Сумароков Александр Петрович - Опекун

  

  

   А. П. Сумароков. Драматические произведения.

   Л., "Искусство", 1990

   OCR Бычков М.Н.

  

  

   Чужехват, дворянин.

   Сострата, дворянская дочь.

   Валерий, любовник Состратин.

   Ниса, дворянка и служанка Чужехватова.

   Пасквин, слуга Чужехватов.

   Палемон, друг покойного отца Валериева.

   Секретарь.

   Солдаты.

  

  

  

  

   Нет, ради всех сокровищ света не остануся я больше в этом поганом доме. Подлинно это правда, что каков поп, таков и приход. И может ли это быти, чтобы господин был бездельник, а слуги бы у него были добрые люди? Всего меня обокрали, а напоследок украли с меня и крест. Конечно, это кто-нибудь по обещанию подтяпал. Прости, Сострата! прости, моя возлюбленная Ниса! пришло вас покидать, хотя и не хочется. Здешние воры так хитры, что они и душу у человека украсть могут. Надобно отсюда выйти, доколе я жив, а после будет поздно, потому что у тела, в котором нет души, ноги более не ходят.

  

  

  

   Сострата. Что ты здесь один поговариваешь?

   Пасквин. А поговариваю я то, что я во здешнем доме больше служить не намерен.

   Ниса. А для чего?

   Пасквин. А для того, что здешние люди, обокрав меня всего, украли нынешнею ночью с меня и крест.

   Сострата. Какой он был, и велик ли?

   Пасквин. Маленький и золотой.

   Сострата. Так я тебе дам золотой и большой.

   Пасквин. На нем же было вырезано мое имя и год и день моего рождения.

   Сострата. И я это велю вырезать, и Пасквиново имя.

   Пасквин. Это не прямое мое имя.

   Сострата. Как же?

   Пасквин. Прямое мне имя Валериян, потому что так на кресте у меня вырезано.

   Сострата. Слышишь ли, Ниса? Так это и очень походит на правду, а я этого не рассмотрела.

   Пасквин. Я сроду не лыгал, и что крест у меня украли, это правда, как и правда то, что я Валериян, а не Пасквин. А тебе где было это видети? Вить ты моего креста не видала.

   Сострата. Как же тебе имя-то переменили?

   Пасквин. Нрав переменити у человека трудно, а имя легко. Я знал людей, которых подьячими называли; после дали им имена регистраторов, после секретарями называти стали, а потом судьями. Имена им даваны новые, а нравы у них осталися прежние. А что я и Валериян и Пасквин, так это может быть ради того, что я двойнишник. Да пускай я от отца и не имею два имени и дано мне другое имя после, однако я тот же, и нрав у меня тот же, и, имев у матери в брюхе себе я собеседника, без беседы и поныне быть не могу, по присловице: каков в колыбельку, таков и в могилку; или лучше так о себе я скажу: каков вышел я из брюха, таков пойду я и во гроб, только лишь без товарища. Нрав очень редко переменяется. Слуги здешнего дому воры были, воры ныне, воры и впредь будут.

   Сострата. Слышишь ли, Ниса? Он и Валериян, и двойнишник.

   Пасквин. Да у него же и крест украли.

   Сострата. Я тебе уже сказала, что я тебе вместо украденного креста другой дам.

   Пасквин. От того креста зависело все мое благополучие, а от этого оно зависеть не будет.

   Ниса. Как это?

   Пасквин. Мне сказал хиромантик то, что я по тому кресту счастлив быть могу.

   Сострата (Нисе). Вот и это правдою пахнет. (Пасквину.). Только это не хиромантик был.

   Пасквин. Конечно хиромантик. Почему это знати другому? А ежели вы этому не верите, так я вам его укажу и это засвидетельствую им самим; а я его иногда и во здешнем видаю доме. Он у батюшки твоего бывает и он то меня ему во услужение и препоручил, подговорив меня у хозяина, у которого я в доме вырос.

   Сострата (Нисе). Я думаю, что все это дело сегодня же развяжется.

   Пасквин. Трудно развязаться. Воры здешнего дому очень хитры, и таковы же хитры в этом, как их господин. У других сыщут они и чужое все, а у них ничего не сыщешь и своего собственного. Это они у ябедников переняли. А я во здешнем доме жить больше не хочу.

   Сострата. Я прошу тебя, чтобы ты еще здесь побыл.

   Ниса. И я тебя прошу.

   Пасквин. Да ежели бы я ведал то, что будешь ты за Валерием, а ты за мною, так бы я на это согласился.

   Сострата. Погоди только.

   Ниса. Только погоди.

   Пасквин. Как ни годи, только тебе не бывать за мною, а тебе за Валерием.

