Гиппиус Зинаида Николаевна - Зеленое кольцо, Страница 2 - Книги

дивана, где сидит дядя Мика, высовывается голова Ипполита Васильевича Вожжина, потом он нерешительно входит.

Вожжин. Скажите! Опять бал у дяди Мики! Вот веселье-то! Откуда столько детворы?

Дядя Мика. Отличный бал. А тебе надо лезть, мешать?

Вожжин. Чем же мешаю? Я с тобой.

Дядя Мика. Ну, я одно, а ты совсем другое. Да сиди, пожалуй. Раненько воротился.

Вожжин. Господи, и Финочка здесь? Как это она? Господи, а меня дома не было, я ее днем ждал.

Финочка уже заметила отца. Сразу оставила Никса, бросилась к Ипполиту Васильевичу.

Финочка. Папа! Ты пришел! А я тут ждала тебя... со всеми... у дяди Мики...

Мне так тебя нужно было сегодня.

Вожжин. Ты устала? Вон как раскраснелась. Сядь, отдохни.

Финочка. Нет, папочка, нет, это так. Я тебя ждала, а тут они все... После танцевать стали. Я давно-давно, папа, не танцевала!

Вожжин. Вот и славно, повеселилась.

Финочка. Нет, нет, вот что. Я с очень важным к тебе. Слава Богу, что ты вернулся.

Вожжин. Ну что, что такое? Не пугай меня.

Они отошли немного в сторону. Финочка держится за отца, изменилась, лицо серьезное, взрослое, брови нахмурены.

Финочка. Папочка, ты можешь - завтра?

Вожжин. Что завтра, милая?

Финочка. Ну, Господи? Разве ты забыл? Ну что ты обещал? Согласился? Помнишь, еще в первый раз, как я пришла?

Вожжин. А, с мамой повидаться? Финочка, да ведь ты сама... Ведь я всегда готов. Мне даже необходимо с ней повидаться. Но ты сама откладывала и даже со мной ни о чем не хотела говорить. А мне весьма это нужно.

Финочка. Мама была нездорова, расстроена... Я уж знаю, что так лучше. Теперь она и сама хочет. То есть не боится, что ее расстроит. У нее нервы окрепли немного. Я ей про тебя рассказывала.

Вожжин. Что рассказывала?

Финочка. Да вообще говорю о тебе. И ничего. О дяде Мике тоже. Знаешь, дядя Мика у нас был.

Вожжин. Вот как! Вот как! Для меня новость. Ну, и что же он?

Финочка. Ничего, отлично. Болтали. Мамочка даже развеселилась. Дядя Мика так умеет не... расстраивать. Понравился ей; очень, говорит, изменился за эти годы к лучшему. Папа, дорогой! Так ты уж завтра! Уж дольше никак нельзя. У нее курс лечения кончается. Завтра в двенадцать, хочешь?

Вожжин. В двенадцать? Хорошо. Отлично. Значит, в двенадцать? Хорошо, что сказала. Необходимо выяснить... Надо же как-нибудь... Да.

Финочка. Какой ты странный, папа. Я не понимаю... Впрочем, ты ведь сказал, ты сам хочешь...

В среднюю дверь стремительно входит Анна Дмитриевна. За минуту перед этим танцы и музыка незаметно прекратились.

Анна Дмитриевна. Что это? Что здесь происходит? Дядя Мика, вы тут? Вы с ними? А Сережа где? Здесь Сережа?

Сережа. Вот я, мама. Что тебе? Что случилось?

Анна Дмитриевна. Да это я должна знать, что случилось! Дядя Мика! Ипполит Васильевич! Что происходит? Являюсь домой - Сережи нет. Бегу сюда - везде пусто, в дальнем кабинете шум, топот, заглядываю в переднюю - кучи пальто, женщин, солдат... Почему солдаты? Откуда солдаты?

Вожжин. Анна Дмитриевна! Ради всего святого! Успокойтесь, Анна Дмитриевна!

Дядя Мика. Да брось. Сама успокоится.

Лида (звонко). Какой солдат? С рыжими усами? С рыжими - наш денщик Пантелей. Он за мной всегда приходит.

Анна Дмитриевна. Пантелей? За Вами?

Матильда вошла следом за Анной Дмитриевной.

Матильда. Там за барышнями пришли. И человек за барышней фон Рабен.

Лида. Ну вот, я же говорила, Пантелей.

Анна Дмитриевна. Ах, это вы дочь полковника фон Рабен? Простите, я ведь вас видела, не узнала. Так испугалась. Бог знает что привиделось.

Руся. Вы и нас не узнали, Анна Дмитриевна. Не сердитесь, что мы смеемся. Мы не понимаем, чего это вы так испугались.

Анна Дмитриевна. Не понимаете, и отлично! Нисколько не сержусь, хотя не вижу, что смешного? Сережи нет, пусто, где-то шумят, полна передняя женщин, солдат... Михаил Арсеньевич достаточно беспечен, разве я не знаю? Сережи нету...

Сережа. Да я здесь же, мама. А горничные всегда приходят, когда мы у дяди Мики читаем, собираемся. Что же тут страшного!

Анна Дмитриевна. Ну, довольно, довольно. Идем домой. Благодарю вас, Михаил Арсеньевич!

