Мрачный, красивый и юный Блок вещает: "Кто же произносит огромные слова о Боге, о Христе! Вероятно, духовное лицо, сытое от благости духовной, все нашедшее, читающее проповедь смирения с огромной кафедры, окруженной эскадроном жандармов с саблями наголо, - нам, светским людям, которым и без того тошно? Кто он иначе?"
И отвечает: "Нет, это - Мережковский, светский писатель, и в этом весь интерес". "Если бы он был духовным лицом, не то в клобуке, не то в немецком кивере (?), не то с митрополичьим жезлом, не то с саблей наголо, - он бы не возбуждал в нас, светских людях, ничего, кроме презрения, вынужденного молчания или равнодушия".
Ужасно мрачно пишет Блок. Так мрачно, как Надсон в минуты самого трагического настроения. Мрачно, гневно и презрительно. Боже мой, кого не презирает Блок? И почему он не играет Демона в опере Рубинштейна?.. Было бы так натурально, ибо это был бы Демон не подмалеванный, а настоящий. Но разберемся в мыслях печального Демона.
"Такая заслуга", - заговорил о Боге светский человек...
Но ведь был у нас Владимир Сергеевич Соловьев.
Был у нас Николай Николаевич Страхов.
Был Константин Николаевич Леонтьев.
Была "Русь" Аксакова, в каждом еженедельном нумере говорившая о Боге. Были славянофилы. Соловьев создал целую богословскую литературу; Леонтьев, будучи светским писателем и медиком по профессии, тайно постригся незадолго до смерти в монашество, - он, беллетрист, критик и публицист! Вот сколько!! Почему же о них всех позабыл Блок, как позабыли и те притязательные и смешные профессора-философы, гг. Новгородцев, Булгаков, Аскольдов, Трубецкие, которые, сообща издав "Проблемы идеализма", выступили с таким бессовестным видом, как будто в России до них и идеализма не существовало, как будто они облагодетельствовали Россию, начав в ней говорить об "идеализме". Боже мой, да сколько один Флексер-Волынский старался, - больше, чем сто Новгородцевых и чем сколько их ни есть этих братьев Трубецких. Почему же, для чего же это забвение? Что за братство в истории, что за единство культуры, если мы будем забывать о трудившихся сейчас после их смерти, если каждый из нас, выскакивая, начнет бить себя в перси и кричать: "Я", "я", "я": "Я все начал, от меня все пошло...".
О, эти христиане-индивидуалисты, без языческого "культа предков", без чувства рода, племени, родины! В тысячный раз приходится убедиться, до чего невозможно обойтись без этих языческих чувств, до чего с пресловутым "индивидуализмом", оторванностью личной души мы приходим не якобы к углублению ее, а иногда к простой торговой бессовестности. "Никого не было; все я один"... Я указываю на начало индивидуальности, так как его очень выдвигают декаденты, как специальное христианское чувство, как свое чувство, в религиозно-философских собраниях.
Все "мы"... "До нас были попы, говорившие о смирении с эскортом жандармов с саблями наголо"... Какое мрачное зрелище, но где видал его Блок? Сера наша родина, но уж не до такого же ужаса. Это говорит тот Блок, который в чтении о землетрясении в Сицилии мрачно вещал: "Стрелка сейсмографа отклонилась в сторону, а назавтра телеграф принес известие, что половины Сицилии нет". Я помню эту его ошибку и задумался, откуда произошла она? От глубокой безжалостности поэтического сердца. Ученые, да и весь свет меряет каждую сажень земли, которую пощадило землетрясение, снимают фотографии, снимают подробности, и любуются, и радуются: "Вот там уцелело, этот дом не разрушен". Так поступают обыватели и ученые - те обыватели и те ученые, к "пошлости" которых и к "науке" которых Блок на чтении своем проявил такое презрение... "Наука бессильна, а обыватели равнодушны", - вещал он апокалиптическим тоном. Да, обыкновенные все люди жалеют каждый домик, а ученые и советуют строить дома в таких местах плоскими, низкими, не многоэтажными: тогда землетрясение не будет сопровождаться таким разрушением зданий и столькими смертями под обломками их. Но петербуржец Блок скачет через головы всех этих и объявляет, - "чего жалеть", - что половина Сицилии разрушена. Почему это он так сказал? Да потому, что ему все равно, а задача чтения - внушение ужаса читателю - требовала, чтобы разрушилось как можно больше! Мне кажется, раз произошло такое несчастье, кощунственно даже в мысли, даже в слове сколько-нибудь его увеличить. "Вот еще домик сохранился" - это обязательно для глаза, для телеграммы, для рассказа, для науки, для всего, кто человек и сочувствующий.