   Сострата. Погоди только.

   Ниса. Только погоди.

   Пасквин (Сострите). Дай же мне во уверение поцеловать ручку.

  

  

   (Нисе.) А ты во уверение поцелуй меня.

   Ниса. Погоди немного.

   Пасквин. Что это у тебя за пословица: погоди да погоди, да и госпожу-то этому же научила; конечно, ты подьяческая дочь.

   Ниса. Вот тебе во уверение рука моя: ее поцелуй.

   Пасквин (целует руку и потом). Ну я погожу, а что будет, увидим.

  

  

   Сострата. Вот, Ниса, не выходит ли чаяние мое истиною?

   Ниса. Да пожалуй, растолкуй мне это все подробно.

   Сострата. Выслушай. Этот бездельник, у которого мы ныне имеем несчастие жити в доме, как был помоложе, казался добрым человеком и хитростию своею все свои плутни преобращал в добродетель и вкрался в сердца многих. Притворство у несовершенно проникающих людей и у тех, которые о всем по своим сердцам рассуждают, более нагой добродетели имеет успеха; потому что добродетель редко хитростию укрепляется, хотя нагая добродетель от того часто и вредна бывает и следственно тогда и она несколько, а иногда и гораздо порочна. Батюшка мой по смерти поручил меня этому злодею, а я при всем моем достатке претерпеваю ныне нужду. Твой батюшка был хотя и скудной человек, однако дворянин; а ты поручена по смерти от него этому плуту ныне служанкою в доме. Таким же образом, как мы поручены ему Валерий и брат его. Валерий отдан был, по счастию, на воспитание приятелю отца своего, человеку разумному и богатому, после которого получил он и наследство, а о Валериане слух носится, что он украден. Намнясь как были мы в день Валериева рождения у него, так он рассказывал то, что он двойнишник, и что вырезано на кресте у него, когда он родился, в доказательство, сколько ему лет, и что такая верная записка старым женщинам, которые молодятся и кокетствуют, убавляя себе бесстыдным образом лет по десятку, закрывая морщины белилами и румянами, конечно не была б угодна, и что такой же крест надет и на брата его, который с ним родился. А я ныне нечаянно увидела у Пасквина едакой крест и нарочно отрезала его у него ночью, отчасти подумав, не брат ли уже он его, потому что от Чужехвата всякого бездельства надеяться можно; а теперь это дело уже не на издевку походит. И хотя я и не посмотрела, что на его кресте вырезано, не важным еще почет это дело, да только малое сумнение имев. Однако сказал уже Пасквин то, что на кресте его вырезано; и ежели этот не ему крест надлежит, так конечно он получил его от того, кому он от Валериана достался, будучи маленький; а от этого о смерти Валериановой великое подается сумнение. Надобно это дело поразведать. Я об этом поговорю с Валерием, а между тем посмотрю, то ли вырезано на кресте, что и у Валерия, тот ли год и число, и не понаслышке ли о Валерияне Пасквин это наговорил.

   Ниса. Что же бы за прибыль была в этом нашему Чужехвату, чтобы брата Валериева не было?

   Сострата. Та прибыль ему, чтобы, потеряв его, овладеть его наследством. А в завещании написано, что ежели кто из братьев у них умрет, так наследник он по них за воспитание и труды.

   Ниса. Для чего же к этому выбрал он одного Валерияна?

   Сострата. Валерия видно оставил он ради того, что очень бы уже подозрительно было обоих потерять младенцев колыбельных, а из дву их пал, видно, жребий на меньшого.

   Ниса. К изрядному попалися мы душеприказчику!

  

  

   Чужехват. Мерзкие, негодные, плюгавые, скаредные! Долго ли мне вас учить? Я думаю, что мне от вас до гробовой доски покою не будет!

   Сострата. Что такое сделалося?

   Чужехват. У Пасквина крест украли, а он жалуется да из дому вон хочет.

   Сострата. Кража-та, сударь, обыкновенное здесь ремесло, и кажется, можно уже вам привыкнуть к этому здешних людей бездельству и поменьше гневаться.

   Чужехват. Не о том дело, что они крадут; пускай бы крали, не касаяся господскому и не у своих, так бы в доме помаленьку прибавлялось; а у своего украсти, так это из кармана в карман перекладывать да шум делать, а мне беспокойство. Пускай бы крали, кто без греха и кто бабе не внук. А хотя бы по слабости что и у своих товарищей тихонько взять, да надобно концы хоронити, чтобы и не подумали, что свой взял. Тому-то я их учу, да дурака хотя век учи, так не научишь. А об этом говорю ли я, чтобы не крали. Вить они не на каторге; для чего у них волю отнимать? Кража не великая вина, потому что она страсть общая слабости человеческой. Мошна дело первое на свете: пуста мошна, пуста и голова. Давать ради Христа спасительнее, нежели просить ради Христа. Честь да честь! Какая честь, коли нечего есть? До чести ли тогда, когда брюхо пусто? Пуста мошна, пусто и брюхо.