Дядя Мика. Если Сережа захочет, он не будет ко мне приходить. Я не приглашаю никого.

Анна Дмитриевна. Захочет? А если я захочу, чтобы он... Чтобы он постыдился того беспокойства, которое матери доставил?

Дядя Мика. Это, право, его дело.

Финочка (Никсу, тихо). Все-таки не понимаю, что Анна Дмитриевна?..

Нике. Да вздор, это как на нее найдет. Ничего не знает. Всего боится. (Громко.) Руся, пойдем. Ты без горничной, со мной. В сущности, и за нами надо бы присылать. Ведь гимназистам по улицам ходить запрещено.

Руся. Э, чепуха. Прощай, дядя Мика, Финочка, прощай. Завтра не увидимся, нет? Ну потом.

Все друг с другом, прощаются, понемногу уходят.

Анна Дмитриевна. Ипполит Васильевич, вы-то как отец могли бы меня понять. Ваша дочь тут же.

Вожжин. Да что вы, Анна Дмитриевна, о чем, право, так мило они танцевали...

Сережа. Мама, пойдем домой. Пойдем, пожалуйста.

Дядя Мика. Спокойного сна. А мне уж, видно, придется твою дочь, Ипполит, домой везти. Вместо денщика Пантелея. Хорошо, что не поздно, успею выспаться. Позвольте, Анна Дмитриевна, я вам коридор освещу. Иди вперед, Сережа.

Сережа, Анна Дмитриевна идут к двери налево; за ними дядя Мика, которому Анна Дмитриевна что-то скоро говорит. Дядя Мика пожимает плечами. Финочка и Вожжин остались. Финочка нашла свою муфту; задумалась, вдруг смеется.

Вожжин. Что ты?

Финочка. Такая смешная! И на Сережу, на Сережу! А он с ней... он милосерден.

Вожжин. Как милосерден? Кто?

Финочка (опомнившись). Нет, папа, я не о том... Ах, какая я! Я не о том! Папочка, вот главное-то, главное! Ты не забудешь? Папочка, у меня все в душе сейчас двоится! Чего хочу - сама не знаю, смею ли хотеть. Я так люблю тебя, папочка! Так люблю, так всегда любила! Ты ведь мой, папа? Мой?

Вожжин (обнимает ее, гладит по голове). Маленькая ты моя, родная ты моя. Солнышко мое горячее. Успокойся, детка, уж мы все устроим. Уж все по-хорошему устроится.

Финочка. Завтра ты... с мамой?

Вожжин. Поговорим, потолкуем, подумаем... Завтра, милая, завтра!

Действие третье

Меблированные комнаты средней руки, скорее приличные, диван, кушетка, между окнами, влево, четырехугольный обеденный стол. Прямо дверь в маленькую, отгороженную переднюю и коридор, налево - в другую комнату, где Елена Ивановна Вожжина и Финочка спят. У стола, накрытого белой скатертью, Марфуша, горничная Вожжиных, приехавшая с ними из Саратова, перемывает посуду. Марфуша - средних лет. но не старая, довольно приятная лицом. В переднике, вязаный платок концами назад, волосы причесаны гладко. Первый час серенького дня.

Марфуша (возясь с посудой, ворчит, чашками гремит, очевидно, в дурном настроении. Поднимает голову, оборачивается). Да кто там? Есть, что ли, кто? Не царапайтесь, не заперто. Входит Матильда, горничная Ипполита Васильевича Вожжина. Она в плюшевой жакетке в шляпе с пером, с большой бархатной муфтой; вообще - претензии столичной горничной. С мороза нос красный. (Не узнавая.) Ах, извините, вам кого угодно? Ежели барыню, так их нет, скоро должны быть с барышней.

Матильда. Здравствуйте, Марфа Петровна, с добрым утром. От барина барышне записочка.

Марфа. Да милые мои! Да это Матильда Ивановна! А мне и ни к чему. По туалету думаю - непременно гостья. А это вон кто. Извините за беспорядок.

Матильда довольна. Здороваются за руку.

Мне ни к чему, потому я к барину записочки носила - дальше кухни не была, а вы там не в туалете. Где ж узнать.

Матильда. Ну разве какой особенный туалет? Обыкновенно здесь в шляпках и прилично, если, разумеется, в более далекую экскурсию.

Марфа. Ска-ажите! Ну а я, как непривыкши, так мне не до шляпок; и то печенки ноют, только бы через улицу перебраться в Питере в вашем. Углов-поворотов не найду, а мотор в тот же момент на тебя, на тебя! Уж я барышню по-серьезному просила: не посылайте вы меня с письмом. Заплатите сколько там, пусть мужик несет, мужики, говорят, тут есть такие, носящие.

Матильда. Ах да, посыльные. Но я даже люблю, вместо прогулки.

Марфа. Да вы присядьте, Матильда Ивановна, барышня сейчас должны быть, они не иначе как в больнице, в ваннах в этих задержавшись.

Матильда (садясь). А я вас понимаю. После провинции столичное движение - это даже опасно. Вот у нас женщину трамваем измололо, по суставчикам, по суставчикам! Так и не нашли, кто такая.

