Писемский Алексей Феофилактович - Хищники

й каждый вечер, по слухам, даже женится на ней; вот и верьте нынче мужчинам!

  Марья Сергеевна (с полными уже слез глазами). Славно, отлично со мной поступил!.. Но я не допущу этого; не позволю ему это сделать!

  Вильгельмина Федоровна. Но как же вы не допустите? Чем? Каким способом?

  Марья Сергеевна. А я приду в ту церковь, где их венчать будут, да и лягу поперек двери.

  Вильгельмина Федоровна. Разве возможно это? Вы и не узнаете, где они обвенчаются.

  Марья Сергеевна. Но не могу же, душа моя, я все это видеть и переносить равнодушно.

  Вильгельмина Федоровна. Записочкой вот этой, где он пишет о трехстах тысячах, которые он в вашем доме получил с калишинских акционеров, вы могли бы попугать его; но вы, конечно, никогда не решитесь на это!

  Марья Сергеевна. Отчего же?.. Ничего!.. Если он сам со мной так поступает, то я решусь на все!.. Я добра и кротка только до времени!.. Но чем же я именно напугаю его этим?

  Вильгельмина Федоровна. Тем, что вы записку эту можете напечатать.

  Марья Сергеевна. Где же это я напечатаю ее?

  Вильгельмина Федоровна. В газетах!.. В какой хотите газете можете напечатать.

  Марья Сергеевна. Но, душенька, я решительно не сумею это сделать! Если я ему скажу это, он просто рассмеется. "Где, скажет, тебе напечатать!" Он знает, что я ни по каким бумагам ничего не умею сделать... Вы научите уж меня, пожалуйста.

  Вильгельмина Федоровна. Да я сама хорошенько не знаю, как это делается; но Владимир Иваныч, если вы позволите, сегодня заедет к вам и поучит вас.

  Марья Сергеевна. Ах, пожалуйста!.. Я несказанно буду рада ему; но только я наперед позову к себе Алексея Николаича и выспрошу у него все!.. Может быть, на него тут и клевещут?

  Вильгельмина Федоровна. Только вы, бога ради, не проговоритесь как-нибудь ему, что мы с Владимиром Иванычем принимаем в этом участие!.. Вы можете вооружить его против нас навеки; а он все-таки теперь начальник мужа!

  Марья Сергеевна. Понимаю я это, милушка, будто этого я не понимаю! Скажу, что в газетах прочла.

  Вильгельмина Федоровна. И что газету не я вам привезла, а что вы ее купили.

  Марья Сергеевна. Конечно!.. Понимаю!

  Вильгельмина Федоровна. А потом, если насчет женитьбы Алексей Николаич станет запираться, то вы потребуйте от него, чтобы он на вас женился; это будет самым верным доказательством, тем больше, что он должен же когда-нибудь это сделать!

  Марья Сергеевна (обрадованная этим советом). Как же не должен?.. Непременно должен!

  Вильгельмина Федоровна. А теперь пока, adieu!.. Я поеду сказать Владимиру Иванычу, чтобы он приехал к вам.

  Марья Сергеевна. Да, да!.. Чтоб приехал!..

  

  

  

  (Обе дамы целуются,

  

  

  и Вильгельмина Федоровна уходит.)

ЯВЛЕНИЕ II

  Марья Сергеевна (оставшись одна и беря себя за голову). Так расстроилась этим известием, что, пожалуй, не в состоянии буду и сообразить, что написать Алексею Николаичу. (Садится к письменному столу и, начиная писать, произносит то, что пишет.) "Я прочла в газетах, что вы женитесь на другой. Приезжайте сейчас же ко мне оправдаться в том. Если вы не приедете, то я напечатаю в газетах все ваши письма ко мне, в которых вы клялись меня вечно любить и где просили меня хранить ваши триста тысяч, которые вы получили в моем доме, и это показывает, до чего вы прежде были откровенны со мной". (Останавливаясь писать.) Ну, вот и все, слава богу; теперь только фамилию подпишу... (Макает перо в чернильницу и хочет продолжать писать, но делает огромное чернильное пятно на письме и восклицает испуганным голосом.) Вот тебе и раз! (Слизывает чернильное пятно и вместе с тем смарывает самое письмо и марает себе нос чернилами.) Ну, все письмо испортила!.. Господи, что я за несчастное существо в мире! Во всем-то мне в жизни неудачи! Больше писать не в состоянии; отправлю как есть. (Кое-как складывает письмо и кричит.) Даша!

  

  

  

   Входит Даша.

ЯВЛЕНИЕ III

  

  

  

  Марья Сергеевна и Даша.

  Марья Сергеевна. Отнеси поскорей это письмо Алексею Николаичу. (Отдает Даше письмо.)

  Даша. Слушаю-с! (Уходит.)