   Сострата. Изрядное нравоучение!

   Чужехват. Конечно изрядное. Так лучше по твоему поступать нравоучению? Намнясь видел я, как честной-то по-вашему и бесчестной, а по-моему, разумный и безумный принималися. Бесчестной-ат, по-вашему, приехал, так ему стул, да еще в хорошеньком доме: "Все ли в добром здоровьи? Какова твоя хозяюшка? Детки? Что так запал: ни к нам не жалуешь, ни к себе не зовешь?" А все ведают то, что он чужим и неправедным разжился. А честного-то человека детки пришли милостины просить, которых отец ездил до Китайчетова царства и был во Камчатном государстве и об этом государстве написал повесть. Однако сказку-то его читают, а детки-то его ходят по миру; а у дочек-то его крашенинные бостроки, да и те в заплатах. Даром то, что отец их во Камчатном был государстве, и для того-то, что они в крашенинном таскаются платье, называют их крашенинкиными.

   Сострата. А ежели бы это дошло до двора, так может быти, чтоб таких людей дети по миру таскаться и перестали.

   Чужехват. А когда у кого что свое есть, так ему нет нужды, знает ли о нем двор, или нет. Щей горшок да сам большой; а горшок-ат равно варит, хотя купленный, хотя краденый. (Оборотись к Нисе.) Так-то, Нисанька! Да что ты задумалась?

   Ниса. Я о тебе, сударь, думаю.

   Чужехват. Что такое?

   Ниса. Я, сударь, не смею этого выговорить.

   Чужехват. Говори, нет ничего; брань на вороту не виснет.

   Ниса. Мне думается, что ты разбойник и что тебе быть повешену.

   Чужехват. Туда и дорога. А что пожито сладко, так то мое, по пословице: что взято, то свято. А эта присловица законная и в приказах наблюдалася ненарушимо, разве ныне по новому уложеныо отставится.

   Ниса. А душа-то куда, во ад?

   Чужехват. На что заранее мучить себя; и тогда спастися можно, когда петлю накидывати станут. Да в том я полно и винен ли, что плутую? Потому что без воли Божией ничего не делается, и не спадет со главы человеческой волос без воли Божией; так я плутую по воле божией, по пословице: что ежели бы не Бог, так бы кто мне помог.

   Сострата. Бог плутам не помогает и дал человеку волю избирати доброе и худое, за одно обещая воздаяние, а за другое грозя наказанием. А кто противу совести своей святой не повинуется истине, так тот суетно уповает на милость божескую.

   Чужехват. Святая истина! Что это у тебя за святая? Ее и во святцах нет, так мы ей не молимся. А покаяние все грехи очищает. Покаюся часа за два до смерти, да в те же войду в царство небесное ворота, в которые и вы; а что пожито послаще и жито, как хотелося, так то в барышах.

   Сострата. Что вам это сделалося, что вы так бесстыдны стали под старость? Уж и я знаю, что вы не таковы были; а прежде сего все вас почитали добрым человеком, как я слышала. Ради чего вы прежде притворялися и старалися добрым казаться человеком?

   Чужехват. Слыхала ли ты повесть о некоем попе римском?

   Сострата. Нет, сударь.

   Чужехват. Ты, Нисанька, слыхала ли?

   Ниса. Я, сударь, едаких повестей не слушаю.

   Чужехват. Будешь же ты в раю.

   Ниса. А для чего же не быть? Разве мое спасенье от того зависит?

   Чужехват. Как же не от того; вить Бог грешника без попа простить не может, а вить и ты не без греха-то таки. Ты же девушка молоденькая, так хотя не делом, ин мыслию согрешишь: един Бог без греха, а мы все грешники.

   Ниса. Все грешники, сударь, да не все бездельники.

   Чужехват. Все бездельники, от них же первый есмь аз.

   Ниса. Конечно ради того, чтобы тебе это слово чистосердечнее выговаривать.

   Чужехват. Так-таки, Нисанька. А повести о попах читай; они грехи прощают.

   Сострата. Они прощают именем Божиим, а не своим; а они только свидетели.

   Чужехват. Так вот, Нисанька, не все ли мы бездельники? И сам Бог нам без свидетелей не верит.

   Ниса. Я, сударь, богословию не училась.

   Чужехват. Однако священников-то не презирай.

