Островский Александр Николаевич - Без вины виноватые

">   Дудукин. А вы, красота моя неописанная, не извольте гневаться. Я изящное люблю во всех видах. У людей со вкусом отношение к изящному совсем другое, особенное, совсем не то, что к живой красоте. Тут ревность неуместна.

   Коринкина. Да кто вам сказал, что я ревную! Я вам сейчас докажу противное!

   Дудукин. Доказывайте, мое блаженство!

   Коринкина. Вы восхищаетесь Кручининой, подаете ей венки, собираете деньги на подарок - вы думаете, это ей нужно? Всего этого она видала много. А вот догадки у вас нет, как доставить ей удовольствие. Она живет в дрянной гостинице, в грязном номере, сегодня спектакля нет: что она будет делать дома вечером? Приедут к ней два-три поношенных театрала с своими, извините, глупыми восторгами, - вы думаете, это весело? Вы ее не познакомили с обществом, да и с артистами она видится только на репетиции; что бы вам нынче у себя вечер устроить с хорошим ужином и пригласить ее, только чтобы общество было избранное. Вы пригласите кого-нибудь из знакомых; а артисты уж это дело мое, я знаю, кого пригласить. Нравится вам моя мысль? Похоже это на ревность?..

   Дудукин. О нет, какая ревность! Вот это идея, идея! Merci, мое сокровище! Как это: женский ум... женский ум?..

   Миловзоров. Женский ум лучше всяких дум.

   Дудукин. Вот что правда, то правда! И как это мне в голову не пришло, я, Петя, полагаю, что мы неблагодарны, что мало мы у женщин ручки целуем.

  

  

Входит Шмага в новом пальто и в шляпе на ухо. Раскланивается.

  

  

   ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ

  

   Коринкина, Миловзоров, Дудукин и Шмага.

  

  Шмага (Дудукину). Меценату, просвещенному покровителю искусств и всяких художеств! Ну-ка, меценат, одолжите сигарочку!

   Дудукин. Из каких тебе?

   Шмага. Да уж я постоянно один сорт курю.

   Дудукин. Какие же?

   Шмага. Чужие.

  

Дудукин дает ему сигару, которую Шмага завертывает в бумажку и кладет в карман.

  

  Это после, за завтраком.

   Миловзоров. Шмага, ты не видал Незнамова? Будет он на репетиции?

   Шмага. Кто ж его знает! Я не нянька его.

   Коринкина. Вы, кажется, такие неразрывные были.

   Шмага. Чего на свете не бывает. И мужья с женами расходятся, а не то что друзья.

   Дудукин. Вот чудо-то! Какая кошка между вами пробежала?

   Шмага (важно). В убеждениях не сошлись.

   Коринкина. Вы не смешите! Ну какие у вас с Незнамовым убеждения?

   Дудукин. В самом деле, Шмага, что-то я у тебя прежде убеждений не замечал.

   Шмага. Напрасно; убеждения у меня есть твердые. Вчера у меня, сверх всякого ожидания, деньги завелись, так, бешеные набежали, с ветру.

   Миловзоров. Да, видим, видим, что ты в обновке.

   Шмага. Мое убеждение такое, что надо их непременно пропить поскорее. А вы говорите, что у меня нет убеждений. Чем это не убеждение? И я убеждал Гришку отправиться в трактир "Собрание веселых друзей". Но убеждения мои не подействовали.

   Дудукин. Отказался? Неужели?

   Коринкина. Да это он сказки рассказывает.

   Шмага. И не только отказался, но оскорбил меня словесно и чуть-чуть не нанес оскорбления действием; немножко бог помиловал. Кончено! Гришка погиб для нашего общества!

   Миловзоров. Для какого?

   Шмага. Для "Собрания веселых друзей". Я потерял лучшего своего друга.

   Дудукин. Да что с ним сделалось?

   Шмага. Очень просто: нить в жизни потерял.

   Миловзоров. Как это нить потерял? Какую нить?

   Шмага. Ну, вот еще, какая нить! У всякого своя нить. Ты вот любовник и на сцене, и в жизни, ты свою нить и тянешь, и нам надо было свою тянуть.

   Коринкина. В "Собрании веселых друзей"?

   Шмага. Конечно. Как человек нить потерял, так пропал. Ему и по заведенному порядку следует в трактир идти, а он за философию. А от философии нападает на человека тоска, а хуже тоски ничего быть не может.

   Дудукин. Незнамов - и за философию!.. странно.

   Коринкина. Что его сглазили, что ли?

   Шмага. Сглазили.

   Коринкина. Кто же?

   Шмага. Приезжая знаменитость.

   Коринкина. Да ты врешь. Пошел вон!

   Шмага. Нет, уж это верно.

   Коринкина. Миловзоров, это надо принять к сведению.

   Миловзоров. Примем.

   Шмага. Кончено... Прощай, голубчик! Нить потерял.

