Островский Александр Николаевич - Не сошлись характерами!

  

  

   А. Н. Островский

  

  

  

  Не сошлись характерами!

  

  

  

  Картины московской жизни --------------------------------------

  А. Н. Островский. Полное собрание сочинений. Том II

  Пьесы 1856-1861

  М., ГИХЛ, 1950

  OCR Бычков М.Н. mailto:bmn@lib.ru --------------------------------------

  

  

  

   КАРТИНА ПЕРВАЯ

  

  

  

  

  ЛИЦА:

  Прежнев, совершенно дряхлый старик, почти без всякого движения, в больших чинах. Его возят на кресле.

  Прежнева, Софья Ивановна, жена его, 45 лет.

  Поль, молодой человек, ее сын.

  Устинья Филимоновна Перешивкина, пожилая женщина, прежде бывшая нянька Поля, теперь вроде приживалки или экономки по разным знакомым домам. Большая зала, оклеенная богатыми, но потемневшими и по местам отставшими от стен обоями; паркетный пол по углам значительно опустился. Налево окна в сад и дверь на деревянный с колоннами балкон; прямо дверь выходная, направо во внутренние комнаты. По узким простенкам мраморные столики на бронзовых ножках, над ними узкие, длинные с надставками зеркала в золоченых рамах. Мебель старая, тяжелая, с потертой позолотой. На столах бронза старого фасона. С потолка висит люстра из мелких стекол в виде миндалин. Две или три ширмочки из плюща. На всем видны и совершенный упадок, и остатки прежней

  

  

  

  

  роскоши.

  Прежнев подле окна спит в вольтеровском, на колесах, кресле. Одет в меховой халат, ноги покрыты белым шерстяным пологом. На противоположной стороне Прежнева, в изящном утреннем неглиже, полулежит на диване с книгою в руках.

  

  

  

  

   I

  Прежнева (опустив книгу). Это жестоко! это ужасно! я бы никогда так не поступила! Nous autres femmes... {Мы женщины ...} мы... о! мы верим, мы слепо верим, мы никогда не анализируем. Нет, я не стану дальше читать этот роман. Молодой человек хорошего происхождения, красив, умен, служит в военной службе, выражает ей свою любовь таким прекрасным языком... и она... она имела силы отказать ему! Нет, она не женщина! Женщина творение слабое, увлекающееся! Мы живем только сердцем! И как легко нас обмануть! Мы для любимого человека готовы всем пожертвовать. Если мужчины нас и обманывают, что, к несчастью, случается очень часто, то уж в этом виноваты не мы, а они. Они, по большей части, хитры и коварны... мы, женщины, так добры и доверчивы, так готовы всему верить, что только после горьких (задумывается), да горьких опытов убеждаемся в безнравственности обожаемых лиц. (Молчание.) Но нет! мы и после обмана, и даже нескольких обманов, готовы опять увлечься, готовы поверить в возможность чистой и бескорыстной любви. Да! такова наша судьба! Тем более, если все это случится в такой Прекрасной обстановке, как в этом романе. Весна, цветы, прекрасный парк, журчанье вод. Он пришел в охотничьем костюме, с ружьем, собака легла у его ног. Ах! но мужчины... они часто во зло употребляют прекрасные качества нашего нежного сердца, они не хотят знать, сколько страдаем от них мы, бедные женщины! (Молчание.) Конечно, есть и между нас такие, которых весь интерес в жизни составляют низкие материальные расчеты, хозяйственные хлопоты. Но это проза, проза! что бы мне ни говорили, а это проза. Есть даже такие, которые рассуждают о разных ученых предметах не хуже мужчин, но я не признаю их женщинами. Они могут быть умны, учены, но вместо сердца у них лед. (Молчание.) Когда мне приходят такие мысли в голову, я всегда вспоминаю об моем Поле. Ах! сколько он должен иметь успехов между женщинами! Я наперед рада за него. Как приятно это для матери! Ах, дети! дети! (Нюхает спирт и потом звонит.)

  

  

  

   Входит лакей.

  Лакей. Чего изволите-с?

  Прежнева. Что, барин не приходил еще?

  Лакей. Никак нет-с.

  Прежнева. Когда он придет, пошли его ко мне.

  Лакей. Слушаю-с. (Уходит.)

  Прежнева. Он такой чувствительный, нервный мальчик! Весь в меня. Его бы надобно беречь, лелеять, а я не могу; я не имею средств. После такого прекрасного воспитания он, по несчастию, должен служить. Там эти столоначальники... все они в таких странных фраках... а он такой нервный, такой нервный!., я верю, что его все притесняют, потому что ему все завидуют.