   Ниса. Я и так их не презираю.

   Сострата. Из чего вы это заключаете? К духовным добрый человек должен имети почтение, потому что они научают нас добродетели и собою примеры показывают. А презренны из них только те, которые этого недостойны имени.

   Чужехват. Что ты это говоришь? Духовные презренны?

   Сострата. Да, сударь, и не только духовные, и государи те презренны, которые этого титла недостойны. Одни заключают нам пути ко временному благополучию, а другие к вечному. Одни за малейшие слабости людей казнят, а другие проклинают и, разными образами отъемля свободу, отягощают естество человеческое. А это мое толкование ни правосудным государям, ни добронравным духовным не может быти противно.

   Чужехват. Вот коли бы я тебя не велел учить, так бы ты едакой наглости не имела и едакого бы вздору не молола. Не о том дело: слыхала ли ты о попе-то римском?

   Сострата. Я вам уже сказывала, что не слыхала.

   Чужехват. В римском царстве у соборной церкви был поп, здоровый человек, а ходил завсегда скорчася, чтобы смиреннее казался и чтобы за такое смирение сделали его поскорее ключарем, потому что это место там доходно, а молодых людей туда не избирают, не ведаю, ради чего. А как его только выбрали, так он тотчас и разогнулся и стал так бодр, как ты, говоря причетникам церковным, которые его спрашивали, что ему вдруг за причина дала здоровье: я ради того ходил нагнувшися, что искал тогда ключа к церкви; а теперь на что мне корчиться и в землю смотреть; ключ этот я уже сыскал.

   Сострата. Это рассказывают о Сиксте Пятом.

   Чужехват. В том нет нужды, о пятом или о десятом.

   Сострата. Да к чему вы эту историю привязываете?

   Чужехват. К тому-то, что я ради того лицемерил прежде, чтобы мне верили и не мешали разживаться. А теперь я уже доволен, так на что мне честное имя?

  

  

   Пасквин. Валерий пришел, сударыня, к тебе.

   Чужехват. Напрасно он суетится; не видать его ей мужем, как ушей своих.

   Сострата. Я хотя в зеркале увижу их. (Отходит.)

   Чужехват. А ты, Нисанька, куда?

   Ниса. Куда люди, туда и я.

   Чужехват. Нет, останься; я с тобою о некоторой поговорю нужде.

  

  

   Ниса. Что это, сударь, за нужда?

   Чужехват. Ты знаешь, Нисанька, с каким я тебя возрастил попечением?

   Ниса. Да, сударь, я в вашем выросла доме. Да к чему это предисловие?

   Чужехват. А к тому-то оно, что я хочу жениться; а это счастие сделаю тебе и учиню тебя участницею моего имения и моего сердца.

   Ниса. Едакой женитьбе и куры смеяться станут; мне семнадцать лет, а вам семьдесят.

   Чужехват. Да я так бодр, как лучше быть нельзя, и молодого детину заткну за пояс.

   Ниса. Ты, сударь, бел как лунь: изволь посмотреться в зеркало.

   Чужехват. То-то и хорошо: без пудры белоголов. А ежели тебе надобен муж черноголовый или русый, так можно купить парик.

   Ниса. А французов, которые снаружи убирают головы, навезено много.

   Чужехват. Много за грехи наши. А таких не вывозят, которые бы нам головы внутри убирали.

   Ниса. Ныне, сударь, во всем только об одной поверхности стараются, а о важности мало думают; так вот отчего у нас пустоголовых людей много.

   Чужехват. А у меня не только голова, да и мошна не пуста, даром-то что она снаружи не нарядна и только из посконной холстины. Снаружи она убрана не по-французски, да в ней хорошо по присловице, что не красна изба углами, красна пирогами. А этот пирог начинен не кашею, да золотом и серебром, а медные деньги мне не по мысли. Пускай ясно видят безумцы, что медные деньги не то что золотые и серебряные, и платя при размене по три процента, верят тому, что и медные деньги такие ж, как золотые и серебряные, и что по положенной цене всякие деньги равны, из какого бы металла они и какой бы величины ни были.

   Ниса. Однако я за тебя, сударь, не пойду, хотя бы ты был богатее турецкого султана.

   Чужехват. Хотя ты ко мне теперь и холодна, однако когда о моих червончиках поболее подумаешь, конечно поразгорячишься.

  

  

   Достойны те люди почтения, которых сердца к любви деньги разгорячают, и благородны те чувствия, которые на сребролюбии основаны.

  

  

   Валерий ко мне идет, оставь меня, Ниса. (Ниса отходит.) О любовь, любовь! Ничего нет на свете приятнее тебя, когда ты согласна со желаниями сердец наших, и ничего нет мучительнее, когда ты их желанию сопротивляешься.