   Миловзоров. А ты не теряешь?

   Шмага. Еще бы. Что мне за расчет! Вот я хочу к меценату обратиться с предложением услуг.

   Дудукин. Благодарю. Каких услуг, мой друг?

   Шмага. Я подозреваю, что у вас есть намерение угостить нас, первых сюжетов, завтраком; по этому случаю вы мне дадите денег; а уж я, так и быть, услужу вам, схожу куплю пирогов, колбаски, икорки и прочего.

   Коринкина. Только, пожалуйста, не здесь.

   Шмага. Ну, вот еще! Завтрак для первых сюжетов, так мы и пойдем туда, где первые сюжеты одеваются.

   Миловзоров. Куда ж это?

   Шмага. Наверх, на чердак, в общую, где статистам бороды наклеивают.

   Дудукин. Услужи, услужи! Подожди немного на сцене, я только повидаюсь с Еленой Ивановной.

   Миловзоров. Да коли увидишь Незнамова, так пошли его сюда.

   Шмага (показывая на сцену). Да вон он!

  

  

Дудукин и Шмага уходят.

  Коринкина (у двери). Незнамов, зайдите на минуту!

  

  

Незнамов входит.

  

  

   ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

  

   Коринкина, Миловзоров и Незнамов.

  

  Незнамов. Что вам угодно?

   Миловзоров. Здравствуй, Гриша!

   Незнамов. Здравствуй!

   Коринкина. Что вы от нас бегаете?

   Незнамов. От кого: "от нас"?

   Коринкина. Ну, от меня.

   Незнамов (окидывая ее глазами). Да я никогда при вас и не состоял. Этого счастия удостоен не был.

   Коринкина. Кто ж виноват! Вы сами не хотели; вы такой нелюбезный. Не ждете ли вы, что женщины за вами будут сами ухаживать? Хоть это и бывает, да очень редко. Надо, чтоб вы сами...

   Незнамов. Не могу. Я в эту должность не гожусь.

   Коринкина. В какую?

   Незнамов. Ни в пажи, ни в Амишки. Это вот уж их дело. (Указывая на Миловзорова.) Что же вам угодно от меня?

   Коринкина. Ах, да ничего особенного; только не будьте таким букой, не удаляйтесь от нашего общества. Ну, что вам за компания Шмага!

   Незнамов. Позвольте, позвольте! Шмагу не трогайте. Во-первых, он весел и остроумен, а вы все скучны; во-вторых, он хоть дрянь, но искренен: он себя за дрянь и выдает; а вы все, извините меня, фальшивы.

   Коринкина. Ах, боже мой, я и не говорю, что мы святые; и у нас есть недостатки: и фальшь, и все, что вам угодно. Да простите нам их, как вы прощаете Шмаге; не судите нас строго!

   Незнамов. Простите, не судите. Не хочу я ни судить, ни прощать вас; что я за судья! Я только сторонюсь от вас и буду сторониться, потому что вы сейчас же поставите меня в дураки и насмеетесь надо мной.

   Коринкина. Ах, что вы, что вы!

   Миловзоров. Ах, Гриша! Зачем такая недоверчивость, мамочка!

   Незнамов. В два голоса принялись!

   Коринкина. Вы такой милый и водитесь с Шмагой.

   Незнамов. Милый? Давно ли? Что вы мне поете? Ведь вы меня не любите.

   Коринкина. То есть... не любила.

   Незнамов. А теперь полюбили?

   Коринкина. Уж вы многого захотели! Разве так прямо спрашивают! (Смеется. ) При свидетелях я не признаюсь.

   Незнамов. Ну, я как-нибудь вас без свидетелей поймаю.

   Коринкина. Тогда другое дело.

   Незнамов. Говорите ясней, говорите прямо! Что вам нужно?

   Коринкина. Скажу, скажу... Только ведь я вас знаю, вы чудак и очень упрямый... Но на этот раз, пожалуйста, чтоб без отказу.

   Миловзоров. Да, мамочка, уж сделай милость.

   Незнамов. Да говорите!

   Коринкина. Я не знаю, как и начать, уж очень боюсь вас. Вот видите ли, Нил Стратоныч звал нас сегодня на вечер.

   Незнамов. Так что ж? Мне-то что за дело?

   Коринкина. Нет, я боюсь, право, боюсь. Да уж рискну, была не была... Так вот: проводите меня к нему, останьтесь с нами весь вечер и отвезите меня домой! Да ну, решайтесь! Ах, какой тюлень!

   Незнамов. Что такое вы выдумываете!

   Коринкина. Ну, голубчик, ну, милый Незнамов.

   Миловзоров. Да какой Незнамов! Просто Гриша.

   Коринкина. Ну, Гриша! Милый, сделай для меня это удовольствие! (Обнимает и целует Незнамова.)

   Незнамов. Что вы! Что вы! Это что еще за новости?

   Коринкина. От души, голубчик, от души.

