Главная » Книги

Туган-Барановский Михаил Иванович - Социализм как положительное учение, Страница 4

Туган-Барановский Михаил Иванович - Социализм как положительное учение


1 2 3 4 5 6 7 8

х кухонь будут заменены одной огромной кухней в фаланстере, если сотни прачечных, кладовых, подвалов будут соединены в одно огромное целое в будущей коммуне. Политико - экономы обыкновенно с презрением относятся к организации домашнего хозяйства: это кажется им делом мелким, ничтожным. На самом же деле трудно и оценить, какая масса капитала и труда бесполезно растрачивается, благодаря раздроблению потребления.
   Что касается до преимуществ общественного производства, как оно будет организовано в фаланге, то выгоды его должны быть еще больше. Всем известно, что крупная промышленность вытесняет мелкую именно благодаря большей производительности труда в крупном производстве. Но фаланга будет иметь одно важное преимущество перед современным крупным предприятием: ей будет выгодно вводить такие машины, такие усовершенствованные приемы производства, которые не могут быть усвоены современной промышленностью, потому что этому препятствует низкая заработная плата (делающая ручную работу более дешевым способом производства, чему машинную) и сопротивление рабочих введению новых машин. Машина перестанет быть врагом человека, каким она является при современном несовершенном устройстве общества, и сделается его помощником и слугой.
   Точно также будет преобразовано и земледелие. Соединение в фаланстере земледелия с промышленностью даст возможность избежать еще одного огромного недостатка хозяйственного устройства цивилизации - именно, вынужденной праздности земледельца в зимнее время.
   Наконец, в области торговли преимущества фаланги не менее очевидны. Покупки в розницу, небольшими партиями, через частые промежутки, при огромной затрате времени, будут заменены правильно организованным приобретением продуктов, нужных для фаланги и сбытом ее собственных произведений.
   Все эти огромные сбережения дадут возможность достигнуть, при гармоническом устройстве общества, таких степеней богатства, о которых мы теперь и не мечтаем. На месте теперешних хижин будут воздвигнуты роскошные дворцы. Фурье с особенною любовью останавливается над описанием социального дворца будущего, фаланстера.
   Это прекрасное здание, план которого Фурье дает во всех мельчайших подробностях. Фаланстер окружен садами, рядом с ним помещаются промышленные мастерские, сельскохозяйственные постройки, распланированные таким образом, чтобы не портить общего вида. Сам фаланстер и все хозяйственные постройки соединены закрытой галереей - каналом, по которому циркулирует жизнь фаланги. Галерея эта широка и просторна, обставлена тропическими цветами, полна света и воздуха, в ней устраиваются общественные собрания, выставки, балы, концерты. В фаланстере помещается храм и театр.
   Каждый выбирает себе в фаланстере квартиру по своему вкусу, причем предоставляется усмотрению каждого меблировать ее собственною мебелью, или получать полную обстановку за известную плату от фаланги.
   Каким же образом должна быть организована работа фаланги? Вопрос этот является основным для всей системы Фурье и в разрешении его наш автор проявляет наибольшую оригинальность. Фурье не признает вредных страстей или влечений. Человек устроен таким образом, что все его страсти естественно образуют согласный, гармоничный ряд. Наши страсти суть элемент неизменяемый и постоянный, а общественные формы - преходящий и изменчивый. Поэтому, не страсти людей должны приспособляться к общественному устройству, а социальное устройство должно быть таково, чтобы страсти человека направлялись не во вред обществу, а на пользу ему. Соответственно этому принципу - предоставления полной свободы всем страстям и стремлениям человека, - должен быть организован и труд в фаланге. В ней должна быть полная свобода в выборе занятий для всех членов фаланги Прирожденные способности, симпатии, привычки, знания определяют, какое занятие изберет себе каждый член фаланги.
   Так как все работы фаланги будут совершаться сообща, то естественно возникнут группы рабочих, занимающихся одним и тем же делом. Чтобы объяснить, каким образом возникнут группы, Фурье указывает на детей. Возьмите какую-нибудь гимназию или пансион. Какое зрелище представляют собою школьники в то время, когда они свободны от занятий? Они не разбредаются порознь, но среди них сами собой возникают группы. Одни заняты одною игрою, другие - другой, одни - одним делом, другие - другим. Каждый присоединяется к той группе, которая кажется ему наиболее привлекательной.
   То же самое должно происходить и среди взрослых людей, если они будут предоставлены собственным влечениям, если над ними не будет висеть внешней силы, противодействующей этим влечениям. Современная организация труда, делающая невозможною такую естественную группировку рабочих, уже по одному этому должна быть признана никуда негодной. Она порождает отвращение к труду, являющееся такой характерной чертой нашей эпохи. Гармоничная община будет в этом отношении прямой противоположностью современному строю. Каждый будет выбирать себе занятие по вкусу, присоединяться к той группе, которая ему всего более нравится.