Марфа. Ах ты, милые мои! Трамваи-то, положим, и у нас есть, но чтобы до такого доходить жестокосердия, нет, у нас этого нет.

Матильда. Везде свой обычай. Надо тоже знать.

Марфа. Вы бы жакет-то сняли, Матильда Ивановна. Даром согреетесь. Обычай обычаем, но человеколюбие надо иметь. А что еще говорят, русского народу мало в Питере?

Матильда. Как так русского?

Марфа. Чухонцы больше или из немцев. Да вот, извините, имена даже не христианские. Вас по отчеству Ивановна, а зовут, извините уж, Матильдой.

Матильда (обидевшись). Я сама русская. Мое крещеное имя даже нисколько не Матильда, а Матрена. Только я все по хорошим домам жила, так Матильдой называться - для господ культурнее.

Марфа. Ну скажите! Ну действительно, обычности здешние. В жизни не догадаться! Вы уж простите, Матрена Ивановна, что я вас зря Матильдой-то поставила. Ишь, господа какие у вас неумеренные, по-нашему, Мотя - так куда приличнее. (Роняет чашку.) Ах ты, чтоб тебя!

Матильда (подымает). Не разбилась, только с краюшку. Что вы с посудой возитесь, Марфа Петровна? В меблированных должна коридорная девушка быть. По этому поводу. Требовать можно.

Марфуша. Потребуешь! Наша барыня скорей того с меня потребует. Ведь мы со своей посудой, барыня привыкши к своим чашкам, так чужими брезгует. Чего свое добро здешним-то давать колотить.

Матильда. Капризная, видать, барыня.

Марфа. Капризная, капризная. (Вздохнув.) Больные они, Матрена Ивановна. Жизнь их такая, без человеколюбия.

Матильда. А вы давно у них служите?

Марфа. Я-то? Вот уж не то девять, не то девятый год пойдет. Еще при вашем при барине поступила. Как поступила, пожила, тут вскоре история-то и случилась. Барышня еще невеличка была. Уехал.

Матильда. Разошедшись, значит, окончательно. А вы при барыне.

Марфа. При ей, вот сколько годов; осталась - да все и путаюсь. Разве я из выгоды из какой? Хочу отойти - не могу. Жизнь тоже довольно кромешная. А из человеколюбия единственно; смотреть тяжело - и не смотреть тяжело.

Матильда (с любопытством). Да у ей любовник, слышно, богатый? Из того, будто, и разошедшись.

Марфа. Милые вы мои! Любовник! Ну и любовник. Нашу сестру взять, барыню ли, мужичку ли: если муж против тебя без внимания, с первого слова готов, и пожалуйте, и уезжаю, так чего еще? Очень просто сейчас любовник, на свою же голову. При моих глазах было, слава Богу, я правду всегда скажу.

Матильда. Ну все-таки, если любовник - это неприятность.

Марфа. Истинно неприятность. Теперь взять и любовника-то, Семена Спири-доныча. Разве это любовник? Ты любовник - и держи себя по любви, скромно, благородно. Нет! Почнет это на нее халдакать, здесь ему не ладно, там ему не по нем, да симпатия у него переменилась, да пьяный придет, с приятелями, и требует неизвестно чего, чего даже невозможно. Она, конечно, в истерику, люблю, говорит, тебя на веки вечные, а он опять же свое. Так и ведут хоровод с канителью, пока барышня не вступится.

Матильда. Ах, страм какой! А барышня-то чего между ими?

Марфа. Барышни одной Семен Спиридоныч и боится. Как вступится, за мать то есть, он сейчас марше, два шага отступя. Бывало еще и маленькая, зиркнет на него - "не смеете вы" - ну он перво, как карась, зашипит, а потом тише, да за шляпу. Только и угомону.

Матильда. Скандалы, значит. Очень просто. (Помолчав.) А что, Марфа Петровна, слыхала я, правда ли, нет ли - намеревается барин наш к себе дочку взять?

Марфа. Кого это?

Матильда. Дочку, барышню вашу, к нам на житье. Ребенок, говорит, при скандалах, я, говорит, как отец, не могу. Михаилу Арсеньевичу нашему раза два высказывал; наедине, понятно.

Марфа (взволнованно). Да ты как это слышала? Да никогда этого и быть не могло!

Матильда. Отчего это не могло? Высказывал довольно ясно, возьму и возьму.

Марфа. Ах да, милые же вы мои! Схватился когда, возьму! И никогда этого в жизни не будет! Мыслимая ли вещь? Без барышни-то? Без нее нашей барыне и голову некуда приклонить. С первого апцугу*, значит, Спиридоныч ее заклюнет. Да барышня сама согласия не даст.

Матильда. Ну уж не знаю. Не даст, а между тем "папочка" да "папочка", да "жить без тебя мне худо", и "почему тебя со мной нет", и все такое. Тоже, понятно, мечтает.

Марфа. Много ты понимаешь, "мечтает"! Она об нем, это слов нет, трясется, письмо ли там или что. Ребенок, толку нет разобрать, кто кого обидел. Может, думает, мать прогнала. Ну, однако, это-то понятие есть, об матери-то она во как! Всего навидалась! Коли рассказать тебе - Царица Небесная! Ведь барыня с чего больна? Травилась, вот как перед Истинным. Еле отходили. За его же художества, за Спиридонычевы. А барышня ничего не побоялась, прямо к нему в дом, на фабрику, за ним. Сама привезла, ей-Богу. Уже от ней не отвертится. Куда это без барышни, без Софьи Ипполитовны? Да я сама дня без нее не останусь, из человеколюбия из-за одного.

