Островский Александр Николаевич - Свои люди - сочтемся

> Скажи, Лазарь, по совести, любишь ты меня? (Молчание.) Любишь, что ли? Что ж ты молчишь? (Молчание.) Поил, кормил, в люди вывел, кажется.

  Подхалюзин. Эх, Самсон Силыч! Да что тут разговаривать-то-с, Уж вы во мне-то не сумневайтесь! Уж одно слово: вот как есть, весь тут.

  Большов. Да что ж, что ты весь-то?

  Подхалюзин. Уж коли того, а либо что, так останетесь довольны: себя не пожалею.

  Большов. Ну, так и разговаривать нечего. По мне, .Лазарь, теперь самое настоящее время; денег наличных у нас довольно, векселям всем сроки подошли. Чего ж ждать-то? Дождешься, пожалуй, что какой-нибудь свой же брат, собачий сын, оберет тебя дочиста, а там, глядишь, сделает сделку по гривне за рубль, да и сидит в миллионе, и плевать на тебя не хочет. А ты, честный-то торговец, и смотри да казнись, хлопай глазами-то. Вот я и думаю, Лазарь, предложить кредиторам-то такую статью: не возьмут ли они у меня копеек по двадцати пяти за рубль. Как ты думаешь?

  Подхалюзин. А уж по мне, Самсон Силыч, коли платить по двадцати пяти, так пристойнее совсем не платить.

  Большов. А что? Ведь и правда. Храбростью-то никого не удивишь, а лучше тихим-то манером дельцо обделать. Там после суди владыко на втором пришествии. Хлопот-то только куча. Дом-то и лавки я на тебя заложу.

  Подхалюзин. Нельзя ж без хлопот-с. Вот векселя надо за что-нибудь сбыть-с, товар перевезти куда подальше. Станем хлопотать-с!

  Большов. Оно так. Да старенек уж я становлюсь хлопотать-то. А ты помогать станешь?

  Подхалюзин. Помилуйте, Самсон Силыч, в огонь и в воду полезу-с.

  Большов. Эдак-то лучше! Черта ли там по грошам-то наживать! Махнул сразу, да и шабаш. Только на, пусти бог смелости. Спасибо тебе, Лазарь. Удружил! (Встает.) Ну, хлопочи! (Подходит к нему и треплет по плечу.) Сделаешь дело аккуратно, так мы с тобой барышами-то поделимся. Награжу на всю жизнь. (Идет к двери.)

  Подхалюзин. Мне, Самсон Силыч, окромя вашего спокойствия, ничего не нужно-с. Как жимши у вас с малолетства и видемши все ваши благодеяния, можно сказать, мальчишкой взят-с лавки подметать, следовательно, должен я чувствовать.

  ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

  Контора в доме Большова. Прямо дверь, на левой стороне лестница наверх.

ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ

  Тишка (со щеткой на авансцене). Эх, житье, житье! Вот чем свет тут ты полы мети! А мое ли дело полы мести! У нас все не как у людей! У других-то хозяев коли уж мальчишка, так и живет в мальчиках - стало быть при лавке присутствует. А у нас то туда, то сюда, целый день шаркай по мостовой как угорелый. Скоро руку набьешь, держи карман-то. У добрых-то людей для разгонки держат дворника, а у нас он с котятами на печке лежит либо с кухаркой проклажается, а на тебе спросится. У других все-таки вольготность есть; иным часом проштрафишься што либо-бшто, по малолетствию тебе спускается; а у нас - коли не тот, так другой, коли не сам, так сама задаст вытрепку; а то вот приказчик Лазарь, а то вот Фоминишна, а то вот... всякая шваль над тобой командует. Вот она жисть-то какая анафемская! А уж это чтобы урваться когда из дому, с приятелями в три листика, али в пристенок сразиться - и не думай лучше! Да уж и в голове-то, правда, не то! (Лезет на стул коленками и смотрит в зеркало.) Здравствуйте, Тихон Савостьяныч! Как вы поживаете? Все ли вы слава богу? А ну, Тишка, выкинь коленце. (Делает гримасу.) Вот оно что! (Другую.) Эвось оно как... (Хохочет.)

ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ

  Тишка и Подхалюзин, (крадется и хватает его за ворот).

  Подхалюзин. А это ты, чертенок, что делаешь?

  Тишка. Что? известно что! пыль стирал.

  Подхалюзин. Языком-то стирал! Что ты за пыль на зеркале нашел! Покажу я тебе пыль! Ишь, ломается! А вот я тебе заклею подзатыльника, так ты а будешь знать.

  Тишка. Будешь знать! Да было бы еще за что?

  Подхалюзин. А за то, что за что! Поговоришь, так и увидишь, за что! Вот пикни еще!

  Тишка. Да, пикни еще! Я ведь и хозяину скажу, не что возьмешь!

  Подхалюзин. Хозяину скажу!.. Что мне твой хозяин... Я, коли на то пошло... хозяин мне твой!.. На то ты и мальчишка, чтоб тебя учить, а ты думал что! Вас, пострелят, не бить, так и добра не видать. Прахтика-то эта известная. Я, брат, и сам огни, и воды, и медные трубы прошел.

  Тишка. Знаем, что прошел.

  Подхалюзин. Цьщ, дьяволенок! (Замахивается.)

  Тишка. Накось, попробуй! Нешто не скажу, ей-богу, скажу!