   Незнамов. Ну, коли от души, так другое дело. А он-то? Ведь он у вас постоянный, бессменный...

   Коринкина. Он другую даму провожает; да он уж и надоел мне.

   Незнамов. Ну, что ж, извольте: я сегодня свободен. Только ведь там скучно.

   Коринкина. Мы постараемся развлечь вас. Вот это мило! Вот за это душка! (Делает ручкой и уходит на сцену.)

  

  

  

ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ

  

   Незнамов и Миловзоров.

  

  Незнамов. Что это за комедия? Скажи, пожалуйста!

   Миловзоров. Никакой комедии, мамочка, все очень просто.

   Незнамов. Да зачем именно я ей понадобился? Разве она не могла взять кого-нибудь другого?

   Миловзоров. Кого же? Из резонеров или комиков? Разве можно на них рассчитывать? Они и сами не знают, что будет с ними к вечеру. А может быть, мамочка, это женский каприз. Им часто приходит в голову то, чего и не ожидаешь.

   Незнамов. Каприз! Не люблю я капризов-то.

   Миловзоров. Ах, мамочка, да разве бывают женщины без капризов!

   Незнамов. Да ты-то почем это знаешь? Много ли ты женщин видел? И каких? Ты судишь об женщинах по водевилям, где у них, после каждого слова, улыбка к публике и куплет. Что такое нынче у Нила Стратоныча?

   Миловзоров. Ничего особенного. Будет бомон и артисты; всё свои люди; Кручинина будет.

   Незнамов. Кручинина? Что ж ты мне прежде не сказал?

   Миловзоров. Да об чем говорить-то! Что тут такого необыкновенного, что надо особо докладывать?

   Незнамов. А как ты думаешь: Кручинина обыкновенная женщина или нет?

   Миловзоров. Актриса, вот и все.

   Незнамов. Да актриса-то обыкновенная?

   Миловзоров. Публике нравится.

   Незнамов. А тебе?

   Миловзоров. Говорят, Сара Бернар лучше.

   Незнамов. Говорят! А сам-то ты уж ни глаз, ни смыслу не имеешь? Ну, так я тебе скажу: она и артистка необыкновенная и женщина необыкновенная.

   Миловзоров. Артистка - пожалуй! Ну, а женщина... (Улыбается и пожимает плечами.)

   Незнамов (строго). Что женщина? Договаривай!

   Миловзоров. Я думаю, такая же, как и все.

   Незнамов. Ведь ты меня знаешь; я на похвалы не очень щедр; а я тебе вот что скажу: я только раз поговорил с ней, и все наши выходки, молодечество, ухарство, напускное презрение к людям показались мне так мелки и жалки, и сам я себе показался так ничтожен, что хоть сквозь землю провалиться. Мы при ней и разговаривать-то не должны! А стоять нам, дурачкам, молча, опустя голову, да ловить, как манну небесную, ее кроткие, умные речи.

   Миловзоров. Нет, я со всеми развязен.

   Незнамов. О, несчастный!

   Миловзоров. Ведь это философия, мамочка!

   Незнамов. Замолчи! Сочти так, что ты не слыхал моих слов, что я с этой стеной разговаривал. Ты не знаешь, долго ли Кручинина здесь пробудет?

   Миловзоров. Я полагаю, что она скоро уедет.

   Незнамов. Почему?

   Миловзоров. Да так: открылись некоторые обстоятельства, старые грешки.

   Незнамов. Я тебе приказываю говорить об этой женщине с уважением. Слышишь?

   Миловзоров. Я бы рад говорить с уважением, если тебе это приятно; но всех молчать не заставишь; я повторяю только чужие слова.

   Незнамов. Вы сами же сочинили какую-нибудь гадость, да и расславляете везде. Я вас знаю, вы на это способны. Ты скажи всем, что я обижать ее не позволю, что я за нее...

   Миловзоров. Прибьешь? От тебя, мамочка, только того и жди.

   Незнамов. Нет, не прибью...

   Миловзоров. Не прибьешь, помилуешь?

   Незнамов. Я убью до смерти.

   Миловзоров (с испугом). Ну, вот, мамочка! Как же можно с тобой разговаривать? Ну тебя! Оставь меня, не спрашивай. Я уйду.

   Незнамов. Нет, постой! Ты начал, так договаривай! Только говори правду, одну правду!

   Миловзоров. Вот ты сам, мамочка, заставляешь; а начни я говорить, так ты опять...

   Незнамов. Нет, говори, говори! Мне нужно знать все. От этого зависит... Не поймешь ты, вот чего я боюсь. Ведь я круглый сирота, брошенный в омут бессердечных людей, которые грызутся из-за куска хлеба, за рубль продают друг друга; и вдруг я встречаю участие, ласку - и от кого же? От женщины, которой слава гремит, с которой всякий считает за счастие хоть поговорить! Поверишь ли ты, поверишь ли, я вчера в первый раз в жизни видел ласку матери!