Матильда. Напрасно вы в пустяках нервируетесь, расстраиваете себя, Марфа Петровна. Вы так судите, что она не мечтает. А вот вам, собственными ушами слышала, забыла совсем: помни, говорит, папочка, обещал ты устроить, чтоб не расставаться. Мне что, мое дело сторона, хоть бери, хоть не бери он детей, я завтра живу - послезавтра ушла. Я говорю исключительно: меня ваше непонятие раздражает.

Марфа. Сама ты в непонятиях, то тебя и раздражает. А я скажу: может, и говорила Софья Ипполитовна о чем, только не о том. Я ее мечтанья-то знаю.

Матильда (с интересом). Женишок, что ли, уж завелся?

Марфа. Это бы дай Боже, да где у нас? А вот мечтает она действительно, чтобы мамаша опять по-супружески к законному мужу переехала, она бы, дочь, при них, а Спиридоныча, значит, гуляй душа.

Матильда (смеется). Ну уж вот этого-то никогдашеньки не будет! Это уже я на рекорд пойду!

Марфа. На какой такой рекорд?

Матильда. На пари, то есть. Куда же он свою кралю денет, при жене?

Марфа. Про что это вы, Матрена Ивановна, не пойму?

Матильда. Вам, по провинциальному положению, может, и не понятно. А з-десь дело обыкновенное. Анна-то Дмитриевна в каких при нем? В содержанках, очень просто, будь она хоть разбарыня. Уже мне-то она вот где сидит: поступила к двум холостым, а с течением времени выходит на обратно, сует тебе нос, надоела даже: ах, почему чашка не вытерта, ах, где три маленькие ложечки, ах, почему в коридоре пятно... ах да ах, терпения нету!

Марфа. Это как так? Милые мои! Да ужли в квартире у него содержанка?

Матильда. Собственно не в квартире, а как бы вроде. Через площадку ейная квартира, ход, значит. Там сын у ней, гимназист. Да ей что квартира, завсе у нас околачивается, а нет - барин к ней, либо вместе куда в театр, ужинать идут.

Марфа (взволнованная, но и заинтересованная). Ишь ты, батюшки! До какой низости дошел. А нам здесь и ни к чему. Обвел, значит. Постой, а барышня-то наша у вас как же? Ведь ежели такое дело - ведь на виду же?

Матильда. Она что - пришла и ушла, пока сидит - папочка да папочка... А вчерась пришла, он со своей обедать в ресторан уехачи, она к Михаилу Арсеньевичу, у него, это, племянники его, барышни всякие, музыку, танцы затеяли... где же ей что заметить? И сынок Анны Дмитриевны тут же, танцует он тоже модно.

Марфа. Как хотите, Матрена Ивановна, а только злодей он хитрый и злодей, безо всякого человеколюбия. Удивили вы меня, прямо как пришибли. Головы не соберу.

Матильда. Я понимаю, вас сразу афраппировало*. Но что ж вам-то в состояние приходить, ваше дело стороннее.

Марфа. Девятый год смотрю... И вот какие хитрые дела открываются. Довольно низкие и хитрые. Не зря я всегда на него думала, что хитрый. Тут из-за одного из-за человеколюбия плюнешь, пропади все пропадом.

Матильда. Ну, хитрость-то небольшая, кто нынче без содержанок, их нынче на всякий вкус. Вот Михаил Арсеньевич у нас - без глупостей, темпераменту он уж эдакого ленивого. Сейчас видать.

Марфа. Да как же все-таки...

Слышен стук отворяемой из коридора двери, голоса

Наши пришли, ей-Богу наши! (Роняет, потом подымает полотенце.)

Матильда встает; быстро надела жакетку.

Входит Финочка, в меховой шляпке, и Елена Ивановна Вожжина. Худенькая, небольшого роста, быстрая, нервные движения, говорит очень скоро. Слегка поблекшая, но еще недурна. Бледная. Причесана пышно, что ей не идет. Платье темное, не очень модное.

Елена Ивановна. Финочка, и что ты, право, опоздаем-опоздаем! Нисколько не опоздали, ну, полчаса каких-нибудь! С этими извозчиками не опоздать! Тащится-тащится, а на трамвай твой есть возможность попасть? Рассуди сама! Марфуша, у тебя... (Заметив Матильду.) Ах, извините, вы...

Финочка (перебивая). Это Матильда! Вы от папы, Матильда? Здравствуйте!

Матильда. Добрый день, барышня. Вам записочка. Велели спешно, так я уж тут подождала.

Финочка. Записочка? От папы? Значит, он... Он дома? Ответ нужно? (Берет записку, хочет распечатать.)

Матильда. Об ответе ничего не приказывали. Я уходила, так дома были, к ним двое господ пришли по делам.

Финочка. А, хорошо. (Читает записку.) Хорошо, хорошо. Спасибо, Матильда. Если еще застанете барина дома, скажите, хорошо, мы ждем.