  

  

   Сострата. Я тебя, Валерий, целые три дня не видала.

   Валерий. Мне те три дня тремя показалися неделями.

   Сострата. Я уверена, что ты меня столько же любишь, как и я тебя, и измеряю твою любовь к себе собственным моим сердцем.

   Валерий. Счастлив тот любовник, которого любовь равномерна с любовью его любовницы.

   Сострата. И несчастлива та любовница, к которой любовь скоро простывает и вечно угасает. А еще несчастнее та, которая за искреннюю свою любовь обманута притворною своего любовника любовью, после мнимого почтения в действительное своему обманщику ввергается презрение и тщетно жалуется на заслуженное неосторожностию своею несчастие и праведное наказание.

   Валерий. Ты истинное мое к себе почтение видишь и о верности моей не сумневаешься. Так на что едакие речи?

   Сострата. На то они, чтобы я, напоминая таких скаредных обманщиков, которые приятнейшую и благороднейшую страсть портят и в варварскую превращают утеху, еще больше чувствовала то веселье, которое от тебя я имею и в котором я на высочайшую степень моего благополучия скоро взойти уповаю, сии приятнейшие минуты себе ежеминутно воображая.

   Валерий. О любовные минуты! дражайшие минуты! Вы и от самых строгих философов суетою мира назваться не можете. Я люблю тебя, Сострата, я люблю тебя всем сердцем моим, всем моим помышлением, всем моим чувствием: ты очам моим всего прекраснее в природе, ты душе моей всего милее на свете, разум мой тобою наполнен, очи мои привязаны к очам твоим, кровь моя тобою распалена, чувствие восхищенно, мысли тобою плененны; ты день и ночь в уме моем, ты из памяти моей не выходишь никогда: засыпаю, помышляю о тебе; пробужаюся, ты первая встречаешься мысли моей; ты присутственна и в сонных моих мечтаниях. Приятное и ежеминутное о тебе напоминание все места тобою наполняет и мне и тропки не украшает, по которым я ступаю; кажется мне, что они играют под ногами моими и сочувствуют тому веселию, которое мое сердце ощущает. Когда я представлю нетерпеливно мною ожидаемые будущие тобою радости, тогда я в восторге своем предчувствую утешение, кажущееся выше участия человеческого. Сострата. Все это я, Валерий, взаимно ощущаю, и только от того иногда трепещет дух во мне, чтобы это мое благоденствие твердо и неколебимо пребывало и чтобы скорее пришло к увенчанию нашего пламени, а пришед бы, никогда не изменилося.

  

  

   Чужехват. С роду моего я себе не представлял этого, чтобы женщина могла сопротивляться любви такого человека, у которого много денег, и это мне совсем неестественно кажется. Деньги всего преимущественнее в мире, и потому-то, что человек их иметь может, и создан он по образу и по подобию Божию. Естество две имеет души: солнце и деньги. Солнце сотворил Бог, а деньги сотворил человек, и потому-то он уподобляется создателю подсолнечный, для того что во всей подсолнечной ничего нет полезнее солнца и денег.

   Сострата. Что это, сударь, такое?

   Чужехват. Надобно скорее послать за лекарем; Нисаньке надо кровь пустить.

   Сострата. Да она совсем здорова: я ее теперь видела.

   Чужехват. Даром-то, что ты ее теперь видела, однако она в жестокой горячке и бредит, и в уме совсем повредилася.

   Сострата. Из чего вы это заключаете?

   Чужехват. Из того, что я хочу на ней жениться, а она за меня нейдет.

   Валерий (особливо). Кровь-то пустить надобно ему, а не ей.

   Сострата. Это, сударь, удивительно, что она за вас нейдет.

   Чужехват. Чудно и непонятно.

   Валерий. Это мне чудно и непонятно, что она за вас не выходит. Однако и то мне чудно ж и непонятно, ради чего вы за меня Состраты выдать не хотите.

   Сострата. И предпочитаете ему многих безумцев, которых вы мне в женихи избираете.

   Чужехват. Коли вы меня это сказать принуждаете, так я вам это на прямые выговорю денежки. Те, которых я избираю, люди или совершенно староманериые, или совершенно новоманерные, а ты, друг мой, ни то ни се, ни мясо ни рыба и не следуешь никакой моде, ни прародительской, ни нынешней.

   Валерий. Я следую, сударь, только чистосердечию, здравому рассудку, простоте природы и благопристойности вкуса; а эта мода никогда не переменяется, хотя и не всеми, да только одними теми последуема, которые достойны имени человеческого.

