Маяковский Владимир Владимирович - Из бесед с Маяковским

  

  

   Владимир Маяковский. Полное собрание сочинений в тринадцати томах.

   Том тринадцатый. Письма и другие материалы

   Подготовка текста и примечания:

   В. Л. АРУТЧЕВА - поэтические заготовки, экспромты, неоконченное; А. Г. БРОМБЕРГ - тезисы и программы выступлений; Е. А. ДИНЕРШТЕЙН - письма, заявления, записки, телеграммы, доверенности; В. Ф. ЗЕМСКОВ - ответы на анкеты, черновые записи к выступлениям, беседы с Маяковским; А. В. ФЕВРАЛЬСКИЙ - письма к родным.

   ГИХЛ, М., 1961

   OCR Бычков М. Н.

   Беседа с сотрудником газеты "День"

   Беседа с сотрудником газеты "Бiльшовик". Положение Лефа в СССР

   Беседа с сотрудником одесской газеты "Известия"

   Вл. Маяковский об искусстве вообще и Лефе в частности

   Из беседы с сотрудником "Ле журналь литерер"

   Из беседы с сотрудником газеты "Мехикен ньюс"(?)

   Из беседы с американским писателем Майклом Голдом

   Из беседы с редактором газеты "Фрайгайт"

   Беседа с сотрудником "Новой вечерней газеты"

   Беседа с сотрудником газеты "Заря Востока". Литературная и культурная жизнь Америки

   Из беседы с немецким писателем Ф.-К. Вейскопфом

   Из беседы с сотрудником газеты "Прагер пресс"

   Из беседы с сотрудником газеты "Эпоха". Визит известного русского поэта

   Из беседы с редактором журнала "Польска вольность"

   Беседа с сотрудником "Литературной газеты". "Баня" Маяковского идет на следующей неделе

  

  

   - Ну, поговорим теперь. О положении искусства в Советской России? В первые годы Республика уделяла мало внимания искусству. Некогда было. Нужно было воевать. Потом все силы пошли на политическое и экономическое строительство... Из всех видов искусств развилась главным образом поэзия. Она не требовала сложных технических организаций. Поэзия легко умещается не только на клочке бумаги, но и в головах толпы. Она не требует ни отопления громадных зал, ни красок, ни инструментов. Первое место и крупная роль принадлежит футуристической группе. Это так называемый "мой" кружок с товарищами Каменским, Асеевым, Алексеем Крученых, Виктором Хлебниковым. В теории левого футуризма могу отметить Осипа Брик, Бориса Кушнера и Арватова - это наиболее левые теоретики. В пролеткульте (пролетарской культуре) мы, левые, идем рука об руку с пролетарским искусством. Мы, футуристы, объединились в начале 1922 года в отдельную группу МАФ, Московская ассоциация футуристов (в будущем международная). Мы устроили издательский комитет, уже выпустили две книжки: моя "Люблю" и Асеева "Стальной соловей". Скоро выйдут и другие.

   Рядом с нами так называемый Акцентр (академический центр), возглавляемый П. С. Коганом. В области политической и экономической мы с этой организацией дружны, мы все революционеры, коммунисты. Но, когда вопрос идет об эстетике, эта группа является нашим противником.

   Мы повсюду организовали свои ядра. Теоретическими сообщениями, интеллектом, волей мы достигли громадных результатов. Мы привели в движение громадное количество учреждений: художественные учебные заведения, бывшее училище ваяния и живописи, драматические школы, Петербургскую академию художеств.

   Мы нашли и отклики за границей среди русских. Мы...

   В Советской России существует бесконечное количество театров, художественных студий, появилась и масса издательских фирм: снова появляются книги Брюсова, Чулкова, символистов.

   В литературных течениях еще можно указать на группу так называемых "имажинистов",- эта крошечная группка, имевшая лишь успех в эту эпоху, когда все остальные группы, передовые, занимались строительством и политической работой. Теперь же она уже выдыхается. Из всех них останется лишь Есенин.

   - Отношение к нам советской власти? Советская власть, несмотря на трудности и непонимания моего творчества, оказала массу ценных услуг, помогла. Нигде, никогда я не мог иметь такой поддержки. В 1919 году было выпущено 110 тысяч книг моих сочинений, тогда как прежде поэзию печатали лишь в количестве 2000 экз. "Мистерия-буфф" была позднее выпущена в 30 000 экз., она выдержала четыре издания.

   Мои дальнейшие планы? Я хочу окончательно отойти от политической работы и заняться литературной в крупном масштабе. В данный момент я заканчиваю большую поэму "IV Интернационал", будущую жизнь мира, так как я его себе представляю.