ЯВЛЕНИЕ IV

  Марья Сергеевна (одна и начиная плакать). Уж именно несчастное существо!.. Больше двух лет, как Алексей Николаич заедет ко мне на какие-нибудь полчаса, никогда не посидит, ничего не расскажет; а теперь и совсем бросить хочет!.. Что я буду делать с собой? Мне скоро жить даже не на что будет: все прожила с ним!.. Не к родным же мне идти на хлеба. Меня никто из них и знать не хочет, а все из-за него; должен он все это понять и хоть сколько-нибудь оценить! Вильгельмина Федоровна совершенно справедливо говорит, что ему надобно жениться на мне!.. (Продолжает плакать.)

  

  

  

   Входит Даша.

ЯВЛЕНИЕ V

  

  

  

  Марья Сергеевна и Даша.

  Даша. Алексей Николаич сейчас придут к вам.

  Марья Сергеевна (утирая слезы). Хорошо!

  

  

  

   Даша уходит.

ЯВЛЕНИЕ VI

  Марья Сергеевна (повеселевши несколько). Испугался, видно, немножко!.. Теперь я знаю, как держать себя с ним!.. Спасибо Вильгельмине Федоровне, что она научила меня насчет газет!.. Я теперь все буду печатать в газетах, что он против меня сделает.

ЯВЛЕНИЕ VII

   Марья Сергеевна. Входит Андашевский, господин с рыжею,

   типическою чиновничьей физиономией; глаза его горят

   гневом, но рот его улыбается, и видно, что все его

   старание направлено на то, чтобы сохранить спокойный вид

   и скрыть волнующую его эмоцию.

  Андашевский (подавая Марье Сергеевне руку и садясь вблизи нее). Что это за странное письмо вы ко мне написали?

  Марья Сергеевна. Как же мне не написать было тебе письма!.. Ты посмотри, что про тебя самого пишут в газетах. (Подает ему газету.)

  Андашевский (беря газету и тихо откладывая ее в сторону). Знаю это я, читал, но почему ж вы думаете, что это про меня писано?

  Марья Сергеевна. Потому что тут пишут, как к тебе на квартиру ко мне приходили акционеры, как ты получил с них триста тысяч и дал мне их убрать.

  Андашевский (насильственно смеясь). Но то же самое могло случиться с тысячью других людей; а потому я никак не могу принять это прямо на свой счет.

  Марья Сергеевна. А кто же, по-твоему, эта дама, перед которой ты стоишь на коленях?

  Андашевский. Этого тоже я никак уж не знаю.

  Марья Сергеевна. А я знаю!.. Это дочь графа, Ольга Петровна Басаева, на которой ты женишься.

  Андашевский (заметно сконфуженный). Делает честь твоей прозорливости.

  Марья Сергеевна. Пора уж быть прозорливой! Не все оставаться слепой.

  Андашевский (пристально взглядывая ей в лицо). Мне интереснее всего знать, кто прислал тебе эту газету.

  Марья Сергеевна. Никто; я сама ее купила!

  Андашевский. Купить ты никак ее не могла; потому что каким же образом ты именно купила тот номер, где, по твоему мнению, напечатано обо мне, - стало быть, все-таки сказал же тебе кто-нибудь об этом!.. Кто тебе это сказал?

  Марья Сергеевна (опешенная этим вопросом). Я не скажу тебе, кто мне сказал.

  Андашевский. Все равно, я после узнаю!

  Марья Сергеевна. Ни за что!.. Никогда ты этого не узнаешь! И, пожалуйста, не отклоняйся в сторону от разговора и отвечай мне на мой вопрос: женишься ты на Ольге Петровне или нет? (Андашевский на это только усмехается, но ничего не говорит. Марья Сергеевна, не отставая от него.) Женишься или нет?

  Андашевский (довольно протяжно и потупляя в землю свои глаза). Нет, не женюсь.

  Марья Сергеевна. А ты думаешь, что я так сейчас твоим словам и поверила!.. Ты мне должен доказать это!

  Андашевский. Но чем же я могу тебе это доказать?

  Марья Сергеевна. Тем, что женись на мне!.. Ты давно бы должен был сделать это.

  Андашевский (захохотав уже искренним смехом). Что за безумие выдумала!

  Марья Сергеевна. Отчего же безумие?.. Тут ничего нет такого странного и смешного.

  Андашевский. Да как же не смешно! Сколько лет жили, и вдруг ей пришло в голову, чтобы я женился на ней.

  Марья Сергеевна. Муж мой только прошлого года помер; раньше и нельзя было; а теперь я непременно требую, чтобы ты женился на мне.

  Андашевский. Нет, я не могу на тебе жениться!

  Марья Сергеевна. Почему же не можешь?

  Андашевский. Потому, что ни моя служба, ни мое положение в свете, ничто мне не позволяет того.

  Марья Сергеевна (очень оскорбленная последними словами). А, так это, значит, я унижу вас; но только вы ошибаетесь, кажется, в этом случае!.. Ты хоть и чиновен, но отец твой все-таки был пьяный приказный, а мой отец генерал-лейтенант! Братья мои тоже генерал-майоры! Ты вот по-французски до сих пор дурно произносишь и на старости лет должен учиться у француза; а я по-французски лучше говорю, чем по-русски, и потому воспитанием моим тоже не унижу тебя!