Суть-то декадентов в том и состоит, что они ничего не чувствуют и что "хоть половина Сицилии провалится, то тем лучше, потому что тем апокалиптичнее". Им важен Апокалипсис, а не люди; и важно впечатление слушателей, а не разрушение жилищ и гибель там каких-то жителей. Важна картина, яркость и впечатление. Отсюда и "тоска" их ("мы - тоскующие"), о которой проговорился Блок: это - тоска отъединения, одиночества, глубокого эгоизма! И только... И ничего тут "демонического" нет, никакого плаща и шляпы не выходит. Просто - это дурно. Такими "демонами" являются и приказчики Гостиного двора, если у них залеживается товар, если они, считая деньги, находят, что "мало". Это недалекий "демонизм" всякой черствой натуры, не могущей переступить за свое "я".
"Интеллигенция разошлась с народом"... Какая интеллигенция - Блок? Еще какая? Зин. Ник. Гиппиус? Но Менделеев не расходился с народом, он написал "К познанию России", написал с подробностями, вот с теми подробностями, во вкус которых никак не может войти ни Блок, ни Гиппиус. Слишком не апокалиптично, не "Сицилия"... Нам меньше Сицилии на стол не подавай. Не заметим. С Россией и народом русским не расходился художник Нестеров, потому что он талант. Вот начало понимания вопроса о расхождении с народом интеллигенции. Не разошелся с Русью и Пушкин, он написал "Бориса Годунова" и сказки, не разошелся Лермонтов, он написал "Купца Калашникова", не разошелся Гоголь. С народом не расходится и никогда не расходилось талантливое в образованном нашем классе, а разошлось с ним единственно бесталанное в нем, что себя и выделило и противопоставило народу под пошлым боборыкинско-милкжовским словцом "интеллигенция". Образованные люди в России трудились и создавали, надеялись и успевали, часто не успевали, страдали и все-таки и тогда не проклинали, а завещали детям, внукам так же работать. Талант всегда утешителен в себе самом, приносит веселье, радость, даже и при неудачах: он есть упоение в себе самом. И мрачный демонизм, напр. декадентов, происходит просто оттого, что они пишут плохо стихи.
Вернемся к мрачной картине "попов, оберегаемых жандармами". Во-первых, от кого оберегаемых? Декадентов так мало, и они все такие не силачи, что не поборют и дряхлых архиереев "с жезлами". Революционеры "поповством" не занимаются и просто не забредут в этот им незнакомый угол жизни. Остается "интеллигенция", просто не ходящая к обедне, и - народ. Но вот что в самый день, как я прочел у Блока о попах, я прочел в одном письме, присланном мне по поводу слов моих о необходимости для народа культа и храма: "И ладан, и свечи, и дьячок, и священник в облачении - как это все хорошо и как нужно нашим крестьянам. Когда однажды я заговорил в селе, что все это от них отнимут, потому что у них поп пьяница, старик крестьянин начал плакать и говорить мне, что "пусть у них хотя и пьяненький будет священник, а без него им нельзя, пусть пьяных попов будет судить Бог, они все Ему ответ дадут, а для них они все же священники, и без них и без храма им нельзя"". И автор письма продолжает: "Вот она где, вера-то, и им она нужна, им тепло с ней. Мы не понимаем и не можем, быть может, понять, как это они находят себе утешение в храме с нашими дьячками и батюшками, а им со всем этим тепло, все это их греет и светит им. И если нам все это сделалось уже ненужным, если Господь с нами везде, если Он точно с нами, то мы не забудем слов: подите, покажитесь священникам и принесите им, что полагается по очищении, и никогда не позволим себе говорить всенародно о ненужности храмов и пьяных дьячков и попов".
Я не прибавил ни слова к письму неизвестного мне человека, подлинник коего, при желании, могу переслать Блоку. Так вот как нужно все это народу, все эти нам неинтересные "подробности". Душе, совести и поэтическому складу народному храм с горящими свечами, и "канун", и "сорокоуст", и проч. и проч. так же ненасытимо необходимы, как знойной ниве дождь, - не менее. Можно ли же на все это кидать такой высокомерный взгляд, что это только "попы-лицемеры и жандармы" и что на все это можно ответить только "презрением и вынужденным молчанием". Вот чего не сказал бы Менделеев, не сказали бы Нестеров, Васнецов, Ломоносов, Пушкин. Не пора ли опознаться Блоку и другим декадентам, в которых мы не отрицаем лучших "возможностей", и из бесплодных пустынь отрицания перейти на сторону этих столпов русской жизни, ее твердынь, ее тружеников и охранителей. Будет ребячиться, пора переходить в зрелый возраст.
Впервые опубликовано: Новое время. 1909. N 11. 16 февр.
Оригинал здесь: http://dugward.ru/library/blok/rozanov_gandarm_i_blok.html.