   Кроме того, мною уже начат большой теоретический обзор: "Чистка российской литературы".

  

   [1922]

  

  

  

  

   1924 год дал точную картину стратегии и тактики борьбы на фронте коммунистической культуры.

   Группа Леф объединилась с группой "Октябрь" (Московская ассоциация пролетарских писателей).

   Фронт направлен против академизма попутчики, "Круг" и, отчасти, журнал "Красная новь".

   Хотя группа академиков попутчиков и меняет вехи ("марксистская" платформа), однако формально "метод обработки" остается старый (революционный - в смысле тем, консервативный - в смысле формальной обработки слова).

   Работа Лефа, кроме теоретического обоснования (см. журнал "Леф" номера 1, 2, 3, 4), работы производственного характера, переведена на создание продукции массового потребления.

   ЛИТО: Поэты - Маяковский, Асеев, Третьяков и молодняк Лефа проводят словесную обработку чисел обработку слова на темы сегодняшнего технико-хозяйственного производства ВСНХ (читай поэму Маяковского "Памятник курским рабочим"),

   ИЗО: Работа на государственных фабриках полиграфического производства, тяжелой индустрии. Рекламный характер работы: обложки книг "даже для сочинений тов. Луначарского". Рекламные плакаты для государственных трестов (см. последние страницы "Красной нивы", "Огонька"), коробки папирос конфетные коробки (Моссельпром).

   ТЕО: Работа координируется с ЛИТО. Работает над обработкой слова для агитационного зрелища т. Третьяков - пьесы "Слышишь, Москва", "Противогазы", в теамонтажной обработке I Рабочего театра "Пролеткульт", лефрежиссера т. Эйзенштейна.

  

  

   Консервативная часть российских поэтов в большинстве знает украинскую поэзию как поэзию времени Шевченко. Не так знает украинскую поэзию ассоциация Леф.

  

   Для поэтов, которые объединяются вокруг журнала "Леф", известны имена новых украинских поэтов Семенко, Шкурупия, Слесаренко. Правда, полного знания еще нет, их знают только лишь как талантливых панфутуристов, но из-за того, что российский Леф до сего времени не наладил связи с Укрлефом, поэтическая суть перечисленных поэтов в Москве еще достаточно не выяснена.

   "Семафор у майбутне", "Катафалк мистецтва" и "Жовтневий збiрник" мне доводилось читать (правда, я украинский язык знаю очень плохо). Опять-таки повторяю, что этими изданиями интересуется только Леф.

   В конце т. Маяковский сообщил, что, прибыв в Киев, он имеет задание от Лефа РСФСР войти в контакт с Аспанфутом для налаживания постоянной связи. Поэтому Маяковский уже имел свидание с т. Семенко и в среду назначено пленарное заседание Ассоциации панфутуристов с участием Маяковского.

  

   [1924]

  

  

  

   Приехавший в Одессу поэт Владимир Маяковский, глава Левого фронта искусств, в беседе с нашим сотрудником так определяет очередные задачи современного течения в искусстве, известного под словом "Леф":

  

  

   Революция переместила театр наших критических действий. Старая наша тактика определяется лозунгом 1912 г.:

   "Сбросить Пушкина, Достоевского и Толстого с парохода современности".

   Классики национализировались. Они считались незыблемым абсолютным искусством и давили все новое. Для народа - классики обычная учебная книга.

   Эти книги не хуже и не лучше других. Мы можем приветствовать их, как помогающие безграмотным учиться на них. Мы лишь должны в наших оценках устанавливать правильную историческую перспективу.

  

  

   Но мы всеми силами будем бороться против перенесения методов работы мертвых в сегодняшнее искусство.

   Мы будем бороться против спекуляции мнимой понятностью, близостью нам маститых, против преподнесения в книжках молоденьких и молодящихся пыльных классических истин.

  

  

   Мы будем бить в оба бока тех, кто со злым умыслом идейной реставрации приписывает а к старью действенную роль в "сегодня", тех, кто проповедует внеклассовое, всечеловеческое искусство, тех, кто подменяет диалектику художественного труда метафизикой пророчества и жречества.

   Мы будем бить в один эстетический бок тех, кто рассматривает труднейшую работу искусства только как свой отдых, тех, кто неизбежную диктатуру вкуса заменяет учредиловским лозунгом общей элементарной понятности, тех, кто оставляет лазейку искусства для идеологических излияний о вечности и душе.

  

  

   Наш лозунг: стоять на глыбе слова "мы" среди моря свиста и негодования, для того чтобы с радостью растворить маленькое "мы" искусства в огромном "мы" коммунизма.

