Простая рѣчь о мудреныхъ вещахъ. Сочиненiе Михаила Погодина. Москва, 1873. 4о.
Почтенный нашъ ученый испытывалъ большiя тревоги и колебанiя, и тогда, когда рѣшался печатать эту книгу, и тогда, когда уже держалъ ея корректуру, и наконецъ даже въ то время, когда книга была вполнѣ напечатана. Поэтому вслѣдъ за текстомъ книги онъ напечаталъ Дополненiя и замѣчанiя (стр. 337), за этими дополненiями Послѣсловiе, за послѣсловiемъ еще 90 страницъ, и тогда только выпустилъ книгу въ свѣтъ.
Такiя необыкновенныя обстоятельства конечно зависѣли отъ содержанiя и характера самой книги; мы разскажемъ все дѣло словами автора.
"Давно", говоритъ онъ, "началъ я записывать въ особой тетради мысли и выраженiя о духовныхъ предметахъ, приходившiя мнѣ на умъ, - особенные случаи, встрѣчавшiеся со мною самимъ въ продолженiи жизни, и слышанные отъ другихъ, на кои имѣются строго-критическiя доказательства. Лѣтъ тридцать слишкомъ назадъ зародилось во мнѣ желанiе огласить ихъ простою рѣчью, внѣ всякихъ школьныхъ правилъ, справокъ и предубѣжденiй, какъ представлялись мнѣ эти вопросы среди чтенiй, размышленiй, наблюденiй, опытовъ, или созрѣли внутренно, безъ непосредственнаго моего въ томъ участiя" (стр. 3).
Нѣсколько разъ въ теченiе этихъ тридцати лѣтъ авторъ принимался за исполненiе своей мысли, но, по его выраженiю, "не находилъ силы справиться съ задачей". Наконецъ года три тому назадъ онъ остановился на слѣдующемъ намѣренiи:
"Пересматривая ее (тетрадь) тогда", говоритъ онъ, "я подумалъ, не лучше ли передать ее, какъ она есть, собрать написанныя начала или приступы, и всѣ разсѣянные замѣтки и отрывки, указать нѣкоторые вопросы и недоумѣнiя, коими для мыслящихъ могутъ быть замѣнены иныя положенiя, приведя все только въ нѣкоторый наружный порядокъ по предметамъ, не заботясь ни о какой системѣ, ни о какой полнотѣ" (стр. 4).
Такъ и сдѣлано было; въ этомъ видѣ и является теперь передъ нами главная часть книги, именно первыя 337 страницъ. Но въ то время, когда въ типографiи набирались эти страницы, авторъ счелъ нужнымъ поступить слѣдующимъ образомъ:
"Предложенные мысли и случаи", разсказываетъ онъ, "я посылалъ въ корректурныхъ листахъ ко многимъ своимъ знакомымъ, ученымъ и неученымъ, духовнымъ и свѣтскимъ, богословамъ, философамъ, естествоиспытателямъ... Нѣкоторыми ихъ замѣчанiями я успѣлъ воспользоваться. Прочiя, начиная съ частныхъ, передаю здѣсь со своими по мѣстамъ отвѣтами" (стр. 351).
За этими словами дѣйствительно слѣдуетъ рядъ поправокъ и возраженiй на то, чтó напечатано на предъидущихъ страницахъ. Но затѣмъ авторъ почувствовалъ, что общiй характеръ его книги гораздо болѣе, чѣмъ отдѣльныя ея мѣста, возбуждаетъ возраженiй и требуетъ поясненiй, и потому написалъ пространное Послѣсловiе (стр. 364 - 382), въ которомъ старается опровергнуть замѣчанiя, направленныя его знакомыми противъ его книги, взятой въ цѣломъ.
Но этимъ еще не кончилось.
"Въ приложенiяхъ", пишетъ авторъ, "я намѣренъ былъ сначала помѣстить разборъ, написанный мною, системы Дарвиновой, которая сводитъ съ ума часть нашей интеллигентной (? - знакъ поставленъ авторомъ) толпы, но получилъ отъ одного почтеннаго естествоиспытателя, которому отдавалъ его на разсмотрѣнiе, возраженiя, требующiя отъ меня отвѣта. Не имѣя ни времени, ни расположенiя написать его теперь, я отлагаю печатанiе моего разбора вмѣстѣ съ возраженiями и объясненiями до другаго изданiя" (стр. 382).