  Андашевский (в свою очередь тоже вспыхнувши от последних слов Марьи Сергеевны). Тут не об унижении говорят, а то, что, женясь на тебе, я, при моем высоком посте, не буду иметь жить на что! Я слишком беден, чтобы вести жизнь женатого человека.

  Марья Сергеевна (крайне удивленная этими словами). Как ты беден?.. Ты жалованье огромное получаешь и кроме того у меня в доме получил триста тысяч капитала - бедный какой!..

  Андашевский (еще более покраснев). Послушай, ты, наконец, выведешь меня из терпения этими тремястами тысяч! Ты говоришь о них на каждом шагу и сделала то, что об этом все газеты трубят!.. Понимаешь ли ты, какое зло мне можешь принести этим; а между тем это были казенные деньги, которые я случайно получил у тебя на квартире.

  Марья Сергеевна. Ах, боже мой, скажите, пожалуйста, какую дуру нашел, в чем заверить хочет! Зачем же ты в записке своей, которую прислал мне об этих деньгах, прямо просил меня, чтобы я поберегла твои деньги?.. Казенные деньги ты не стал бы называть твоими.

  Андашевский. В записке к тебе я и казенные деньги мог назвать своими!.. Это не официальная бумага! Но где ж у тебя эта записка?.. Разве цела еще она?

  Марья Сергеевна. Цела и спрятана!

  Андашевский. Отдай мне ее сейчас же.

  Марья Сергеевна. Нет, не отдам.

  Андашевский (удивленный и взбешенный). Как же не отдашь?.. Ты не имеешь права не отдать мне ее, потому что она у тебя может быть украдена; ты можешь умереть одночасно, и ее опишут вместе с другими вещами, а я со всех сторон окружен врагами и шпионами, которые изо всего готовы сделать на меня обвинение.

  Марья Сергеевна. Зачем же мне умирать? Ты, вероятно, желаешь этого, а я нет!.. Украсть у меня этой записки тоже никто не украдет: я ее далеко берегу!

  Андашевский (показывая на шифоньерку). В этой шифоньерке, конечно?

  Марья Сергеевна. Нет, подальше!

  Андашевский. Никак уж не подальше!.. Где у вас ключи от нее?

  Марья Сергеевна. Ключи потеряны! (При этом она поспешно закрывает руками одну из подушек своих.)

  Андашевский. Вот они, видно, где! (Засовывает руку под ту же подушку.)

  Марья Сергеевна (кричит). Не дам я вам ключей!

  Андашевский (весь красный). Нет, дадите!.. (Вытаскивает из-под подушки руку Марьи Сергеевны, в которой она держит ключи, и начинает отнимать их у нее).

  Марья Сергеевна (кричит на всю квартиру). Не дам, - пустите!

  Андашевский (тихим, но вместе с тем бешеным голосом). Если ты мне сейчас же не отдашь ключей и не возвратишь записки, я убью тебя, - слышишь! (В это время раздается довольно сильный звонок. Андашевский тотчас же оставляет руку Марьи Сергеевны, которая, в свою очередь, убегает в соседнюю комнату и кричит оттуда.) Я не отдам вашей записки!.. Я напечатаю ее!

ЯВЛЕНИЕ VIII

  Андашевский (один и заметно сконфуженным тоном). Какую величайшую неосторожность сделал я тогда, что посвятил эту дуру в мою тайну!.. В голову совершенно не пришло, что я должен с ней непременно буду поссориться; а между тем у себя на казенной квартире неловко было принять этих господ!.. Ее непременно кто-нибудь тут учит и поддувает, а то она, по своей бестолковости и беспамятливости, давно бы все забыла... (Подумав немного.) Делать нечего, надобно ехать к Ольге Петровне, признаться ей во всем и посоветоваться с нею.

  

  

  

   Входит Даша.

ЯВЛЕНИЕ IX

  

  

  

  Андашевский и Даша.

  Андашевский (ей). Кто это звонил?

  Даша. Владимир Иваныч Вуланд.

  Андашевский. Понимаю теперь, откуда все это идет!.. Проводи меня черным ходом.

  Даша. Пожалуйте-с!

  

  

  

  Уводит Андашевского.

ЯВЛЕНИЕ X

  

  Из дверей в залу входит Владимир Иваныч Вуланд.

  Владимир Иваныч. Господин Андашевский, кажется, изволил здесь быть!.. Посмотрим, посмотрим, какая это записочка его!..

  

  

   Потирает с удовольствием руки.

ЯВЛЕНИЕ XI

  

  

  

   Владимир Иваныч.

  

   Входит Марья Сергеевна, сильно расстроенная.

  Марья Сергеевна. Здравствуйте, Владимир Иваныч!

  Владимир Иваныч. Что это вы больны изволите быть и как будто бы чем-то расстроены?

  Марья Сергеевна. И больна и расстроена!.. У меня был сейчас Алексей Николаич.