   Мы боролись со старым бытом.

   Мы будем бороться и с остатками этого быта в "сегодня".

   Раньше мы боролись с быками буржуазии. Мы эпатировали желтыми кофтами и размалеванными лицами,

   Теперь мы боремся с жертвами этих быков в нашем советском строе.

   Наше оружие - пример, агитация и пропаганда.

  

  

   Вы спрашиваете, какие новости в области левого фронта искусств?

   Вот они:

   Сергей Третьяков издает книгу "Итого". Он выехал в Пекин, куда приглашен в университет в качестве профессора по кафедре истории российской литературы ввиду большого интереса к России.

   Николай Асеев выпускает в Госиздате книгу стихов и пишет для Лефа поэму.

   Н. Чужак пишет статьи, но с момента ухода его из Лефа он значительно потускнел.

   О. Брик, один из главных участников левого фронта, пишет новый роман и ряд статей по вопросам искусства, а также является председателем Института художественной культуры. Совместно с Маяковским редактирует журнал "Леф".

   Готовится 5-я книжка "Лефа", посвященная Ленину, в которой будет напечатан рассказ И. Бабеля.

   Маяковский готовит к печати книгу стихов "Памятник рабочим Курска", собирается написать ряд произведений для театра и в скором времени отправляется в кругосветное путешествие, имея приглашение читать стихи и лекции в Америке. В берлинском издательстве РСФСР выпущена книжка "Маяковский для голоса" (конструкция художника Лисицкого), являющаяся исключительной по технике выполнения графического искусства.

  

   [1924]

  

  

   - Что я думаю о французской литературе в целом? Ничего. О современной литературе? Ничего. Я не говорю по-французски и мне очень трудно иметь мнение на этот счет. Конечно, я читал переводы. Я преклоняюсь перед великой французской литературой, я восхищен ею и я молчу.

   Наиболее характерный французский писатель? Раньше я считал, что Верлен. Теперь я не знаю.

   Бесполезно долго говорить о французских влияниях в России. Это ведь слишком известно и изучено. Я думаю, что вообще литературные тенденции этих двух стран противоположны. Русские символисты отступили перед французами, повторением которых они были. Футуризм пришёл как протест. Он абсолютно независим от всякого иностранного влияния. Он развился параллельно итальянскому футуризму, и только. Что касается меня, я познакомился с французской литературой в 1912-13 гг., в то время, когда...

   - Когда Ваш талант уже сформировался.

   - Незнание французского языка мешает мне сказать что-либо о современном состоянии французской литературы. Декаданс ли это, или ренессанс? Если судить об этом по живописи, которую я больше в состоянии понять, то французское искусство последнего десятилетия остается на месте. Повинны в этом условия... словом, не будем говорить, это скорее вопрос политики, чем литературы.

   Если я так быстро перехожу с одного вопроса на другой, то это оттого, что очень трудно говорить на такие обширные темы, соображая все на месте. Вы схватили меня за горло, не известив предварительно. Извинитесь за меня перед читателями "Журналь литерер", если я говорю глупости; это преступление не предумышленное.

   Я остановлюсь больше на отношениях, которые я хотел бы видеть установленными между французской и русской литературами. С начала войны у нас получали очень мало французских книг, после революции всякие отношения прекратились. Теперь они немного восстанавливаются, но их необходимо организовать. Переводят то, что попадается, и чаще всего нападают на плохие книги. Несколько хороших произведений, переведенных в последние годы, прошли незамеченными. Я видел переводы "Атлантиды", "Доногоо-Тонка", два различных издания "Моники Лербье" и др. Мы не знаем почти ничего, и все-таки мы больше осведомлены о французской литературе, чем французы 0 нашей. Что они знают? Толстого, Достоевского, Горького. Мы в России не остановились на Викторе Гюго. Достоевский для нас это прошлое. И тем не менее мы имеем прекрасную литературу, это не литература академиков-эмигрантов. Это новое поколение поэтов (Пастернак, Асеев) и прозаиков (Бабель). Французы не подозревают об этом.

   Как устранить этот недостаток? Приехать в Россию. То, что можно перевести, это только минимальная часть нашего творчества, Нужно на месте видеть, как мы работаем. Можно экспортировать книги, но можно ли сделать то же и с газетами, которые вывешивают на стенах во всех городах? Эти газеты - не события в области искусства, но когда вспоминаешь, что сотрудничают в них простые рабочие, еще вчера не умевшие читать, то становится понятным значение этого новшества. Следовательно, нужно приехать и увидеть нас у себя дома.