   Обыкновенно думают, что существуют известные роды труда, которые но самому своему характеру неприятны для человека. Но это неверно, труд - данаид не может быть привлекательным, но не потому, что он требует исключительных усилий, а потому, что он безрезультатен. Высшая задача социальной организации - полное и гармоническое развитие сил человека - будет разрешена только тогда, когда будет открыто средство сделать всякий труд привлекательным. А это и будет осуществлено в фаланге. Каждая группа производителей фаланстера работает кряду не более 2-х часов. Как только труд становится утомителен и теряет свою привлекательность, группа прекращает работу, ее члены входят в состав новых групп, и с новой энергией принимаются за новую работу.
   То, что теперь называют леностью, в сущности есть не что иное, как отвращение к однообразной, монотонной работе; это отвращение точно так же как и честолюбие и жажда первенства среди рабочих будет не ослаблять, а усиливать энергию труда в фаланстере. Те силы, которые в цивилизованном обществе действуют разрушительно, в фаланге будут служить общим интересам. Каким же образом будет совершаться распределение продуктов в фаланге? Весь продукт будет делиться на 3 неравные части: 5/12 будет идти труду, 4/12 - капиталу и 3/12 - на вознаграждение таланта. Хотя все работы будут производиться сообща, равенства вознаграждения в фаланстере не будет. Каждый будет получать соразмерно своему участию в производстве. И хотя, сравнительно с современным состоянием, доход от труда возрастет в гораздо большей степени, чем доход от капитала, тем не менее и капиталисты не потерпят никакого убытка. Доход рабочих увеличится в 6-8 раз, а капиталистов - в 3-4 раза. Сверх того, во много раз увеличится вознаграждение таланта.
   Но допуская процент на капитал, Фурье не считает возможным возникновение в фаланстере класса праведных капиталистов. С одной стороны, все рабочие в фаланстере будут капиталистами, так как их доход будет настолько велик, что сбережение части этого дохода не представит никаких трудностей. С другой же стороны, все капиталисты будут работать, так как работа будет наслаждением, а не бременем. Вообще, вопросу о системе распределения Фурье не придавал большого значения, потому что в его представлении фаланга должна обладать такой огромной производительной силой, что потребности каждого из ее членов, во всяком случае, будут удовлетворены достаточно полно.
   Я не буду останавливаться над описаниями прелести жизни в фаланстере, которые так увлекали самого Фурье и его учеников. Наш утопист рисует эту жизнь как постоянный, светлый и радостный праздник, который не будут омрачать никакие тени, никакое страдание, никакой диссонанс. И все это будет достигнуто благодаря тому, что организация производства и потребления в крупных размерах вместе с увеличением энергии труда вследствие его привлекательности, дадут человечеству столько богатства, что люди не будут испытывать ни в чем недостатка.
   Выработав так детально экономическую организацию фаланги, ячейки будущего гармонического общества, Фурье не мог не коснуться и политического его устройства. Во главе каждой фаланги стоят свободно избираемые лица, и высший глава фаланги - унарх, является также свободно избираемым лицом. Но политической или какой бы то ни было другой власти в обществе, о котором мечтает Фурье, не будет. Звание унарха будет лишь почетным титулом. Что делать власти в фаланге? Все средства насилия будут бесполезны в новом социальном строе, который не будет иметь врагов, потому что будет удовлетворять всем потребностям своих граждан. Главная причина преступлений в современном обществе - бедность и нищета - совсем исчезнет. Кто станет прибегать к краже, если всякий имеет возможность легко получить все, в чем имеет нужду? Вообще, ни для чего похожего на правительство в фаланге места нет.
   Как только возникнет первая фаланга, гармоничность и прелесть устройства ее подействует так завлекательно на остальное население, что, мало-помалу, без всякого насилия и принуждения, сами собой начнут возникать новые и новые фаланги. Постепенно они покроют весь мир, сделают плодородной Сахару и заселят пустыни Сибири. Настанет земной рай - и человек благословит свою судьбу; люди убедятся на опыте, что их удел на земле - счастье, полное, глубокое, безграничное, ибо несчастье, горе, зло коренятся не в человеческой природе, а в несовершенствах социальной организации...
   Что касается до отношений между отдельными фалангами, то они должны быть совершенно свободны и лишены какой бы то ни было внешней организации. Каждая фаланга является как бы независимым предпринимателем по отношению ко всем другим. Фаланги продают друг другу свои продукты, ведут ими торговлю и вообще ничем не стеснены в своей хозяйственной деятельности.