   Чужехват. Однако кафтан-ат на тебе не по простоте природы сделан, волосы-то у тебя не по простоте природы, а о манжетах-то природа и не думывала.

   Валерий. Я, сударь, и в этом не скоропостижен, а в таких мелочах на что от людей отставать; выдумывать моды - мелочь, отставать от моды - такая ж мелочь. На что платье выдумывать, когда такая выдумка ни малейшей славы не приносит? А отставать от моды разве ради того, чтобы дураки имели причину пересмехать и досаждать.

   Сострата. Не моды, сударь, у вас в уме, да для того вы меня хотите выдать за какого-нибудь дурака, чтобы вам можно было моего мужа обмануть и удержать мое имение, мне после моего отца принадлежащее.

   Чужехват. Да меня и ты, государь мой, не перетягаешь, и не впрямь-то я так стар, что не могу ни жениться, ни кнута вытерпеть.

   Валерий. Пойдем, сударыня, во твои комнаты. Пускай он об этом другому говорит, а не мне; а я этого слышать не могу.

   Чужехват. А, а! Едакой молодец! Еще не дошло до того, а он уж испугался; а я хотя и старик, однако ударов пятьдесят еще вытерплю.

  

  

  

   Кнута я не боюсь, да боюся я вечной муки, а мне ее, как видно, не миновать. О великий Боже! Хорошо бы жить было на свете, ежели бы тебя в нем не было; не давали бы мы ни в чем никому по сокровенным делам отчета, А ныне от тебя никаким образом не можно укрыться. На что такая в законе строгость: не бери чужого. Вить я и овладев чужим, чужого из твоего мира не вынесу, так не все ли равно, что он в того хозяина или в другого в сундуках: Господня земля и все ее исполнение. (Становится на колени.) Великий Боже! Не вниди в суд со рабом твоим! Каюся пред тобою от всего моего сердца и от искренности души моей. Отпусти мне мое согрешение, но не взыскивай от меня, чтобы я то, что я себе присвоил беззаконно, отдал назад, ибо сие выше человечества. Вем, Господи, яко плут и бездушник есмь, и не имею ни к тебе, ни ко ближнему ни малейшей любви. Однако, уповая на твое человеколюбие, вопию к тебе: помяни мя, Господи, во царствии твоем. Спаси мя, боже, аще хощу или не хощу! Аще бо от дел спасеши, несть се благодать и дар, но долг паче. Аще бо праведника спасеши, ничто же велие, а аще чистого помилуеши, ничто же дивно: достойны бо суть милости твоей, но на мне плуте удиви милость твою!

  

  

   Пасквин. Конечно, сударь, скоро преставление света будет.

   Чужехват. Почему?

   Пасквин. А потому, что вы каетесь.

   Чужехват. Как не каяться, Пасквинушка, вить вечная-то мука не шутка.

   Пасквин. А когда она не шутка, так и шутить ею не надобно.

   Чужехват. Когда бы бог милосерд был, так бы никакой муки не надобно было.

   Пасквин. Послушай-ка, сударь: ежели бы был такой милосердный пастух, у которого бы собаки всякий грызли день овец, а он бы своих собак только гладил, так овцы его сказали ль бы, что этот пастух человек милосердный?

   Чужехват. Ты все дела к наказанию пригибаешь.

   Пасквин. Негодные дела сами к наказанию пригибаются. Что бы ты сделал, ежели бы я сто рублев украл?

   Чужехват. У кого?

   Пасквин. У кого ни есть, это все равно.

   Чужехват. Коли бы ты украл у меня, так бы я тебя отдал на виселицу; а ежели бы не у меня, так бы я тебе и слова не сказал; какое мне до других людей дело. А я не Бога граблю, так на что ему в чужие мешаться дела? Есть ли тут хотя малое правосудие?

   Пасквин. Видно, сударь, то, что вы изрядно покаялись.

   Чужехват. И положил еще на себя эпитимию.

   Пасквин. Какую?

   Чужехват. Чтобы понедельничать.

   Пасквин. Милостивый государь! Позвольте мне на эту минуту сделаться рифмотворцем.

   Чужехват. Да ты этому не учился.

   Пасквин. На Руси такая мода, что те около этой науки и трутся, которые мало грамоте знают.

   Чужехват. Ну, какая у тебя рифма?

   Пасквин. Нежели понедельничать, лучше не бездельничать.

   Чужехват. Ты меня побраниваешь?

   Пасквин. Милостивый государь, стихотворцы говорят не то, что хотят, да то, что им велит рифма.