  Подхалюзин. Да что ты скажешь-то, чертова перечница!

  Тишка. Что скажу? А то, что лаешься!

  Подхалюзин. Важное кушанье! Ишь ты, барин какой! Подитко-сь! Был Сысой Псоич? '

  Тишка. Известно, был.

  Подхалюзин. Да ты, чертенок, говори толком! Зайти, что ль, хотел?

  Тишка. Зайти хотел!

  Подхалюзин. Ну, так ты сбегай на досуге.

  Тишка. Рябиновки, что ли?

  Подхалюзин. Да, рябиновки. Надо Сысоя Псоича, попотчевать. (Дает деньги.) Купи полштофа, а сдачу возьми уж себе на пряники. Только ты, смотри, проворней, чтобы не хватились!

  Тишка. Стриженая девка косы не заплетет. Так надо порхать - живым манером.

  Тишка уходит.

ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ

  Подхалюзин (один). Вот беда-то! Вот она где беда-то пришла на нас! Что теперь делать-то? Ну, плохо дело! Не миновать теперь несостоятельным объявиться! Ну, положим, хозяину что-нибудь и останется, а я-то при чем буду? Мне-то куда деться? В проходном ряду пылью торговать! Служил, служил лет двадцать, а там ступай мостовую грани. Как теперь это дело рассудить надо? Товаром, что ли? Вот векселя велел продать (вынимает и считает), тут, должно быть, попользоваться будет можно. (Ходит по комнате.) Говорят, надо совесть знать! Да, известное дело, надо совесть знать, да в каком это смысле понимать нужно? Против хорошего человека у всякого есть совесть; а коли он сам других обманывает, так какая же тут совесть! Самсон Силыч купец богатейший, и теперича все это дело, можно сказать, так, для препровождения времени затеял. А я человек бедный! Если и попользуюсь в этом деле чем-нибудь лишним, так и греха нет никакого; потому он сам несправедливо поступает, против закона идет. А мне что его жалеть? Вышла линия, ну и не плошай: он свою политику ведет, а ты свою статью гони. Еще то ли бы я с ним сделал, да не приходится. Хм! Ведь залезет эдакая фантазия в голову человеку! Конечно, Алимпияда Самсоновна барышня образованная, и, можно сказать, каких в свете нет, а ведь этот жених ее теперича не возьмет, скажет, денег дай! А денег где взять? И уж не быть ей теперь за благородным, потому денег нет. Рано ли, поздно ли, а придется за купца отдавать! (Ходит молча.) А понабравши деньжонок, да поклониться Самсону Силычу: дескать я, Самсон Силыч, в таких летах, что должен подумать о продолжении потомства, и я, мол, Самсон Силыч, для вашего спокойствия пота-крови не жалел. Конечно, мол, Алимпияда Самсоновна барышня образованная, да ведь и я, Самсон Силыч, не лыком шит, сами изволите видеть, имею капиталец и могу кругом себя ограничить на этот предмет.- Отчего не отдать за меня? Чем я не человек? Ни в чем не замечен, к старшим почтителен! Да при всем том, как заложили мне Самсон Силыч дом и лавки, так и закладной-то можно пугнуть. А знамши-то характер Самсона Силыча, каков он есть,- это и очень может случиться. У них такое заведение: коли им что попало в голову, уж ничем не выбьешь оттедова. Все равно как в четвертом году захотели бороду обрить: сколько ни просили Аграфена Кондратьевна, сколько ни плакали,- нет, говорит, после опять отпущу, а теперь поставлю на своем, взяли да и обрили. Так вот и это дело: потрафь я по них, или так взойди им в голову - завтра же под венец, и баста, и разговаривать не смей. Да от эдакого удовольствия с Ивана Великого спрыгнуть можно!

  ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

  Тишка (входит со штофом). Вот он я пришел!

  Подхалюзин. Послушай, Тишка, Устинья Наумовна здесь?

  Тишка. Там наверху. Да и стралулист идет.

  Подхалюзин. Так ты поставь водку-то на стол и закусочки достань.

  Тишка ставит водку и достает закуски, потом уходит.

ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ

  Подхалюзин и Рисположенский.

  Подхалюзин. А, наше вам-с!

  Рисположенский. К вам, батюшка Лазарь Елизарыч, к вам! Право. Думаю, мол, мало ли что, может, что и нужно. Это водочка у вас? Я, Лазарь Елизарыч, рюмочку выпью. Что-то руки стали трястись по утрам, особенно вот правая; как писать что, Лазарь Елизарыч, так все левой придерживаю. Ей-богу! А выпьешь водочки, словно лучше. (Пьет.)

  Подхалюзин. Отчего же это у вас руки трясутся?!

  Рисположенский (садится к столу). От заботы, Лазарь Елизарыч, от заботы, батюшка.

  Подхалюзин. Так-с! А я так полагаю от того, что больно народ грабите. За неправду бог наказывает.

  Рисположенский. Эх, хе, хе... Лазарь Елизарыч! Где нам грабить! Делишки наши маленькие Мы, как птицы небесные, по зернышку клюем.

  Подхалюзин. Вы, стало быть, больше по мелочам|

  Рисположенский. Будешь и по мелочам, коли взять-то негде. Ну еще не то, кабы один, а то ведь у меня жена да четверо ребятишек. Все есть просят, голубчики. Тот говорит - тятенька, дай, другой говорит - тятенька, дай. Одного вот в гимназию определил: мундирчик надобно, то, другое! А домишко-то эвоно где!.. Что сапогов одних истреплешь, ходимши к Воскресенским воротам с Бутырок-то.