   Миловзоров. Мамочка, это увлечение. Ты, Гриша, влюблен?

   Незнамов. Нет, я вижу, что с тобой говорить невозможно. Да вылезь ты из своего дурацкого амплуа хоть на минуту! Это не любовь, это благоговение.

   Миловзоров. Ты говоришь, что в первый раз узнал ласку матери? Вот в этом-то ты и ошибаешься.

   Незнамов. Что такое? Что за вздор ты говоришь?

   Миловзоров. Любовь матери ты можешь искать где угодно, но только не у нее.

   Незнамов. Не испытывай ты моего терпения!

   Миловзоров. Ее главным образом и обвиняют в том, что она бросает своих детей.

   Незнамов. Как бросает?

   Миловзоров. Вот здесь, например, несколько лет тому назад она бросила своего ребенка на произвол судьбы и уехала с каким-то барином. Да говорят, это бывало с ней и не один раз.

   Незнамов. Кто же ее обвиняет?

   Миловзоров. Да все, мамочка. Да чего лучше! Спроси у Нила Стратоныча, он говорил с ней об этом предмете, и она сама ему призналась.

   Незнамов. Постой, постой! Это невозможно; нет, это на нее не похоже. У нее в голосе, в разговоре, в манере такая искренность, такая сердечность.

   Миловзоров. А ты и растаял, распустил губы-то? Актриса, хорошая актриса.

   Незнамов. Актриса, да... но я все-таки тебе не верю...

   Миловзоров. Я и уверять не стану; как хочешь!

   Незнамов (задумывается). Актриса! актриса! Так и играй на сцене. Там за хорошее притворство деньги платят. А играть в жизни над простыми, доверчивыми сердцами, которым игра не нужна, которые правды просят... за это казнить надо... нам обмана не нужно! Нам подавай правду, чистую правду! Актриса! (Задумывается.) Где Шмага?

   Миловзоров. Наверху, в уборной, водку пьет.

   Незнамов. Хорошее это занятие. О, как бы я желал, чтобы все это оказалось вздором!

   Миловзоров. А если правда?

   Незнамов. Ну, тогда я сумею наказать себя за глупую доверчивость; да и еще кой-кому достанется! (Уходит.)

  

  

Входит Коринкина.

  

  

   ЯВЛЕНИЕ ШЕСТОЕ

  

   Миловзоров, Коринкина, потом Кручинина.

  

  Коринкина. Уходи! Сюда идет Кручинина, она хочет отдохнуть. Что Незнамов?

   Миловзоров. Подействовало.

   Коринкина. То-то он вышел, как в воду опущенный. Значит, вечером будет спектакль.

   Миловзоров. Да, этот вечер будет с финалом; Незнамов эффекты всегда к концу приберегает. (Уходит.)

  

Входит Кручинина.

  

  Коринкина. Пожалуйте! Я уезжаю. Уж извините, у нас все уборные плохи! В моей хоть отдохнуть можно; а в других повернуться негде.

   Кручинина. Да, у меня неудобно и дует очень.

   Коринкина. Здесь все-таки и знакомых принять можно.

   Кручинина. Мне некого.

   Коринкина. Как знать! У нас ведь постоянно на сцене публика толчется, случается, что и зайдет кто-нибудь! Так до свидания у Нила Стратоныча! За вами Миловзоров заедет.

   Кручинина. Да, я уж просила его.

  

Коринкина подает руку и уходит. Кручинина садится к столу, вынимает роль и читает. Входит Муров.

  

  

   ЯВЛЕНИЕ СЕДЬМОЕ

  

   Кручинина и Муров. Кручинина оборачивается, встает со стула и на поклон Мурова молча кланяется.

  

  Муров (с улыбкой). Муров, Григорий Львович! Честь имею представиться. (Кланяется.) Я вчера два раза заезжал к вам в гостиницу, но не имел счастия заставать. Третьего дня я был в театре; говорить о том впечатлении, которое ваша игра производит на зрителей, я не стану. Это вам и без меня известно, но я был поражен еще необыкновенным сходством, которое вы имеете с одной женщиной, мне когда-то знакомой.

   Кручинина. Что же вам угодно?

   Муров. Я желаю знать, ошибаюсь я или нет. Театральное освещение, румяна, гримировка - все это так изменяет физиономию, что можно найти сходство и там, где его нет.

   Кручинина. Ну, вот я теперь без гримировки. Что же вы находите?

   Муров. Я изумлен еще более. Такой игры природы не может быть. Когда смотришь на вас, или надо не верить глазам своим, или, извините, нельзя удержаться от вопроса.

   Кручинина. Спрашивайте!

   Муров. Вы Любовь Ивановна Отрадина?

   Кручинина. Да, я Любовь Ивановна Отрадина.

   Муров. Но откуда вы явились, где вы были до сих пор, что делали, как поживали?