   Чужехват. Дурацкая это наука, когда она заставляет говорить то, что велит рифма, а не то, что должно. А сверх этой моей эпитимии хочется мне в Киеве побывать. О Киеве, Киеве, Святый граде Киеве! Помилуй мя, недостойного раба твоего. От самого Петербурга пойду пешком туда, Пасквин.

   Пасквин. Богу все это равно, пришел ли кто на молитву или приехал.

   Чужехват. Однако идти-то потруднее.

   Пасквин. А ежели ты туда поползешь, так то еще и того труднее.

   Чужехват. Да отселе до Киева-то не доползешь и в три года.

   Пасквин. Да зачем тебе туда?

   Чужехват. Я человек самой грешной, и беззакония превзыдоша главу мою; так я, не уповая больше на милосердие божие, хотя и каюся, угодников божиих попрошу, чтобы они за меня слово замолвили.

   Пасквин. Поверь, милостивый государь, тому, что ни один угодник божий за тебя не вступится, ради того, что они недобрых людей, следуя примеру божию, не любят.

   Чужехват. Я их умилостивлю: сожгу воску пуда три.

   Пасквин. Поколь не очистится твое сердце, так ты не умилостивишь ничем бога, хотя ты сожжешь триста ульев воску с медом и со пчелами.

   Чужехват. Ты это бредишь, как басурман, а я проповедаю, как сын церкви.

   Пасквин. Зачем вам, сударь, на старости ехать в Киев? Останьтеся здесь да молитеся: тот же бог и здесь, который в Киеве.

   Чужехват. Там место освященное, а не такое, какое здесь; да здешнему городу еще и немецкое имя. Скажи мне, Пасквин, ради чего этот город называется по-немецки?

   Пасквин. Этого я, право, не знаю.

   Чужехват. Так то ста, Пасквин, идти в Киев хотя и трудновато. Жаль ног, а души еще и больше.

   Пасквин. Виновата душа, а наказаны будут ноги.

  

  

   Несчастливы у того человека ноги, у которого душа дурна. Вот так-то несчастлив тот поп, у которого жена хороша: попадья изменит, а с попа скуфья долой; а из этого видно, что скуфья гораздо почтеннее ордена: рогоносцы скуфей не носят, а ордены носят.

  

  

   Ниса. Я не знаю, как у Валерия с Чужехватом дело окончится. Теперь они оба у Состраты и выслали меня, хотят поговорить наедине. Однако как видно по началу их речей, так они не согласятся ради того, что Чужехвату Сострате отдать ее имения и в мысли не приходит, а она своего, ей принадлежащего, уступить ему не намерена.

   Пасквин. А тебя за меня выдать он и не удерживая твоего имения не захочет, когда влюбился в тебя он сам. Я доволен тем, Нисанька, что ты презираешь его богатство, да не доволен тем я, что ты меня презираешь.

   Ниса. Я дворянская дочь; так выйти мне за тебя нельзя, покаместь ты не будешь дворянин.

   Пасквин. Да я дворянином и в век не буду. Дворянство дается за особливые отечеству услуги.

   Ниса. На что отечеству услуги? Поди в подьячие да добейся до регистраторского чину, так и будешь дворянин.

   Пасквин. А они разве дворяне?

   Ниса. Как же не дворяне; им даются шпаги и офицерские чины.

   Пасквин. Так поэтому и дворянские камердинеры имеют чины регистраторские; и они шпаги носят?

   Ниса. Конечно. А потому, я думаю, что и они имеют офицерское и дворянское достоинство.

   Пасквин. Да кто их в офицеры-то и во дворяне жалует?

   Ниса. Те, которые жалуют им шпаги. Кто шпагу дать может, тот может пожаловать и в офицеры, и во дворяне.

   Пасквин. Да есть ли какой на это указ?

   Ниса. Конечно есть. Как бы кто смел без указу шпаги давать или дозволяти их носить?

   Пасквин. Так я лучше пойду в камердинеры, нежели в подьячие: лучше вдруг получити чин, нежели еще дослуживаться. А я скорее научуся подвивать волосы, нежели писать, потому что волосоподвивательная наука у нас во совершенстве и учителей сыскать можно довольно. А хорошо писать научиться трудновато, потому что такие учители гораздо редки; а я ни об одном не слыхивал. А не научившися хорошо писать, без благодетелей регистраторского чина не получишь.

   Ниса. Ежели бы только таких людей в регистраторы посвящали, которые хорошо писать умеют, так бы не было на Руси ни одного регистратора. Ни один регистратор писать не умеет: я об этом от Валерия слышала, а он почитается человеком весьма знающим. А в камердинеры-то тебя хотя и возьмут, однако шпаги ты не получишь, ради того, что ты нашего закона, а по нашему закону носить господскому служителю шпагу - грех тяжкий и смертный. Так только одни камердинеры иноверцы шпаги в России носят.