  Подхалюзин. Это точно-с.

  Рисположенский. А зачем ходишь-то: кому просьбишку изобразишь, кого в мещане припишешь. Иной день и полтины серебром домой не принесешь. Ей-богу, не лгу. Чем тут жить? Я, Лазарь Елизарыч, рюмочку выпью. (Пьет.) А я думаю: забегу, мол, я к Лазарь Елизарычу, не даст ли он мне деньжонок что-нибудь.

  Подхалюзин. А за какие же это провинности-с?

  Рисположенский. Как за какие провинности! Вот уж грех, Лазарь Елизарыч! Нешто я вам не служу? По гроб слуга, что хотите заставьте. А закладную-то вам выхлопотал.

  Подхалюзин. Ведь уж вам заплачено! И толковать-то вам об одном и том же не приходится!

  Рисположенский. Это точно, Лазарь Елизарыч, заплачено. Это точно! Эх, Лазарь Елизарыч, бедность-то меня одолела.

  Подхалюзин. Бедность одолела! Это бывает-с. (Подходит и садится к столу.) А у нас вот лишние есть-с: девать некуда. (Кладет бумажник на стол.)

  Рисположенский. Что вы, Лазарь Елизарыч, неужто лишние? Небось, шутите?

  Подхалюзин. Окромя всяких шуток-с.

  Рисположенский. А коли лишние, так отчего же бедному человеку не помочь. Вам бог пошлет за это.

  Подхалюзин. А много ли вам требуется?

  Рисположенский. Дайте три целковеньких.

  Подхалюзин. Что так мало-с?

  Рисположенский. Ну, дайте пять.

  Подхалюзин. А вы просите больше.

  Рисположенский. Ну, уж коли милость будет, дайте десять.

  Подхалюзин. Десять-с! Так, задаром?

  Рисположенский. Как задаром! Заслужу, Лазарь Елизарыч, когда-нибудь сквитаемся.

  Подхалюзин. Все это буки-с. Улита едет, да когда-то она будет. А мы теперь с вами вот какую материю заведем: много ли вам Самсон Силыч обещали за всю эту механику?

  Рисположенский. Стыдно сказать, Лазарь Елизарыч: тысячу рублей да старую шубу енотовую. Уж меньше меня никто не возьмет, ей-богу, вот хоть приценитесь подите.

  Подхалюзин. Ну, так вот что, Сысой Псоич, я вам дам две тысячи-с... за этот же самый предмет-с.

  Рисположенский. Благодетель вы мой, Лазарь Елизарыч! С женой и с детьми в кабалу пойду.

  Подхалюзин. Сто серебром теперь же-с, а остальные после, по окончании всего этого происшествия-с.

  Рисположенский. Ну вот, как за эдаких людей и богу не молить! Только какая-нибудь свинья необразованная может не чувствовать этого. Я вам в ножки поклонюсь, Лазарь Елизарыч!

  Подхалюзин. Это уж на что же-с! Только, Сысой Псоич, уж хвостом не вертеть туда и сюда, а ходим акурате,- попал на эту точку и вертись на этой линии. Понимаете-с?

  Рисположенский. Как не понимать! Что вы, Лазарь Елизарыч, маленький, что ли, я! Нора понимать!

  Подхалюзин. Да что вы понимаете-то? Вот дела-то какие-с. Вы прежде выслушайте. Приезжаем мы с Самсоном Силычем в город, и реестрик этот привезли, как следует. Вот он пошел по кредиторам: тот не. согласен, другой не согласен; да так ни один-таки и нейдет на эту штуку. Вот она какая статья-то.

  Рисположенский. Что вы это говорите, Лазарь Елизарыч! А! Вот поди ж ты! Вот народ-то!

  Подхалюзин. Как бы нам теперича с эстим делом не опростоволоситься! Понимаете вы меня али нет?

  Рисположенский. То есть насчет несостоятельности, Лазарь Елизарыч?

  Подхалюзин. Несостоятельность там сама по себе, а на счет моих-то делов.

  Рисположенский. Хе, хе, хе.,, то есть дом с лавками... эдак... дом-то... хе, хе, хе...

  Подхалюзин. Что-о-с?

  Рисположенский. Нет-с, это я так, Лазарь Елизарыч, по глупости, как будто для шутки.

  Подхалюзин. То-то для шутки! А вы этим не шутите-с! Тут не то что дом, у меня теперь такая фантазия в голове об этом предмете, что надо с вами обширно потолковать-с! Пойдемте ко мне-с, Тишка!

ЯВЛЕНИЕ ШЕСТОЕ

  Те же и Тишка.

  Подхалюзин. Прибери тут все это! Ну, пойдемте, Сысой Псоич!

  Тишка хочет убирать водку.

  Рисположенский. Постой, постой! Эх, братец, какой ты глупый! Видишь, что хотят нить, ты и подожди. Ты и подожди. Ты еще мал, ну так ты будь учтив и снисходителен. Я, Лазарь Елизарыч, рюмочку выпыо.

  Подхалюзин. Пейте, да только поскореича, того гляди, сам приедет.

  Рисположенский. Сейчас, батюшка Лазарь Елизарыч, сейчас! (Пьет и закусывает.) Да уж мы лучше ее с собой возьмем.