Матильда. Слушаю. До свиданья, барыня, до свиданья, барышня.

Елена Ивановна (снимала шляпку, поправляла волосы, разглядывала Матильду. Кивает головой). До свиданья.

Матильда уходит. Марфуша за ней. Что это, в чем дело?

Финочка. Он пишет, мама, что опоздает часа на полтора или на два. Пришли к нему по делам. Обещал очень аккуратно, оттого и пишет.

Елена Ивановна. Ну вот вздор, какие формальности. Теперь или через час, да когда может. Из простой вещи делается grand cas*. Хотел он заехать ко мне - пожалуйста, я ничего не имею против, мы же не враги, слава Богу. Нет времени - не надо. А торжественностью такой обставлять...

Финочка. Это я, мама. Я просила, чтобы точно.

Елена Ивановна. И напрасно. Мы вот сами опоздали. Не застал бы, другой раз бы приехал. Я даже рада сейчас, что никого нет; утомляют души, полежать, отдохнуть хочется. (Ложится на кушетку.) Или в спальню не пойти ли? Там на кровати удобнее.

Финочка. Как хочешь, мама.

Входит Марфуша.

Марфуша, а ты яиц не сварила? Маме надо позавтракать.

Марфуша. Сейчас. На машинке поставлю. У меня здесь еще посуда не убрата. (Выходит в спальню, потом возвращается, несколько раз приходит и уходит, иногда что-то ворчит про себя.)

Финочка. Ты скорее, Марфуша. Потом некогда, гости будут. Папа приедет. Папа приедет!

Марфуша. Папаша? Вон как. Вон оно что. Ну что же. Мало у нас гостей бывает! Барин Михаил Арсеньевич сколько разов был. Без треску, без звону...

Елена Ивановна. Чего ты опять? Каким тоном говоришь? Пожалуйста, не забывайся.

Марфуша. Есть мне время забываться. А только Питер этот ваш, как угодно, надоел. Что шляпки на всех, да трамваи по людям ездиют, так на эту низость довольно наглядевшись. (Уходит.)

Елена Ивановна. Ужасно дерзкая. (Смеется.) И что она про Михаила Арсеньевича? Влюбилась в него, что ли? А он, правда, симпатичен; журналист, а какой светский!

Финочка. А он и прежде, мама, такой был?

Елена Ивановна. Какой? Светский?

Финочка. Да нет. А такой... ну, равнодушный, что ли. Ведь ты знаешь, мы дядю Мику все зовем "дядя, потерявший вкус к жизни".

Марфуша вошла.

Елена Ивановна. Неостроумно. Впрочем, я слышала о нем давно, что у него были какие-то серьезные переживания. Любил какую-то женщину... Она или изменила, или что-то слукавила, не знаю уж. Ну, он тогда ей все в лицо высказал и оставил ее. Потом вдруг получает письмо, что она умерла.

Финочка. Ах, как ужасно!

Марфуша. У всех у них одна низость. (Ушла.)

Елена Ивановна. Я уже забыла, но, кажется, дело в том, что она не умерла, написала, чтобы попугать. Прилетел, а она и не думает. Ну, уж он тогда, конечно...

Финочка. Обрадовался, что жива?

Елена Ивановна. Ах, ты ничего не понимаешь. Ведь она это нарочно. Ему - потрясение сильнейшее.

Финочка. Вот странные какие люди были!

Елена Ивановна. Кто, Михаил Арсеньевич странный?

Финочка. Да, и еще я про ту женщину. Какие были странные. Даже нельзя понять.

Елена Ивановна (мечтательно). Тебе не понятно, а это такая естественная психология. Любила, хотела вернуть... Любя, не рассуждают, не взвешивают.

Финочка. Не знаю. А только, наверное, дядя Мика не из-за того вкус к жизни потерял, что ему какая-то глупая женщина соврала. Наверно, уже так, вообще. Он очень глубокий, мама, он все видит, все понимает. И добрый. А это хорошо, если старые... если они добрые.

Елена Ивановна. Какие пустяки! Михаил Арсеньевич старый! Скажешь тоже.

Финочка. Да ведь он почти как папа!

Елена Ивановна (приподнимается с кушетки). А папа твой очень постарел? Поседел, я думаю! (Совсем встает.) Ну, он-то что! Не годы - горе старит. Горе и болезнь. Я еще совсем молода, а после болезни у меня вот, на левом виске... есть-таки седые волосы. (Подходит к зеркалу.)

Марфуша (в дверях). Яйца готовы. Сюда что ли подать?

Елена Ивановна. Нет, нет. Я там. Отдохну еще, кстати. Нервы шалят. Ты идешь, Фина?

Финочка. Я не хочу.

Елена Ивановна. Ну, как хочешь. (Уходит в спальню.)

Финочка одна. Ходит по комнате, смотрит на часы, потом на окно. Видимо, волнуется. Взяла какую-то книгу, села с ней, опять встала, опять села. Слышен, наконец, стук в дверь коридора. Финочка бросается туда, распахивает первую, вторую. Говорит что-то отцу. Кажется: "Здесь, здесь". А ты внизу раздевался?" Входят оба. Вожжин с мороза вытирает платком усы.