   Кручинина. Я так полагаю, что вам этого ничего знать не нужно; потому что до вас это нисколько не касается.

   Муров. Но откуда ж у вас это имя? Зачем вы явились сюда под чужой фамилией?

   Кручинина. Я поступила на сцену, начала новую жизнь, потому и переменила фамилию; это обыкновенно так делается. Я взяла имя и фамилию моей матери. Вы кончили ваши вопросы?

   Муров. Вы желаете поскорей отделаться от меня, прекратить разговор и указать мне дверь.

   Кручинина. Нет, я жду, когда вы кончите спрашивать.

   Муров. Я кончил.

   Кручинина. Ну, теперь я вас спрошу. Где мой сын, что вы с ним сделали?

   Муров. Да ведь уж я вам писал, что он умер. Разве вы моего письма не получили?

   Кручинина. Нет, получила, но вы меня обманули. Он выздоровел, и когда вы мне писали об его смерти, он был жив.

   Муров. Если вы это знали, отчего вы не приехали и не взяли его?

   Кручинина. Я узнала только вчера. А тогда я не могла приехать, я была очень больна: меня увезли полумертвую. Вы это знали хорошо. Зачем вы меня обманули?

   Муров. Один поступок всегда влечет за собой другой. Я боялся, что вы вернетесь, пойдет разговор, может дойти до моей жены и на первых порах рассорит нас.

   Кручинина. Ну, это все равно; дело кончено. Куда вы дели моего ребенка? Говорите только правду, я сама кой-что знаю.

   Муров. Мы нашли очень хороших, достаточных людей; я им передал сына своими руками и, отдавая, надел тот медальон, который вы мне оставили.

   Кручинина. Так он цел, он у него? Там его золотые волосы, там я и записку положила.

   Муров. Какую записку?

   Кручинина. Так, маленькую. Я записала день его рождения.

   Муров. И больше ничего?

   Кручинина. Уж теперь не помню.

   Муров. Я этого не знал; я думал, что это так, золотая безделушка, не представляющая никакого документа. Ну, да это все равно. Добрые люди обещали мне никогда не снимать с него медальона. Они, вероятно, считали его за какой-нибудь талисман или амулет, имеющий таинственную силу, или за ладанку, которую надевают детям от грыжи.

   Кручинина. Что же дальше?

   Муров. Они его растили, учили, воспитывали, а сами богатели. Расширили свою торговлю, завели в нескольких губернских городах большие магазины, выстроили себе большой дом, уж не помню хорошенько где - в Сызрани, в Ирбите или в Самаре; нет, кажется, в Таганроге, и переехали туда на житье.

   Кручинина. Давно ли это было?

   Муров. Лет восемь тому назад.

   Кручинина. А потом вы имели о нем сведения?

   Муров. Нет. Они просили меня прекратить все сношения с ними. Мы, дескать, воспитали его, он носит нашу фамилию и будет нашим наследником, так уж оставьте нас в покое. Да и в самом деле, если рассуждать здраво, чего лучше можно ожидать для ребенка без имени. Я мог вполне успокоиться; его участь завидная.

   Кручинина. Фамилия этого купца?

   Муров. Я уж забыл. Не то Иванов, не то Перекусихин; что-то среднее между Ивановым и Перекусихиным, кажется, Подтоварников. Если вам угодно, я могу собрать справки. Сегодня же я увижу одного приезжего, который знает всех купцов во всех низовых городах, и сегодня же передам вам. Ведь вы будете у Нила Стратоныча?

   Кручинина. Да, буду.

   Муров. Можно сказать вам еще несколько слов, вы позволите?

   Кручинина. Говорите!

   Муров. За огорчение, которое я вам причинил, я был наказан жестоко: покойная жена моя сумела из моей жизни сделать непрерывную пытку. Но я все-таки не помяну ее дурным словом; это наказание я заслужил, и притом же она оставила мне огромное состояние. После моей безотрадной жизни, когда я опять увидел вас, старая страсть запылала во мне. Я ведь не юноша, не преувеличиваю своих чувств и научился взвешивать выражения; если я говорю, что запылала, так, значит, действительно запылала, и другого слова для выражения моего чувства нет. Тут только я понял, какое счастие я потерял; это счастие так велико, что я не остановлюсь ни перед какими жертвами, чтоб возвратить его. Вы победили меня, разбили окончательно. Я прошу пощады, прошу мира. Заключимте мир! Я побежденный, вы имеете право диктовать мне условия; я приму их с покорностью, беспрекословно.

   Кручинина. Как горько это слышать! Вы не даете никакой цены свежему, молодому чувству простой любящей девушки и готовы унижаться перед женщиной пожившей, которой душа уж охладела, из-за того только, что она имеет известность!

   Муров. Но, Люба, неужели не осталось в тебе ни одной искры прежнего чувства?

   Кручинина. Здесь нет Любы; перед вами Елена Ивановна Кручинина.

