В. В. Розанов
Привилегии немецкой школы
Школьный вопрос в России - это есть давняя хромота русской жизни. После Пирогова, после Ушинского, людей такого изумительного педагогического таланта и такой беззаветной преданности учебному делу, мы имеем, с позволения сказать, "черт знает что" на месте школы, задерганной черною и красною политикою. О ней, конечно, нужно думать и думать, говорить и говорить, писать и писать. Пока мы не добьемся здесь здоровья и нормальности, не вернуть нам нормальности и здоровья вообще в русскую жизнь.
Перед нами лежит большая объяснительная записка бывшего попечителя рижского учебного округа Д.Н. Левшина. Детали этой записки дают вообще прекрасную канву для обсуждения спорных сторон учебного дела, или, если хотите - учебной политики. Записка эта была представлена одновременно и как изложение, что и почему делал попечитель в своем округе, и вместе как программа задач учебного ведомства в этом крае.
Г-н Левшин настойчиво проводил русское влияние в немецко-латышском крае, но без резкости и насилия. Там изначала существовали разные местные организации, как, например, высшие коллегии, руководимые немецким баронством, которые всеми силами противодействовали внедрению русских начал в школу. Им деятельно помогали в отдельных школах так называемые "попечительные советы" - это русское учреждение при русских мужских и женских гимназиях, - но они в немецком крае, в среде немецкого общества, естественно явились проводниками немецкой культуры. Это "проведение" сводилось к вытеснению русского преподавательского персонала и замещению его немецким, или, где нельзя, - каким угодно, только бы не русским. Г-н Левшин передает случи возмутительного бесстыдства, где, например, обязательное по закону преподавание русского языка вверялось поляку, безбожно коверкающему русский язык и, конечно, совершенно равнодушному к успехам учеников "по своему предмету". Конечно, такой случай, когда он резок и кидается в глаза, попечитель в силах устранить своею властью: но что вы поделаете, или что он сделает вот с такою системою противодействия, где закон, по-видимому, исполнен, буква его исполнена, где неповиновения налицо нет, а есть что-то гораздо худшее, чем всякое открытое неповиновение! Такие случаи могут выразиться очень тонко, не давая предлога к вмешательству власти; они могут выразиться в простой "неохоте учиться русскому языку". В простом равнодушии к тому, какое лицо преподает русский язык. Права попечителя здесь ограничены общерусским законом. "Только коллегиям, - жалуется он, - мы обязаны тем, что немецкий дух царствует в реальных городских училищах в Риге и Ревеле, - и меньше, но все же сильно, в городской гимназии в Риге. Все ухищрения пускаются в ход для того, чтобы туда не прошел русский преподаватель и чтобы немцев сменяли немцы. В ревельском реальном училище мне пришлось лично распорядиться и удалить преподавателя немца, дававшего в младших классах уроки русского языка. Мне удалось переместить его преподавателем немецкого языка в другое учебное заведение. В гольдингенском женском училище преподает его поляк, коверкающий его невыносимо, - но коллегия все не может подыскать другого. Вот почему при открытии новых учебных заведений я противился образованию коллегий или предоставлению права им выбирать директора. Самым лучшим аргументом в этом смысле были указания на незначительность субсидии от города сравнительно с теми затратами, которые делает казна. Опыт относительно коллегий привел меня к убеждению, что здесь, на окраине, школа должна быть строго государственной. Только этим можно поставить ее вне влияния национальных распрей, которые в Прибалтийском крае прекратятся еще не скоро. Правда, это потребует больше денег, - придется, так сказать, выкупить ее у населения; но выигрыш от этого будет немалый. Эсто-латышское население идет на это с удовольствием потому, что оно и так большею частью - по крайней мере в маленьких городах - тратится из последнего, лишь бы только иметь школу на русском языке. Таково положение дел в Вольмаре, Вендене, Фрауэнбурге, Тукуме и Виндаве, где городское управление в руках эсто-латышского населения".