  

   Далее, нужно бороться против хитрости некоторых авторов и переводчиков, которым удается проникнуть всюду. Благодаря их связям они публикуют произведения низкого качества, которые читаются из-за отсутствия лучших книг.

   Нужно написать книжицу о современной русской литературе. Если невозможно перевести книги основных современных писателей, пусть сделают хрестоматию из их характернейших произведений. Было бы полезно издавать популярную литературу: по-русски - о Франции и по-французски - о России. Необходимо основать газету или журнал, где представители двух стран смогли бы обмениваться статьями по вопросам искусства и современности.

   То, что я говорю, звучит бессвязно, но вы хотите обязательно, чтобы я ответил Вам немедленно.

  

   [1924]

  

  

  

   Поэт сообщил, что он намерен написать о Мексике и стихотворные и прозаические произведения. На вопрос, почему он выбрал Мексику местом действия своего нового романа, который будет результатом его поездки, он откровенно ответил, что приехал в Мексику, потому что это единственная страна Западного полушария, в которой охотно принимают русских. При помощи переводчика он передал, что, поскольку дипломатические отношения между Россией и другими странами Западного полушария отсутствуют, это единственная страна, "куда можно приехать на законном основании".

   Его спросили о первых впечатлениях от нашей страны. Он ответил, что находится здесь еще слишком недолго, чтобы составить мнение о ней. "Местный колорит,- говорит он,- это главная цель моего изучения страны". Он сказал, что в России знают о Мексике мало или ничего и что русские находят мексиканский темперамент исключительно интересным.

   Радикальный мексиканский художник Диего де Ривера, частый гость советского посольства, присутствовал во время части беседы. Когда поэта спросили, не встречал ли его по прибытии парохода "Эспань" в Вера-Крус левый мексиканский деятель Эрон Проаль, художник разъяснил, что Маяковского приветствовал на пристани не знаменитый агитатор, а вера-крусский коммерсант, друг Риверы, Хуан Проаль, которому он послал телеграмму с просьбой встретить русского писателя.

   На вопрос, не хочет ли он посетить также Соединенные Штаты во время своего путешествия но Новому Свету и не предпримет ли попыток к этому, Маяковский ответил, что он "охотно поехал бы туда, если бы получил, приглашение", но что не собирается воспользоваться-представляющейся ему теперь возможностью пересечь Рио Гранде, если эта возможность не будет ему предложена.

  

   [1925]

  

  

   - Нет, Нью-Йорк не современный город,- говорил он, меряя шагами без устали свою комнату неподалеку от Вашингтон-сквера.- Нью-Йорк не организован. Только машины, метро, небоскребы и тому подобное еще не составляют настоящую индустриальную культуру. Это лишь внешняя ее сторона.

   Америка прошла грандиозный путь промышленно-технического развития, которое изменило облик мира. Но люди Америки еще не достигли уровня этого нового мира. Они все еще живут в прошлом. В интеллектуальном отношении ньюйоркцы - все еще провинциалы. Их разум еще не воспринял всего значения индустриального века.

   Вот почему я сказал, что Нью-Йорк не организован,- это гигантское нагромождение предметов, созданное детьми, а не полноценный результат труда зрелых людей, которые понимали свои желания и творили по плану, как художники. Когда у нас в России наступит индустриальный век, он будет иным, наш труд будет отличаться плановостью и определенным замыслом.

   Здесь есть метро, телефон, радио и множество других чудес. Но я иду в кинотеатр и вижу, как многочисленная публика наслаждается глупым фильмом, повествующим о какой-то пустой сентиментальной любовной истории, которую бы свистом согнали с экрана в самой маленькой деревушке новой России. Что же дают машинные чудеса людям с таким мышлением? Видно, строгость, наука и правда машинного века не вошли в их сознание.

   Или что можно увидеть в среде людей искусства? У них есть электричество, у них есть тысячи современных тем в стали и камне, бросающихся им в глаза на улице, но в своих ателье и кабинетах они сидят при свечах, как русский крестьянин. Они считают это эстетичным. Они пишут прелестные маленькие интимные стишки. Они рисуют интимные картинки. Их вдохновение мерцает трепетным огоньком свечи, а оно должно было бы бушевать, как огненный поток, рвущийся из современной доменной печи.

   Или возьмите ваши те же самые небоскребы. Это славные достижения современной инженерии. Прошлое не знало ничего подобного. Трудолюбивые ремесленники Возрождения никогда не мечтали о таких высоких сооружениях, качающихся на ветру и бросающих вызов закону тяготения. Пятьюдесятью этажами они шагают в небо, и они должны быть чистыми, стремительными, совершенными и современными, как динамо. Но американский строитель, лишь наполовину сознающий, какое чудо он создал, разбрасывает на небоскребах одряхлевшие и никчемные здесь готические и византийские орнаменты. Это вроде как привязать к экскаватору розовые бантики или посадить целлулоидных "пупсиков" на паровоз. Это, может быть, и прелестно, но это не искусство. Это не искусство индустриального века.