Вожжин. Так, значит, ничего, что опоздал? Вы дома? Пришли там ко мне по делу но одному, спешному. Я испугался, что засидятся, ты будешь ждать...

Финочка. Совсем ничего, папочка! Мы вернулись, мама завтракала, отдыхала. И ничего. Так я скажу ей, папочка, хорошо? Я сейчас... (Уходит быстро в дверь налево.)

Вожжин некоторое время один. Осматривает комнату. Берет книгу, которую читала Финочка, перелистывает, кладет. Прохаживается медленно. Садится в кресло, о чем-то думает. Из дверей спальни выходит Елена Ивановна. Она в том же платье, но сверху накинула довольно красивый цветной шарф с блестками.

Елена Ивановна. Ипполит Васильевич! Очень, очень рада!

Вожжин вскакивает, они долго жмут друг другу руки, потом Вожжин целует руку у Елены Ивановны.

(Несколько приподнято, весело). Ну, садитесь.

Садятся. Елена Ивановна на кушетку, Вожжин рядом.

Дайте на вас поглядеть. Ничего, сколько лет минуло, и ничего, в бороде только седина, а вид здоровый. Не то, что я, все худею, все худею...

Вожжин (откашливаясь). Вы все нездоровы, Елена Ивановна.

Елена Ивановна. Ах, я так была больна! Не красит болезнь, не молодит. Теперь мне уж лучше, души здешние, конечно, вздор, это Фина умоляла попробовать, но все-таки... В общем, я теперь поправляюсь. Нервы у меня никуда не годятся, Ипполит Васильевич.

Вожжин. Да, еще бы... Я вполне понимаю. Вам надо серьезно отдохнуть, полечиться.

Елена Ивановна. Ах, Ипполит Васильевич, лечение лечением, но ведь так часто душа болит! Сколько пережила я, сколько ран на душе! Что ж скрывать? Я чувствую - вы меня сейчас понимаете, врагами мы никогда не были...

Вожжин. Какими лее врагами, Боже сохрани...

Елена Ивановна. Да, да, и сейчас я чувствую, что меня слушает понимающий друг. Это так отрадно, так редко мне случается испытывать эту отраду, ведь я, в сущности, одинока... В смысле необходимости дружеского участия. Фина - ребенок. Говоришь ей, но разве она поймет глубину переживаний? О, я не жаловаться хочу, я не люблю жалоб, да и кто виноват, виноватых нет, каждый должен мужественно нести свою судьбу. Оттого уж не жалуюсь, что я ни в чем, ни в чем не раскаиваюсь. Как прямо я вам сказала восемь лет тому назад, так и теперь говорю: да, я полюбила Семена Спиридоновича истинной, большой любовью, той, которая не останавливается ни перед чем, которая сама в себе носит оправдание...

Вожжин. Да, но если объект любви... То есть я, хочу оказать, если с течением времени...

Елена Ивановна. При чем тут время? Разве есть время для любви? Любовь есть любовь. Она вечна и сама себя оправдывает. Время! Да больше: если б я, скажем, в минуты падения даже перестала ее, любовь, чувствовать, видеть в себе, все равно я верила бы: в самых потаенных глубинах моей души она жива! Эта вера только и поддерживает меня, Ипполит Васильевич. Она только и дает мне силы переносить кое-как мою тяжкую, действительно тяжкую жизнь.

Вожжин. Но, однако, если даже любовь перестает как бы ощущаться...

Елена Ивановна (не слушая). Тяжела моя жизнь, Ипполит, тяжела и в мелочах, в повседневности... Я - вы меня знаете!- я съеживаюсь от всего, малейшая пылинка меня уже царапает, а тут приходится глотать кучи пыли, задыхаться, терпеть, и если я кричу, то когда уже физически совсем истерзана, когда боль физическая...

Вожжин. Да зачем же, Господи, мучить так себя? Ведь и другие около вас должны мучиться?

Елена Ивановна (не слушая). Больше скажу. Если судьба окончательным, бесповоротным образом разлучит нас, если я буду знать, что никогда уже не должна видеть того, кого полюбила, - все равно! я буду верить, что любовь живет в моей душе!

Вожжин. Господи, Елена Ивановна... Лена... Бедный друг мой... Кто же станет отнимать вашу веру, если она вас поддерживает. Успокойтесь, ради Бога. Я не о том, я вообще о жизни. В жизни вы сами... то есть я хочу сказать, что вы создаете себе много внешних мучений. Для чего? Если любовь не зависит?.. То как же не подумать о спокойствии, о своем здоровье?..

Елена Ивановна. Я должна нести свой крест до конца. (Заплакав, другим голосом.) У Семена Спиридоныча... такой тяжелый характер! Такой тяжелый! Просто иногда не знаю, что и делать. День за днем, день за днем, истории, истории! Он меня оскорбляет... Поневоле голову теряешь. Но не могу же я... не могу же... раз я его полюбила...

Вожжин (взяв ее за руку). Успокойтесь... Милый друг, успокойтесь, молю вас. Мы подумаем. Верьте, я от всего сердца... Главное, успокойтесь.

Елена Ивановна. Спасибо, спасибо. Я спокойна. Высказалась, стало легче. Не жалейте меня, у меня есть сокровище - моя любовь. Жалости не надо. Участие мне дорого.