Что такое эти "коллегии" при немецко-латышских школах? Г-н Левшин говорит отдельно о них, и отдельно в другом месте о попечительских советах, т.е. собственно благотворительных советах при училищах, находя вредным воздействие и последних. "Коллегий" во внутренней России нет, а о праве кого бы то ни было, кроме попечителя учебного округа, назначать директора, например, гимназии - об этом впервые приходится внутреннему русскому человеку узнать из объяснений г. Левшина. Ничего подобного во внутренней России, и притом нигде и ни в каком виде - нет. Исключение, кажется, представляют только две немецкие гимназии в Петербурге, с правом выборного директора, назначаемого, если не ошибаюсь, немецким обществом в Петербурге. Может быть, это и есть "коллегии"? Эти две гимназии пользуются очень хорошею репутацией и среди русских петербуржцев, но очень может быть, что здесь немцы одушевлены особенным усердием показать себя среди русских? Русская гимназия в Берлине тоже, вероятно, превосходно бы работала, тогда как берлинские гимназии в Берлине не все же, вероятно, идеальны. Понятные усилия. Г-н Левшин тоном изложения везде показывает, что русские учебные заведения в немецко-латышском крае едва ли не лучше немецких, и по крайней мере эсто-латышское население, да отчасти и немецкое, отдает им предпочтение пред чисто немецкими учебными заведениями. Он приводит статистику числа учеников, и нельзя не поверить точным цифрам: в некоторых местах школы на немецком языке приходится закрывать или тратиться на них непроизводительно, ибо учеников слишком мало, тогда как рядом поставленное русское министерское училище имеет учеников достаточно. Немцы не из аристократии говорят: "Мы слишком бедны, чтобы могли допустить себе роскошь - знать только один немецкий язык".
Русский язык открывает доступ во внутреннюю Россию: а это - золотое дно для всякого даровитого работника, ремесленника, мелкого торговца, предпринимателя. Есть рынки для товаров, но есть и рынки для труда: Россия есть необозримый и неистощимый рынок для поглощения чужого труда, в том числе инородческого труда, по слабости у самих русских технического образования, технических умений и, наконец, вообще надлежащих качеств трудоспособности. Поэтому инородцы, как и иностранцы, рвутся и всегда рвались во внутреннюю Россию, чтобы служить и работать, чтобы богатеть и подниматься в положении.
Обращаясь к "коллегиям" и видя, как хорошо в деле подъема качеств школы они действуют в Петербурге, можно мысленно задать вопрос, почему эта исключительная и редкая привилегия дана одним немцам, а не дана русским? Или почему она существует у немцев, когда ее нет у русских? Явно, что может она быть применена только в населении очень культурном и быть предоставлена не сплошь населению, но этим высокообразованным единицам его, т.е., напр., выборщиками в такую коллегию могут быть хотя бы только люди с университетским образованием. О подробностях можно условиться, важно не потерять принципа. Но, конечно, невозможно же думать, что немецко-латышский край уже такой рай образованности, что с какою-нибудь Митавою в Курляндии не может пойти в сравнение по культурности ни Петербург, ни Москва. Нелепо это думать, и мне кажется, если не гнаться за уравнительными и обезличивающими "всероссийскими шаблонами", то вполне возможно в некоторых российских центрах дать это право созидания "коллегий" около учебных заведений, право вообще местного надзора за учебными заведениями. С привилегиею выбирать от себя и директора, выбирать воспитателей и наставников. Отчего не сделать этого опыта, хотя бы временного и в ограниченном районе? При "всероссийском шаблоне" присылки и назначения всех учителей и директоров из центра, от канцелярии попечителя учебного округа, - бывают даже такие злоупотребления, как продажа мест за взятки, о чем темную историю в виленском округе рассказывала когда-то аксаковская "Русь", и каковую историю я знаю из своего личного служебного опыта. Всякие злоупотребления менее возможны, будь надзор за гимназиею не из центра, а на месте, т.е. будь при гимназии такая наблюдательная "коллегия". Вообще тут есть нерв возможного улучшения, которым воспользовался бы мудрый и, главное, сложный, многосторонний государственный организм, который все пробует, везде испытывает, всюду ищет помогающих себе рычагов. Но совершенно непонятно "мое милое отечество", которое эту чрезвычайную и, сознаю, очень рискованную привилегию кинуло во враждебный нам немецкий край, дало в руки немцам, и в то же время малейшей тени его не дало русским.
Впервые опубликовано: "Новое Время". 1908. 19 авг. N11651.
Оригинал здесь: http://dugward.ru/library/rozanov/rozanov_privilegii_nemeckoy.html.