Такъ говорилъ авторъ въ концѣ послѣсловiя; но потомъ онъ измѣнилъ рѣшенiе, и вотъ какъ объясняетъ эту перемѣну, обращая свою рѣчь къ естествоиспытателю:
"Изъ уваженiя къ вашему мнѣнiю я хотѣлъ было отложить печатанiе своего разбора до втораго изданiя книги, чтобы печатая его безъ возраженiй, не присвоивать cебѣ лишняго довѣрiя отъ читателей; но нечаянная задержка въ типографiи доставила мнѣ досугъ и, слѣдовательно, возможность соблюсти безпристрастiе и вмѣстѣ оборонить свое воззрѣнiе, то есть напечатать вмѣстѣ - разборъ, ваше опроверженiе и свою оборону" (стр. 448).
Эти три вещи, т. е. разборъ Дарвиновой теорiи, письмо естествоиспытателя и отвѣтное письмо автора, и напечатаны вслѣдъ за послѣсловiемъ. Авторъ однако же прибавилъ еще пять небольшихъ замѣтокъ различнаго содержанiя, которыми и оканчивается книга.
Вся эта исторiя по нашему мнѣнiю очень поучительна. Она свидѣтельствуетъ во первыхъ о явномъ недовѣрiи автора къ своему произведенiю, о томъ, что его тревожило сомнѣнiе въ пользѣ и состоятельности книги. Во вторыхъ она несомнѣнно свидѣтельствуетъ и о совершенной его добросовѣстности, о простосердечномъ желанiи принести пользу и послужить истинѣ. Знакомые автору богословы, философы и естествоиспытатели исполнили свой долгъ очевидно съ такимъ же добрымъ усердiемъ. Видно, что они внимательно читали книгу и не покривили душой. Отзывы ихъ не рѣдко очень рѣзки и горячи, и большею частiю совершенно дѣльны. Печатая ихъ, авторъ можно сказать напечаталъ полную критику на свою книгу; отъ нѣкоторыхъ онъ пытается оборониться, но другiе самъ находитъ справедливыми, или же опровергаетъ очень слабо.
Въ числѣ совѣтовъ поданныхъ автору знакомыми учеными, иные прямо совпали съ сомнѣнiемъ, которое его мучило; они содержатъ въ себѣ предложенiе отказаться отъ печатанiя книги. Естествоиспытатель въ своемъ письмѣ заявляетъ, что ему "прискорбно видѣть рѣшенiе (автора) напечатать замѣтки о Дарвинѣ" (стр. 436), и распространяется на эту тему съ большимъ жаромъ; въ его поводахъ впрочемъ мало справедливаго. Другой знакомый сдѣлалъ болѣе основательное замѣчанiе:
"Выписки", говоритъ онъ, "относящiяся до случаевъ въ какомъ-нибудь отношенiи замѣчательныхъ, не будучи освѣщены руководительнымъ объясненiемъ, направлены къ опредѣленнымъ положительнымъ цѣлямъ, могутъ давать пищу суевѣрiю" (стр. 379).
Всего важнѣе мы находимъ замѣчанiе того, кого авторъ называетъ однимъ изъ своихъ благопрiятелей.
"Особенно мнѣ кажется", пишетъ онъ, "внимательно нужно просмотрѣть все что вы разсказываете о собственной жизни. Лучше здѣсь опустить все не такъ значительное, и все, чтò можетъ подавать поводъ къ какому-нибудь соблазну или глумленiю. Къ откровенной общественной исповѣди у насъ мало привыкли, и исповѣдь въ автобiографiи живаго человѣка принимается совсѣмъ иначе, чѣмъ исповѣдь, напримѣръ, въ посмертныхъ запискахъ. На людей серьозныхъ и искреннихъ ваши признанiя конечно подѣйствуютъ назидательно, но на большинство читателей какъ бы онѣ не произвели другаго впечатлѣнiя! Нельзя не принять во вниманiе того, что у васъ есть не мало литературныхъ и общественныхъ неблагопрiятелей, а еще болѣе у насъ есть людей, готовыхъ поглумиться при всякомъ удобномъ случаѣ, хотя бы надъ самымъ искреннимъ и глубокимъ убѣжденiемъ и самымъ добрымъ движенiемъ сердца. Не нужно конечно смущаться людскими толками и глумленiями, но нужно и съ своей стороны предотвращать все, что можетъ подать поводъ къ соблазну, особенно тамъ, гдѣ дѣло идетъ о самыхъ глубокихъ основахъ и самыхъ высокихъ чаянiяхъ жизни".