   Нью-Йорк - недоразумение, а не продукт индустриального искусства. Он создавался анархически, а не в результате содружества новых мыслителей, инженеров, художников и рабочих...

   - Ничего лишнего. Это основное в индустриальном искусстве, в футуристическом искусстве. Никаких поз, никакой болтовни, никакой слащавости, никакой тоски по прошлому, никакой мистики. Мы в России покончили с выжатыми лимонами и обглоданными цыплячьими косточками крохотного мирка либерально-мистической интеллигенции. "На улицы, футуристы, барабанщики и поэты",- писал я в первые дни революции. Искусство загнивает, когда оно респектабельно и рафинировано. Оно должно выйти из обитых бархатом комнат и сверхдекоративных ателье и сцепиться с жизнью.

   Искусство должно иметь определенное назначение. И закон нового искусства: ничего лишнего, ничего без назначения. Я содрал покровы риторики с поэзии; я вернулся к сущности. Я изучаю каждое слово и воздействие, которое я хочу произвести им на читателя,- так же, как люди, которые пишут ваши рекламы. Они не хотят тратить даром ни слова - все должно иметь свое назначение.

   И любой продукт индустриального века должен иметь свое назначение. Футуризм против мистики, против пассивного обожествления природы, против аристократической или любой другой формы лености, против мечтательности и против слезливости,- он стоит за технику, за научную организацию, за машину, за продуманность во всем, за силу воли, за смелость, за быстроту, за точность и за нового человека, вооруженного всем этим.

   Где в Америке люди искусства с таким предвидением нового человека? И где социальное предвидение у американского индустриализма?

   Нью-Йорк не имеет плана. Он не выражает никакой идеи, его индустриализм - это результат случайности, тогда как наш индустриализм в России будет делом искусства масс.

   Я прервал стремительный поток его футуристической энергии и задал вопрос, который ему не понравился:

   - Эти либеральные интеллектуальные мистики, о которых вы упомянули, в Америке бегут прочь от машины. Они думают, что машина губит человеческую душу. Не боитесь ли вы, русские, подпасть под ее власть?

   - Нет,- уверенно ответил поэт.- Мы хозяева машины и поэтому не боимся ее. Старая мистическая, эмоциональная жизнь умирает, да, но ее место займет новая жизнь. К чему бояться хода истории? Или бояться, что люди превратятся в машины? Это невозможно.

   - Не погубит ли машина более утонченные и изысканные ценности жизни?

   - Нет. Все, что может быть так легко разрушено, заслуживает этого. Более значительные и утонченные ценности придут в будущем. Один московский летчик, мой приятель, сказал мне, что, когда он несется в воздухе со скоростью ста миль в час, его мозг работает в пять раз быстрее, чем обычно. Век машин будет стимулировать смелую и свободную мысль.

   - Воодушевлены ли молодые русские писатели теми же идеями, что и Вы, и кто лучшие среди них?

   - Вся Россия воодушевлена этими идеями. Но ни к чему называть имена лучших молодых писателей. Это неважно. Более важно, что миллионы мужчин и женщин, которые восемь лет назад не умели читать, теперь, отбросив все старые представления о литературе, читают самых смелых из молодых современных писателей. Этот общий подъем культуры важнее, чем если бы у нас появилось десять Толстых или Достоевских. Искусство неминуемо вырастает на такой почве.

  

   [1925]

  

  

   Поэт говорит:

   - Вот мы - "отсталый", "варварский" народ. Мы только начинаем. Каждый новый трактор для нас - целое событие. Еще одна молотилка - важное приобретение. Новая электростанция - чудо из чудес. За всем этим мы пока еще приезжаем сюда. И все же - здесь скучно, а у нас весело; здесь все пахнет тленом, умирает, гниет, а у нас вовсю бурлит жизнь, у нас будущее.

   До чего тут только не додумались?! До искусственной грозы. Тем не менее прислушайтесь - и вы услышите мертвую тишину. Столько электричества для освещения, что даже солнце не может с ним конкурировать,- и все же темно. Такой богатый язык, с тысячами всевозможных газет и журналов, и такое удивительное косноязычие, и такое безмолвие. Рокфеллеры, Морганы, - вся Европа у них в долгу, тресты над трестами - и такая бедность.