Вожжин. Если б я вам мог помочь...

Елена Ивановна (улыбаясь). Вы уже помогли тогда, давно, когда сразу поверили в мою любовь, так скоро и хорошо дали мне свободу. А теперь... такова моя судьба, кто может помочь?

Вожжин (встал и прошелся по комнате). Да, судьба... У всякого своя судьба... Конечно... Я так рад, Елена Ивановна, что увидел вас, что вы признали во мне друга, отнеслись с доверием, открыто... Ей-Богу, рад. Теперь мне легче с вами и то обсудить, с чем к вам ехал...

Елена Ивановна. Что же это? Насчет чего? Я вам ясна, Ипполит Васильевич; я моей души от вас не скрываю. Все могу сказать вам.

Вожжин. Нет, что ж, это конечно... Нет, я насчет Финочки хотел поговорить.

Елена Ивановна (с удивлением). Насчет Фины? Что же насчет нее?

Вожжин. Да вот... Я слышал, гимназию она оставила...

Елена Ивановна. Ах, это пустая история какая-то вышла. Фина же и была, кажется, виновата, толком и не добилась я от нее ничего, но упрямая: настояла, чтобы я ее взяла домой. Теперь у нее два учителя, прямо к выпускному готовят.

Вожжин. С учителями она плохо учится...

Елена Ивановна. Да, ужасно упрямая. Положим, возраст такой, характер ломается. Не следует обращать внимания.

Вожжин (горячо). Нет, следует! Нет, по-моему, на многое следует обращать внимание! (Тише.) Словом, я хочу сказать, жаль все-таки, девочка такая умненькая, без систематических занятий...

Елена Ивановна. Да... Ну что ж. Будет старше, будет и сама серьезнее относиться. Я же тут все больна...

Вожжин. Конечно, конечно. В том-то и дело. Отлично понимаю... Вам следует чаще путешествовать, лечиться. Вот в Крым, например.

Елена Ивановна. В Крым я думала как-нибудь. Если сложатся обстоятельства, конечно.

Вожжин. Вот-вот. (Встает, ходит по комнате.) А Финочку я думаю к себе взять.

Елена Ивановна. Кого?

Вожжин. Да Финочку. Дело совершенно ясное...

Елена Ивановна. Куда взять Фину?

Вожжин (продолжая, ходить, нетерпеливо). Ах, Боже мой, к себе, чтобы она жила у меня. Надо же ей... Отдам в хорошую частную гимназию, будут подруги, среда, занятия... Потом на курсы. Надо же ей, в самом деле... Взрослая, шестнадцать лет. Пойдет на курсы.

Елена Ивановна (машинально). На курсы... (Следит за ним глазами.) На курсы...

Вожжин. Вы будете путешествовать, приезжать... Вы сами понимаете, Елена Ивановна, мы не имеем права, молодое существо начинает жить, надо создать благоприятную обстановку, дать все возможности. У меня она именно попадает в такую обстановку, жизнь будет правильная, тихая, рабочая. Да не только мы с вами - и сама Фина понимает, что те условия, в которых она до сих пор находилась... находится... что они не соответствуют... Ненормальны... Фина сама...

Елена Ивановна. Что? Что? Фина сама? Что?

Вожжин. Да где она? Ведь ясное же дело. Такое простое, естественное дело. Фина! (Кричит.) Фина! Поди сюда!

Из спальни быстро выходит Фина. Вожжин - посреди комнаты, увлеченный своими словами, торопливый, Елена Ивановна в непроходящем оцепенении сидит неподвижно.

Вожжин. Финочка, вот я говорю маме... Что так дольше нельзя. Ты будешь в здешнюю гимназию ходить... Потом на курсы. Помнишь, ведь ты сама?.. И уже больше мы не расстанемся.

Финочка (просияв). Ах, папочка! Так правда? Неужели правда? Ах, папочка! (Делает движение к нему).

В эту минуту Елена Ивановна пронзительно и коротко вскрикивает, Фина кидается к ней, но останавливается.

Елена Ивановна. Ты сама? Сама? К нему жить? А я? Меня одну? Мать, как собаку?.. как больную собаку?.. на курсы... нормально... а меня бросила... меня не надо... как собаку.

Фина. Мамочка, да что ты? Да что ты? Как ты можешь?..

Елена Ивановна. Иди, иди, ступай! Уходи! Бросай мать! Туда ей и дорога! Уходи к нему! (Истерически кричит, падает на подушки.)

Финочка (бросается к ней). Мама, мама, ты не поняла, да мама же! Да никого да я тебя не брошу! Никогда я не уйду. Ей-Богу, честное слово, я не про то, ну ей-Богу! Мама! (Вскакивает, оборачивается к отцу, который стоит в растерянности посреди комнаты. Говорит быстро и горько.) Папа, что ты ей сказал? Зачем ты? Ведь она так поняла, что я к тебе уйду, а ее оставлю? Так поняла?

Вожжин. Фина, милая... Но я думал... Ведь как же?.. Я и думал...

Фина (зовет). Марфуша! Скорее! Дай капли там на столике! (Возится с матерью, которая продолжает рыдать и что-то бессмысленно повторяет.) Да перестань же, мама! Никуда я, никуда от тебя!