  Владимир Иваныч (склоняя голову). Был; значит, приезжал!

  Марья Сергеевна. Приезжал, и то себе позволил, что я понять не могу: я спросила его, что правда ли, что он женится на Ольге Петровне Басаевой. Он запирается. Тогда я, как Вильгельмина Федоровна мне советовала, сказала ему, чтобы он на мне женился; боже мой, взбесился, вышел из себя и стал мне доказывать, что он не может на мне жениться, потому что беден, и что даже те триста тысяч, которые он получил при мне, не его будто бы деньги, а казенные!

  Владимир Иваныч (восклицает в удивлении). Как казенные?

  Марья Сергеевна (насмешливо). Казенные уж стали.

  Владимир Иваныч. Казенные, так в казну и должны были бы поступить. Как же они у него могли очутиться?

  Марья Сергеевна. Ну вот, подите!.. Я говорю ему: "Ты сам в записке своей ко мне называл их своими деньгами".

  Владимир Иваныч. Слышал я от жены об этой записке и, собственно, за тем приехал, чтобы взглянуть на эту записку... Позвольте мне ее видеть!

  Марья Сергеевна. Сейчас, сию минуту! (Подходит к шифоньерке, отпирает ее и, вынув оттуда целый пук писем и записочек, подает его Владимиру Иванычу.) Она тут должна быть где-нибудь!

  Владимир Иваныч (перебирая письма и просматривая их). Вижу-с!.. Найду! (Останавливается на одной записке.) Вот она, и записка очень важная.

  Марья Сергеевна. Должно быть, очень важная; потому что, как только я напомнила ему о ней, он сейчас же стал требовать ее себе; но я не дура: прямо сказала, что не дам ему этой записки... Тогда он, вообразите, силой решился взять ее.

  Владимир Иваныч (опять в удивлении). Силой?

  Марья Сергеевна. Да, бросился к ключам от шифоньерки, так что я едва успела их взять в руку, тогда он схватил мою руку и начал ломать ее.

  Владимир Иваныч (качая головой). Скажите, пожалуйста!

  Марья Сергеевна. Всю руку мне изломал! Я не знаю, как у меня достало силы не выпустить ключей!.. Ломает мне руку, а сам все шепчет: "Я тебя убью, убью, если ты не отдашь мне записки!.." И я теперь в самом деле боюсь, что он убьет меня.

  Владимир Иваныч. О, полноте, господь с вами!

  Марья Сергеевна. Нет, вы его не знаете! Он злец ужасный: я все ночи теперь не буду спать и ожидать, что он вернется ко мне в квартиру и убьет меня!

  Владимир Иваныч. Если вы его уж так боитесь, так уезжайте куда-нибудь на время из Петербурга, а записочку эту передайте мне с письмом от себя, в котором опишите все, что мне теперь говорили, и просите меня, чтобы я эту записку и самое письмо представил графу, как единственному в этом случае защитнику вашему.

  Марья Сергеевна. Что ж граф сделает ему за это?

  Владимир Иваныч. О, граф многое может сделать ему: во-первых, видя из вашего письма, как бесчестно этот человек поступил уже в отношении одной женщины, он, конечно, не пожелает выдать за него дочь; да и сама Ольга Петровна, вероятно, не решится на это.

  Марья Сергеевна. Это так!.. Да!..

  Владимир Иваныч. А по случаю трехсот тысяч и записки, которую он писал к вам о них, граф, полагаю, посоветует Алексею Николаичу жениться на вас, так как вы владеете весьма серьезною его тайною.

  Марья Сергеевна. Ах, я очень бы этого желала, потому что я до сих пор ужасно еще люблю его, да и привыкла к нему - сами посудите!

  Владимир Иваныч. Вероятно, так это и будет, и мы месяца через три назовем вас "madame Андашевскою".

  Марья Сергеевна. Благодарю вас за ваше доброе желание.

  Владимир Иваныч. Записочку эту вы позволите, значит, мне взять с собою! (Кладет записку себе в карман.) А письмо от себя, как я вам говорил, вы потом пришлете!

  Марья Сергеевна. Непременно пришлю! Только я хоть и больна теперь, но завтра же уеду из Петербурга: я ужасно боюсь здесь оставаться.

  Владимир Иваныч. Это как вам угодно!.. Конечно, если ехать, так чем скорее, тем лучше! Главное, не забудьте письмецо-то ко мне написать и прислать!

  Марья Сергеевна. Никак не забуду!

  

  

  Владимир Иваныч целует у нее руку,

  

   а она его в лоб, и затем Вуланд уходит.

ЯВЛЕНИЕ XII

  Марья Сергеевна (оставшись одна и, видимо, поверившая всем словам Вуланда). Как только я сделаюсь женою Алексея Николаича, так непременно стану покровительствовать Вуланду. Он и жена его такое участие показали мне в теперешнем моем неприятном положении, что, ей-богу, редко встретишь подобное от самых близких родных!

  

  

  

   Занавес падает.