  

  

  

   Входит Поль.

  

  

  

  

   II

  Прежнева и Поль, безукоризненно одетый, в летнем костюме, с утомленным

  

  

   видом, несколько ломаясь.

  Поль. Bonjour, maman! {Добрый день, мамаша!}

  Прежнева (целует его в лоб). Bonjour, Paul! Откуда ты?

  Поль (садится с другой стороны на диван). Откуда!.. Из того прекрасного места, куда вам угодно было определить меня.

  Прежнева. Что ж делать, Поль!

  Поль. И шел пешком в такой ужасный жар.

  Прежнева. У нас, в этой зале, так хорошо, так прохладно!

  Поль. Да; но зато каково здесь зимой! Все углы сгнили, пол провалился.

  Прежнева. Да, мой друг, теперь наши дела в очень дурном положении.

  Поль. Ваши дела! Какие у вас дела? Отец вон едва дышит, вы тоже уж отжили свой век. Каково мое положение!

  Прежнева. Я тебе верю, мой друг. Я воображаю, как тебе тяжело!

  Поль. Еще бы легко! Вы послушайте меня! По рождению, по воспитанию, по знакомству, ну, наконец, по всему, - поглядите вы на меня с ног до головы, - я принадлежу к лучшему обществу...

  Прежнева. О да.

  Поль. И чего же мне недостает? Ведь это срам, позор! Мне недостает состояния. Да и кому нужно знать, что у меня нет состояния? Я все-таки должен жить так, как они, и вести себя так, как они. Что ж, в мещане, что ли, мне приписаться? Сапоги шить? Нет состояния!., это смешно даже.

  Прежнева. Было, Поль, было.

  Поль. Я знаю, что было, да теперь где? Я знаю больше... я знаю, что вы его промотали.

  Прежнева. Ах, Поль, не вини меня; ты знаешь, что все мы, женщины, так доверчивы, так слабы! Когда был еще здоров твой отец, нас все считали очень богатыми людьми, у нас было отличное имение в Симбирской губернии. Он как-то умел управлять всем этим. Потом, когда его разбил паралич, я жила совсем не роскошно, а только прилично.

  Поль. A monsieur Пеше что вам стоил? Сознайтесь, maman!

  Прежнева. Ах, мой друг, он так нужен был для твоего воспитания. Потом я два раза была за границей; а впрочем, больших расходов никаких не делала. И вдруг мне говорят, что я все прожила, что у нас ничего нет. Это ужасно! Вероятно, всему виною там эти управляющие да бурмистры.

  Поль. Канальи!

  Прежнева Что делать, мой друг! Люди так злы, коварны, а мы с тобою так доверчивы.

  Поль. Это вы, maman, доверчивы; а попадись они мне, я бы им задал. Фить, фить... (Делает жест рукой.) Ведь с этим народом нельзя иначе. Это им хорошо... почаще... Просто зло берет Из-за этих негодяев я теперь должен чем свет итти пешком в какой-то суд, о котором Я бы и не слыхал никогда; потом бежать пешком домой или трястись на ваньке. Не могу же я так жить, как живут эти писцы, с которыми, впрочем, я сижу рядом. Они там на крыльце едят у разносчиков пироги с луком. Они Все могут, они так созданы; а я не могу. Ну, вот я теперь и задолжал всем: и извозчику, и портному, и Шевалье. Наши все ходят к Шевалье, и правоведы... Не могу же я, в самом деле, пироги с луком есть, а там еще нужно экзамен держать в каком-то уездном училище. Ужасно! А будь У меня состояние, я бы ничего этого и не знал: ни судов, ни уездных училищ, ни писарей с пирогами. На что мне все это?..

  Прежнева. Да, да, я понимаю... с твоим нежным сердцем... ты такой нервный!..

  Поль. Я просто не знаю, что мне делать! Выдь случай, так в карты бы обыграл кого-нибудь, не посовестился.

  Прежнева. Да, в твоем положении... конечно...

  Прежнев (просыпаясь). Павел, ты давно был в театре?

  Поль. Недавно.

  Прежнев. Кто нынче маркизов играет?

  Поль. Давно уж никто не играет.

  Прежнев. Я прежде хорошо маркизов играл.

  

  

   Прежнева звонит. Входит лакей.

  Прежнева. Вывези барина на балкон; да возьми старые газеты, почитай ему!