  Уходят. Тишка прибирает кое-что; сверху сходят Устинья Наумовна и Фоминишна. Тишка уходит.

  Фоминишна. Уж пореши ты ее нужду, Устинья Наумовна! Ишь ты, девка-то измаялась совсем, да ведь уж и время, матушка. Молодость-то не бездонный горшок, да и тот, говорят, опоражнивается. Я уж это по себе знаю. Я по тринадцатому году замуж шла, а ей вот через месяц девятнадцатый годок минет. Что томить-то ее понапрасну. Другие в ее пору давно уж детей повывели. То-то, мать моя, что ж ее томить-то.

  Устинья Наумовна. Сама все это разумею, серебряная, да нешто за мной дело стало; у меня женихов-то, что кобелей борзых. Да ишь ты, разборчивы очень они с маменькой-то.

  Фоминишна. Да что их разбирать-то! Ну, известное дело, чтоб были люди свежие, не плешивые, чтоб не пахло ничем, а там какого ни возьми - все человек.

  Устинья Наумовна (садясь). Присесть, серебряная. Измучилась я нынче день-то деньской, с раннего утра словно отымалка какая мычуся. А ведь и проминовать ничего нельзя, везде, стало быть, необходимый человек. Известное дело, серебряная, всякий человек - живая тварь; тому невеста понадобилась, той жениха хоть роди, да подай, а там где-нибудь и вовсе свадьба. А кто сочинит - все я же. Отдувайся одна за всех Устинья Наумовна. А отчего отдувайся? Оттого, что так уж видно устроено,- от начала мира этакое колесо заведено. Точно, надо правду сказать, не обходят и нас за труды: кто на платье тебе материи, кто шаль с бахромой, кто тебе чепчик состряпает, а где и золотой, где и побольше перевалится,- известно, что чего стоит, глядя по силе возможности.

  Фоминишна. Что говорить, матушка, что говорить!

  Устинья Наумовна. Садись, Фоминишна,- ноги-то старые, ломаные.

  Фоминишна. И, мать! некогда. Ведь какой грех-то: сам-то что-то из городу не едет, все под страхом ходим; того и гляди, пьяный приедет. А уж какой благой-то, господи! Зародится же ведь эдакой озорник!

  Устинья Наумовна. Известное дело: с богатым мужиком, что с чертом, не скоро сообразишь.

  Фоминишна. Уж мы от него страсти-то видали. Вот на прошлой неделе, ночью, пьяный приехал: развоевался так, что на поди. Страсти да и только: посуду колотит... "У! - говорит,- такие вы и эдакие, убью сразу!"

  Устинья Наумовна. Необразование.

  Фоминишна. Уж и правда, матушка! А я побегу, родная, наверх-то - Аграфена-то Кондратьевна у меня там одна. Ты, как пойдешь домой-то, так заверни ко мне,- я тебе окорочек завяжу. (Идет на лестницу.)

  Устинья Наумовна. Зайду, серебряная, зайду.

  Подхалюзин входит.

ЯВЛЕНИЕ СЕДЬМОЕ

  Устинья Наумовна и Подхалюзин.

  Подхалюзин. А! Устинья Наумовна! Сколько лет, сколько зим-с!

  Устинья Наумовна. Здравствуй, живая душа, каково попрыгиваешь?

  Подхалюзин. Что нам делается-с. (Садится.)

  Устинья Наумовна. Мамзельку, коли хочешь высватаю!

  Подхалюзин. Покорно благодарствуйте,- нам пока не требуется.

  Устинья Наумовна. Сам, серебряный, не хочешь,- приятелю удружу. У тебя ведь, чай, знакомых-то по городу, что собак.

  Подхалюзин. Да, есть-таки около того-с.

  Устинья Наумовна. Ну, а коли есть, так и слава тебе господи! Чуть мало-мальски жених, холостой ли он, неженатый ли, вдовец ли какой,- прямо и тащи ко мне.

  Подхалюзин. Так вы его и жените?

  Устинья Наумовна. Так я женю. Отчего ж не женить, и не взвидишь, как женю.

  Подхалюзин. Это дело хорошее-с. А вот теперича я у вас спрошу, Устинья Наумовна, зачем это вы к нам больно часто повадились?

  Устинья Наумовна. А тебе что за печаль! Зачем бы я ни ходила. Я ведь не краденая какая, не овца без имени. Ты что за спрос?

  Подхалюзин. Да так-с, не напрасно ли ходите-то?

  Устинья Наумовна. Как напрасно? С чего это ты, серебряный, выдумал! Посмотри-ко, какого жениха нашла.- Благородный, крестьяне есть, и из себя молодец.

  Подхалюзин. За чем же дело стало-с?

  Устинья Наумовна. Ни за чем не стало! Хотел завтра приехать да обзнакомиться. А там обвертим, да и вся недолга.

  Подхалюзин. Обвертите, попробуйте,- задаст он вам после копоти.

  Устинья Наумовна. Что ты, здоров ли, яхонтовый?

  Подхалюзин. Вот вы увидите!

  Устинья Наумовна. До вечера не дожить; ты, алмазный, либо пьян, либо вовсе с ума свихнул.

  Подхалюзин. Уж об этом-то вы не извольте беспокоиться, вы об себе-то подумайте, а мы знаем, что знаем.

  Устинья Наумовна. Да что ты знаешь-то?

  Подхалюзин. Мало ли что знаем-с.