   Муров. Твое чувство было так богато любовью, так расточительно!

   Кручинина. Я разучилась понимать такие слова.

   Муров. Извините! Я знал женщину; теперь передо мной актриса. Я буду говорить иначе. Не угодно ли вам будет посетить меня в моем имении? Не угодно ли вам будет там остаться и быть хозяйкой? Наконец, не угодно ли вам быть госпожою Муровой?

   Кручинина. На все ваши вопросы я вам буду отвечать тоже вопросом. Где мой сын? И пока я его не увижу, другого разговора между нами не будет. Мне пора на сцену. (Уходит.)

   Муров. До свиданья. (Идет за Кручининой.) Я терпелив и надежды не теряю никогда. (Уходит.)

  

  

Входит Незнамов, мрачный, останавливается у двери и пристально смотрит на сцену.

  

  

   ЯВЛЕНИЕ ВОСЬМОЕ

  

   Незнамов, потом Шмага.

  

  Незнамов (у двери). Шмага, Шмага, поди сюда! Поди сюда, говорят тебе!

  

Шмага за дверью: "Бить не будешь?"

  

  Да не буду, очень мне нужно об тебя руки марать!

  

Шмага входит, Незнамов берет его за ворот.

  

  Говори, говори! Что там шепчутся, что говорят обо мне?

   Шмага. Постой, не души! Отпусти на минутку, дай вздохнуть! Все скажу, всю правду скажу.

   Незнамов (выпуская из рук Шмагу). Ну, говори!

   Шмага. Что говорят-то? Да говорят глупости.

   Незнамов. Это я знаю.

   Шмага. А коли знаешь, за что ж сердишься!

   Незнамов. Да ты не рассуждай, а говори, что слышал.

   Шмага. Да я, признаться, и не слушал. Зачем слушать-то? Ведь, кроме глупости, я от них ничего не позаимствую; а этого у нас и дома много.

   Незнамов. Да они что-то поминали меня и Кручинину и шептались.

   Шмага. Да шепотом ли, вслух ли глупости говорить - разве это не все равно?

   Незнамов. Да ведь они смеются. Это ужасно, это невыносимо! Ведь по крайней мере с моей-то стороны было искреннее, глубокое чувство. И зачем я рассказал!

   Шмага. Ну вот то-то же.

   Незнамов. И этот вечер у Нила Стратоныча, о котором они хлопочут! Нет ли тут интриги, нет ли какой-нибудь подлости? Не хотят ли они глумиться над женщиной, которая заслуживает всякого уважения?

   Шмага. Уважения, ты говоришь?

   Незнамов (хватаясь за голову). Ах, да я и сам не знаю, уважения или презрения.

   Шмага. А не знаешь, так не водись ни с ними, ни с ней.

   Незнамов. Постой! Представь себе, что человек бедный, самый бедный, который всю жизнь не видал в руках гроша, нашел вдруг груду золота...

   Шмага. Превосходней ничего быть не может!

   Незнамов. Погоди! И вдруг эта груда оказывается мусором. Что тогда?

   Шмага. Да, если человек жаден, и золото очень мило ему показалось, так после такого превращения уж он непременно зацепит петельку на гвоздик, да и начнет вправлять туда свою шею.

   Незнамов. Ну, так слушай!

   Шмага (махнув рукой). Философия пошла. Нет, Гриша, нет, ты меня своей философией не май, не томи!

   Незнамов. Да ведь есть же разница между добром и злом?

   Шмага. Говорят, есть какая-то маленькая; да не наше это дело. Нет, ты меня философией не донимай! А то я затоскую так же, как ты. Направимся-ка лучше в "Собрание веселых друзей".

   Незнамов. О, варвары! Что они делают с моим сердцем! Но уж кто-нибудь мне ответит за мои страдания: или они, или она!

  

  

Идут к двери.

  

  

   ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

  ЛИЦА:

  

   Кручинина.

   Незнамов.

   Коринкина.

   Миловзоров.

   Дудукин.

   Шмага.

   Муров.

   Гости и прислуга.

  

Лунная ночь. Площадка в большом барском саду, окруженная старыми липами; на площадке скамейки и столики ясеневые, на чугунных ножках; на сцену выходит терраса большого дома, у террасы рабатки с цветами и вьющимися растениями.

   На террасу из дома стеклянная дверь и несколько окон; в доме полное освещение.

  

   ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ

  

   На одной скамейке сидят Незнамов и Миловзоров, на другой - Шмага; он смотрит то на луну, то по сторонам, вздыхает и принимает разные позы.

  

  Миловзоров. Что ты, Шмага, вздыхаешь? Чем недоволен, мамочка?

   Шмага. На луну сержусь.

   Миловзоров. За что?

   Шмага. Зачем она на меня смотрит? И какое глупое выражение! Точь-в-точь круглолицая, сытая деревенская девка, которая стоит у ворот, неизвестно чему рада, скалит зубы и во весь рот улыбается.