  

  Лакей берет газеты и увозит Прежнева на балкон.

  Поль. Вот еще мой любезный дядюшка, там он где-то председателем был, так и рассуждает свысока. Ты, говорит, многого хочешь. Скажите, пожалуйста, чего я хочу? Что это - прихоти, роскошь? Я хочу только необходимого, без чего нельзя обойтись человеку нашего круга. Кажется, ясно. Так нет, дядюшка любезный говорит: ты этого не должен желать, потому что ты не имеешь средств! Да разве я виноват, что не имею средств. Где же тут логика?

  Прежнева. Какая логика, все вздор.

  Поль. Ты, говорит, работай. Нет уж, слуга покорный! Что я, лошадь, что ли?

  Прежнева. Дядя твой человек грубый.

  Поль. Нет, maman, это драма.

  Прежнева. Драма, mon cher! {Мой дорогой!}

  Поль. И еще какая драма! Что там режутся, отравляются, все это вздор.

  Прежнева. Знаешь что, Поль? Я думаю, тебе бы жениться.

  Поль. Что ж, я непрочь жениться, да на ком?

  Прежнева. Да, это вопрос! Я знаю тебя, Поль. Зачем ты так прекрасно воспитан? Зачем у тебя такая нежная душа? Ты через это будешь несчастлив в своей жизни. Тебе нет пары! Много, слишком много нужно иметь девушке достоинств, чтобы понравиться тебе и сделать твое счастье.

  Поль. Вы, может быть, думаете, maman, что меня прельщает семейное счастье? Я уж не ребенок, мне двадцать один год. Что за пастораль! (Хохочет.) Мне просто нужны деньги.

  Прежнева. Но, все-таки, мой друг, я знаю твой характер, я знаю, что ты не захочешь жениться на ком-нибудь.

  Поль. На ком хотите. Мне нужны деньги, чтоб быть порядочным человеком, чтоб играть роль в обществе, одним словом, чтоб делать то, к чему я способен. Я наживать не могу, я могу только проживать прилично и с достоинством. У меня для этого есть все способности, есть такт, есть вкус, я могу быть передовым человеком в обществе.

  Прежнева. Однако, мой друг...

  

  

  

   Входит лакей.

  Лакей. Перешивкина пришла.

  Прежнева. Вечно не во-время придет.

  Поль. Поговорим после, еще будет время.

  Прежнева. Пусть войдет.

  

  

  

   Лакей уходит.

  

  

  

  

   III

  

  

  

  Те же и Перешивкина.

  Прежнева. Что ты, Устинья Филимоновна?

  Перешивкина (целует Прежневу в плечо и становится сзади). Проведать, матушка, пришла, все ли вы здоровы? Я благодетелей не забываю.

  Поль. А, ботвинья лимоновна, откуда тебя принесло?

  Перешивкина. Какая я ботвинья лимоновна? Вы все, барин, шутите.

  Поль. Она, кажется, воображает, что с ней можно говорить серьезно.

  Перешивкина. У меня, матушка, знакомый человек дюми-терьмо делает...

  

  

  

   Поль хохочет. Ничего, смейся, батюшка, смейся надо мной, старухой... Так вот, не угодно ли купить, он мне дешево отдает. Широкий такой, добротный. Прикажете принести? В городе за эту цену не купите.

  Прежнева. Принеси, я посмотрю.

  Поль. А много ли ты тут, старая корга, наживешь?

  Перешивкина. Уж и старая корга?

  Поль. Что ж, ты, может быть, еще замуж сбираешься?

  Перешивкина. Не годится вам, барин, меня, старуху, бранить, я вас на руках нянчила.

  Поль. Кажется, она обижаться вздумала. Вот одолжит!

  Прежнева. Оставь ее, мой друг!

  Перешивкина. Ничего матушка, ничего, пусть шутит. Он уж такой шутник! Еще маленький мне как-то чепчик сзади зажег.

  Поль. А, помнишь!

  Перешивкина. Как не помнить! Все волосы сжег, да и лицу досталось. А вы, барин, не смейтесь надо мной; я еще, может, пригожусь вам.

  Поль. На что ж ты мне пригодишься? В огороде вместо чучела поставить.

  Перешивкина. А может быть, на что другое пригожусь, Павел Петрович. Как знать? Что, матушка барыня, не обидитесь вы на мои глупые слова? Может, я какое слово и к месту скажу.

  Прежнева. Что такое? Говори!