   Пасквин. Так видно, что мне шпаги не нашивать и тебе за мною не бывать, когда русским волосоподвивателям шпаг носить не дозволяется. А в приказные служители я не пойду, хотя бы я и мог добиться шпаги. Лучше имети благородное сердце, нежели благородное железо, подобно, как лучше имети превосходительный ум, нежели превосходительный чин, хотя люди и не по умам, да по чинам почитаются.

   Ниса. Я и сама-то благородство ненавижу, которое в одном состоит имени, да что делать? Выйти дворянской дочери не за дворянина нельзя, будет она презираема. Однако как скоро твой сыщется крест, так ты дворянство получишь, я тебя уверяю: а это я не без причины говорю.

   Пасквин. Кресту моему не сыскиваться.

   Ниса. Да как его с тебя стащили? Разве ты пьян был и так заспался?

   Пасквин. Я никогда не пьянствую, ведая то, что пьяница - человек самый негодный и почти в число добрых людей не полагается.

   Ниса. Отчего же на тебя такой крепкий нашел сон?

   Пасквин. Оттого, что я во всю не спал ночь и заснул уже почти на свету. Так не спав целую ночь, заснув, конечно крепко спать будешь.

   Ниса. Разве ты книгу читал?

   Пасквин. Будто во здешнем городе книги читать можно?

   Ниса. А для чего не можно?

   Пасквин. Ради того, что здесь целый день от утра до ночи пьяницы дерут горло и ревут по улицам, как медведи в лесу, несмотря на то, что здесь престольный город и что этого кроме Москвы и Петербурга ни в одном российском городе не терпят, да и здесь, и в Москве лет двадцать тому назад не важивалося. А другая причина, отчего слуху, а следовательно, и душе целый день нет покою, что многие хозяева в корабельное ударилися мастерство и разрубливают мерзлые барки, хотя их и пилить можно, избавляя чувство соседнего слуха от незаслуженного наказания.

   Ниса. Ну а ночью-то какое беспокойство; вить и те школы, в которых чернь обучается пьянствовать, по ночам запираются; а и дров также по ночам не рубят?

   Пасквин. А по ночам во всем городе, и на улицах, и на дворах лают собаки, хотя и этого лет двадцать тому назад не много было. А у нашего соседа на дворе прикован басист, который без отдыха увеселяет нежный его слух и слух его соседей, неохотников до его музыки, мучит. Этот-то басист в эту ночь паче всех ночей меня тревожил. А потом настал колокольный звон.

   Ниса. Колокольный звон Божией славе служит.

   Пасквин. А я думал то, что он человеческому служит беспокойству и увеселению звонарей. Этого я истинно не знал до этого времени. Вот то-то, Нисанька; век жить, век учиться. Ну а когда это ко славе божией, так можно бы днем только звонить, а ночью-то ради чего звонят? Ежели для того, чтобы бог во все часы прославляем был, так бы во все часы и звонить надлежало. А ночь, я думаю, на то от бога уставлена, чтобы человеку иметь отдохновение: так воля божия определила к отдохновению тишину, а не стук.

   Ниса. Этого я, право, и не знаю. Об этом и спрошу у своего отца духовного, а он и по-латыни знает.

   Пасквин. Да разве на колокольнях-то звонят по-латыни?

  

  

   Валерий. Открылося твое участие: ты брат Валериев, ты брат мой. Возвещаю тебе твою породу, возвещаю тебе твою радость и сорадуюся с тобою.

   Пасквин. Не сон ли я вижу! Что это такое? Растолкуй мне.

   Сострата. Все это растолкуется тебе сегодня, а крест твой сняла с тебя я: у Валерия такой же крест; это, что ты двойнишник - истина. И не один нас твой крест о том уверяет. Развязалося все твое дело, почему ты Валериан и брат Валериев, а не Пасквин и не холоп.

   Пасквин. Да что такое сделалося?

   Ниса. Видно, что все то сделалося, чего я с крайним ожидала желанием, и что все то разрешилося, что союзу сердец наших препятствовало.

   Пасквин. Я вижу, что восхожу на самый верх моего благополучия; благородство сердца моего со благородным сопрягается именем. Валерий, почитаемый мною паче всех тех дворян, которых я в жизни моей видел и от которого я, никакой не зная науки, ежедневно изощрял разум мой и очищал мое сердце, брат мой. Прекрасная Сострата будет моя невестка. А ты, дорогая Ниса, обладай мною вечно, ежели я обладания твоего достоин. О Ниса! Ниса! Ты мне милее света очей моих, не променяю тебя я на все сокрови