Гр. А. А. ГОЛЕНЩЕВЪ-КУТУЗОВЪ.
Замѣтки о Пушкинѣ и другихъ поэтахъ
К³евъ, 1897
Стихотворен³я Графа А. В. Голенищева-Кутузова. Спб. 1884.
Кастальск³й ключъ волною вдохновенья
Въ степи м³рской изгнанниковъ поитъ.
Рекомендуемъ эту книгу любителямъ поэз³и,- если только есть еще на свѣтѣ так³е любители, если есть люди, непоглощенные до конца ни биржевою игрою, ни движен³емъ по государственной службѣ, ни промышленност³ю и торговлею, ни политикою внѣшнею или внутреннею, люди, которые читаютъ еще что-нибудь кромѣ газетъ и для которыхъ поэз³я составляетъ одно изъ важныхъ дѣлъ жизни. Но намъ совершенно необходимо предположить существован³е такихъ людей; иначе намъ не къ кому было-бы обратиться съ тѣми замѣчан³ями, которыя мы собрались высказать объ этой книгѣ стиховъ.
Первое впечатлѣн³е, ею производимое, нельзя назвать благопр³ятнымъ. Мы говоримъ не про наружность; наружность очень привлекательна простотою, вкусомъ, удобствомъ. Но звукъ этихъ стиховъ нѣсколько слабъ, вялъ; повороты, переходы, заключен³я лирическихъ изл³ян³й и разсказовъ - не имѣютъ энерг³и, не звучатъ ясно и оцредѣленно.
Что касается до фактуры стиха, то любители поэз³и знаютъ, какъ это важно. Своеобразная сильная мелод³я есть настоящ³й даръ небесъ. Обыкновенные стихотворцы даже не имѣютъ понят³я объ этомъ дарѣ и преспокойно пишутъ на чуж³я мелод³и на Пушкинск³я, Лермонтовск³я и т. д. Имъ кажется, что хорошо, когда стихи звукомъ и течен³емъ напоминаютъ чуж³е, то есть когда проявилась одна чистая подражательность. Въ этомъ отношен³и, мнѣ приходитъ на мысль одинъ очень крупный примѣръ. А. К. Толстой, поэтъ очень симпатичный, имѣлъ способность и къ своимъ собственнымъ мелод³ямъ, напр.
Осень. Осыпается
Весь нашъ бѣдный садъ...
или
Гаснетъ западъ вдали блѣдно-розовый....
но, между прочимъ, онъ очень любилъ писать баллады изъ богатырской жизни; мног³я изъ нихъ имѣютъ ярк³я достоинства, и однакоже всѣ ихъ мелод³и не представляютъ своебраз³я, всѣ онѣ - только вар³ац³и на Пушкинскую мелод³ю.
Какъ нынѣ сбирается вѣщ³й Олегъ
Отмистить неразумнымъ Хазарамъ.
Пушкинъ въ этомъ стихотворен³и возвелъ въ перлъ создан³я бывш³я тогда въ ходу думы и далъ тотъ тонъ, который съ тѣхъ поръ безъ конца повторяется въ этого рода произведен³яхъ.
Другой примѣръ. Фетъ почти никогда не беретъ ходячей мелод³и (которая, разумѣется, сама по себѣ не есть что-нибудь непозволительное). Онъ очень богатъ своими звуками, и онъ до послѣдняго времени запѣваетъ на новый, неслыханный прежде ладъ. Такъ недавно онъ нарисалъ удивительное стихотворен³е:
Измученъ жизнью, коварствомъ надежды,
очень своеобразное по мелод³и. Отчасти, своеобраз³е это зависитъ отъ размѣра, котораго, кажется, еще никто не употреблялъ. Это - два ямба и два анапеста - размѣръ чрезвычайно красивый. Напр.
И такъ прозрачна огней безконечность,
И такъ доступна вся бездна эфира,
Что прямо смотрю я изъ времени въ вѣчность
И пламя твое узнаю, солнце м³ра!
И неподвижно на огненныхъ розахъ
Живой алтарь м³розданья курится;
Въ его дыму, какъ въ творческихъ грезахъ,
Вся сила дрожитъ и вся вѣчность снится.
И все, что мчится по безднамъ эфира,
И каждый лучъ, плотской и безплотный,
Твой только отблескъ, о солнце м³ра!
И только сонъ, только сонъ мимолетный...