ДЕЙСТВИЕ III

   Огромная и красивая дача, большая терраса которой,

   увитая плющом и задрапированная полотном, выходит в сад,

   простирающийся до самого взморья. На горизонте виднеется

   заходящее солнце.

ЯВЛЕНИЕ I

   На одном конце террасы сидит граф Зыров, седой уже

   старик, с энергическим и выразительным лицом, с гордой

   осанкой и с несколько презрительной усмешкой: привычка

   повелевать как бы невольно выказывается в каждом его

   движении. Одет он довольно моложаво, в коротеньком

   пиджаке и с одним только болтающимся солдатским Георгием

   в петличке. На другом конце террасы поместилась дочь

   графа, Ольга Петровна Басаева, молодая вдова, с

   несколько сухой, черствой красотою, но, как видно, очень

   умная и смелая. Костюм ее отличается безукоризненным

   вкусом и самой последней моды.

  Ольга Петровна (заметно горячась). Этот князь Янтарный, папа, или, как ты очень метко его называешь, азиатский князь, на вечере у madame Бобриной, на всю гостиную a pleine voix* кричал: "Как это возможно: граф Зыров на такое место, которое всегда занимали люди нашего круга, посадил никому не известного чиновничка своего!" Я вышла, наконец, из себя и сказала: "Князь, пощадите!.. Вы забываете, что я дочь графа!.." "Ах, pardon, madame, говорит, но я графа так люблю, так уважаю, что не могу не быть удивленным последним выбором его, который никак не могу ни понять, ни оправдать чем-либо..."

  ______________

  * во весь голос (франц.).

  Граф (презрительно усмехаясь). Как же ему и понять мой выбор, когда он сам просился на это место.

  Ольга Петровна. Я это предчувствовала и даже кольнула его этим: "Нельзя, говорю, князь, требовать, чтобы все назначения делались по нашему вкусу. Мало ли чего человек желает, но не всегда того достигает!" Его немножко передернуло. "Английская, говорит, аристократия никогда не позволяет себе открывать такой легкий доступ новым людям в свою среду!" - "Позвольте, говорю, а Роберт Пиль и Д'Израэли?" - "Роберт Пиль и Д'Израэли и господин Андашевский две вещи разные: то люди гениальные!"

  Граф (с прежней презрительной усмешкой). А может быть, и Андашевский человек гениальный! Почем они знают его? Они его совершенно не ведают.

  Ольга Петровна. Они нисколько и не заботятся узнать его; а говорят только, что это человек не их общества, и этого для них довольно.

  Граф (вспылив наконец). Что ж мне за дело до их общества!.. Я его и знать не хочу - всякий делает, как ему самому лучше: у меня, собственно, два достойных кандидата было на это место: Вуланд и Андашевский - первый, бесспорно, очень умный, опытный, но грубый, упрямый и, по временам, пьяный немец; а другой хоть и молодой еще почти человек, но уже знающий, работающий, с прекрасным сердцем и, наконец, мне лично преданный.

  Ольга Петровна (с некоторой краской в лице). Тебе он, папа, предан и любит тебя больше, чем сын родной.

  Граф. Это я знаю и многие доказательства имею на то! Неужели же при всех этих условиях не предпочесть мне было его всем?

  Ольга Петровна. Об этом, папа, и речи не может быть!.. Иначе это было бы величайшей несправедливостью с твоей стороны, что я и сказала князю Янтарному: "И если, говорю, граф в выборе себе хорошего помощника проманкировал своими дружественными отношениями, то это только делает честь его беспристрастию!" - "Да-с, говорит, но если все мы будем таким образом поступать, то явно покажем, что в нашем кругу нет людей, способных к чему-либо более серьезному".

  Граф. И действительно нет!.. Хоть бы взять с той же молодежи: разве можно ее сравнить с прежней молодежью?.. Между нами всегда было, кроме уж желания трудиться, работать, некоторого рода рыцарство и благородство в характерах, а теперь вот они в театре накричат и набуянят, и вместо того, чтобы за это бросить, заплатить тысячи две - три, они лучше хотят идти к мировому судье под суд: это грошевики какие-то и алтынники!

  Ольга Петровна. Все это, может быть, справедливо; но тут досадно, папа, то, что, как видно, все, старые и молодые, разделяют мнение князя Янтарного, потому что я очень хорошо знаю Янтарного: он слишком большой трус, чтобы позволить себе в таком многолюдном обществе так резко выражать свое мнение, если бы он ожидал себе встретить возражение, напротив: одни поддерживали его небольшими фразами, другие ободряли взглядами; наконец, которые и молчали, то можно наверное поручиться, что они думали то же самое.

  Граф. И пусть себе думают, что хотят! Я на болтовню этих господ никогда не обращал никакого внимания и обращать не буду.

  Ольга Петровна. Ты этого не говори, папа!.. Крик этих господ для людей таких значительных, как ты и Андашевский, гораздо опаснее, чем что-нибудь другое, а тем больше, что к этому присоединилась опять какая-то статья в газетах.

  Граф (нахмуривая брови). Опять статья?

