Владимир Шулятиков
"ОДИНОКИЕ И ТАИНСТВЕЕНЫЕ ЛЮДИ"
(Рассказы Леонида Андреева)
"Курьер", 1901 г., No 278
"Драма одиноких душ" - вот тема, на которой особенно часто останавливают свое внимание современные художники слова. "Одинокие люди" - вот излюбленные герои беллетристических произведений.
Среди круговорота современной жизни, с лихорадочной быстротой несущейся вперед, открывающей перед собой все более и более широкие общественные горизонты, создающей все более и более широкие общественные идеалы, пробуждающей все больше и больше сознание общественной солидарности, все настоятельней и настоятельней указывающей на ту связь, которая существует между отдельными индивидуумами и общественными единицами, - интеллигенция, взятая в ее целом, переживает минуты пониженной жизнеспособности и жизнедеятельности. Интеллигенты, окруженные царством "борьбы и наживы", царством "буржуев" и филистеров, принужденные в силу особых условий труда, в силу своей "интеллигентности", всего сильнее страдать от "умаления своей человеческой сущности", от посягательства на цельность своего душевного мира, на неприкосновенность своей "личности", со стороны царства "буржуев" и филистеров*, - интеллигент среди этого царства все громче и громче говорит о своих "душевных драмах". Вместе с тем, не будучи в состоянии, очень и очень часто, стать выше своих личных драм, не будучи в состоянии, отрешившись от собственных страданий, смело и безбоязненно устремить свой взгляд в глубину новооткрывшихся общественных горизонтов, проникнуться всецело сознанием общественной солидарности - они чувствуют себя одинокими.
* Мы уже имели случай говорить подробнее о психологии современного интеллигентного пролетариата на страницах "Курьера" (см. "Курьер", No 201).
В безысходной тоске одиночества изнывают герои рассказов А. Чехова; о мечущихся "одиноких" людях, терзающихся своим одиночеством, повествует М. Альбов; тихая грусть "одинокой души" звучит в элегиях И. Бунина; о смутной тревоге "одинокой души" - говорят лирические произведения К. Бальмонта; скорбью "уязвленного:, больного "одинокого" сердца проникнуты стихотворения К. Фофанова; "таинственную глубину" страданий "одинокой души" старается раскрыть в своих рассказах г-жа Гиппиус...
Одним словом, писатели самых различных направлений и самых противоположных лагерей сошлись на разработке одной и той же темы - темы об "одиночестве".* Но в деле разработки этой темы они поступают далеко не тожественно. В то время, как одни из них ограничиваются изображением тоски, скорби, страданий "одиночества", изображением "трагедий" этого одиночества, другие договариваются до идеализации этого одиночества (г-жа Гиппиус, К. Бальмонт); в то время, как одни из них выбирают своих "одиноких" героев из среды "обыкновенных", "сереньких" людей, другие, с презрением относятся к серенькой "толпе", грезят об одиноких "аристократах духа", рисуют фантастические образы сильных и гордых своим одиночеством "избранников".
* K приведенным примерам, следует отметить, что среди русской интеллигенции в настоящее время особенно широкую популярность приобретают те из произведений западно-европейской литературы, в которых ярко освещаются "драмы одиноких людей" - пьесы Гауптмана и Ибсена, рассказы Эдгара По, философские трактаты Фридриха Ницше; в самое последнее время замечается интерес также к произведениям бельгийского поэта Роденбаха, создавшего своеобразный "культ одиночества".
К числу беллетристов, ставящих себе задачей изображение душевных драм "обыкновенных" одиноких людей, наряду с А. Чеховым и М. Альбовым, принадлежит Леонид Андреев.
* Леонид Андреев. "Рассказы". Издание товарищества "Знание".