   Вот я иду с вами по одной из богатейших улиц мира - с небоскребами, дворцами, отелями, магазинами и толпами людей, и мне кажется, что я брожу по развалинам, меня гнетет тоска. Почему я не чувствую этого в Москве, где мостовые действительно разрушены, многие дома сломаны, а трамваи переполнены и изношены донельзя? Ответ простой: потому что там бурлит жизнь, кипит энергия всего освобожденного народа - коллектива; каждый новый камень, каждая новая доска на стройке есть результат коллективной инициативы.

   А здесь? Здесь нет энергии, одна сутолока бесформенной, сбитой с толку толпы одураченных людей, которую кто-то гонит, как стадо, то в подземку, то из подземки, то в "эл", то с "эл".

   Все грандиозно, головокружительно, вся жизнь - "Луна-парк". Карусели, аэроплан, привязанный железной цепью к столбу, любовная аллея, которая вот-вот должна привести в рай, бассейн, наполняемый водой при помощи пожарной кишки,-все это только для того, чтобы еще больше заморочить людям голову, выпотрошить их карман, лишить их инициативы, не дать им возможности думать, размышлять. Так и дома, и на фабрике, и в местах для развлечений. Печаль отмерена аршином, радость отмерена аршином. Даже деторождение - профессия... И это свобода? Помните мою "Мистерию-буфф":

  

   Кому бублик, кому дырка от бублика,

   Это и есть демократическая республика.

  

   Да, Америка - "биг, вери биг сити".

   Наши "сто пятьдесят миллионов" - вот кто создает индустриализацию, вооружает жизнь техникой. Всего восемь лет прошло, восемь лет восстания, борьбы со всем старым. Какой переворот в умах, какой взлет культуры во всех областях жизни!

   Возьмем наши "муви" (фильмы) и ваши. У нас пока еще очень слабая техника, тусклое освещение. У вас здесь - последнее слово техники, море света. Зато у нас все насыщено ломкой старья, стремлением к созданию новой социальной системы, которую строят "безумцы из безумцев". А у вас мораль сентиментальных глупцов, как если бы вы вдруг попали в глухую провинцию в средние века. Как может такая мораль сочетаться с высшим достижением техники - с радио?

   Мы так увлеклись разговором, что совершенно не заметили, как дошли до Сентрал-парка. Уселись на скамье в аллее, выходящей прямо на Пятую авеню. Сумерки. Какой-то сумасшедший водоворот автомобилей, автобусов, трамваев, все более увеличивающихся масс людей. Нет ему ни конца, ни начала. Все стучит и гремит, звенит и грохочет. Маяковский весь погружен в себя. Я вижу, как подействовал на него своеобразный говор улицы. Он словно впитывает в себя все эти звуки. Вот он вынул из кармана свой блокнот в черной кожаной обложке и что-то быстро-быстро вписывает в него, как бы в такт окружающему шуму. Его фигура начинает привлекать всеобщее внимание. Кое-кто удивленно оглядывается на него. Сам он, однако, не замечает никого, даже меня, сидящего рядом. Вдруг Маяковский поднялся и отрывисто бросил:

   - Пошли!

   Когда мы вернулись к нему в комнату, Маяковский сказал:

   - Уловил темп Нью-Йорка, глухой темп, придушенный. Это будет новое стихотворение: "Маяковский на Пятой авеню".

   А спустя некоторое время добавил:

   - Пойди начни писать об отдельном лице. Не стоит оно этого. Какое значение имеет отдельная личность по сравнению с миллионами? Одно лицо ничего не может создать, абсолютно ничего. Америка все больше и больше меня в этом убеждает. К черту такую гигантскую технику. Образец индустриализма и такое духовное убожество. Это меня в дрожь бросает. Вот если бы наши русские рабочие и крестьяне достигли в области машиностроения хотя бы трети того, чего достигли вы, они показали бы чудеса. Они бы не одну новую Америку открыли.

   Скучно, скучно у вас.

  

   [1925]

  

  

   - Я выехал из Америки в октябре. Должен сознаться, что со мной не случилось там ни одного чисто американского приключения, ибо за "приключения", вроде приключений О. Генри надо платить, а я не расходовался на этот вид развлечения, поэтому ничего необыкновенного со мной не случилось.

   Зато слухи о моих успехах в Америке нисколько не преувеличены. Я нахожу, что иметь аудиторию в полторы тысячи человек в течение ряда недель - это, конечно, успех. Думаю, что, кроме литературного, мои лекции имели некоторое значение еще и в смысле революционном. .....

   Из Нью-Йорка я проехал в Париж, где пробыл неделю, сделал доклад об Америке и читал стихи. Из Франции поехал в Берлин, где пробыл два дня, и вот я - в Москве.