  Устинья Наумовна. А коли что знаешь, так и нам скажи; авось язык-то не отвалится.

  Подхалюзин. В том-то и сила, что сказать-то нельзя.

  Устинья Наумовна. Отчего ж нельзя, меня, что ль, совестишься, бралиянтовый, ничего, говори,- нужды нет.

  Подхалюзин. Тут не об совести дело. А вам скажи, вы, пожалуй, и разболтаете.

  Устинья Наумовна. Анафема хочу быть, коли скажу - руку даю на отсечение.

  Подхалюзин. То-то же-с. Уговор лучше денег-с.

  Устинья Наумовна. Известное дело. Ну, что же ты знаешь-то?

  Подхалюзин. А вот что-с, Устинья Наумовна: нельзя ли как этому вашему жениху отказать-с!

  Устинья Наумовна. Да что ты, белены, что ль, объелся?

  Подхалюзин. Ничего не объелись! А если вам угодно говорить по душе, по совести-с, так это вот какого рода дело-с: у меня есть один знакомый купец из русских, и они оченно влюблены в Алимпияду Самсоновну-с. Что, говорит, ни дать, только бы жениться; ничего, говорит, не пожалею.

  Устинья Наумовна. Что ж ты мне прежде-то, алмазный, не сказал?

  Подхалюзин. Сказать-то было нечего, по тому самому, что я и сам-то недавно узнал-с.

  Устинья Наумовна Уж теперь поздно, бралиянтовый!

  Подхалюзин. Уж какой жених-то, Устинья Наумовна! Да он вас с ног до головы золотом осыплет-с, из живых соболей шубу сошьет.

  Устинья Наумовна. Да, голубчик, нельзя! Рада бы я радостью, да уж я слово дала.

  Подхалюзин. Ну, как угодно-с! А за этого высватаете, так беды наживете, что после и не расхлебаете,

  Устинья Наумовна. Ну, ты сам рассуди, с каким я рылом покажусь к Самсону-то Силычу? Наговорила им с три короба, что и богат-то, и красавец-то, и влюблен-то так, что и жить не может, а теперь что скажу? Ведь ты сам знаешь, каково у вас чадочко Самсон-то Силыч, ведь он, неровен час, и чепчик помнет.

  Подхалюзин. Ничего не помнет-с.

  Устинья Наумовна. Да и девку-то раздразнила, на дню два раза присылает: что жених, да как жених?

  Подхалюзин. А вы, Устинья Наумовна, не бегайте от своего счастия-с. Хотите две тысячи рублей и шубу соболью, чтобы только свадьбу эту расстроить-с? А за сватовство у нас особый уговор будет-с. Я вам говорю-с, что жених такой, что вы сроду и не видывали, только вот одно-с: происхождения не благородного.

  Устинья Наумовна. А они-то разве благородные? То-то и беда, яхонтовый! Нынче заведение такое пошло, что всякая тебе лапотница в дворянство норовит. Вот хоть бы и Алимпияда-то Самсоновна, конечно, дай ей бог доброго здоровья, жалует по-княжески, а происхождения-то небось хуже нашего. Отец-то, Самсон Силыч, голицами торговал на Ба.тц-д чуге; добрые люди Самсошкою звали, подзатыльниками кормили. Да и матушка-то Аграфена Кондратьевна чуть-чуть не паневница - из Преображенского взята. А нажили капитал да в купцы вылезли, так и дочка в принцессы норовит. А все это денежки. Вот я, чем хуже ее, а за ее же хвостом наблюдай. Воспитанья-то тоже не бог знает какого: пишет-то, как слон брюхом ползает, по-французскому али на фортопьянах тоже сям, тям, да и нет ничего; ну а танец-то отколоть - я и сама пыли в нос пущу.

  Подхалюзин. Ну вот видите ли - за купцом-то быть ей гораздо пристойное.

  Устинья Наумовна. Да как же мне с женихом-то быть, серебряный? Я его-то уж больно уверила, что такая Алимпияда Самсоновна красавица, что настоящий тебе патрет, и образованная, говорю, и по-французскому, и на разные манеры знает. Что ж я ему теперь-то скажу?

  Подхалюзин. Да вы и теперь то же ему скажите, что, мол, и красавица, и образованная, и на всякие манеры, только, мол, они деньгами порасстроились, так он сам откажется!

  Устинья Наумовна. А что, ведь и правда, бралиянтовый! Да нет, постой! Как же! Ведь я ему сказывала, что у Самсона Силыча денег куры не клюют.

  Подхалюзин. То-то вот, прытки вы очень рассказывать-то. А почем вы знаете, сколько у Самсона Силыча денег-то, нешто вы считали?

  Устинья Наумовна. Да уж это кого ни спроси, всякий знает, что Самсон Силыч купец богатейший.

  Подхалюзин. Да! Много вы знаете! А что после того будет, как высватаете значительного человека, а Самсон Силыч денег-то не даст? А он после всего этого вступится да скажет: я, дескать, не купец, что меня можно приданым обманывать! Да еще, как значительный-то человек, подаст жалобу в суд, потому что значительному человеку везде ход есть-с: мы-то с Самсон Силычем попались, да и вам-то не уйти. Ведь вы сами знаете - можно обмануть приданым нашего брата, с рук сойдет, а значительного человека обмани-ко поди, так после и не уйдешь.