   Социальный идеал Фурье так близок к анархическому идеалу, что возникает вопрос, не следует ли Фурье считать представителем анархизма. Действительно, для всей системы великого француза характерно полное отрицание какой бы то ни было власти, какого бы то ни было принуждения.
   Фурье заходит в этом отношении так далеко, что отрицает даже нравственное принуждение. Он безусловный аморалист (отрицатель нравственного долга) и в этом отношении является предшественником Ницше и аморализма нашего времени. Задача созданной его воображением социальной системы - дать полный простор, полную свободу человеческим страстям и влечениям и привести их в такое согласие, в такую гармонию, чтобы их собственная свободная игра обеспечивала наибольшее счастье всех. "Все измышления философии, - писал Фурье, - называемые обязанностями, не имеют ничего общего с истинной природой человека; долг создан людьми, влечение же исходит от Бога. И потому, если желать узнать виды Божества, нужно изучать влечение людей, одну природу, совершенно оставляя в стороне долг, изменяющий свой характер в каждом столетии и в каждой стране, между тем природа страстей была и остается неизменной у всех народов".
   Фурье полагал, что созданное его фантазией устройство общества, называемое им гармонией, вполне разрешает задачу обеспечения наибольшего счастья всех при совершенной свободе всех следовать всем своим страстям и влечениям. И, конечно, если бы нечто подобное когда- либо было достигнуто, то необходимость внешнего и внутреннего принуждения - общественной власти и нравственного долга - совсем бы исчезла.
   Но может ли это когда-либо быть достигнуто? Возможно ли человеческое общество, совершенно свободное от власти и нравственного долга? Научной критике нетрудно разрушить все воздушное здание Фурье, в которое он вложил столько гениальной силы мысли и столько артистического чувства.
   Так, совершенно ясно, что фаланга Фурье не есть царство гармонии человеческих страстей. Для такой гармонии нужно, чтобы влечения каждого отдельного лица согласовались с влечениями других лиц, с общими интересами; но каким образом это будет достигнуто в фаланге - остается совершенно непонятным. Каждый работник выполняет в фаланстере ту работу и то дело, которое ему всего больше нравится. Но что если общество в этой работе не нуждается, а нуждается в какой- либо иной, для которой не находится охотников в достаточном числе? Как тогда быть? Фурье предполагает, что существует какое-то внутреннее соответствие между влечениями людей к той или иной работе и общественной потребностью в продуктах именно этого рода труда. Только при существовании такого внутреннего соответствия люди, следуя своим внутренним влечениям, могли бы изготовлять как раз те продукты и как раз в том количестве, какие и в каком требуются обществом.
   Но, очевидно, такого внутреннего соответствии между влечениями отдельных лиц к определенным родам деятельности и общественными потребностями в определенных продуктах не существует и существовать не может, так как то и другое представляют собой обстоятельства совершенно различного порядка, зависящие от совершенно различных условий и причин. Наличность усиленного спроса на известный продукт отнюдь не требует, чтобы самый труд производства этого продукта был особо привлекателен для работников. Жемчуг высоко ценится как украшение, но труд добычи жемчуга из морских глубин ничего в себе привлекательного не заключает.
   Это простое соображение разрушает всю мнимую гармонию фаланстера. На садоводство и другие занятия, связанные с работой среди природы, в фаланстере нашлось бы много охотников, но не все же работы одинаково приятны сами по себе. Кто станет их исполнять, если основной закон фаланстера - следовать только своим внутренним влечениям? Без внешней, а, следовательно, и принудительной организации невозможна согласованность отдельных частей хозяйственного организма, составляющая неустранимое условие его жизнедеятельности. Итак, Фурье не разрешил задачи согласования общественного и частного интереса, а прямо обошел эту задачу, признавши ее разрешенной. Кроме того, оставляя совершенно неорганизованными отношения между отдельными фаланстерами, Фурье сохранил в полной силе и все недостатки системы свободной конкуренции. Отдельные фаланги будут вести друг с другом такую же борьбу, какую теперь ведут отдельные капиталистические предприятия;
   отдельные фаланги будут неравны между собой по своей экономической силе, так как будут располагать землями различного качества, различными капиталами и различным личным составом членов. В результате получится такая же анархическая борьба всех со всеми, которая составляет такое крупное зло существующей хозяйственной системы, - борьба, в которой слабые должны быть побеждены сильными. Таким образом, и внутри фаланги и в отношениях их друг к другу далеко не будет той гармонии, о которой мечтал гениальный утопист.
  