   Миловзоров. Ты, мамочка, не понимаешь поэзии, а я сижу и про себя думаю: "Эка ночь-то!".

   Шмага. Как бы хорошо в такую ночь...

   Миловзоров. По Волге кататься?

   Шмага. Нет, в трактире сидеть.

   Миловзоров. Ну, что за вздор! В трактире хорошо зимой. На дворе вьюга или мороз, квартиры у нас, по большей части, сырые или холодные; в трактире светло и тепло.

   Шмага. И весело.

   Миловзоров. Ну, а летом там душно, мамочка.

   Шмага. А ты вели окно открыть; вот тебе и воздух, и поэзия! Луна смотрит прямо тебе в тарелку; под окном сирень или липа цветет, померанцем пахнет...

   Миловзоров. Это от липы-то?

   Шмага. Нет, от графина, который на столе стоит. Петухи поют, которых зажарить еще не успели.

   Миловзоров. Петухи! Проза, мамочка! Ты, вероятно, хотел сказать: соловьи.

   Шмага. Да ведь это по деньгам глядя: много денег, так до соловьев просидишь, а мало, так только до петухов. Соловей зарю воспевает, попоет, попоет вечером да потом опять на заре защелкает; а петух полночь знает, это наш хронометр. Как закричит, значит, наш брат, бедняк, уходи из трактира, а то погонят. (Смотрит на луну и вздыхает.) Нет, вот мука-то, я вам доложу! Мы, изволите видеть, к богатому барину в гости приехали! А зачем, спрашивается! Природой любоваться? Сиди да гляди на луну, как волк в зимнюю морозную ночь. Так ведь и волк поглядит, поглядит, да и взвоет таково жалобно. Давай, Гриша, завоем в два голоса! Ты вой, а я подвывать стану с разными переливами; авось хозяин-то догадается.

   Незнамов. Тебе, видно, не очень худо; ты еще шутить можешь, а мне, брат, скверно.

   Шмага. Ну, и мне не легче.

   Незнамов. Ты доберешься до буфета, у тебя и пройдет твое горе.

   Шмага. А тебе кто ж мешает?

   Незнамов. Мне это средство не поможет; пожалуй, хуже станет.

   Миловзоров. Ну, не скажи, мамочка!

   Шмага. А ты попробуй, чудак, попробуй!

   Незнамов. Не проси; и то, кажется, попробую.

   Шмага. Что ж это такое, в самом деле! Назвал человек гостей, а занять их не умеет.

   Миловзоров. Ну, уж это ты напрасно, мамочка. Нил свое дело знает. Солидные люди у него играют в карты, молодые разговаривают с дамами.

   Шмага. А актеры?

   Миловзоров. Чем же актеров занимать? Они сами должны оживлять общество.

   Шмага. Так ты прежде нас настрой как следует, подыми тон, придай фантазии, тогда мы и станем оживлять общество.

   Миловзоров. Всему свой черед, мамочка. Теперь чай пьют; не хочешь чаю?

   Шмага. Нет, уж это сами кушайте! (Вздыхает.)

  

Входит Коринкина.

  

  

   ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ

  

   Незнамов, Миловзоров, Шмага и Коринкина.

  

  Коринкина. Господа, что же вы удаляетесь от общества? (Незнамову.) А вы что надувшись сидите, отчего нейдете к нам?

   Незнамов. Зачем я вам понадобился?

   Коринкина. Кручинина уж два раза про вас спрашивала. Она очень хорошо о вас отзывается.

   Незнамов. Да хорошо ли, дурно ли, это мне все равно. Я вообще не люблю когда про меня разговаривают. Ах, уж оставили бы вы меня в покое. Точно у вас нет другого разговора!

   Коринкина. Да что вы за недотрога! Уж и хорошо-то про вас не смей говорить. Кручинина находит, что у вас талант есть и много души.

   Шмага. Ну, душа-то для актера, пожалуй, и лишнее.

   Миловзоров. Для комиков - это так; но есть и другие амплуа.

   Шмага. Да вот ты каждый день любовников играешь, каждый день в любви объясняешься; а много ль у тебя ее, души-то?

   Миловзоров. Я нахожу, что для здешней публики достаточно, мамочка.

   Шмага. Для публики достаточно, а для домашнего употребления, брат, мало.

   Незнамов. Желал бы я знать, как настоящие великие артисты в обыкновенной жизни себя ведут? Неужели так же притворяются, как на сцене?

   Коринкина. Вероятно. Много надо опытности, много надо пожить на свете чтобы выучиться отличать настоящее чувство от поддельного.

   Незнамов. Так, значит, надо ждать, пока состаришься? А до тех пор все будут тебя обманывать да дураком звать. Покорно вас благодарю. Лучше совсем не верить никому.

   Коринкина. Да, пожалуй, что так.