  Перешивкина. Есть у меня одна дама знакомая, Серафимой Карповной зовут. Я завсегда к ним в дом вхожа. Она, вот видите ли, матушка, купеческого роду, только была за господином Асламевичем, важный человек, в чинах. Он, матушка, один раз генералом был.

  Поль (хохочет). Как это так?

  Перешивкина. А вот как: где он служил-то, так ихний генерал в отпуску был, в это-то самое время он и был генералом целый месяц.

  Поль. А, вот как. Ну, ври, ври!

  Перешивкина. Это истинно я вам говорю. И всего один годочек жила она с ним, а теперь вот другой год вдовеет... Да вы не рассердитесь, матушка барыня...

  Прежнева. Ну, продолжай!

  Перешивкина. Красавица собой и добрая, а уж скромная какая! на редкость. И расчетливая, уж на наряды или там на какие безделицы денег не промотает.

  Поль. То есть просто скупа.

  Перешивкина. Не то что скупа, а расчетлива, хозяйка хорошая. Теперича приданое, которое за ней дадено, значит, все при ней состоит. Одних денег полтораста тысяч.

  Поль. Полтораста тысяч!

  Перешивкина. Сама, сама видела, все эти билеты у нее в шкатулке видела; при мне считала. Только вы лучше велите мне, дуре, замолчать. Ведь язык без костей, пожалуй, мели, что хочешь. Хоть она для меня женщина и добрая, а вы все-таки мне дороже ее. Бог с ней! За что же я вас буду напрасно в гнев вводить!

  Прежнева и Поль. Ничего, говори, говори!

  Перешивкина. Коли приказываете, так буду говорить. Вот матушка барыня, так сказать, по-нашему, по-женски: дело молодое, другой год вдовеет... ну, вот она... И не то чтобы лгу: я на себя и греха этого не возьму. Я всегда вашим добром довольна. Могу ли я это забыть! Конечно, мы люди маленькие, а добра не забываем, и завсегда, чем могу, услужить...

  Поль (махнув рукой). Ну!

  Прежнева. Да ты продолжай!

  Перешивкина. Слушаю, матушка. Вот она у вас тут по соседству живет. Налево белый каменный дом; Павел Петрович часто мимо ходит.

  Прежнева. Ну, так что ж?

  Перешивкина (на ухо). Влюбилась.

  Прежнева. Что?

  Перешивкина (громче). Влюбилась. Ей-богу!.. Да.

  Прежнева (смеется). Да что ж тут удивительного? Ты глупа, душа моя! Еще бы в него-то не влюбиться! Вот редкость!

  Перешивкина. Ну, само собой, барыня; да ведь с деньгами.

  Поль (поет). La donna e mobile...

  Перешивкина. Я, говорит, влюблена, Устинья Филимоновна. - В кого, говорю, матушка, в кого? - А вот посмотри, сейчас пройдет. - Я гляжу в окно-то, а Павел Петрович и идет; а она мне и говорит: вот он. Я так и ахнула!

  Поль (поет). La donna e mobile...

  Перешивкина. Конечно, надо Павлу Петровичу самому посмотреть: понравится ли еще. Ну, да коли сомнение имеете, можно и в Опекунском справиться, билеты-то все именные. Отчего же не справиться? Любовь любовью, а деньги деньгами. Ведь это дело вечное.

  Поль (подходит к матери). Maman, я иду гулять.

  Прежнева. Прощай, мой друг! (Целует его в лоб.)

  Поль (тихо). Хлопочите. (Уходит.)

  Прежнева. Вот видишь ли, милая Устинья Филимоновна, не велика радость для моего Поля, что какая-то мадам Асламевич в него влюбилась... Однако, если он ее увидит, может быть, она ему и понравится... Я, конечно, с своей стороны, не буду препятствовать ему, хоть она и из купеческого звания... Мне только был бы он счастлив... (Встает.) Пойдем, я велю тебя чаем напоить... Только ты уж веди себя поумнее.

  Перешивкина. Матушка, я по гроб жизни...

  

  

  

  

  Уходят.

  

  

  

   КАРТИНА ВТОРАЯ

  

  

  

  

  ЛИЦА:

  Карп Карпович Толстогораздов, купец, седой, низенький, толстый.

  Улита Никитишна, жена его, пожилая женщина, без особых примет.

  Серафима Карповна, дочь Толстогораздова, вдова, высокого роста, худощава, необыкновенной красоты. Походка и движения институтки. Часто задумывается, вздыхает и поднимает глаза к небу, когда говорит о любви; то же делает, когда про себя считает деньги, а иногда и просто без всякой причины.