IV

   Между общинами Оуэна и фалангами Фурье замечается значительное сходство по целому ряду существенных пунктов. Тем не менее между организациями того и другого рода имеются и весьма важные различия. Прежде всего нужно помнить, что фаланги Фурье - организации социалистические, а общины Оуэна - коммунистические. Внутри фаланги распределение продукта совершается путем купли продажи, члены фаланги получают за свой труд заработную плату, да еще кроме того вознаграждение за талант и процент на вложенный в общее дело капитал. Величина доходов отдельных членов фаланги неодинакова, а характер общественного потребления столь же многообразен, насколько различны индивидуальные вкусы отдельных лиц. Напротив, община Оуэна имеет строго коммунистическое устройство. Всеми продуктами, производимыми общиной, владеют члены ее сообща, и никакой продажи продуктов отдельным лицам, равно как денежного вознаграждения последних, в общине не существует. Община Оуэна представляет собой как бы большую семью, где все имеют равное право участвовать в потреблении, и потому отсутствуют какие бы то ни было определенные правила для распределения продуктов.
   Но и сами цели социальных организаций Фурье и Оуэна глубоко различны. По своему духовному складу Оуэн и Фурье были величайшими антиподами и пришли к своим планам социального преобразования путем совершенно противоположным. Оуэн долгое время был чрезвычайно успешным фабрикантом; затем его внимание привлекли вопросы воспитания рабочих, преимущественно морального. Как руководитель огромного фабричного предприятия, в котором от него зависели многие сотни людей, Оуэн пришел к убеждению в пластичности человеческой природы, в ее изменчивости под влиянием изменения условий среды. Будучи по своей духовной природе моралистом, Оуэн считал высшей целью общественного союза моральное возвышение человечества.
   В течение ряда лет Оуэн пытался воспитывать в моральном отношении рабочих своей фабрики в Нью-Ланарке. Но он не мог, в конце концов, не придти к заключению, что нравственное перевоспитание человека невозможно, если социальная среда, в которой живет человек, остается неизменной. Современное общественное устройство таково, что оно препятствует развитию благородных свойств человеческой природы и поощряет все его дурные свойства. Неудивительно, что современные люди стоят в нравственном отношении так низко. И, очевидно, никакие воспитательные учреждения не в силах улучшить природу человека, если социальная среда не будет изменена.
   Вот таким путем, в поисках средств нравственно возвысить человека, Оуэн и пришел к мысли о необходимости глубочайшего преобразования основ современной общественной жизни. Новый тип общественного строя, проповедником которого он стал, он называл "новым нравственным миром, указывая этим, что конечные цели этого нового общественного строя заключаются в нравственном преобразовании человека. Современный строй плох потому, что он воспитывает плохого человека; оправданием же проектированной Оуэном великой социальной реформы являлось, в глазах ее проповедника, связанное с ней нравственное возвышение человека.
   Итак, для Оуэна человеческая природа есть нечто в высшей степени пластичное и изменчивое; цель общественного преобразования заключается в изменении человеческой природы, в создании нового человека, более соответствующего нашему нравственному идеалу. Цели общественной реформы для Фурье прямо противоположны. Фурье не только не считал самым важным общественным делом нравственное преобразование человека, но был убежден, с одной стороны, в неизменности основных свойств человеческой природы, а с другой стороны, был решительным аморалистом. Не человеческий характер должен приспособляться к общественному строю, а общественный строй должен быть приспособлен к неизменным свойствам человеческого характера. Общественное воспитание не имеет никакого смысла, ибо человеческая природа неизменна. Наилучшим общественным строем является не тот, который воспитывает наилучшего человека (как думал Оуэн), а тот, который всего более приспособлен к неизменным свойствам человека. Таким наилучшим строем казалась Фурье придуманная им организация фаланги, преимуществом которой перед всеми другими формами общественного строя являлась, в глазах творца фаланги, предоставляемая последней полная свобода действию всех страстей и влечений человеческой природы, ибо не существует естественных влечений вредных или безнравственных, а существуют лишь плохие формы общественного строя, делающие некоторые влечения человека вредными для общества.
   Итак, Оуэн был моралистом, и пришел к социальной реформе, как к средству морального воспитания человечества; Фурье же был аморалистом и пришел к социальной реформе, как к средству освобождения человечества от власти долга и морали. Их социальные цели, по своим конечным завершениям, были прямо противоположны, но конкретные планы общественного устройства, предложенные тем и другим, имели, при существенных различиях, много общего.
   Оуэн обладал, несомненно, в гораздо большей степени тем, что называется здравым смыслом. Уже своей деятельностью в качестве руководителя огромным фабричным предприятием Нью-Ланарка он доказал свои практические таланты. Он сумел достигнуть двух вещей, почти всегда взаимно исключающих друг друга: блестящего коммерческого успеха, выражавшегося в высоких барышах, которые его фабричное предприятие доставляло ему и его компаньонам, и существенного улучшения экономического положения занятых в его предприятии рабочих. Оуэн обладал талантом влиять на людей и подчинять их своей воле, но воля его была направлена не на личные, а на общие интересы.
