Птеродактиль - это летучая ящерица, существо, совмещающее в себе черты птиц и пресмыкающихся. Птеродактили жили на земле несколько миллионов лет тому назад. В те времена ящеры были царями природы. Землей и морем владели страшные, неуклюжие гиганты, перед которыми современные нам крокодилы - жалкие карлики, не заслуживающие внимания, карикатурный намек на минувшее величие. Воздух был царством птеродактилей. Эти странные драконы с зубастыми клювовидными челюстями, с крыльями, напоминающими и птиц и летучих мышей, с телосложением ящериц, развивших мускулы для летания, выполняли ту роль в природе, которая в наше время принадлежит соколам и орлам.
Птеродактилей нет больше среди животных земли, - их истребил естественный подбор.
Естественный подбор - это разрушающая и созидающая стихийность природы, это сила смерти и размножения, это закон жизненной борьбы, беспощадно разрушающий все противоречивое, все нестройное, и тем самым расчищающий путь для высшей жизненной гармонии. Это - раскрытое наукой единство, в котором сливаются и Мефистофель, "все отрицающий с полным основанием, ибо все возникшее достойно гибели", и Дух Земли, "на станке времен непрерывно ткущий живую одежду" Единой Вселенной. Естественный подбор - это логика жизни.
Естественный подбор убил птеродактилей за то, что они были жизненно-нестройны. Они были слишком неуклюжи и рептильны, чтобы владеть обширным, светлым царством воздуха. На место птице-ящеров логика жизни поставила настоящих птиц, в которых все создано для полета, и ничто - для того, чтобы пресмыкаться.
Плохо жилось на земле последним поколениям птеродактилей.
Когда они поднимались в воздух и искали там добычи - их повсюду предупреждали, повсюду из-под самого клюва выхватывали лучшие куски новые конкуренты, их двоюродные братья и сестры, легкие и ловкие птицы.
Когда они садились на землю и пытались там вознаградить себя за воздушные неудачи - там их обижали бескрылые рептилии, ящеры и змеи, более привычные и опытные в деле ползания, не стесненные летательным аппаратом.
Птеродактили сильно негодовали. Они говорили: "Это возмутительно. Мы, разносторонние, сложные существа, стали какими-то пасынками Естественного Подбора. Он признает только птиц и пресмыкающихся. Этих односторонних, узких животных он кормит и развивает, в каждом поколении ухитряется найти полезные уклонения, которые тщательно закрепляет, давая усиленно размножиться их представителям. А нас он просто морит голодом и игнорирует, предоставляя нам постепенно вымирать. Для него существуют только Соколы и Ужи, Соколы и Ужи, ими одними он интересуется, за их борьбой следит, - как будто мы, Птеродактили, совсем не участвуем в великой жизненной борьбе. Это грубый, плоский схематизм: птицы в воздухе, гады в болотах, - как будто нет на лицо высшего объединяющего синтеза в нашем образе".
Так плакались Птеродактили. А Логика Жизни им отвечала: "Вы не правы. Я не игнорирую вас - я бью вас. Но вы правы в том, что сами по себе вы меня не интересуете. Меня занимает теперь вопрос о Соколах и Ужах. Эти типы я вырабатываю и развиваю, чтобы потом один из них победил в борьбе с другими и поднялся этой ценой на высшую ступень. А вас я бью, и как плохих соколов, и как плохих ужей. Скоро я совсем покончу с вами".
То, что происходит в природе, происходит и в обществе.
Логика общественного развития выдвигает на место форм неопределенных, эмбрионально-расплывчатых новые типы, определенные и яркие. Социальные птеродактили вытесняются социальными соколами и ужами.
Социальный птеродактиль - это горожанин средних веков, ремесленник или торговец, словом - мелкий буржуа феодальной эпохи. Когда феодальные динозавры (т.е. "ужасные ящеры") разных сортов и величин владели землей и водами, тогда мелкий буржуа птеродактиль, развивавшийся в вольном воздухе городов, был высоко-прогрессивным типом. В нем лежали надежды и зародыши будущего.