Замѣтьте, что и вторая стопа на нѣкоторыхъ стихахъ - анапестъ, а въ другихъ и третья - ямбъ; но это не неправильность; это - разнообраз³е, не нарушающее главной мелод³и.
Но не въ одномъ размѣрѣ дѣло. Пушкинъ, напримѣръ, любилъ самые простые и одинаковые размѣры; между тѣмъ, никто съ нимъ и равняться не можетъ по разнообраз³ю и опредѣленности мелод³й. Положимъ, вы читаете:
Когда владыка Ассир³йск³й
Народы казн³ю казнилъ,
И Олофернъ весь край Аз³йск³й
Его десницѣ покорилъ, и пр.,
а на слѣдующей страницѣ:
Альфонсъ садится на коня,
Ему хозяинъ держитъ стремя.
Сеньоръ, послушайтесь меня,
Пускаться въ путь теперь не время,
Въ горахъ опасно, ночь близка, и пр.,
то вы можете подумать, что это два совершенно различные размѣра; между тѣмъ это тотъ-же четырехстопный ямбъ.
И такъ, вотъ та сторона дѣла, съ которой стихотворен³я гр. Голенищева-Кутузова, какъ намъ кажется, не производятъ выгоднаго впечатлѣн³я. Струны этой лиры какъ будто слабо натянуты. Не только вѣчный ямбъ утомителенъ, но и напѣвъ этого ямба не звучитъ живо и своеобразно, а ограничивается очень простою мелод³ею и иногда падаетъ до совершенно беззвучной прозы.
Однакоже, это вѣдь только внѣшность. Вчитываясь въ эти стихи, не поражающ³е сперва наружной яркост³ю, вы откроете въ нихъ внутренн³я достоинства, соотвѣтствующ³я этимъ недостаткамъ: простоту пр³емовъ, точность и ясность языка, прямоту и искренность чувства и наконецъ вездѣ - настоящую, ненатянутую, прямую поэз³ю, которая дѣйствуетъ тѣмъ неотразимѣе, что ея форма такъ проста. Есть стихотворцы, владѣющ³е очень звучнымъ стихомъ и истинно поэтическимъ языкомъ; но читателю часто приходится досадовать, когда подъ этою оболочкой онъ не находитъ ясной поэтической мысли. Тутъ же - наоборотъ: подъ скромной внѣшностью открывается золотая струя поэз³и.
При такихъ свойствахъ этой музы, отчасти пояятно, что ея достоинства выступаютъ всего яснѣе въ разсказѣ. Спокойный эпическ³й тонъ ей сподручнѣе, чѣмъ лирическое напряжен³е. И дѣйствительно, въ небольшихъ поэмахъ: "Старыя рѣчи", "Дѣдъ простилъ", "Разсвѣтъ" и пр., разсказъ и описан³е необыкновенно хороши по точности, простотѣ и совершенной изобразительности. Еслибы не неловк³я вступлен³я и финалы, которые иногда просто хочется откинуть, это были-бы вещи безупречныя по мастерству изложен³я. И тутъ, когда по ходу дѣла разсказъ оживляется сильнымъ порывомъ лиризма, тутъ нашъ поэтъ достигаетъ и наибольшей силы стиха, создаетъ самые лучш³е свои звуки. Таковы: метель и гроза въ "Дѣдъ простилъ", или безсонная ночь и восходъ солнца въ "Разсвѣтѣ", и мног³я так³я мѣста. Выпишемъ одно.
Прекрасна туча грозовая!
Полнеба грудью обнимая,
Идетъ - и небо тѣсно ей!
Она живетъ, растетъ и дышетъ,
И крылья мощныя колышетъ,
И хмуритъ черный валъ бровей.
То взглянетъ... то вновь смолкаетъ
Въ раздумьи страстномъ, и грозна
Ея живая тишина.
Идетъ, надвинулась, сверкнула
Могучимъ взглядомъ; грянулъ громъ -
И все смѣшалося кругомъ;
Все въ тьмѣ и бурѣ потонуло.
Но что-же это за муза? До сихъ поръ мы все толкуемъ какъ эстетическ³е сластолюбцы, жадные до образности и музыки, готовые
Для звуковъ жизни не щадить.