  Устинья Наумовна. Уж полно тебе пугать-то меня! Сбил с толку совсем.

  Подхалюзин.А вы вот возьмите задаточку сто серебра, да и по рукам-с.

  Устинья Наумовна. Так ты, яхонтовый, говоришь, что две тысячи рублей да шубу соболью?

  Подхалюзин. Точно так-с. Уж будьте покойны! - А надемши-то шубу соболью, Устинья Наумовна, да по гулянью пройдетесь,- другой подумает, генеральша какая.

  Устинья Наумовна. А что ты думаешь, да и в самом Деле! Как надену соболью шубу-то, поприбодрюсь, да руки-то в боки, так ваша братья, бородастые, рты разинете. Разахаются так, что пожарной трубой не зальешь; жены-то с ревности вам все носы пооборвут.

  Подхалюзин. Это точно-с!

  Устинья Наумовна. Давай задаток! Была не была!

  Подхалюзин. А вы, Устинья Наумовна, вольным духом, не робейте!

  Устинья Наумовна. Чего робеть-то? Только смотри: две тысячи рублей да соболью шубу.

  Подхалюзин. Говорю вам, из живых сошьем. Уж что толковать!

  Устинья Наумовна. Ну, прощай, изумрудный! Побегу теперь к жениху. Завтра увидимся, так я тебе все отлепартую.

  Подхалюзин. Погодите! Куда бежать-то! Зайдите ко мне - водочки выпьем-с. Тишка! Тишка!

  Входит Тишка.

  Ты смотри, коли хозяин приедет, так ты в те поры прибеги за мной.

  Уходят.

ЯВЛЕНИЕ ВОСЬМОЕ

  Тишка (садится к столу и вынимает из кармана деньги). Полтина серебром - это нынче Лазарь дал. Да намедни, как с колокольни упал, Аграфена Кондратьевна гривенник дали, да четвертак в орлянку выиграл, да третевось хозяин забыл на прилавке целковый. Эвось, что денег-то! (Считает про себя.)

  Голос Фоминишны за сценой: "Тишка, а Тишка! Долго ль мне кричать-то?"

  Тишка. Что там еще?

  "Дома, что ли-ча, Лааарь?"

  Был, да весь вышел!

  "Да куда ж он делся-то, господи?"

  А я почем знаю; нешто он у меня спрашивается! Вот кабы спрашивался,- я бы знал.

  Фоминишна сходит с лестницы.

  Да что там у вас?

  Фоминишна. Да ведь Самсон Силыч приехал, да никак хмельной.

  Тишка. Фю! попались!

  Фоминишна. Беги, Тишка, за Лазарем, голубчик, беги скорей!

  Тишка бежит.

  Аграфена Кондратьевна (показывается на лестнице). Что, Фоминишна, матушка, куда он идет-то?

  Фоминишна. Да никак, матушка, сюда! Ох, запру я двери-то, ей-богу, запру; пускай его кверху идет, а ты уж, голубушка, здесь посиди.

  Стук в двери и голос Самсона Силыча: "Эй, отоприте, кто там?" Аграфена Кондратьевна скрывается.

  Поди, батюшка, поди усни, Христос с тобой!

  Большов. (за дверями}. Да что ты, старая карга, с ума, что ли, сошла?

  Фоминишна. Ах, голубчик ты мой! Ах, я мымра слепая! А ведь покажись мне сдуру-то, что ты хмельной приехал. Уж извини меня, глуха стала на старости лет.

  Самсон Силыч входит.

  ЯВЛЕНИЕ ДЕВЯТОЕ

  Фоминишна и Большов.

  Большов. Стряпчий был?

  Фоминишна. А стряпали, батюшка, щи с солониной, гусь жареный, драчена.

  Большов. Да ты белены, что ль, объелась, старая дура!

  Фоминишна. Нет, батюшка! Сама кухарке наказывала. Большой. Пошла вон! (Садится.)

  Фоминишна идет, в двери, Подхалюзин и Тишка входят.

  Фоминишна (возвращаясь). Ах, я дура, дура! Уж не взыщи на плохой памяти.- Холодной-то поросенок совсем из ума выскочил.

ЯВЛЕНИЕ ДЕСЯТОЕ

  

  Подхалюзин, Большов и Тишка.

  Большов. Убирайся к свиньям! Фоминишна уходит. (К Тишке.) Что ты рот-то разинул! Аль тебе дела нет?

  Подхалюзин (Тишке). Говорили тебе, кажется!

  Тишка уходит.

  Большов. Стряпчий был?

  Подхалюзин. Был-с!

  Большов. Говорил ты с ним?

  Подхалюзин. Да что, Самсон Силыч, разве он чувствует? Известно, чернильная душа-с! Одно ладит - объявиться несостоятельным.

  Большов. Что ж, объявиться, так объявиться -один конец.

  Подхалюзин. Ах, Самсон Силыч, что это вы изволите говорить!

  Большов. Что ж, деньги заплатить? Да с чего же ты это взял? Да я лучше все огнем сожгу, а уж им ни копейки не дам. Перевози товар, продавай векселя, пусть тащут, воруют кто хочет, а уж я им не плательщик.

  Подхалюзин. Помилуйте, Самсон Силыч, заведение было у нас такое превосходное, и теперь должно все в расстройство прийти.

  Большов. А тебе что за дело? Не твое было. Ты старайся только - от меня забыт не будешь.