Его герои на первый взгляд производят впечатление настоящих чеховских героев. Вот некоторые из них: чиновник Андрей Николаевич, "исправный и скромный", засушенный канцелярской работой, загипнотизированный однообразием рутинной жизни; студент естественник Сергей Петрович, неглубокая натура, умственно ограниченный, безвольный юноша, предназначающий себя к карьере чиновника ("Рассказ о Сергее Петровиче"); О. Игнатий - обыкновенный тип сельского священника, не одаренный никакими сколько-нибудь выдающимися умственными и нравственными качествами; машинист при мельнице Алексей Степанович ("На реке"), человек "золотой середины", хотя и обладающий "гордым" характером, но не умеющий выбиться из положения "ни павы-ни вороны"; целая компания игроков ("Большой шлем") - "сереньких" людей, не знающих никаких духовных запросов, ограничивших круг своих жизненных интересов картежной игра; изгнанный из гимназии за дурное поведение и леность Сашка, мало развитой, озлобленный мальчик; его отец, не нашедший нигде применения своим способностям, выброшенный за борт жизни неудачник, и т.д. ("Ангелочек").
Все эти люди живут очень замкнутой жизнью, очень далеко ушли от толпы, очень старательно оградили себя от посягательств внешнего мира; каждый из них отделен от всех прочих людей "бездонной пропастью".
Андрей Николаевич, запершись в своей маленькой комнате, в продолжение многих лет, "защищен от жизни и людей; он, как в крепости, отсиживается от жизни"; Сергей Петрович, хотя и внешним образом поддерживал сношения с товарищами и обществом, появлялся на собраниях и пирушках, но, на самом деле, ничем органически не был связан с миром "живых людей"; у него совершенно "отсутствовала живая связь с людьми, делающая их приятным и необходимым". "И он не любил ни одного из тех, с кем шутил, пил водку и целовался". Вдали от шума жизни, в тихой, уединенной квартире целыми годами, изо дня в день, играли винтеры. "Играли они лето и зиму, весну и осень, дряхлый мир покорно нес тяжелое ярмо бесконечного существования и то краснел от крови, то обливался слезами, оглашая свой путь в пространстве стонами больных, голодных и обиженных". Но в обитель игроков доносились лишь самые "слабые отголоски тревожной и чуждой жизни"; и об этой "тревожной и чуждой жизни" игроки говорили лишь между прочим... Одиноким себя чувствует Сашка; он не связан "живой связью" ни с своей матерью, ни с своим отцом; у него нет товарищей; ему все решительно чужие... Одиноко доживает свои дни его отец; всем чужой, уединившись в самый темный угол дома, он целыми днями сидит "молчаливый, съежившийся от озноба", погруженный в безрадостные думы.
Но эти "одинокие люди" переживают трагедию, не похожую на ту, действующими лицами которой являются "серенькие", "одинокие" герои г. Чехова. Если герои г. Чехова, при столкновении с внешним миром, не ощущают ничего, кроме щемящей, безысходной тоски и скуки, то герои Леонида Андреева из столкновений с внешним миром выносят более острые чувства и ощущения, получают, при столкновении с внешним миром, более глубокие "душевные язвы".
Весь внешний мир представляется им какой-то загадочной, таинственной, "темной далью", из глубины которой являются странные, непонятные "видения", которые таят в своей глубине "загадочные и безумно-злые силы", неотразимо действующие на людей. Жизнь, в глазах героев г. Андреева - игралище этих темных сил.
В рассказе "Ложь" есть следующий эпизод, имеющий аллегорическое значение: герой рассказа ночью бродит по пустынной улице, тщетно поджидая изменившую ему возлюбленную, одинокий и тоскующий; изредка, в пустынной улице, откуда-то вырастают силуэты прохожих.
"Они неслышно вырастали за моей спиной, большие и темные, двигались мимо меня и, серея, словно призраки, внезапно исчезали за острым углом белого здания. И снова выходили они из-за угла, равнялись со мной и медленно таяли в сером пространстве, полном бесшумно двигающегося снега. Закутанные, бесформенные, молчаливые, они были похожи друг на друга и на меня, и мне казалось, что десятки людей ходят и взад и вперед, как и я, и ждут, дрогнут и молчат... и думают о чем-то своем, загадочном и печальном.