Но "дух, который все отрицает, и притом с полным основанием", в свое время выполнил и над ним свою разрушительную работу. Рядом с толстыми удавами и крокодилами Капитала, рядом с неравно-подвижным и гибким, "вольным, как птица", Пролетарием, позднейший эпигон некогда веселых и полных жизни горожан-Птеродактилей оказался жалким, вырождающимся типом, явно обреченным на гибель, бессильно цепляющимся за холодные спицы железного Колеса Истории. Новые борцы - в две противоположные стороны развернувшиеся потомки Горожан - заняли главную арену истории, предоставляя новым "Мещанам" выбиваться из сил и вымирать на заднем плане.
И плачутся последние Птеродактили, и каркают на Ужей, и шипят на Соколов нового мира. Хочется им спрятаться от неумолимой Логики Жизни и сохранить за собой место на сцене истории. А когда приходит мыслитель или поэт, который понимает эту Логику и сам полон ею, который, смело вмешавшись в борьбу Соколов и Ужей, едва замечает Птеродактилей, а когда обращает на них внимание, так только для того, чтобы рассмеяться над их дряблыми крыльями и неуклюжим хвостом, - тогда Птеродактили вне себя от негодования на "узость", "фанатизм" и "грубость" нового бойца, "не верят", чтобы он был из Соколиной породы, они стараются ударить его своими крыльями и укусить своими зубастыми клювами. Но крылья ослабли, и зубы притупились, и человек, в котором жива Логика Жизни, идет мимо с холодной улыбкой.
Вот мы и пришли вплотную к тому сюжету, который обозначен в заголовке статьи. Путь был длинный, - старому пропагандисту простительно начать со времен до Адама. Зато и досказать осталось немного.
В неопределенно-радикальной газете "Родная Земля", в номере от 19 марта, литературный критик г. К. Чуковский дал статью о Максиме Горьком. Хотя в буржуазной прессе ругать Горького уже несколько лет как стало одним из правил хорошего тона, но статья г. Чуковского все же несколько выдается из ряда.
Г. Чуковский "не верит в биографию Горького", находя ее слишком романтичной для такого "монотонного", "аккуратного", "узкого", "фанатичного" писателя.
"Написав однажды "Песню о Соколе", он ровненько и симметрично, как по линеечке, разделил все мироздание на Ужей и Соколов, да так всю жизнь, с монотонной аккуратностью, во всех своих драмах, рассказах, повестях и действовал в этом направлении".
"Распря Ужа и Сокола повторяется в Бессеменове и Ниле ("Мещане"), в Гавриле и Челкаше, в Максиме и Шакро ("Мой спутник"), в Павлине и Черкуне ("Варвары"), в Матрене и Орлове, в Палканове и Вареньке Олесовой, в Якове и Мальве, в Петунникове и Кувалде ("Бывшие люди"), в Каине и Артеме"...
"...Его Павлин повторяет Бессеменова, Бессеменов Ужа, Уж Гаврилу, Гаврила Якова, и т.д., до бесконечности"...
"Все его творения...как теоремы какие-то. - Дано: Уж и Сокол. Требуется доказать: Сокол лучше Ужа".
"Его природа - тонкая декорация для этих теорем - эффектная, но холодная...Никогда не увлечется он каким-нибудь пятном жизни, какой-нибудь краской - ради нее самой..."
"Горький узок, как никто в русской литературе. - Вспоминается, как в Толстом и Достоевском увидал он жалких мещан; как у Чехова увидал свою же крошечную программку и навязал великому поэту свои же фанатические слова: - Скверно вы живете, господа!"
"Итак, вот свойство Горького: симметричность, неуважение к личности, консерватизм, книжность, аккуратность, фанатизм, однообразие. - Словом...все свойства Ужа, а отнюдь не Сокола"...
Кажется, довольно.
Спорить по существу - было бы нелепо. Если нашелся такой критик, который во всех произведениях Горького ухитрился не вычитать ничего, кроме голой теоремы о Соколе и Уже, повторенной тысячу раз среди холодных декораций, то как ему докажешь, что виноват в этом не Горький? Вот и г. Камышанский тоже в эпоху расцвета нашей прессы в самых лучших публицистических статьях не умел вычитать ничего, кроме нарушения ст. 129-ой или 103-ей. Это уж кто как читает.