  Ольга Петровна. Опять!.. Очень резкая, говорят, и прозрачная. Ты бы, папа, какие-нибудь меры принял против этого.

  Граф (пожимая плечами). Какие же я могу принять меры?.. (Насмешливо.) Нынче у нас свобода слова и печати. (Встает и начинает ходить по террасе.) Нечего сказать, - славное время переживаем: всем негодяям даны всевозможные льготы и права, а все порядочные люди связаны по рукам и по ногам!.. (Прищуривается и смотрит в одну из боковых аллей сада.) Что это за человек ходит у нас по парку?

  Ольга Петровна. Это, вероятно, Мямлин!.. Я привезла его с собою... Он один на вечере у madame Бобриной заступался за тебя и очень умно, по-моему, доказывал, что нынче все службы сделались так трудны, так требуют от служащих многого, что на важные места возможно только сажать людей совершенно к тому приготовленных.

  Граф (с презрительной усмешкой). Это, вероятно, он себя считает совершенно приготовленным на освободившееся место Андашевского.

  Ольга Петровна (стремительно). И ты, папа, определи его непременно!

  Граф (с удивлением взглядывая на дочь). Что ты такое говоришь?.. Шутишь, что ли?

  Ольга Петровна. Нет, не шучу, и я тебе сейчас объясню, почему я так говорю: ты вспомни, что Мямлин - родной племянник князя Михайлы Семеныча, и когда ты определишь его к себе, то самому князю и всему его антуражу будет это очень приятно и даст тебе отличный противовес против всех сплетен и толков у madame Бобриной, которыми, опять я тебе повторяю, вовсе не следует пренебрегать. (Граф грустно усмехается.) Ты поверь, папа, женскому уму: он в этих случаях бывает иногда дальновиднее мужского.

  Граф. Но каким же образом дать Мямлину какое бы то ни было серьезное место, когда его корчит и кобенит почти каждоминутно?

  Ольга Петровна. Это, папа, болезнь, а не порок; но что Мямлин умен, в этом я убедилась в последний раз, когда он так логично и последовательно отстаивал тебя. (Граф отрицательно качает головой.) Ты, папа, не можешь судить об его уме, потому что, как сам мне Мямлин признавался, он так боится твоего вида, что с ним сейчас же делается припадок его болезни и он не в состоянии высказать тебе ни одной своей мысли.

  Граф (усмехаясь). Какие у него мысли?.. У него никогда, я думаю, не бывало в голове ни одной своей собственной мысли.

  Ольга Петровна. Даже, папа, если бы и так это было, то я все-таки прошу тебя определить его; если не для него, так для меня это сделай.

  Граф. Но почему ж тебе так желается этого?

  Ольга Петровна. Желается, папа, потому что это будет полезно для тебя и, наконец, для меня самой.

  Граф (пожимая плечами). Не понимаю, почему это тебе может быть нужно!.. Во всяком случае, я должен об этом прежде поговорить и посоветоваться с Андашевским.

  Ольга Петровна. С Андашевским я говорила; он сам этого желает и сию минуту, вероятно, приедет просить тебя о том же.

  Граф (взглядывая пристально на дочь). Где ж ты видела Андашевского?

  Ольга Петровна. Он вчера вечер сидел у меня.

  Граф. Стало быть, он бывает у тебя довольно часто?

  Ольга Петровна. Бывает!.. Позволь мне позвать к тебе Мямлина, и обещай ему это место! Soyez si bon, cher pere, nommez le directeur*. (Подходит и начинает ласкаться к отцу.) Я позову его, папа?.. Да?

  ______________

  * Будьте так добры, дорогой отец, определите его директором (франц.).

  Граф (пожимая плечами). Позови, пожалуй.

  Ольга Петровна. Вот за это merci, papa! (Целует отца в лоб и сбегает с лестницы.)

ЯВЛЕНИЕ II

  Граф (смотря вслед дочери). Умная женщина - Ольга! Как она скоро и хорошо поняла всю эту нашу глупую служебную махинацию, и только мне одно тут подозрительно, что она очень уж сблизилась последнее время с Андашевским, и что это такое: дружба ли, или более нежное чувство?.. Во всяком случае, я весьма бы не желал, чтобы из этого произошло что-нибудь серьезное, потому что какой бы по личным качествам своим этот господин ни был, но все-таки он parvenu* и хам по своему происхождению! (Входит Ольга Петровна, ведя за собой Мямлина.)

  ______________

  * выскочка (франц.).

ЯВЛЕНИЕ III

  

  

   Граф, Ольга Петровна и Мямлин.

  Ольга Павловна (Мямлину). Граф здесь!.. Я просила его за вас, сколько могла.

  Граф (довольно приветливо протягивая Мямлину руку). Здравствуйте!.. Вы, как я слышал, желаете получить бывшее место Алексея Николаича?

  Мямлин (делая над собой страшное усилие, чтобы не начать гримасничать). Очень желаю, ваше сиятельство.

  Граф. Но совладаете ли вы с ним? Это место очень трудное и ответственное.