Такими именно "бесформенными, молчаливыми, загадочными" призраками, неизвестно откуда-то выплывающими, неизвестно куда скрывающимися, мелькают перед героями Леонида Андреева вереницы "загадочных силуэтов. Как в волшебном калейдоскопе, следуют одно за другим события, полные для героев Леонида Андреева "таинственного" смысла, богатые "таинственными" неожиданностями.
"Какая это странная... вещь жизнь, в которой так много всего неожиданного и непонятного", - философствует Андрей Николаевич, - живут люди и умирают и не знают нынче о том, что завтра умрут. Шел чиновник в погребок за пивом, а на него сзади карета наехала и задавила, и вместо пива к ожидавшим приятелям принесли еще неостывший труп. Получил чиновник награду, пошла его жена Бога благодарить, а в церкви деньги у нее и вытащили..."
"Таинственная" история разыгралась в квартире, где четыре партнера, лето и зиму, весну и осень, просиживали за карточным столом.
Одному из игроков, Николаю Дмитриевичу, в игре вообще мало "везло": карты к нему вообще были "равнодушны и иногда зло насмешливы, и в этом чувствовалось что-то роковое, фатальное". Но однажды в картах произошла "странная перемена": Николаю Дмитриевичу улыбнулось счастье, он начал выигрывать игру одну за другой... И вот, когда после одной из сдач, Николай Дмитриевич раскрыл свои карты, "сердце его заколотилось и сразу упало, и в глазах стало так темно, что он покачнулся - у него было на руках двенадцать взяток": если только в прикупе находится пиковый туз, то Николаю Дмитриевичу обеспечен большой бескозырной шлем. - Большой бескозырной шлем был его вечное pium desiderium; самая пламенная мечта его жизни. Николай Дмитриевич объявляет большой бескозырной шлем, странно волнуясь, он протягивает руку за прикупом... Но в эту минуту он покачнулся и упал на пол: он умер от разрыва сердца... В прикупе действительно лежал пиковый туз, Николай Дмитриевич, по странному стечению обстоятельств, умер, имея в руках счастье, но не зная об этом. "Никогда он не узнает, что в прикупе был туз и что на руках у него был верный большой шлем. Никогда!" - в этом заключается трагизм положения.
Как загадочный страшный призрак, вторгается в дом Григория Аристарховича ("Валя") нежеланная гостья. Григорий Аристархович и его жена воспитывают приемыша Валю. Валя все детские годы провел в их доме, считает их за родного отца и мать; он свыкся с окружающей его тихой обстановкой, живет одинокой, мечтательной жизнью. Но за ним является, неизвестно откуда, его настоящая мать; она хочет увезти его из его теплого гнезда, из "тихого дома с его чудными цветами, таинственным миром сказок, безбрежным и глубоким, как море, и темным окном, в стекла которого весело царапаются ветви деревьев". Вале представляется она воплощением темной, сказочной, безумно-злой силы, "желающей погубить человека"... И эта сила уносит Валю из его светлого царства "в темную даль".
Из "темной дали" возвратилась под родную кровлю Вера, дочь священника о. Игнатия. Вопреки родительской воли, она некогда уехала в столицу. Эта столица представлялась о. Игнатию "чем-то большим, гранитным, полным неведомых опасностей и чуждых равнодушных людей. И там одинокая, слабая была Вера, и там погубили ее". Вера вернулась оттуда скорбная и больная. Но что с ней случилось в далеком "непонятном" городе, кто подточил ее молодые силы, что заставило ее вернуться домой - об этом Вера хранила глубокое молчание. Несмотря ни на просьбы, ни на угрозы отца и матери, она отказалась выдать свою "тайну". И эту тайну она унесла с собой в могилу... Потрясенная смертью дочери, жена священника была поражена параличом. В маленьком домике священника воцарилось ничем невозмутимое молчание. "Это не была тишина, потому что тишина - лишь отсутствие звуков, а это было молчание, когда те, кто молчит, казалось, могли бы говорить, но не хотят"... А отец Игнатий продолжал все думать о "тайне" Веры, о загадочной причине, приведшей Веру к преждевременной могиле, и ответом на мучительные вопросы, рождающиеся в его голове, служило лишь "загадочное" молчание...