   Отрекся ли я от футуризма? - Это все равно, что сказать,- отрекся от леопардов, чтобы перейти к тиграм.

   Отрекся от футуризма, чтобы продолжать Леф, ибо Леф (левый фронт искусства) - это единственное, что меня удовлетворяет.

   Для печати я привез книгу стихов о Мексике, об Испании и об Атлантическом океане. Есть у меня и новая книга о Соединенных Штатах.

  

   [1925]

  

  

  

   В Нью-Йорке издается огромное количество газет и журналов. Достаточно сказать, что ежедневно там выходит около 1500 названий различных изданий. Из них самой распространенной газетой является "Дейли ньюс", тираж которой превышает миллион экземпляров. Это типичная бульварная газета, интересующаяся убийствами, шантажами и приемами высокопоставленных лиц, которым она отводит целые страницы.

   Одна из наиболее влиятельных газет - "Тайме", имеющая около 350 000 тиража. Лет тридцать назад она была захудалой газеткой и тогда ее купили за 75 000 долларов, а теперь она дает своему владельцу мистеру Оксу свыше 18 миллионов долларов ежегодного дохода. Главную статью дохода американских журналов и газет составляют объявления, которые поставлены блестяще. Целый ряд лучших поэтов и художников пишет тексты и иллюстрирует объявления, ставя под ними свои подписи, как под произведениями. Все газеты выходят с большим количеством страниц, так что, например, прочесть воскресный номер "Таймса", который весит больше фунта, нет возможности не только читателю, но и редактору, а газетные разносчики едва могут взять с собой свыше 20 экземпляров этой газеты.

   Нужно сказать, что газеты, каждый номер которых является целой "библиотекой" по вопросам политическим, экономическим, спортивным, театральным и т. д., издаются образцово, но зато американские газетные нравы вошли в историю мировой журналистики как образцы беззастенчивого вранья. Тогда как репортеры других буржуазных стран врут, преследуя определенную цель, сообразуясь с обстоятельствами и стремясь придать своей лжи видимость правдоподобия, американская пресса лжет, не считаясь с фактами, просто в погоне за сенсацией и рекламой. Так, например, в один прекрасный день в одной из газет появилось сообщение под сенсационным заголовком "Змеиные яйца в Москве", которое оказалось изложением одного из рассказов Булгакова.

   Разумеется, особняком в американской журналистике стоит пресса коммунистическая. Если принять в соображение довольно малое количество членов рабочей (коммунистической) партии Америки - 16 000 чел., то тираж и влияние коммунистических газет будет сильным. Так, русская газета "Новый мир" издается в количестве 5000 экземпляров, еврейская коммунистическая газета "Фрайгайт" - в 30 000 экземпляров. Кроме них имеются газеты украинская, литовская, итальянский коммунистический еженедельник и т. д. Всего по одному Нью-Йорку коммунистическая пресса насчитывает около 60 000 подписчиков, постепенно отвоевывая себе новые читательские круги, как это было, например, с газетой "Фрайгайт", отвоевавшей у соглашательского "Форвертса" 15 000 подписчиков.

   Серьезная литература в Америке не имеет никакого влияния и крайне мало распространена. Такой большой индустриальный поэт Америки, как Карл Сандбург, издает свои книги в количестве не больше 500-1000 экз., что является совершенно ничтожной цифрой. Интересно отметить, что наибольшим успехом пользуется книга "Зеленая лампа", принесшая большой доход автору и издателю, но о которой сама американская критика говорит, что более бессмысленного, глупого и дикого произведения американская литература не знала.

   Так же безразлично относятся в Америке к поэзии.

   Театральное искусство проходит главным образом под знаком обозрений. В бесконечных театрах и театриках можно видеть только полуголых женщин, танцы, акробатику и т. д. Зато колоссальным успехом пользуется кино. Кинотеатры открыты с 11 часов утра, а есть и такие, которые работают всю ночь.

  

   [1926]

  

  

   Завязалась беседа. Говорили о новом брачном праве в СССР, о советском кино (Маяковский и Брик восторженно рассказывали о новом фильме "Шестая часть мира"), об Америке, где незадолго до этого побывал Маяковский, о ножках комсомолок и о советских рекордных полетах. Говорили об автомобилях Форда и об электрификации СССР, об американизации стиля работы, о предстоящей новой постановке Мейерхольда (о "Ревизоре" Гоголя) и, наконец, о литературе.

   - Литература... литература, собственно, отходит в прошлое.

   - ?