"Случаи и наблюденiя надъ собою", пишетъ другой рецензентъ, "могутъ подать поводъ къ великимъ глумленiямъ со стороны фельетонныхъ борзописцевъ и тому подобной братiи, а это было бы крайне прискорбно и больно для всѣхъ друзей вашихъ и для всѣхъ людей, уважающихъ вашу личность, для всѣхъ друзей всякаго честнаго дѣла, для каждаго, кто дорожитъ интересами религiозными, общественными, народными" (стр. 379, 380).
Въ отвѣтъ на эти предостереженiя авторъ говоритъ, что онъ "сдѣлалъ нѣсколько исключенiй въ этомъ отдѣленiи книжки" и что "будущiя глумленiя его нисколько не смущаютъ, какъ не смущали прошедшiя" (стр. 381). Но мы не нашли отвѣта на другую сторону предостереженiй, именно на возможность соблазна.
Главный предметъ книги - вопросы религiозные; между тѣмъ одно изъ духовныхъ лицъ, читавшихъ книгу въ корректурѣ, говоритъ: "Что касается размышленiй и замѣчанiй о религiозныхъ предметахъ, то въ нихъ еще много есть неточнаго, сбивчиваго, непослѣдовательнаго, даже невѣрнаго" (стр. 366). Другое духовное лицо замѣчаетъ: "Вообще вся рѣчь о папѣ и католичествѣ мало вяжется съ общимъ содержанiемъ и сама по себѣ неудовлетворительна" (стр. 372).
Авторъ книги не рѣшается противорѣчить этимъ строгимъ приговорамъ; онъ защищается только слѣдующими соображенiями: "Такъ", говоритъ онъ, "Можетъ быть имѣетъ право сказать наука богословiя, но въ моей книжкѣ излагаются мысли свѣтскаго человѣка, которыя представляются уму въ естественномъ его положеiи. Наукѣ богословской онѣ могутъ служить примѣромъ возникновенiя мыслей у мiрянъ, - даже полезнымъ указанiемъ, чтó она должна имѣть въ виду для вразумленiя несвѣдущихъ" и пр. (стр. 368).
И такъ почтенный авторъ вполнѣ могъ видѣть, и конечно видѣлъ всѣ недостатки своей книги. Понятно однакоже, что ему трудно было отказаться отъ исполненiя мысли такъ долго его занимавшей. Сознавая всѣ несовершенства своего произведенiя, онъ однакоже не потерялъ всякой надежды и думалъ, что въ его книгѣ есть и достоинства, и что она можетъ быть полезна.
"Нужды нѣтъ", пишетъ онъ, "что собранiе мое представитъ какую-то смѣсь съ недостатками всякаго рода, повторенiями, уклоненiями, вставками, отступленiями, съ одной стороны съ пробѣлами, съ другой съ представленiями одной и той же мысли въ разныхъ только видахъ и оборотахъ; нужды нѣтъ, что собранiе мое будетъ состоять изъ разноцвѣтныхъ и разношерстныхъ, такъ сказать, лоскутковъ, сшитыхъ на живую нитку. Дѣло не въ искуствѣ, не въ авторствѣ, не въ формѣ, а въ содержанiи: цѣль моя не строить, не предлагать системы, а произвести извѣстное впечатлѣнiе, привлечь вниманiе, содѣйствовать душевному настроенiю, возбудить большее уваженiе къ жизни, благоговѣнiе передъ ея высокими задачами, удержать сколько-нибудь отъ дерзкаго умничанья и легкомысленнаго отрицанiя нашу несчастную молодежь" (стр. 5).