   Однако, в то же время Оуэн отнюдь не был сильным мыслителем, и ему менее всего были свойственны, в умственной области, гениальность, творческий полет воображения. Он был рассудочной натурой, и таким же духом рационализма были проникнуты его планы будущего общественного устройства, вытекавшие из всеми признаваемых бесспорными посылок. Никто не отрицает высокой ценности добродетели. Вместе с тем очевидно, что благородные свойства человеческой природы не могут развиться, если социальные условия поощряют пороки. Значит, нужно создать такие условия общественной жизни, при которых пороки не могли бы развиться, а добродетели встречали бы опору в социальной среде.
   Корнем всех пороков является, по общему мнению, себялюбие, в свою очередь проявляющееся наиболее резко в области хозяйственных интересов. Поэтому, чтобы создать добродетельного человека, нужно сделать невозможным проявление хозяйственного эгоизма.
   А для этого нужно, чтобы исчезла частная собственность, чтобы человек ничего не мог называть своим - только в этом случае для развития хозяйственного эгоизма не будет почвы, и хозяйственный эгоизм погаснет сам собой.
   Но одного этого мало, - нужно, чтобы в общественной жизни исчезли какие бы, то ни было поводы к развитию дурных свойств в человеческой природе. Всякое неравенство питает зависть и вражду. Поэтому, кроме уничтожения частной собственности, необходимо уничтожить и неравенство в других областях человеческой жизни - не должно быть правительства, хотя бы и выборного, а значит, не должно быть и государства. Таким логическим путем Оуэн приходит к своим кооперативным, как он их называет, общинам, представляющим крайнее развитие коммунального коммунизма.
   Весь ход мыслей Оуэна был очень последователен, и нисколько не удивительно, что отец кооперации твердо верил в разумность своего плана общественного устройства, верил настолько непоколебимо, что одно из своих сочинений он озаглавил "Попытка превратить человеческое общество из дома сумасшедших, в разумный мир". Действительно, разве не "домом сумасшедших" должно было представляться рационалисту типа Оуэна современное общество, в котором признаваемые всеми высшие цели общественного союза - выработка благородных свойств человеческого характера - не только не получают осуществления, но и попираются самым грубым образом? И разве общество, понимающее блага морали, не должно стремиться преобразовать строй своей жизни в соответствии с требованиями морали? Если же оно этого не делает, то не нарушает ли оно очевиднейшим образом своих интересов и не свидетельствует ли этим самым о своем безумии?
   Слабая сторона всего этого хода мыслей заключалась, однако, в его рационалистическом основании. Добродетель, кроме порока, имеет еще одного опасного врага - скуку. Человечество может предпочитать добродетельному устройству общества менее совершенное, если последнее веселее и приятнее. Социальный строй, проектированный Оуэном, несомненно, добродетельнее современного, но будет ли в нем интереснее жить? Если бы удалось убить все побуждения тщеславия и себялюбия, к чему так стремится Оуэн, то для многих возник бы вопрос, стоит ли жить в таком социальном монастыре? В заглавном рисунке на одном из своих изданий Оуэн дал изображение, с одной стороны, современного города, с его смешением красивых и безобразных зданий, при крайнем разнообразии условий жизни населения, и, с другой стороны, стройных, величавых социальных дворцов будущего. Этот рисунок подал повод к ироническим комментариям противников Оуэна, которые справедливо нашли, что в изображениях самого Оуэна безумный мир современности оказался гораздо живописнее и привлекательнее скучного и однообразного разумного мира будущего.
   Совсем иное Фурье и его фаланги. Если общины Оуэна слишком уж разумны и потому скучны, то фаланги. Фурье представляют собой продукт самой смелой, безумной, творческой фантазии. Чего только, каких только чудес нет в этих фалангах! Ведь в фалангах совершенно отсутствует в какой бы то ни было степени долг и все исполняется только во имя непосредственного наслаждения. Фаланги не только не страдают монотонностью и скукой нравственных общин Оуэна, но в них все блестит и сияет радостью и весельем, наполняющими жизнь и отгоняющими всякую мысль о морали. Свобода страстям и смерть долгу - таков девиз фаланги.
   В противность рационалисту Оуэну, Фурье был величайшим фантазером. Своей мечте он доверял безгранично, до такой степени, что самым серьезным образом рассуждал о таких чудесах мира будущего, как превращение морской воды в приятный напиток, вроде лимонада, как население морей будущего новыми животными, антикитами, которые с неимоверной быстротой будут перевозить по океану счастливых обитателей фаланстеров, как появление в полярных областях великолепных пальм и т. д. и т. д. Фантазии Фурье заходили так далеко, что многие ставят вопрос, не был ли он попросту помешанным. Но кем бы он ни был, он был, во всяком случае, человеком гениальной мысли.
   Социальный строй, основанный на полной свободе человеческих страстей, конечно, представляет собой совершенную утопию и никогда не осуществится. Нравственные общины Оуэна гораздо осуществимее, но зато фаланги Фурье привлекательнее и интереснее. Фурье поставил себе несравненно более трудную задачу, чем Оуэн: создать социальный строй, действующий без чувства долга - той социальной узды, которая ныне вводит в пределы разрушительную силу человеческих страстей. И хотя задачи этой Фурье не решил, все же сама ее постановка свидетельствует о поразительной силе его научного воображения.
   Как фаланги Фурье являются организациями почти анархическими, также близки к анархизму и коммунистические общины Оуэна. Единственным отличием коммунального социализма от анархизма является то, что коммунальный социализм не допускает иной хозяйственной единицы, кроме общины определенного устройства, между тем как последовательный анархизм должен допускать и единоличное хозяйство.
  