   - Ну да, потому что она более скучна, чем наша советская действительность. Более скучна, чем, например, собрание нуждающихся в жилой площади... Я недавно был на одном таком собрании и скажу вам: то, что рассказывали там простые ораторы "из толпы" о своей семейной жизни, о мелочах своего быта, о своих планах, было куда интереснее, чем самый лучший надуманный роман... А демонстрации комсомола на Красной площади - они лучше, чем любое из моих стихотворений... исключая, разумеется, стихи рекламного характера, как, например, стих о Моссельпроме...

   Свою филиппику против литературы он заканчивает так:

   - А остальное уже сказал один из наших профессоров: книги? ... книги, собственно, не читаются, только пишутся... Поэтому у нас в Москве их столько и печатается...

   Но в конце концов он все же называет две новые книги, которые он не сжег бы при "чистке литературы". Это "Кюхля" Тынянова и (еще неизданные) воспоминания Станиславского - "самая интересная книга последних лет, так как это картина настоящей человеческой жизни, а никакой не роман..."

   И на прощание он еще замечает:

   - Один-единственный трактор Форда лучше, чем сборник стихов... и одна <ярко> прожитая ночь интереснее, чем собрание сочинений прославленного романиста... До свидания, товарищ... до свидания.

  

   [1927]

  

  

   Я очень рад тому, что приехал в Прагу. Ведь Прага - единственный город за границей, где я могу говорить и выступать по-русски, не опасаясь, что меня поймут неправильно. Я не хотел бы обидеть переводчиков,- но в конце концов одно дело, когда слушатель тебя непосредственно понимает, и совсем другое, когда вынужден прибегать к услугам посредников.

   Разговор завязался. Теперь нужно только выяснить биографические данные. За этим дело не стало.

   - Родился я в 1894 году на Кавказе. Отец был казак, мать - украинка. Первый язык - грузинский. Так сказать, между тремя культурами, Бесстыдно молод? Ну, тогда я могу еще развиваться...

   - Над чем вы теперь работаете?

   - В Государственном издательстве выходит пятитомное собрание моих сочинений - с этим у меня довольно много дела. Мое последнее увлечение - детская литература: надо дать детям новые представления и новые понятия об окружающих их вещах. Результат этого увлечения-.две маленькие книжки для детей: "О коллективном труде" и "Путешествие вокруг света". Затем я работаю над двумя пьесами: над "Комедией с убийством" для Мейерхольда и над эпической поэмой к десятилетию революции. Кроме того, я написал за последнее время семь сценариев и несколько больших стихотворений, в том числе "Письмо Горькому", которое недавно появилось в первом номере нашего журнала "Новый Леф".

   - За это "Письмо" на вас, кажется, сильно нападали?

   - Это потому, что Горький - это традиция. Я был совершенно объективен и не касался его личности, однако мне ставили в вину сам факт, что я осмелился нарушить эту традицию. Впрочем, я не гарантирую, что не могу написать плохих стихов.

   Маяковский бунтует и отказывается продолжать разговор о своих собственных работах.

   - Давайте лучше говорить о работе моей группы; это меня интересует значительно больше. Вы знаете, что я принадлежу к группе Леф, которая существует уже 15 лет, хотя не раз меняла свое название. Наши лозунги: "Разрушение старой формы", "Тематика сегодняшнего дня". Членами группы являются: Асеев - автор "Лирического отступления" и "Черного принца", Пастернак - автор "Лейтенанта Шмидта" и "Темы с вариациями", Брик - значительнейший филолог современной России, "Сократ русской филологии", как его называют, художник Родченко. Из лириков, не состоящих в нашей группе, к нам наиболее близок Сельвинский - лидер конструктивистов и автор великолепной "Улялаевщины". Характерно, что Николай Тихонов, вероятно самый выдающийся из ленинградских лириков, основал недавно группу Леф в Ленинграде.

   А проза? Ну, по нашему мнению, все жанры прозы могут быть заменены мемуарной литературой. Возврат к Толстому-вещь невозможная. Наш сегодняшний Толстой - это газета. Я допускаю, однако, и иные мнения. Мне лично больше нравятся Бабель и Артем Веселый. Затем имеет значение проза Тынянова и Шкловского. Конечно, нельзя обойти Пильняка, Всеволода Иванова, Сейфуллину, однако они - не те, которые формируют литературные вкусы и идут во главе литературы сегодняшнего дня. Наиболее значительны в этом отношении именно Бабель и Веселый.

   - Вы участвовали в дискуссии о Мейерхольде и его постановке "Ревизора". О чем, собственно, шел спор?

   - Постановка "Ревизора" была совершенно излишней - это моя принципиальная точка зрения. Я за постановку с_о_в_р_е_м_е_н_н_ы