Все это очень откровенно и имѣетъ свою долю привлекательности. Мы видимъ, какъ просто и естественно зародилась эта книга; мы находимъ въ ней обыкновенную для М. П. Погодина, такъ сказать погодинскую живость и искренность; мало того - духъ книги возбуждаетъ въ насъ уваженiе. Это старинный и общiй русскiй духъ, существующiй у насъ многiе вѣка. Предписанiя его всѣмъ извѣстны: не заносись умомъ, - все кругомъ насъ непостижимо; и помни, что нашею жизнью таинственно руководитъ Провидѣнiе. На эти темы и до сихъ поръ часто ведутся у насъ простодушные разговоры, часто разсказываются разные случаи изъ жизни своей и чужой. Книга М. П. Погодина есть ничто иное, какъ собранiе такихъ разговоровъ и разсказовъ, напечатанныхъ въ томъ самомъ видѣ, какъ они ведутся въ тѣсномъ кругу, и составившихъ цѣлый томъ in quarto.
Но не даромъ же авторъ самъ чувствовалъ, что въ его книгѣ что-то не ладно, не даромъ онъ посылалъ корректурные листы къ знакомымъ, не даромъ знакомые огорчались и совѣтовали ему выпустить одинъ одно, другой другое. Дѣло въ томъ, что и авторъ и знакомые, къ которымъ онъ обращался, - люди ученые. А ученымъ людямъ бываетъ свойственна такъ называемая ученая добросовѣстность; они не любятъ говорить о томъ, чего не знаютъ, и не проповѣдываютъ того, чего хорошенько не понимаютъ. Автору очень хотѣлось поговорить о высокихъ предметахъ его книги, но онъ понималъ, что къ нему будутъ приложены читателями весьма строгiя требованiя, да и самъ не могъ не прилагать къ себѣ этихъ требованiй. Вотъ откуда его колебанiя.
Мы находимъ, что они особенно справедливы, если онъ имѣлъ въ виду нашу молодежь. Трудно думать, чтобы "Простая рѣчь" нашла себѣ въ молодежи много читателей, и едва-ли сбудется надежда автора удержать этой книгой кого-бы то ни было отъ умничанья и отрицанiя. Можетъ ли сильно подѣйствовать книга, не имѣющая никакой связи, никакой руководящей мысли, не содержащая ничего опредѣленнаго, и въ добавокъ представляющая постоянную неточность и неясность въ понятiяхъ богословскихъ, философскихъ, естественно-научныхъ? Въ такой книгѣ могутъ найти себѣ прiятное или даже назидательное чтенiе только люди, которые заранѣе стоятъ на сторонѣ автора, которые отказались отъ большихъ умствованiй и любятъ отъ времени до времени твердить: "какъ все премудро! какъ все непостижимо!"
Но молодежь не можетъ питать такого настроенiя. Она умствуетъ, и слѣдовательно требуетъ строгихъ и ясныхъ умствованiй. И едва-ли правъ почтенный авторъ, когда онъ считаетъ чѣмъ-то несущественнымъ въ своемъ дѣлѣ - систему, искуство, форму. Не слишкомъ ли мы вообще пренебрегаемъ этими вещами, и не довольно ли уже намъ пренебрегать ими? Не отъ этого ли пренебреженiя зависитъ жалкое состоянiе русской науки? Даровитыхъ людей у насъ много, и русскiе юноши, какъ свидѣтельствуетъ Тургеневъ въ "Дымѣ", обыкновенно удивляютъ нѣмецкихъ профессоровъ своими бойкими способностями. Но точно также удивляетъ потомъ профессоровъ и то, что изъ этой бойкости ничего не выходитъ. Въ числѣ нашихъ способныхъ людей встрѣчаются такiе, которые обильны идеями, и иногда даже идеями оригинальными и плодотворными; но обыкновенно эти идеи остаются у нихъ только въ зачаткахъ, никогда не бываютъ развиты, разработаны. Если кто изъ нашихъ способныхъ людей пишетъ, то къ этимъ писанiямъ вполнѣ прилагается злая замѣтка Грибоѣдова:
Въ журналахъ можешь ты однако отыскать
Его отрывокъ, взглядъ и нѣчто;
Объ чемъ бишь нѣчто? Обо всемъ!
Эта странная зыбкость русскихъ умовъ, ихъ нерасположенiе къ серьезной и долгой остановкѣ на одной мысли, на одной работѣ, есть очень печальное явленiе нашей умственной жизни. Наши труженики бездарны, наши умники лѣнивы - таково общее правило. Поэтому, намъ кажется, у насъ слѣдуетъ всячески проповѣдывать строгiй трудъ, систематичность въ мысляхъ, отчетливость въ формѣ изложенiя.