ГЛАВА VII. Анархический коммунизм и социализм

I. Сущность анархизма. - II. Анархический коммунизм Годвина. - III. Анархический социализм Прудона. Меновой банк. - IV. Анархизм Кропоткина. - V. Внутренняя невозможность анархизма.

I

   Крайней противоположностью централистическому социализму является анархизм.
   С точки зрения анархизма, идеал общественного строя будет достигнут лишь тогда, когда из общественного строя исчезнет всякая власть человека над человеком, когда все люди будут равно свободны и над ними не будет никакого господина. Власть большинства над меньшинством признается анархистами таким же насилием над личностью человека, как и власть меньшинства над большинством. Единственным законом анархического общества должна быть свободная воля каждого человека; каждый должен быть свободен делать лишь то, что признает нужным, и лишь добровольное соглашение отдельных лиц, соединяющихся ради достижения какой-либо общей цели, может быть основанием их совместной жизни и деятельности.
  

II

   Первым провозвестником современного анархизма можно считать Годвина.
   Этот замечательный писатель, подвергнувший самой резкой критике капиталистический строй, как несогласный с требованием справедливости и равенства, был вместе с тем противником и обязательной общности производства и потребления. "Для чего общие обеды?- спрашивает Годвин,- разве я должен чувствовать голод в тот же час, как и ты? Разве я должен из библиотеки, в которой я работаю, из места, в котором я предаюсь размышлению, из если только этим не делается помехи моей работе. Нам, не привыкшим к такому строю, сейчас же представляются споры и пререкания, которые в этом случае возникнут. Но на самом деле никаких споров возникать не будет, так как все они порождаются чрезмерным и завистливым себялюбием. Тебе нужен мой стол? Приготовь его себе сам. Или, если я искуснее тебя, я готов его тебе сделать. Тебе стол нужен немедленно? Сравним, кто в нем больше нуждается, и тогда решим по справедливости".
   Конечно, в царстве будущего не исчезнет разделение труда. Каждый будет занят той работой, к которой он будет чувствовать всего больше склонности. Но так как склонности различны, то люди будут выделывать разные вещи. Но они отнюдь не будут обмениваться ими так, как теперь. Каждый будет свободно брать у другого то, что ему нужно, если, конечно, тот, у кого берут, сам не нуждается в своем продукте. В основе обмена будет лежать не себялюбие, а любовь к ближним. Каждый будет охотно работать на другого и потому с такой же свободой пользоваться работой другого.
   Таков был общественный идеал Годвина. Наш утопист исходит не только из предположения, что вся душевная природа человека испытает глубочайшее преобразование, - что любовь к ближнему вытеснит окончательно в душе человека все своекорыстные чувства, - но и из предположения не менее глубокого преобразования техники, которое даст человеку возможность своими единоличными силами исполнять самые трудные работы. Только, когда осуществятся оба эти условия, наступит, по мнению Год-вина, царство справедливости - полной свободы и отсутствия какого бы то ни было насилия человека над человеком.
  

III

   Анархический идеал Годвина не встретил отклика среди современников и никакого общественного движения не вызвал. Анархизм, как общественное движение, ведет свое начало от писателя значительно более поздней эпохи, Прудона.
   Прудон, так же как и Годвин, признает добровольное соглашение людей единственно допустимой формой общественного сотрудничества. Поэтому, он отвергает все формы исторического государства, все виды правительства без различия. Демократия - владычество народа в лице большинства - есть для Прудона такое же царство насилия, как и монархия. Правительство и вообще насилие необходимо в обществе лишь потому, что экономические силы общества не организованы, не согласованы друг с другом. Но если только люди, путем добровольных договоров, достигнут согласованности общественного труда, то и надобность в каком бы то ни было вмешательстве принудительной общественной власти, в каком бы то ни было правительстве, совершенно исчезнет. Есть только два коренных общественных начала: начало свободы и начало авторитета. Правительство основывается на авторитете; и это начало проникает всякую форму государства. Общество будущего должно отказаться от этого начала и всецело основаться на начале свободы.
   Всякое правительство, какую бы форму мы ему ни придавали, неизбежно враждебно народной свободе. Всеобщее голосование отнюдь не ограждает народной свободы; наоборот, оно является вредным самообманом народа, так как народ думает, что, вручая власть своим избранникам, он остается владыкой своих судеб. Но это ошибка. На самом деле, избранники народа немедленно делаются его повелителями, как это доказывается всей новейшей историей.
   Потому нужно стремиться не к улучшению формы правления, а к уничтожению какого бы то ни было правления. К этому ведет ход истории, и только непонимание этой истины заставляет человечество истощать свои силы в бесплодных революциях.
   Итак, будущий анархический строй общества должен всецело покоиться на начале свободного договора. "Действительно, если бы я мог заключить договор со всеми людьми таким же образом, как и теперь заключаю договор по поводу отдельного предмета с некоторыми, если бы все могли возобновлять эти договоры, если бы любая группа граждан, общин, союзов, обществ могла возникать на основании подобного же договора, и рассматривалась как особая договаривающаяся личность, то все могли бы заключать соглашения со всеми; моя личная воля как бы умножалась во много раз. Господство свободных соглашений вместо господства законов было бы истинным господством человека и гражданина, истинным владычеством народа, революции".
   Все это станет, по мнению Прудона, возможным, если будет осуществлена предложенная им реформа существующего хозяйственного строя. Задача этой реформы должна заключаться в организации беспроцентного кредита и менового обращения товаров без посредства денег
   Для этой цели Прудон предлагает следующее. В настоящее время производители страдают от недостатка средств - производства, капитала и от трудности сбыта, продажи товаров. Но ведь сбыт труден не потому, что товар никому не нужен. Масса населения страдает от недостатка нужных ей продуктов; но ей не на что купить эти продукты, она лишена необходимых для этого денег. С другой стороны, и капиталов имеется достаточно, но собственники капитала не уступают его без дани в свою пользу, процента. Потому следует организовать безденежный обмен товаров и беспроцентное получение капитала.
   Должен быть устроен особый меновой банк, который будет выдавать товаропроизводителям беспроцентные ссуды, но не деньгами, а своими билетами, которые будут приниматься всеми клиентами банка вместо денег. При установлении размера ссуд будет приниматься в соображение цена изготовленного товара; цена эта должна определяться не спросом и предложением, как теперь, а трудом производства. Каждый товаропроизводитель, получивший билеты банка, может обменять их на любой другой товар, производимый клиентами банка. Таким образом, товаропроизводители будут свободно обмениваться при помощи банковых билетов своими продуктами, а так как ссуды будут беспроцентными, то исчезнет и капиталистическая прибыль.
   Когда операции банка охватят все народное хозяйство, всех товаропроизводителей страны, то при посредстве билетов банка можно будет купить всевозможные товары и, следовательно, всякие иные деньги совершенно исчезнут из обращения. Весь народнохозяйственный обмен будет совершаться через посредство банка, без всякого насилия над производителями и к общей выгоде всех. Все будут свободны производить то, что желают, и всем будет обеспечен, в соответствии с общественными потребностями, сбыт произведенных товаров.
  