  Мямлин (решительным тоном). Совладаю, ваше сиятельство. Я совершенно готов на это место.

  Граф. Ну, смотрите: я вас назначу, только уж на себя после пеняйте, если что будет выходить между нами.

  Мямлин (обезумевшим от радости голосом). Благодарю вас, ваше сиятельство!.. (Кидается к графу и хватает его руку, чтобы поцеловать ее.)

  Граф (не давая ему руки и с презрением). Перестаньте!.. Как это можно!.. Вы сядьте лучше и успокойтесь! (Все садятся. Лицо Мямлина начинает мало-помалу принимать более спокойное выражение.)

  Ольга Петровна (обращаясь к нему). А какой мы милый спор с вами выдержали на вечере у madame Бобриной.

  Мямлин (пожимая плечами). Это невероятно!.. Это непостижимо!.. Требуют, чтобы на все высшие должности назначались их знакомые, на том только основании, что они люди хороших фамилий; но, боже мой, я сам ношу одну из древнейших дворянских фамилий; однако помыслить никогда не смел получить то место, которое занял теперь Алексей Николаич, сознавая, что он ученей меня, способнее, и что одним только трудолюбием и добросовестным исполнением своих обязанностей я могу равняться с ним, и в настоящее время за величайшую честь для себя и милость со стороны графа считаю то, что он предложил мне прежнее место Алексея Николаича.

  Ольга Петровна. Князь Янтарный, видно, не так добросовестен, как вы, и больше об себе думает.

  Мямлин. Что человек думает об себе больше, чем он, может быть, заслуживает, - это еще извинительно; но высказывать это так прямо и открыто, по-моему, дерзость!.. В этом случае надобно вспомнить об Европе и об ее общественном мнении: не дальше, как прошлым летом, я, бывши в Эмсе на водах, читал в одной сатирической немецкой газетке, что в России государственных людей чеканят, как талеры: если мальчика отдали в пажеский корпус, то он непременно дойдет до каких-нибудь высших должностей по военной части, а если в училище правоведения или лицей, то до высших должностей по гражданской части!.. Все это, может быть, очень зло, но, к счастию для нас, не совсем справедливо, а между тем что же бы заговорили подобные газеты о России, если бы еще устроился порядок, которого желают друзья madame Бобриной?

  Ольга Петровна. Они, я думаю, очень мало заботятся о России: было бы им хорошо.

  Мямлин. Да-с, но в то же время это показывает, что они совершенно не понимают духа времени: я, по моей болезни, изъездил всю Европу, сталкивался с разными слоями общества и должен сказать, что весьма часто встречал взгляды и понятия, которые прежде были немыслимы; например-с: еще наши отцы и деды считали за величайшее несчастие для себя, когда кто из членов семейств женился на какой-нибудь актрисе, цыганке и тем более на своей крепостной; а нынче наоборот; один английский врач, и очень ученый врач, меня пользовавший, узнав мое общественное положение, с первых же слов спросил меня, что нет ли у русской аристократии обыкновения жениться в близком родстве? Этот вопрос точно молния осветил мою голову! Я припомнил, что действительно отец мой был женат на троюродной сестре, дед - вряд ли не на двоюродной, и что еще при Иоанне Грозном один из моих прадедов женился на такой близкой родне, что патриарх даже разгневался!.. Рассказываю я ему все это... "Вот, говорит, причина вашей болезни: в вашем роде не обновлялась кровь никакими новыми элементами. Жениться-с, говорит, непременно надобно на женщинах другого общества, иных занятий, чужеземках", и в доказательство тому привел довольно скабрезный пример!..

  Ольга Петровна. Какой же это?

  Мямлин. О, при дамах неловко повторять!

  Ольга Петровна. Ничего, извольте говорить.

  Мямлин (конфузясь). Привел в пример... наш... орловский лошадиный завод, которого все достоинство произошло от смеси двух пород: арабской и степной.

  Ольга Петровна. Сравнение не совсем лестное, но, может быть, и справедливое.

  Мямлин. Очень справедливое-с! Я передавал его князю Михайле Семенычу; оно тоже ему очень понравилось.

  Граф (которому, видимо, наскучило слушать все эти рассуждения Мямлина, обращаясь к нему). А, скажите, вы рассказывали князю ваш разговор и спор на вечере у madame Бобриной?

  Мямлин. От слова до слова-с!

  Граф. Что же князь на это? Мне очень любопытно это знать!

  Мямлин. Князь в раж пришел, в гнев. "Как, говорит, смеют они судить такие вещи: я пошлю к ним чиновника сказать, чтобы они замолчали!"

  Граф. Стало быть, он нисколько не разделяет их толков обо мне?

  Мямлин. Нисколько-с! Он всегда с этим кружком был немножко в контре; но теперь вот вы меня выбрали, а они кричат против вас, это еще больше его восстановит; и за мое назначение он, вероятно, сам приедет благодарить вас.

  Граф. Очень рад буду его видеть у себя. (На этих словах Мямлин вдруг понуривает головой и начинает гримасничать. Граф, испугавшись даже несколько.) Что такое с вами?