  Матрена, горничная, дальняя родственница Толстогораздовых. Молодая девка, полная, тело мраморной белизны, щеки румяные, глаза и брови черные. Ходит в шубе, рубашке с кисейными рукавами, в косе ленты.

  1-й кучер, Толстогораздова.

  2-й кучер, Серафимы Карповны. Двор. Направо галлерея дома, на заднем плане сад; налево надворное строение;

  

   две двери: одна на погреб, другая на сенник.

  

  

  

  

   I

  

  

  

  

  На дворе

   1-й кучер сидит на приступке у погребицы. Матрена входит.

  

  

   1-й кучер (поет тонким голосом).

  

  

   Прежде жил я, мальчик, веселился,

  

  

   Но имел свой капитал.

  

  

   Капиталу, мальчик, я решился,

  

  

   Во неволю жить попал.

  Матрена. Хозяева проснулись. Ты бы, Иваныч, самовар-то втащил.

  1-й кучер. А ты что за барыня? Промнись! Ишь жиру-то нагуляла; не уколупнешь нигде, точно на наковальне молотками сколочена. (Поет.)

  

  

   И какова, братцы, неволя?

  

  

   Да кто знает про нее?

  Матрена. Позавидовал ты моему жиру. У самого рыло-то уж лопнуть хочет. Неси, что ли, говорят тебе.

  1-й кучер. Приходи завтра! (Поет.)

  

  

   Какова, братцы, неволя?

  

  

   Да кто знает про нее?

  Матрена. Дай срок, я вот Улите Никитишне скажу, что ты ничего не делаешь, никогда тебя ничего не допросишься.

  1-й кучер. Я кучер, понимаешь ты это? Я свое дело правлю. А ты что? Типун-дворянка! Тонко ходите, чулки отморозите! Значит, ты его (показывая на самовар) и волоки.

  Матрена. Да ведь в нем пудов пять будет, где ж девке его стащить!

  1-й кучер. Опять-таки это до меня не касающее.

  Матрена. Стыда-то в тебе ничего нет, бесстыжие твои глаза! Хоть надорвись девка, тебе все равно. (Поднимает самовар, всем корпусом отваливается назад и, загнув голову на сторону от пару, идет к галлерее.)

  1-й кучер (вслед ей). Не балуй в серьгах, позолота сойдет!

  Матрена (входя на крыльцо, оборачивается). Ругатель! (Ставит на стол самовар.)

  1-й кучер (поет).

  

  

   Какова, братцы, неволя?

  

  

   Да кто знает про нее?

  

  На галлерею выходят Карп Карпыч и Улита Никитишна.

  

  

   Кучер замолкает и уходит.

  

  

  

  

   II

  

  

  

   На галлерее

   Карп Карпыч и Улита Никитишна (садятся у стола на галлерее).

  Улита Никитишна (заваривая чай). Нынче все муар-антик в моду пошел.

  Карп Карпыч. Какой это муар-антик?

  Улита Никитишна. Такая материя.

  Карп Карпыч. Ну и пущай ее.

  Улита Никитишна. Да я так... Вот кабы Серафимочка замуж вышла, так уж сшила бы себе, кажется... Все дамы носят.

  Карп Карпыч. А ты нешто дама?

  Улита Никитишна. Обнакновенно дама.

  Карп Карпыч. Да вот можешь ты чувствовать, не могу я слышать этого слова... когда ты себя дамой называешь.

  Улита Никитишна. Да что же такое за слово - дама? Что в нем... (ищет слова) постыдного?

  Карп Карпыч. Да коли не люблю! Вот тебе и сказ!

  Улита Никитишна. Ну, а Серафимочка дама?

  Карп Карпыч. Известно дама, та ученая да за барином была. А ты что? Все была баба, а как муж разбогател, дама стала! А ты своим умом дойди.

  Улита Никитишна. Да нет! Все-таки... как же!

  Карп Карпыч. Сказано - молчи, ну и баста!

  

  

  

  

  Молчание.

  Улита Никитишна. Когда было это стражение...

  Карп Карпыч. Какое стражение?

  Улита Никитишна. Ну вот недавно-то. Разве не помнишь, что ли?

  Карп Карпыч. Так что же?

  Улита Никитишна. Так много из простого звания в офицеры произошли.

  Карп Карпыч. Ведь не бабы же. За свою службу каждый получает, что соответственно.

  Улита Никитишна. А как же вот к нам мещанка ходит, так говорила, что когда племянник курс выдержит, так и она будет благородная.