Можно было бы, конечно, показать, что с той точки зрения, на которой благополучно стоит г. Чуковский, поэт-боец, поэт - активный идеалист вообще невозможен, ведь для него мир всегда разобьется на два стана, стан врагов и защитников его идеала, и для критика-птеродактиля все творчество такого поэта неизбежно сведется к "фанатически аккуратной" теореме о Соколах и Ужах.
Можно было бы показать, что с этой точки зрения, напр., лорд Байрон даже не "сын консисторского чиновника", как г. Чуковский обзывает Горького, - а прямо консисторский чиновник, и, пожалуй, в квадрате.
Можно было бы показать...но, право, как-то странно толковать о таких вещах, которые должны быть ясны для всякого, имеющего глаза, чтобы видеть.
Надо только отметить одну нехорошую передержку. Горький никогда не говорил о Толстом и Достоевском, что они "жалкие" мещане, и никогда не говорил, что считает их только мещанами. Он характеризовал общий строй их мировоззрения, как мещанский, не касаясь этим нисколько их значения, как великих художников. И Горький должен был сказать это, потому что это - правда, как всякий добросовестный критик должен сказать [о] Шекспире, что он был реакционер - потому что это правда. А вот г. Чуковский о Горьком говорит сплошную неправду.
Если бесполезно спорить, то остается объяснить и сделать выводы. Объяснение в существенных чертах уже налицо: оно прямо подсказывается раздражением г. критика против "одностороннего" и "аккуратного" разделения мира на Соколов и Ужей. Очевидно, перед нами не нашедший себе места в этой системе и потому глубоко обиженный Птеродактиль. Можно было бы совсем не останавливаться больше на этом и перейти к очередным Соколам и Ужам, если бы не было особенных обстоятельств, усложняющий вопрос о Птеродактилях в нашей стране.
Когда европейские ученые ознакомились с Австралией, они должны были с изумлением констатировать, что она отстала от прочих стран по меньшей мере на целый геологический период: ее флора и фауна носят отпечаток третичных формаций. В социальной фауне России дело обстоит еще оригинальнее: у нас среди новейших капиталистических формаций сохранились не только мелкобуржуазные птеродактили (и притом в громадном количестве), но также крепостнические ихтиозавры, бронтозавры и прочие жадные чудовища, пожирающие все живое на земле и в воздухе, отравляющие воздух своим грязным дыханием. При таких условиях и наши Птеродактили еще не закончили и не исчерпали своей исторической роли. Многомиллионый Птеродактиль - крестьянство ведет борьбу за землю, воду и воздух для дыхания; против него стоят черносотенные Ихтиозавры. Рядом Сокол-пролетариат сражается за волю и воздух, против Ужей, Удавов - и тех же Ихтиозавров. Намечается естественный союз - Летающих против Ползучих. В этом союзе Птеродактили могут и должны идти за Соколами - пока не будет выполнена общая задача, пока не завершится великая Перемена в нашей стране.
Могут и должны. Птеродактили деревни, голодные и злые, сильны своим числом и своим отчаянием. Их крылья еще в состоянии нести вперед их исхудалые, легкие тела; их зубы еще остры. Птеродактили городов более сыты, меньше страдают; многим из них не хочется летать, не хочется бороться, - многие мирно ползают за кадетскими Ужами.
При таких условиях идеолог-Птеродактиль неизбежно колеблется - между Ужами и Соколами. Его будущее, собственно говоря, не безнадежно: в социальной жизни не требуется геологических эпох, чтобы развить соколиные крылья, - и превращение в высший тип доступно для всякого отдельного человека. Но для этого надо лететь за Соколами, а не шипеть на них, не кусать их за пятки. Иначе неизбежно атрофируются крылья, и разовьются железы для яда.
Г. Чуковский стал на скользкий путь. Еще несколько шагов, и ему не будет возврата. А уж тогда...ведь "мертвые едут быстро". Ниже и ниже...В глубину той большой ямы, где ползают на откосах гг. Изгоевы и Струве, где копошатся на дне ядовитые Меньшиковы и Буренины. Г. Чуковский эстет. Пусть удержит его от печального пути хотя бы мысль о неэстетичности его конечных этапов.
К тому же будущее все равно принадлежит Соколам, и этому помешать нельзя.
Источник текста: газета "Наше эхо", 27 марта 1907 г.
Оригинал здесь: http://www.chukfamily.ru/