  Мямлин. Припадок опять начался... говорил много... взволновался несколько... Позвольте мне уйти в сторону.

  Граф. Пожалуйста! (Мямлин отходит в сторону и принимается как бы с величайшим наслаждением выделывать из лица разнообразнейшие гримасы, трет у себя за ухом, трет нос свой. Граф, смотря на него.) Какой несчастный!

  Ольга Петровна (вполголоса). Да; но согласись, папа, что он очень умный человек!

  Граф (тоже вполголоса). Ничего себе: благерствовать{320} может!

ЯВЛЕНИЕ IV

  

  

  

   Те же и лакей.

  Лакей. Алексей Николаич.

  Граф. Говорил тебе, что принимать всегда без доклада.

  Лакей. Алексей Николаич сам приказал доложить об себе.

  

  

  

  Уходит, Мямлин между тем

  

  

  

  снова подходит к графу.

ЯВЛЕНИЕ V

  

  

   Граф, Ольга Петровна и Мямлин.

  Граф (Мямлину). Что, вам лучше теперь?

  Мямлин (продолжая немного гримасничать). Прошло несколько!

ЯВЛЕНИЕ VI

   Те же. Входит Андашевский; вид его совсем иной, чем был

   в предыдущей сцене: он как будто бы даже ниже ростом

   показывает; выражение лица у него кроткое, покорное в

   как бы несколько печальное. Он со всеми раскланивается.

  Граф. Как вам не совестно, Алексей Николаич, велеть о себе докладывать.

  Андашевский. Но я полагал, ваше сиятельство, что не заняты ли вы чем-нибудь.

  Граф. Вы никогда не можете помешать никаким моим занятиям!.. А теперь я действительно занят был и извиняюсь только, что предварительно не посоветовался с вами: я на прежнее место ваше назначил Дмитрия Дмитрича Мямлина!.. Не имеете ли вы чего-нибудь сказать против этого выбора?

  Андашевский (почтительно склоняя перед графом голову). Ваше сиятельство, в выборе людей вы показывали всегда такую прозорливость, что вам достаточно один раз взглянуть на человека, чтобы понять его, но Дмитрия Дмитрича вы так давно изволите знать, что в нем уж вы никак не могли ошибиться; я же с своей стороны могу только душевно радоваться, что на мое место поступает один из добрейших и благороднейших людей.

  Мямлин (со слезами на глазах). А мне позвольте вас, граф, и вас, Алексей Николаич, благодарить этими оросившими мои глаза слезами, которые, смею заверить вас, слезы благодарности, да стану еще я за вас молиться богу, потому что в этом отношении я извиняюсь: я не петербуржец, а москвич!.. Человек верующий!.. Христианин есмь и православный!.. (Обращаясь к Ольге Петровне.) А вам, Ольга Петровна, могу высказать только одно: я считал вас всегда ангелом земным, а теперь вижу, что и не ошибся в том; за вас я и молиться не смею, потому что вы, вероятно, угоднее меня богу.

  Граф (видимо, опять соскучившийся слушать Мямлина и обращаясь к Андашевскому). Вы завтра же потрудитесь сказать, чтобы о назначении господина Мямлина составили доклад.

  Андашевский. Очень хорошо-с!

  Граф. А теперь я желал бы остаться с Алексеем Николаичем наедине.

  Мямлин (почти струсив). Слушаюсь!.. Слушаюсь!.. (Торопливо раскланивается со всеми общим поклоном и проворно уходит, виляя своим задом.)

ЯВЛЕНИЕ VII

  

  

  Граф, Ольга Петровна и Андашевский.

  Ольга Петровна. Я тоже пойду и похожу по саду!.. Вы позовите меня, когда кончите. (Уходит.)

   Граф и Андашевский остаются на террасе, а Ольга Петровна

   начинает ходить около, в весьма недальнем расстоянии от

   террасы.

  Граф. Ольга мне сказывала, что в газетах опять появилась статья о Калишинском акционерном обществе.

  Андашевский. Даже две-с!.. Одна в понедельничном номере, а другая в сегодняшнем.

  Граф. И что же они в общих чертах, намеках только говорят?

  Андашевский. В понедельничной только в намеках сказано; а в нынешней я прямо по имени назван и опозорен, как только возможно.

  Граф. Это лучше наконец, что вас назвали прямо по имени. Теперь вы можете начать судебное преследование против автора этих статей; вы, конечно, знаете его?

  Андашевский. Полагаю, что это один из наших чиновников, Шуберский, который прежде писал об этом и даже признался мне в том.

  Граф. Но отчего его тогда же не выгнали?

  Андашевский. Из моей экспедиции он тотчас после того вышел, но его взял к себе на службу Владимир Иваныч Вуланд.

  Граф. Зачем же Вуланд это сделал?

  Андашевский. Вероятно, чтобы досадить и повредить мне, и даже настоящие статьи, как известно мне, писаны под диктовку господина Вуланда.