  Карп Карпыч. Да, дожидайся.

  Улита Никитишна. А говорят, в каких-то землях из женщин полки есть.

  Карп Карпыч (смеется). Гвардия!

  

  

  

  

  Молчание.

  Улита Никитишна. Говорят, грешно чай пить.

  Карп Карпыч. Это еще отчего?

  Улита Никитишна. Потому, из некрещеной земли идет.

  Карп Карпыч. Мало ли что из некрещеной земля идет.

  Улита Никитишна. Вот тебе пример: хлеб из крещеной земли, мы его и едим во-время; а чай - когда пьем? Люди к обедне, а мы за чай; вот теперь вечерни, а мы за чай. Вот и, значит, грех.

  Карп Карпыч. А ты пей во-время.

  Улита Никитишна. Нет, все-таки...

  Карп Карпыч. Все-таки, молчи. Ума у тебя нет, а разговаривать любишь. Ну, и молчи!

  

  

  

  

  Молчание.

  Улита Никитишна. Какая Серафимочка у нас счастливая! Была за барином - барыня стала, и овдовела - все-таки барыня. А как теперь, если за князя выдет, так, пожалуй, княгиня будет.

  Карп Карпыч. Все-таки, по муже.

  Улита Никитишна. Ну, а как за князя выдет, неужто я так-таки ничего? Ведь она мое рождение.

  Карп Карпыч. С тобой говорить - только мысли в голове разбивать. Я было об деле задумал, а ты тут с разговором да с глупостями. Ведь вашего бабьего разговору всю жизнь не переслушаешь. А сказать тебе: молчи! так вот дело-то короче будет. (Задумывается.)

  

  

   Молчание. Вбегает Матрена.

  Матрена. Матушка, Улита Никитишна! Серафима Карповна приехала.

  Улита Никитишна. Ах, батюшки! (Быстро встает и уходит с Матреной).

  Карп Карпыч. Кабы на баб да не страх, с ними бы и не сообразил. Есть свое дело, так нет, давай лезть в чужое. Пристает к мужу: скажи ей свое дело и свою тайну, и прельщают его прелестью и лукавством, и осклабляют лицо свое - и все на погибель. И кто им скажет свое дело, и они наущают и соблазняют: делай не так, а вот так, по моему желанию. И многие мужи погибли от жен. Молодой человек, который и неопытный, может польститься на их прелесть, а человек, который в разум входит и в лета постоянные, для того женская прелесть ничего не значит, даже скверно.

  

  

  

  

   III

  

  

  

  

  На дворе

  

  

  

  Входят 1-й и 2-й кучера.

  2-й кучер. У вас какое сравнение! Не в пример лучше. Просто жид, а не барыня; сама овес выдает.

  Уходят в сарай. Входят Улита Никитишна, Серафима Карповна и Матрена.

  

  

  

  

   IV

  

  

  

   На галлерее Карп Карпыч; Улита Никитишна садится на свое место и разливает чай; Серафима Карповна, в шляпке, в мантилье, в зеленых перчатках, с зонтиком, подходит к отцу; Матрена ставит на стол расписную чашку, которую принесла из комнат и

  

  

  

  становится поодаль.

  Серафима Карповна. Здравствуйте, папенька! (Целуются.)

  Карп Карпыч. Здравствуй! Садись, так гостья будешь.

  Серафима Карповна (садясь). А где же братец, Онисим Карпович?

  Карп Карпыч. Где Онисим-то? Загулял. Вот уж пятый день чертит.

  Серафима Карповна. А сестрица, Анна Власьевна?

  Карп Карпыч. Да вот как ни бьемся, все Онисим пить-то не перестает, так жена и повезла по тюрьмам калачи раздавать. Авось, бог простит.

  Улита Никитишна. Да, да... Повезла калачи раздавать... заключенным... Ведь все больше занапрасно...

  Карп Карпыч. Да, занапрасно! Они там режут да грабят, а их не сажать.

  Улита Никитишна. Так, чай, те, которые грабят-то, в остроге сидят; а в яме-то за что?

  Карп Карпыч. А в яме-то за долга.

  Улита Никитишна. Как не за долги! Вон, говорят, Кон Коныч за процент сидит.

  Карп Карпыч. За какой процент?

  Улита Никитишна. Да так же, за процент. А какой тут процент! Как брал, так и отдай. Чай, ведь, это грех.

  Карп Карпыч. Ты опять разговаривать!