IV

   Итак, анархический общественный строй в представлении Прудона тесно связывается с определенной организацией товарообмена без посредства современных денег. Как бы мы не оценивали положительное значение настроений Годвина и Прудона, им нельзя отказать в ясности и определенности. Мы знаем, чего хотели эти представители более ранней анархической теории. К сожалению, того же отнюдь нельзя сказать о новейших представителях анархизма,- слишком уже неясны, туманны и противоречивы в своих подробностях их планы будущего общественного устройства.
   Крупнейшим из современных анархистов является, бесспорно, Лев Толстой. Но Толстой, будучи несомненным анархистом по своим общественным идеалам, не может считаться теоретиком анархизма и потому мы оставим его в стороне. Из теоретиков современного анархизма выделяется силою ума, талантом и разносторонним знанием Кропоткин.
   Кропоткин принадлежит к тому направлению анархизма, которое он сам определяет как анархический коммунизм. Этим он существенно отличается от Прудона, который не стоял на почве коммунизма и считал необходимым сохранение частной собственности отдельного лица на произведения его труда. Напротив, Кропоткин отвергает какую бы то ни было частную собственность и какое бы, то ни было право рабочего на его трудовой продукт. Этому последнему праву он противопоставляет право каждого на существование, достойное человека.
   Кропоткин считает совершенно ненужным какую бы, то ни было принудительную организацию общественного труда. Противоположное мнение кажется ему просто укоренившимся предрассудком. Обыкновенно думают, что без принудительной власти невозможна никакая сложная общественная организация. Но так ли это? Не видим ли мы множество примеров весьма сложных организаций, которые существуют лишь на основании совершенно свободного соглашения участников. Такой характер, по необходимости, имеют все организации, выходящие за пределы одного государства - напр., всемирный почтовый союз или организация международного железнодорожного сообщения. И та и другая организации охватывает сотни тысяч и миллионы рабочих и требует величайшей согласованности их труда. Тем не менее, она всецело основана на свободном договоре - каждое государство, каждая железнодорожная компания, участвующая в этой организации, делает это добровольно без всякого внешнего принуждения. Отсюда видно, что принудительная власть, вопреки мнению коллективистов, отнюдь не есть необходимое условие сложного общественного сотрудничества.
   Кропоткин - противник какой бы, то ни было организации обмена, а также и какой бы то ни было системы денег. Обмен будет происходить в анархическом обществе очень просто: "Пусть город - говорит он,- выделывает те вещи, которых не хватает крестьянам, вместо того, чтобы изготовлять разные безделушки для украшения буржуазных женщин. Пусть на швейных машинах в Париже шьют рабочие и праздничные одежды для деревенских людей, вместо того чтобы шить свадебное приданое, пусть на заводах делают земледельческие машины, лопаты и кирки, вместо того, чтобы ожидать их от англичан в обмен на наше вино. И пусть город посылает в деревню не комиссаров, опоясанных в красные или трехцветные пояса, которые приказывали бы крестьянам доставить свои продукты в такое-то место, но пусть по деревням отправляются из города друзья, братья, которые говорили бы крестьянам:
   "Несите нам свои изделия, и берите в наших магазинах все мануфактурные изделия, которые вам понравятся. И тогда деревенские изделия в изобилии появятся в городах. Крестьянин сохранит себе все, что ему нужно, а остальное отдаст городским рабочим, в которых, в первый раз за все время истории он увидит друзей, а не эксплуататоров".
   Таким простым способом, без всякой внешней организации, установится обмен продуктами. Производство будет так же свободно, как и обмен. Всякий будет производить, что хочет, и пользоваться продуктами по мере своих потребностей, если продукты имеются в избытке, и в равной доле с другими, если продуктов не хватает в желаемом количестве на всех.
   Но наряду с этой картиной хаотической всеобщей свободы, Кропоткин выдвигает и несколько иной план общественного хозяйства. А именно, он предлагает, чтобы каждый член общества в возрасте от 20 до 45 или 50 лет добровольно согласился работать в сутки по 5 часов в тех отраслях труда, которые общество признает необходимыми. Взамен этого общество обеспечивает каждому своему члену полный достаток и свободное пользование продуктами общего труда.
   Но что если некоторые члены этого общества не пожелают работать? В таком случае общество признает свой договор с неработающим членом нарушенным, и предоставляет его своим собственным силам; пусть он делает, что хочет, а общество не считает себя связанным с ним какими бы то ни было обязательствами.
   Таков анархический общественный строй по представлению Кропоткина. Легко заметить, что наш теоретик коммунистического анархизма колеблется между двумя противоположными точками зрения. Как анархист, он требует абсолютной свободы и, следовательно, свободы для каждого работать, что вздумается, как вздумается и сколько вздумается, или даже совсем не работать; но как коммунист, он понимает, что такой порядок вещей противоречит требованию равенства, так как недобросовестный и не желающий работать будет при этом жить за счет труда работающего и добросовестного. И вот, чтобы избегнуть этой формы эксплуатации труда, Кропоткин предлагает, чтобы все члены общества добровольно обязались работать 5 часов в сутки; кто же не пожелает исполнить этого обязательства, тот может убираться на все четыре стороны. Но так как убраться человеку из человеческого общества некуда, разве в могилу, то, очевидно, предлагаемый Кропоткиным добровольный договор личности с обществом есть та же принудительная власть общества над личностью, против которой Кропоткин восстает.
   Нетрудно показать всю обманчивость примеров Кропоткина, которыми он пытается доказать, что самое сложное общественное сотрудничество возможно на основе совершенно добровольного соглашения. И международное железнодорожное движение, и всемирный почтовый союз покоятся не на свободном договоре, а на принудительной общественной силе. Правда, отдельные компании, отдельные государства добровольно вступают в соглашение. Но Кропоткин забывает, что каждая железнодорожная компания, каждое государство исполняет свое дело при помощи не добровольцев, а наемных рабочих, которые работают не из любви к труду, а под угрозой голода. Железная дисциплина сковывает армию рабочих каждой железнодорожной компании и только благодаря этой дисциплине отдельные компании так легко согласовывают движение своих поездов. Непонятно, каким образом в добровольных соглашениях капиталистов, обладающих принудительной властью над армиями наемных рабочих, Кропоткин усматривает довод в пользу возможности сложных хозяйственных организаций без всякой принудительной власти.
   Вот если бы Кропоткин привел пример добровольного сотрудничества сотен тысяч рабочих, без всякого общественного контроля и принудительного руководительства, этот пример был бы сильным доводом в пользу возможности анархического общества. Но, конечно, такого примера Кропоткин не мог бы привести, так как вполне анархический строй - и это нужно твердо признать - есть безусловная невозможность.
  