Но въ чемъ-же состоитъ внутреннее содержан³е, какова душа этой поэз³и? Этотъ вопросъ будетъ потруднѣе, и говорить о немъ нельзя такъ развязно, какъ о ямбахъ и хореяхъ. Каждая муза имѣетъ свой взглядъ на м³ръ, свой особый способъ чувствовать и понимать и природу, и свою и чужую жизнь. Характеризовать музу гр. Кутузова тѣмъ труднѣе, чѣмъ больше въ ней простоты, искренности, чѣмъ меньше преувеличен³я и напряженности. Однакоже вотъ черта, на которую можно, кажется, прямо указать. Нашъ поэтъ очень часто останавливается на мысли о смерти, и эта мыслъ имѣетъ у него особенный, именно какой-то свѣтлый характеръ.
Еще недавно, страхъ передъ смертью былъ намъ изображенъ другимъ художникомъ, покойнымъ И. С. Тургеневымъ. Въ "Стихотворен³яхъ въ прозѣ" встрѣчается множество вар³ац³й, съ большою живостью представляющихъ тоску и отвращен³е, всяк³я волнен³я жизнелюб³я, подымающ³яся въ душѣ при видѣ неизбѣжнаго конца.
Чувства эти очень естественны, но вовсе не рѣдкость другое, болѣе спокойное отношен³е. Порывы чувства и горьк³е опыты научаютъ многихъ становиться выше любви къ жизни, и обыкновенно поэты въ своихъ созерцан³яхъ смерти - идутъ дальше не только простой боязни, но и вообще печали и мрака.
Помните-ли вы, любезный читатель, стихи Баратынскаго? Это въ полномъ смыслѣ - гимнъ смерти.
Ты - дочь верховнаго эѳира,
Ты - свѣтозарная краса;
Въ рукѣ твоей - олива мира,
А не губящая коса.
Когда возникнулъ м³ръ цвѣтущ³й
Изъ равновѣсья дикихъ силъ,
Въ твое храненье Всемогущ³й
Его устройство поручилъ.
И ты летаешь надъ твореньемъ
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
И въ немъ прохладнымъ дуновеньемъ
Смиряешь буйство быт³я.
Ты укрощаешь возстающ³й
Въ безумной силѣ ураганъ;
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Даешь предѣлы ты растенью,
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
А человѣкъ? Святая дѣва!
Передъ тобой, съ его ланитъ
Мгновенно сходятъ пятна гнѣва,
Жаръ любостраст³я бѣжитъ.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Недоумѣнье, принужденье -
Условье смутныхъ нашихъ дней -
Ты - всѣхъ загадокъ разрѣшенье,
Ты - разрѣшенье всѣхъ цѣпей!
Конечно, это больше отвлеченныя мысли, такъ-сказать изложен³е смысла смерти; но чувство очевидно проникаетъ собою эти чудесные стихи.
У гр. Кутузова смерть является въ болѣе конкретныхъ формахъ; онъ уловляетъ опредѣленныя черты того глубокаго смысла, который она имѣетъ для человѣка, и онъ любитъ вглядываться въ этотъ смыслъ. Это вовсе не страхъ, не отчаян³е, не покорность; нѣтъ, тутъ говоритъ только живое чувство житейской тьмы, которое охватываетъ поэта по какому-нибудь поводу, иногда не содержащему въ себѣ ничего мрачнаго или печальнаго. Смерть есть выходъ изъ этой тьмы.
"Три свидан³я (стр. 47), конечно,- свидан³я съ музою; при третьемъ свидан³и она говоритъ:
Пойдемъ туда, гдѣ нѣтъ ни счастья, ни кручины,
Гдѣ умолкаетъ шумъ ненужной суеты,
Гдѣ льдами вѣчными покрытыя вершины
Глядятъ на м³ръ и жизнь съ безстрастной высоты!
При наступлен³и весны, мысль поэта обращается все туда же, къ той же важной темѣ; его "Весенняя дума" (стр. 52) оканчивается такъ:
Вижу сквозь праздникъ, сквозь пламя и радугу лѣта,
Образъ иной красоты, неизмѣнно спокойный,
Слышу сквозь пѣсни, сквозь шумъ треволненья нестройный
Тихую ласку и прелесть инаго привѣта!
Вижу подъ саваномъ бѣлымъ уснувшую землю,
Миръ водворила съ ней смерти цѣлебная сила;
Взоръ успокоенный къ небу съ земли я подъемлю -
Въ вѣчной лазури тамъ вѣчныя блещутъ свѣтила!
Этотъ образъ вѣчности въ видѣ спокойной бѣлой зимы, озаряемой звѣздами - выразителенъ и прекрасенъ.