  Подхалюзин. Не нуждаюсь я ни в чем после вашего благодеяния. И напрасно вы такой сюжет обо мне имеете. Я теперича готов всю душу отдать за вас, а не то чтобы какой фалып сделать. Вы подвигаетесь к старости, Аграфена Кондратьевна дама изнеженная, Алимпияда Самсоновна барышня образованная и в таких годах; надобно и об ней заботливость приложить-с. А теперь такие обстоятельства: мало ли что может произойти из всего этого.

  Большов. А что такое произойти может? Я один в ответе.

  Подхалюзин. Что об вас-то толковать! Вы, Самсон Силыч, отжили свой век, слава богу, пожили, а Алимпияда-то Самсоновна, известное дело, барышня, каких в свете нет. Я вам, Самсон Силыч, по совести говорю, то есть как это все по моим чувствам: если я теперича стараюсь для вас и все мои усердия, можно сказать, не жалея пота-крови, прилагаю - так это все больше потому самому, что жаль мне вашего семейства.

  Большов. Полно, так ли?

  Подхалюзин. Позвольто-с: ну, положим, что это все благополучно кончится-с, хорошо-с. Останется у вас чем пристроить Алимпияду Самсоновну. Ну, об этом и толковать нечего-с; были бы деньги, а женихи найдутся-с. Ну, а грех какой, сохрани господи! Как придерутся, да начнут по судам таскать, да на все семейство эдакая мораль пойдет, а еще, пожалуй, и имение-то все отнимут: должны будут они-с голод и холод терпеть и без всякого призрения, как птенцы какие беззащитные. Да это сохрани господи! Это что ж будет тогда? (Плачет.)

  Большов. Да об чем же ты плачешь-то?

  Подхалюзин. Конечно, Самсон Силыч, я это к примеру говорю - в добрый час молвить, в худой промолчать, от слова не станется; а ведь враг-то силен - горами шатает.

  Большов. Что ж делать-то, братец, уж, знать, такая воля божия, против ее не пойдешь.

  Подхалюзин. Это точно, Самсон Силыч! А все-таки, по моему глупому рассуждению, пристроить бы до поры до времени Алимпияду Самсоновну за хорошего человека, так уж тогда будет она, по крайности, как за каменной стеной-с. Да главное, чтобы была душа у человека, так он будет чувствовать. А то вон, что сватался за Алимпияду Самсоновну, благородный-то,- и оглобли назад поворотил.

  Большов. Как назад? Да с чего это ты выдумал?

  Подхалюзин. Я, Самсон Силыч, не выдумал,- вы спросите Устиныо Наумовну. Должно быть, что-нибудь прослышал, кто его знает.

  Большов. А ну его! По моим делам теперь не такого нужно.

  Подхалюзин. Вы, Самсон Силыч, возьмите в рассуждение: я посторонний человек, не родной,- а для вашего благополучия ни дня, ни ночи себе покою не .знаю, да и сердце-то у меня все изныло; а за него отдают барышню, можно сказать, красоту неописанную; да и денег еще дают-с, а он ломается да важничает,- ну есть ли в нем душа после всего этого?

  Большов. Ну, а не хочет, так и не надо, не заплачем!

  Подхалюзин. Нет, вы, Самсон Силыч, рассудите об этом: есть ли душа у человека? Я вот посторонний совсем, да не могу же без слез видеть всего этого. Поймите вы это, Самсон Силыч! Другой бы и внимания не взял так убиваться из-за чужого дела-с; а ведь меня теперь вы хоть гоните, хоть бейте, а я уж вас не оставлю; потому не могу - сердце у меня не такое.

  Большов. Да как же тебе оставить-то меня: только ведь и надежды-то теперь, что ты. Сам я стар, дела подошли тесные. Погоди: может, еще такое дело сделаем, что ты и не ожидаешь.

  Подхалюзин. Да не могу же я этого сделать, Самсон Силыч. Поймите вы из этого: не такой я совсем человек! Другому, Самсон Силыч, конечно, это все равно-с, ему хоть трава не расти, а уж я не могу-с, сами изволите видеть-с, хлопочу я али нет-с. Как черт какой, убиваюсь я теперича из-за вашего дела-с, потому что не такой я человек-с. Жалеючи вас это делается, и не столько вас, сколько семейство ваше. Сами изволите знать, Аграфена Кондратьевна дама изнеженная, Алимпияда Самсоновна барышня, каких в свете нет-с...

  Большов. Неужто и в свете нет? Уж ты, брат, не того ли?..

  Подхалюзин. Чего-с?.. Нет, я ничего-с!..

  Большов. То-то, брат, ты уж лучше откровенно говори. Влюблен ты, что ли, в Алимпияду Самсоновну?

  Подхалюзин. Вы, Самсон Силыч, может, шутить изволите.

  Большов. Что за шутка! Я тебя без шуток спрашиваю.

  Подхалюзин. Помилуйте, Самсон Силыч, смею ли я это подумать-с.

  Большов. А что ж бы такое не сметь-то? Что она, княжна, что ли, какая?

  Подхалюзин. Хотя и не княжна, да как бымши вы моим благодетелем и вместо отца родного... Да нет, Самсон Силыч, помилуйте, как же это можно-с, неужли же я этого не чувствую!

  Большов. Так ты, стало быть, ее не любишь?

  Подхалюзин. Как же не любить-с, помилуйте, кажется, больше всего на свете. Да нет-с, Самсон Силыч, как же это можно-с.