V

   Трудность осуществления анархического хозяйства заключается в том, что в общественном хозяйстве необходима строгая пропорциональность частей. Общество нуждается в определенном количестве хлеба, мяса, тканей, железа, стекла, дерева и т. д. и т. д. Если железа или мяса или дерева изготовлено больше, чем нужно, то излишнее количество относительно, по крайней мере, бесполезно. В настоящее время, при капиталистическом хозяйстве, эта пропорциональность производства достигается весьма сложным образом через посредство рынка, путем колебания рыночных цен товаров. Когда капиталистическое товарное хозяйство исчезнет, то пропорциональность общественного производства должна достигаться путем планомерного распределения общественного труда. Без этой планомерности немыслимо общественное хозяйство, а эта планомерность может быть создана только общественным руководительством всего общественного процесса производства.
   Если бы каждый производил, что ему вздумается, как это предполагают все анархисты (в том числе и Прудон - его план менового банка несостоятелен именно потому, что организация обмена еще не обеспечивает пропорциональности общественного производства), то будут изготовляться не те продукты и не в таких про порциях, как это требуется обществом, и, следовательно, общество будет терпеть экономическую нужду, голодать, благодаря неорганизованности общественного производства. Анархия производства в строе будущего, при отсутствии тех сил, которые в настоящее время обеспечивают, хотя и весьма грубую пропорциональность общественного хозяйства, равносильна уничтожению всякого хозяйства
   Анархическое производство мыслимо лишь при том условии, что каждый будет добровольно подчинять все свои интересы общественным и производить всегда именно те продукты, в которых нуждается общество. Потому анархический идеал полной свободы личности от общественного принуждения может получить осуществление лишь при совершенном преобразовании человеческой личности.
   Есть только одна область человеческой деятельности, в которой возможна и необходима полная свобода,- это область высшего, умственного, творческого труда. В этой области никакая власть большинства над меньшинством не может быть терпима. Всякая попытка подчинить общественному контролю творческий труд равносильна огромному понижению его производительности, и, следовательно, огромной потере для общества.
   Вместе с тем, в этой области отнюдь не требуется той строгой пропорциональности, которая составляет такое необходимое условие хозяйственного труда. Общество не испытывает никаких страданий от того, что в одну эпоху преобладает один род искусства, в другую - другой. Если картин написано больше или меньше, чем требуется общественным спросом, то страдают или выигрывают от этого преимущественно сами художники. Во всяком случае, всякие внешние меры воздействия были бы в данном случае совершенно неуместны. Союзы людей творческого труда - художественные, научные и литературные общества - уже и теперь имеют характер вполне свободных соглашений и воплощают собой анархический идеал. В обществе будущего такие свободные анархические союзы должны получить, конечно, гораздо большее распространение, но основой хозяйственного строя общества они не станут до тех пор, пока эгоистические мотивы не исчезнут без остатка в душе человека.
  

ГЛАВА VIII. Социалистический строй будущего

I. Различные системы социализма. - II. Природа социалистического государства. III. Внешняя экономическая политика социалистического государства. Борьба за рынки при социализме. - IV Недостаточность коммунального социализма. - V. Мировые организации социализма. - VI. Государственное управление производством и распределением продуктов. - VII. Выгоды и невыгоды централистического социализма. - VIII. Муниципальный социализм. - IX. Трудовая кооперация как элемент анархического хозяйства при социализме. Социалистические общины и социалистические артели. - X. Город и деревня при социализме. - XI. Сложность хозяйственного строя социалистического общества. - XII. Социализм и коммунизм.

I


Категория: Книги | Добавил: Armush (25.11.2012)
Просмотров: 326 | Рейтинг: 0.0/0
Всего комментариев: 0
Имя *:
Email *:
Код *:
Форма входа