   Шмага. Душа-то у Незнамова есть, это правда; да вот беда-то, смыслу-то у него мало; не знает он, куда ее деть, куда ее расходовать.

   Незнамов. Это ты правду говоришь.

   Шмага. А вот я хочу узнать, есть ли у вас душа, Нина Павловна?

   Коринкина. Это что еще за глупость?

   Шмага. Я согласен, что меня, актера Шмагу, можно в порядочный дом и не пускать; ну и не пускайте, я не обижусь. Но ежели пустили и тем более пригласили, то надо принять в соображение мой образ жизни и мои привычки. Если у вас есть душа, то распорядитесь...

   Коринкина. Понимаю, понимаю. У меня есть душа, я уж давно распорядилась. Я затем и пришла, чтоб пригласить вас.

   Шмага. Пришли с таким приятным известием и молчите до сих пор! Ну, хорошо, что я не умер от нетерпения, а то могло бы возникнуть уголовное дело. (Подходит к Незнамову.) Гриша! Брось философию-то, пойдем! Что нам природа: леса, горы, луна? Ведь мы не дикие, мы люди цивилизованные.

   Незнамов. Действительно, брат, скучно. Ну, пойдем, цивилизованный человек. Пойдем в буфет! Пойдем туда, куда влечет меня мой жалкий жребий!

   Коринкина (Миловзорову, тихо). Он, кажется, в ударе. Подогрейте его хорошенько!

   Миловзоров. Постараюсь.

  

  

Идут все к дому; навстречу им выходят Кручинина и Дудукин.

  

  

   ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ

  

   Незнамов, Миловзоров, Шмага, Коринкина, Кручинина и Дудукин.

  

  Кручинина. Куда же вы, господа? Вы не от меня ли бежите?

   Коринкина. О, нет; они сейчас же вернутся; я их к вам приведу.

   Шмага. Бывают в жизни артиста минуты, когда он стремительно спешит к своей цели, как из лука стрела. Остановить его - напрасный труд!

   Кручинина. Когда же эти минуты бывают?

   Шмага. Когда загремят ножами и вилками и скажут: закуска готова.

   Незнамов. Пойдем! Довольно тебе паясничать!

  

Коринкина, Незнамов, Миловзоров и Шмага уходят в дом.

  

  Дудукин. Когда Шмага заговорит о закуске, так до пафоса доходит; он возбуждает аппетит; мы за этим его и приглашаем.

   Кручинина. Да, это тоже своего рода талант; но едва ли нужно поощрять такие способности.

   Дудукин. Что ж делать! Жизнь-то у нас, в провинции, скучна очень, так будешь рад и Шмаге. Я ведь не проповедник; у меня правило: живи сам и жить давай другим. Вы еще не соскучились у нас, не надоело вам?

   Кручинина. Да где ж веселее-то? Везде одно и то же. Но отсюда все-таки мне надо уезжать скорее.

   Дудукин. Почему же?

   Кручинина. Слишком много волнения я испытываю; здесь все напоминает мне мое печальное прошлое.

   Дудукин. Прошлое пора позабыть.

   Кручинина. Да уж я было и стала забывать, да вот попала случайно на родину, все и ожило в моей памяти.

   Дудукин. Забудьте, забудьте! Пора вам пользоваться своей славой, своими успехами, пора успокоиться на лаврах.

   Кручинина. И рада бы успокоиться, да не дают. Я чуть было не умерла вчера.

   Дудукин. Неужели? Что же случилось?

   Кручинина. Оказалось, что я была обманута самым безжалостным образом. Когда мне писали, что мой сын умер, он был жив, он выздоровел. Его отдали кому-то в приемыши.

   Дудукин. Кому же?

   Кручинина. Ничего неизвестно, никто не знает. У кого только можно было спросить, я спрашивала. Некоторые помнят, что действительно были какие-то приезжие купцы или мещане, а кто говорит, что и господа, что взяли ребенка и уехали; а куда - никто не знает. Так и следов не осталось.

   Дудукин. Где ж теперь следов искать! Кому ребенок мешал, кому нужно было его спрятать, так уж, поверьте, спрятали хорошо.

   Кручинина. Так вы думаете, что это сделано умышленно, что его хотели сбыть с рук?

   Дудукин. Без сомнения. А то зачем же было писать вам, что он умер?

   Кручинина. Да, конечно. Ну, вот видите ли... А вы все советуете успокоиться.

   Дудукин. Да и думать-то об одном и том же что хорошего! Пользы никакой не будет, ничего не придумаете, а с ума сойти можно.

   Кручинина. Да, можно, можно; я теперь понимаю, что даже легко сойти с ума.

   Дудукин. А вы положитесь на судьбу! Коли суждено вашему сыну найтись, так он найдется.

  

  

Муров показывается на террасе.

  А пока будем жить и веселиться! Жизнь для радостей дана.

  

  

Входит Муров.

  

  

   ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

&