  Большов. Ты бы так и говорил, что люблю, мол, больше всего на свете.

  Подхалюзин. Да как же не любить-с! Сами извольте рассудить: день думаю, ночь думаю... то бишь, известное дело, Алимпияда Самсоновна барышня, каких в свете нет... Да нет, этого нельзя-с. Где же нам-с!..

  Большов. Да чего же нельзя-то, дура-голова?

  Подхалюзин. Да как же можно, Самсон Силыч? Как знамши я вас, как отца родного, и Алимпияду Самсоновну-с, и опять знамши себя, что я такое значу,- где же мне с суконным-то рылом-с?

  Большов. Ничего не суконное. Рыло как рыло. Был бы ум в голове,- а тебе ума-то не занимать стать, этим добром бог наградил. Так что же, Лазарь, посватать тебе Алимпияду-то Самсоновну, а?

  Подхалюзин. Да помилуйте, смею ли я? Алимпияда-то Самсоновна, может быть, на меня глядеть-то не захотят-с!

  Большов. Важное дело! Не плясать же мне по ее дудочке на старости лет. За кого велю, за того и пойдет. Мое детище: хочу с кашей ем, хочу масло пахтаю.- Ты со мной-то толкуй.

  Подхалюзин. Не смею я, Самсон Силыч, об этом с вами говорить-с. Не хочу быть подлецом против вас.

  Большов. Экой ты, братец, глупый! Кабы я тебя не любил, нешто бы я так с тобой разговаривал? Понимаешь ли ты, что я могу на всю жизнь тебя счастливым сделать!

  Подхалюзин. А нешто я вас не люблю, Самсон Силыч, больше отца родного? Да накажи меня бог!.. Да что я за скотина!

  Большов. Ну, а дочь любишь?

  Подхалюзин. Изныл весь-с! Вся дута-то у меня перевернулась давно-с!

  Большов. Ну, а коли душа перепорнулась, так мы тебя поправим. Владей, Фаддей, пашей Маланьей.

  Подхалюзин. Тятенька, за что жалуете? Но стою я этого, не стою! И физиономия у меня совсем не такая.

  Большов. Ну ее, физиономию! А вот я на тебя все имение переведу, так после кредиторы-то и пожалеют, что по двадцати пяти копеек не взяли.

  Подхалюзин. Еще как пожалеют-то-с!

  Большов. Ну, ты ступай теперь в город, а ужотко заходи к невесте: мы над ними шутку подшутим.

  Подхалюзин. Слушаю, тятенька-с! (Уходит.)

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ

  Декорация первого действия,

ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ

  Большов (входит и садится на кресло', несколько времени смотрит по углам и зевает). Вот она, жизнь-то; истинно сказано: суета сует и всяческая суета. Черт знает, и сам не разберешь, чего хочется. Вот бы и закусил что-нибудь, да обед испортишь, а и так-то сидеть одурь возьмет. Али чайком бы, что ль, побаловать. (Молчание.) Вот так-то и все: жил, жил человек, да вдруг и помер - так все прахом и пойдет. Ох, господи, господи! (Зевает и смотрит по углам.

  ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ

  Аграфена Кондратьевна и Липочка (разряженная).

  Аграфена Кондратьевна. Ступай, ступай, моя крошечка; дверь-то побережнее, не зацепи. Посмотри-ко, Самсон Силыч, полюбуйся, сударь ты мой, как я дочку-то вырядила! Фу ты, прочь поди! Что твой розан пионовый! (К ней.) Ах ты, моя ангелика, царевна, херуимчик ты мой! (К нему.) Что, Самсон Силыч, правда, что ли? Только бы ей в карете ездить шестерней.

  Большов. Проедет и парочкой - не великого полета помещица!

  Аграфена Кондратьевна. Уж известно, не генаральская дочь, а все, как есть, красавица!.. Да приголубь ребенка-то, что как медведь бурчишь.

  Большов. А как мне еще приголубливать-то? Ручки, что ль, лизать, в ножки кланяться? Во какая невидаль! Видали мы и понаряднее.

  Аграфена Кондратьевна. Да ты что видал-то? Так что-нибудь, а ведь это дочь твоя, дитя кровная, каменный ты человек.

  Большов. Что ж что дочь? Слава богу - обута, одета, накормлена; чего ей еще хочется?

  Аграфена Кондратьевна. Чего хочется! Да ты, Самсон Силыч, очумел, что ли? Накормлена! Мало ли что накормлена! По христианскому закону всякого накормить следствует; и чужих призирают, не токмо что своих,- а ведь это и в люди сказать грех: как ни на есть, родная детища!

  Большов. Знаем, что родная, да чего ж ей еще? Что ты мне притчи эти растолковываешь? Не в рамку же ее вделать! Понимаем, что отец.

  Аграфена Кондратьевна. Да коли уж ты, батюшка, отец, так не будь свекором! Пора, кажется, в чувство прийти; расставаться скоро приходится, а ты и доброго слова не вымолвишь; должен бы на пользу посоветовать что-нибудь такое житейское. Нет в тебе никакого обычаю родительского!

  Большов. А нет, так что ж за беда; стало быть, так бог создал.

  Аграфена Кондратьевна. Бог создал! Да сам-то ты что? Ведь и она, кажется, создания божеская, али нет? Не животная какая-нибудь, прости господи!.. Да спроси у нее что-нибудь.

  Боль