Безсмерт³е, надежда на "вѣчный покой и вѣчную любовь", конечно, составляютъ твердыя вѣрован³я нашего поэта. Но его мысли о смерти интересны для насъ больше всего по ихъ отношен³ю къ жизни, по тому, какъ ими озаряется жизнь. Насъ поражаетъ, когда у него "въ трезвый мигъ душевнаго досуга", "въ случайной тишинѣ" такъ легко является мысль о смерти,-
Внезапно прозвучитъ, какъ дальн³й голосъ друга,
Грядущаго конца таинственный привѣтъ (стр. 56).
Чокаясь бокалами при "Встрѣчѣ новаго года" (стр. 64), поэтъ почувствовалъ, какъ шевельнулось у всѣхъ доброе чувство -
На мигъ передъ живымъ участьемъ
Смирилась власть враждебной тьмы.
Но этотъ лучъ среди тьмы сейчасъ же принесъ ему болѣе общее и широкое напоминан³е.
Но мнѣ какой-то голосъ странный
Вдругъ прошепталъ привѣтъ иной,-
Привѣтъ таинственный, нежданный,
Неслыханный дотолѣ мной.
И я взглянулъ: въ красѣ безстрастной,
Сверкая вѣчной бѣлизной,
Издалека съ улыбкой ясной
Мнѣ смерть кивала головой!
Такова для него смерть: она одарена безстрастною красою и смотритъ на него съ ясной улыбкой.
Три поэмы: "Старыя рѣчи", "Дѣдъ простилъ", "Разсвѣтъ", поэмы, невольно обративш³я на себя большое вниман³е читателей и составляющ³я, конечно, лучшее право гр. Кутузова на зван³е дѣйствительнаго поэта, всѣ эти поэмы въ своей завязкѣ основаны на смерти, или на близости смерти. Въ живыхъ образахъ вы видите, какъ смерть разрѣшаетъ узлы, сплетаемые жизнью, какъ она есть прямой и желанный выходъ илъ житейской тьмы.
Узелъ завязывается тѣмъ, что человѣку, ради своего счастья и ради счастья любимаго существа, приходится жертвовать счастьемъ другаго человѣка. Въ первой поэмѣ самый узелъ не успѣваетъ затянуться; передъ лицомъ смерти тутъ мгновенно
Жаръ любостраст³я бѣжитъ.
Въ "Разсвѣтѣ" съ большою и тонкою правдою описано безъисходное сплетен³е, въ которое стали дѣйствующ³я лица, и смерть во всей своей крась является на помощь главному герою:
Я смерти видѣлъ взглядъ. Великая отрада
Была въ спокойств³и ея нѣмаго взгляда:
Въ немъ чуялся душѣ неслыханный привѣтъ,
Въ немъ брезжилъ на землѣ невиданный разсвѣтъ!
Казалося, дотоль я не имѣлъ понятья
Объ утренней красѣ безоблачныхъ небесъ:
Теперь - весь дольн³й м³ръ въ разсвѣтѣ томъ исчезъ;
Я неба чувствовалъ безстрастныя объятья,
Я погружался въ нихъ - и становилось мнѣ
Все безпечальнѣе, все легче въ тишинѣ (стр. 251).
Въ поэмѣ "Дѣдъ простилъ" самая истор³я разсказана не въ столь конкретныхъ и ясныхъ чертахъ, какъ въ "Разсвѣтѣ"; но развязка - превосходна. Это - "Дѣдъ простилъ!" невольно напоминаетъ русскую поговорку о скончавшихся: "Богъ его уже простилъ"; смыслъ этой смерти есть настоящее, радостное освобожден³е отъ земнаго ига, не простой выходъ, не наказан³е, а именно прощен³е.
Мы остановились на той чертѣ музы нашего поэта, которая показалась намъ ясною и выдающеюся; да и предметъ, о которомъ шла рѣчь, показался намъ достойнымъ вниман³я читателей. Ибо смерть имѣетъ свою важность даже по сравнен³ю съ внѣшнею и внутреннею политикою. Размышлен³ямъ о смерти издавна приписывается особая сила и польза; они ведутъ насъ въ высок³я области.
Мы указали только одну характерную черту музы этого новаго "изгнанника въ степи м³рской", какъ Пушкинъ называетъ поэтовъ; пусть читатели сами ближе и польѣе познакомятся съ этой прекрасной музой.