  Улита Никитишна наливает чай; Матрена подает на подносе чашку Серафиме

  

   Карповне; та берет, не снимая перчаток.

  Улита Никитишна. Ты б, Серафимушка, сняла шляпку-то, да мантилию, да и платье-то бы расстегнула сзади, здесь все свои. Вот тебе Матрена расстегнет.

  Серафима Карповна. Ах, что это вы, маменька! Мне не жарко. Я к вам на минуточку приехала, только посоветоваться.

  Карп Карпыч (дуя на блюдечко). Об чем бы это, например?

  Серафима Карповна. Я хочу замуж итти.

  Улита Никитишна (всплеснув руками). Ах, батюшки!

  Карп Карпыч. Ну, что ж! С богом! Это дело хорошее. Это лучше...

  Улита Никитишна (качая головой и складывая руки на груди). Красавица ты моя!

  Карп Карпыч. А за кого бы это? Желаю я знать.

  Серафима Карповна. Он, папенька, молодой человек, служит в суде, и, надобно вам сказать, не богатый. Я б и не пошла за бедного, да уж очень я в него влюблена. (Поднимает глава к небу, вздыхает и задумывается.)

  Улита Никитишна (всплеснув руками). Ах, матушка моя!

  Карп Карпыч. А чьих он?

  Серафима Карповна. Прежнее. Он благородный, хорошей фамилии, может место хорошее получить. Что ж, думаю, у меня свои деньги; если буду жить расчетливо, могу прожить и с мужем. Лучше я себе во всем откажу, а уж я без него жить не могу. (Опять вздыхает и поднимает глаза.)

  Карп Карпыч. Может, качества какие есть?

  Серафима Карповна. Качеств за ним никаких не слыхать.

  Карп Карпыч. Ты, Серафима, помни одно, что ты отрезанный ломоть, я тебе больше денег не дам. Так ты смотри, не проживи деньги-то, которые за тобой дадены.

  Улита Никитишна. Тот был старик, а этот, ишь ты, молодой: гляди, рожать будешь, так деньги-то чтоб детям остались.

  Серафима Карповна. Мне денег прожить нельзя с моим характером. (Отдает чашку Матрене.)

  Карп Карпыч. Ну, он молодой, а ты все-таки вдова, а не девушка, все как будто перед мужем совестно; ну, он подластится да и выманит деньги-то.

  Серафима Карповна (принимая чашку от Матрены). Неужели мужчины могут любить только из денег? (Вздох и глаза к небу.)

  Карп Карпыч. А ты думала как? Порядок известный.

  Серафима Карповна (выходя из задумчивости). Да я ему и не дам денег.

  Карп Карпыч. Ну, и ладно. Ты поступай так, как я тебе приказывал.

  Серафима Карповна. Конечно, папенька! Что я, дура, что ли?

  Карп Карпыч. А вот и у нас скоро свадьба: Матрену в саду с приказчиком застали, так хочу повенчать.

  

  

   Матрена закрывает лицо рукавом. Тысячу рублев ему денег, и свадьба на мой счет.

  Улита Никитишна. Тебе бы только пображничать где было, за тем и свадьбу-то затеял.

  Карп Карпыч. Ну, еще что?

  Улита Никитишна. Ничего больше.

  Карп Карпыч (строго). Нет, ты поговори!

  Улита Никитишна. Ничего, право, ничего.

  Карп Карпыч (строже). Нет, поговори что-нибудь, я послушаю.

  Улита Никитишна. Да что говорить-то, коли не слушаешь.

  Карп Карпыч. Что слушать-то! Слушать-то у тебя нечего. Эх, Улита Никитишна! (Грозит пальцем.) Сказано: молчи! Я хочу, чтоб девка чувствовала, а ты с своими разговорами!

  

   Матрена закрывает другим рукавом глаза. Третью племянницу так отдаю. Я всей родне благодетель. Вот теперь есть еще маленькая, так и ту на место Матрёны возьму, и ту в люди выведу.

  

  

  

  

  Молчание.

  Улита Никитишна. Смотри, будет ли он любить-то тебя?

  Серафима Карповна. Что ж, маменька, в моем характере ничего дурного нет. Только я... еще и в пансионе говорили, что я музыки совсем не понимаю, задумываюсь часто, так, ни об чем, да очень люблю сладкое, так, может, он этого не заметит; да вот еще на серебро плохо считаю...

  Карп Карпыч. Ничего, привыкнешь.