Из "темной дали" в доме богатого заводчика вернулся "блудный сын" Николай ("В темную даль"). Семь лет тому назад Николай был уволен из технического института, рассорился с отцом и исчез, неизвестно куда... Домашние встретили его, как "таинственного" незнакомца, как человека с загадочным прошлым и настоящим. Они увидели "в нем что-то странное, неподдающееся определению"; во всех его жестах, телодвижениях, взглядах и словах им чудилось "что-то затаенное и опасное". С его приходом в доме воцарилось что-то чужое, неопределенное, враждебное"... И Николай не мог ужиться с домашними. Как неожиданно он пришел, так неожиданно и исчез опять, неразгаданный, непонятный, скрылся опять в загадочно-темной дали...
Окруженные странными, загадочными, таинственными, непонятными явлениями герои Леонида Андреева проникаются чувством ужаса к жизни.
Жизнь глядит в лицо Сергею Петровичу "глубокими очами, холодными, серьезными и до ужаса непонятными в своей простоте". Философствуя о "странной и непонятной" жизни, Андрей Николаевич ощущает в себе трепет ужаса:
...в голосе Андрея Николаевича звучал ужас, и весь он казался таким маленьким и придавленным. Спина согнулась, выставив острые лопатки. Тонкие худые пальцы бессильно лежали на коленях. Точно все груды бумаг, переписанных на своем веку и им и его отцом, легли на него и давили своей многопудовой тяжестью.
Этим трепетом ужаса охвачен и отец "Сашки", лежащий в своем темном углу, одинокий и молчаливый, погруженный в бесконечные размышления; он вечно думает именно об "ужасе человеческой жизни".
О трепете ужаса и страха перед жизнью говорят вообще все наиболее характерные произведения Леонида Андреева. Эмоцию ужаса и страха вообще всего больше любит описывать Леонид Андреев. В их изображении временами Леонид Андреев поднимается до трагического пафоса.
Изображение ужаса, охватившего отца Игнатия перед "таинственным" молчанием, изображение ужаса смерти в рассказе "Большой шлем", изображение ужаса приближающейся смерти в рассказе "Ложь" - служит тому красноречивыми примерами.
Итак, драмы "одиноких душ", слишком замкнувшихся в своем одиночестве, чувствующих трепет ужаса перед непонятными, странными, таинственными явлениями жизни - основная тема рассказов Леонида Андреева. Изображение жизни "внешнего мира" очень мало интересует Леонида Андреева. Леонид Андреев par excellence психолог и притом психолог во вкусе Эдгара По.
Его рассказы - нечто безусловно родственное "фантастическим" рассказам американского писателя: в его рассказах мы встречаемся с той же страстью ко всему таинственному и загадочному, с тем же пристрастием к изображению эмоции "ужаса" перед "темными" силами жизни, с пристрастием в особого рода "странным" положениям ("Большой шлем"), как у Эдгара По. Наконец, подобно Эдгару По, Леонид Андреев принадлежит к числу субъективнейших писателей: процесс его творчества - чисто интеллектуальный. Он мало пользуется данными внешнего опыта, данными, полученными из наблюдений над "внешним" миром, точнее, пользуется лишь постольку, поскольку эти данные могут служить ему материалом для решения какой-нибудь психологической загадки. Каждый его рассказ говорит об этой особенности его творчества.
"Мои чувства рождаются не в глубине моего сердца; мои страсти - дети моего ума" - сказал устами одного из своих героев о самом себе Эдгар По. Эти слова можно применить и к свежему, яркому и сильному, многообещаемому в будущем, судя по первым шагам, таланту Леонида Андреева.
В. Шулятиков, "Курьер", 1901 г., No 278