиленно занимаетъ мысль о смерти, онъ заказываетъ себѣ даже могилу въ Святогорскомъ монастырѣ, гдѣ вскорѣ и пришлось ему опочить вѣчнымъ сномъ. Правильно или неправильно - это другой вопросъ, онъ чувствуетъ потребности подвести итоги всей дѣятельности, опредѣлить сущность своего значен³я въ истор³и русскаго слова. Онъ пишетъ - "Я памятникъ воздвигъ себѣ нерукотворный", гдѣ съ тою величавою простотою, которая характеризуетъ истинно-великихъ людей, говоритъ безъ всякаго жеманства, безъ всякой ложной скромности о своемъ безсмерт³и. Создатель русской поэз³и не сомнѣвается въ томъ, что будетъ "славенъ, доколь въ подлунномъ м³рѣ живъ будетъ хоть одинъ п³итъ", что слухъ о немъ "пройдетъ по всей Руси великой" и назоветъ его "всякъ сущ³й въ ней языкъ".

   Но за что же, однако, ему столь велик³й почетъ?

  

   И долго буду тѣмъ любезенъ я народу,

   Что чувства добрыя и лирой пробуждалъ.

  

   Самъ по себѣ этотъ отвѣтъ столь знаменателенъ, что не нуждается ни въ какихъ дальнѣйшихъ пояснен³яхъ. Болѣе яркаго подкрѣплен³я нашего утвержден³я не придумаешь. Пушкинъ, этотъ идолъ всякаго приверженца теор³и "чистаго" искусства, въ одну изъ торжественнѣйшихъ минутъ своей духовной жизни превыше всего цѣнитъ въ литературѣ учительность.

   Но интересъ Пушкинской формулировки назначен³я литературы еще безмѣрно возрастаетъ, когда мы обратимся къ воспроизведенному на предыдущей страницѣ черновику знаменитаго стихотворен³я.

   Оказывается, что первоначально Пушкинъ, совершенно въ духѣ "чистаго" искусства, такъ опредѣлилъ свое значен³е:

  

   И долго буду тѣмъ любезенъ я народу,

   Что звуки новыя для пѣсенъ я обрѣлъ.

  

   Твердо и безъ столь обычныхъ у него помарокъ, т. е. безъ колебан³я написалъ Пушкинъ подчеркнутый стихъ, въ которомъ выразилъ свое теоретическое литературное credo.

   Но вотъ онъ перечитываетъ плодъ непосредственнаго вдохновен³я, снова вдумывается въ тему и предъ лицомъ вѣчности открываются новые горизонты. Нѣтъ, мало для поэта истинно-великаго однихъ эстетическихъ достоинствъ, только къ памятнику того не заростетъ "народная тропа", кто пробуждаетъ "добрыя чувства", кто былъ учителемъ жизни.

   И зачеркивается формула эстетическая, а взамѣнъ ея дается учительно гражданская.