  Серафима Карповна. Может быть, ему не понравится, что я расчетлива, так ведь иначе мне как же? Я стараюсь только, чтоб не прожить капиталу, а проживать одни проценты. Что ж я буду тогда без капиталу, я ничего не буду значить.

  Карп Карпыч. Обнакновенно.

  Серафима Карповна. А проценты я сейчас могу расчесть на бумажке, нас в пансионе этому учили, А вот без бумажки я и не могу. (Задумывается.)

  Улита Никитишна. Об чем ты это думаешь-то, милушка?.. Да и я-то дура! Как тебе, бедной, не думать-то! Перемена жизни... ведь в него не влезешь, какой он там.

  Серафима Карповна. Нет, маменька, я вот давеча ленты покупала, по восьми гривен ассигнациями, семь аршин; так вот я и думаю, сколько это на серебро-то будет и так ли он мне сдачу сдал с трех целковых? (Вынимает портмоне и смотрит в него.)

  Карп Карпыч. Рубь шесть гривен... рубь сорок сдачи.

  Серафима Карповы а. Так ли, папенька-с?

  Карп Карпыч. Ну, да что тут еще разговаривать!

  Серафима Карповна (прячет портмоне). Хо-рошо-с.

  Улита Никитишна. Смотри, не пьет ли?

  Карп Карпыч. Опять ты все врешь! Кто нынче не пьет!

  Улита Никитишна. То есть ты спроси, во хмелю-то он каков?

  Карп Карпыч. Ну, вот это дело!

  Улита Никитишна. Потому другой смирный во хмелю, так это нужды нет, все равно что непьющий.

  Серафима Карповна. Хорошо, маменька, я расспрошу-с. Мне, маменька, пора.

  Улита Никитишна. Ух, как это можно! Посиди. Ведь ты сладкое-то любишь... У нас фрухты какие преотменные! Поди, Матрена, принеси, они у меня на окне в спальне. Матрена уходит, скоро возвращается с фруктами и подносит Серафиме Карповне,

  

  

  

  а потом ставит на стол. Кушай, милушка, кушай! Наливочки не хочешь ли?

  Серафима Карповна. Что это вы, маменька!

  Улита Никитишна. Пивца, душенька?

  Серафима Карповна. Да разве я пью?

  Улита Никитишна. Ну, медку?

  Серафима Карповна. Право, не могу.

  Улита Никитишна. Ну, вареньица?

  Серафима Карповна. Вареньица можно.

  Улита Никитишна (достав ключи из кармана). Матрена, сходи в кладовую, принеси двух сортов.

  Серафима Карповна. Да вели моему кучеру подавать.

  

   Матрена берет ключи и уходит через сцену.

  Улита Никитишна. Кушай еще, Серафимушка!

  

  

   Серафима Карповна берет еще. А ты что же, Карп Карпыч?

  Карп Карпыч. Ну вот еще! Стану я теперь есть всякую дрянь. А ты отложи мне, а остальные вели убрать; я ужо, как стану водку пить, так закушу апельсиком.

  

  

  Улита Никитишна берет и ест. Молчание.

  

  

  

  

   V

  

  

  

  

  На дворе Матрена идет с двумя тарелками. Подходит к двери сенника и толкает ее ногой.

  Эй вы, гужееды!

  

  

  

   Кучера выходят. Подавай лошадей! Барыня ехать хотят.

  2-й кучер. Меня в те поры за одну провинность барии хотел в солдаты отдать.

  1-й кучер. Ишь ты!

  2-й кучер. Так я в те поры, братец ты мой, все только об войне и думал и со всяким, то есть, человеком все про войну разговаривал. И так у меня раскипелось сердце, что хоть сейчас под черкеса.

  1-й кучер. У меня тут по соседству один денщик есть приятель, они с барином в венгерской канпании были, так он про австрияка сказывал.

  2-й кучер. А что такое?

  1-й кучер. А вот что, друг любезный, будто ему еще допреж сказано, при французе, когда француз был: что ты можешь мне препятствовать? хочешь, я тебя раззорю.

  2-й кучер. И раззорит!

  1-й кучер. Раззорит!

  2-й кучер. Потому, сила.

  1-й кучер. Ничего не поделаешь! Все равно как милюция была... одиннадцать вершков росту, пятнадцать пудов подымает. Прут себе! Там ту-ту-ту-ту-ту-ту, значит в барабан отбой. А они говорят: ребята, вперед! Измена! Ну и прут себе, что ты хочешь!

  2-й кучер. Известно, уж тут, кто кого.

  1-й кучер. Кто, значит, уж одолеет, чья сила возьмет.