Вбегает Марфуша с каплями. (К отцу.) Папа, теперь уходи. Лучше уйди, а я ее успокою. Иди же, папа. (Берет его за рукав.) Я завтра к тебе сама... А теперь не надо. Видишь, она больная, она тебя не поняла...

Вожжин (пятясь к двери). Я уйду. Но, Финочка, я и думал... Ей надо лечиться, путешествовать... А ты со мной. Ты сама говорила...

Фина (остановилась, пораженная). Папа, что? Так ты вправду? Ты это придумал? Чтобы я ее бросила?

Вожжин. Я не говорил: бросила. Зачем сейчас же - бросила? Но ведь ты сообрази...

Фина. Чтобы я ее, такую несчастную, на тебя переменила? О, папа, ты не думал так, ты не хотел так, ведь я же люблю тебя, папочка, и не мог ты... (Обрывает себя.) Молчи, молчи, уходи! Я приду завтра. Я тебе скажу... (Тихонько толкает его к дверям.)

Вожжин. Ну завтра, завтра... (Другим голосом, бодрясь.) Только помни, я решил твердо. Я не уступлю. Тут надо действовать с разумом. Помни, ты говорила сама.

Фина. Уходи! (Почти кричит.) О Господи, ну что же мне делать, ну что же мне делать?

Вожжин уходит. Фина опять бросается к матери, с которой возилась в это время Марфуша. Рыдания тише.

Фина (нарочно весело). Мамуся, родная, и тебе не стыдно? Ну, разве можно так? Ну. посмотри на меня... Тебе не стыдно было такое вообразить? Что я от тебя уйду? Папочку только напугала. Он и не думал...

Елена Ивановна (слабо). Что ж... и отлично... и живи у него...

Фина. Да глупости! Ведь глупости же! Ну как это я у него буду жить? Я у него, а ты неизвестно где? Разве можно?

Марфуша (ворчливо). И очень просто, что дело невозможное.

Фина. Я рассержусь, мамочка, если ты мне не поверишь. Папа совсем не о том, чтобы я тебя бросила.

Марфуша (так же, прибирая лекарства). Ну еще о чем же!

Елена Ивановна (жалобно и сердито). Однако ты сама... Он говорит, ты сама недовольна, ты любишь его, хотела бы не расставаться. Ну и не расставайся... ну и сделай милость, только не лги и сознавай, что ты...

Фина. Я рассержусь, мама! (Помолчав.) Ты успокоилась? Так вот что. Никогда тебя бросать не хотела. А это правда... Я папочку люблю. Я верю, что он... что ты... (Горячо.) Ну, почем я знаю? Разве я могу все знать? Я думала, что вы как-нибудь... что папочка как-нибудь придумает... и всем будет хорошо, и никто не будет расставаться. Вот! (Помолчав.) Папочка может придумать. А ты его сразу напугала.

Елена Ивановна (приподнялась на подушках, слабо улыбнулась, вздохнула). Глупенькая девочка! Ты забываешь меня, мою жизнь, мой крест... Мы не знаем своей судьбы, нельзя ничего предрешать, но пока есть силы, надо крест нести. Ипполит Васильевич это понимает. Я обманулась в нем, он так грубо предложил это переселение... насчет тебя... ах, не могу! (Нюхает что-то, успокаивается.) Но это-то он понимает: ни для кого в мире... даже для тебя... я не имею права сейчас отказаться... Съехаться опять с твоим отцом. Разве это возможно?

Марфуша. Да уж как перед Истинным, что нет никакой возможности. Я слуга, да и то понимаю. Из одного из человеколюбия слушать странно.

Елена Ивановна. Что странно? Что такое? Если понимаешь, тем лучше. Тебя не спрашивают.

Марфуша. Да уж спрашивают ли, нет ли, а я так понимаю, что барин Ипполит Васильевич и в уме не держит по-барышниному, чтобы такое предложение. Барышне-то где разобрать, а небось у него в доме, у самого-то, уж заведено. Жена не жена, а с ноги не скинешь.

Елена Ивановна. Что? Что? Какая жена? В доме?

Марфуша. Да уж такая. Глядеть вчуже тошно.

Фина. Брось ее, мама. Ворчит, и понять нельзя.

Елена Ивановна (в волнении). Нет, нет, это что-то новенькое. Марфа, сейчас же говори! Сплетни какие-нибудь?

Марфуша. Нашли сплетницу! Девятый год служу. И бояться мне нечего. Дело мне, тоже!

Елена Ивановна. Будешь ты говорить толком?

Марфуша. И говорить нечего. Завел и завел барыню, сколько уж годов, дверь в дверь квартира, по-семейному. Людям ртов не завяжешь. Барышня сколько разов ее у папаши видали, да им, понятно, ни к чему. Вот и все.

Елена Ивановна (неестественно громко хохочет). Прекрасно! Прекрасно! Любовь, значит? Скрытник, Ипполит Васильевич!

Марфуша. Любовь! Любовь! Довольно я на низость-то ихнюю к нашей сестре наглядевшись. Так путаются, вот те и любовь. А врать-то...

Финочка подскочила к Марфе, с силой схватила ее за плечи, та выронила на пол подушку, полотенце, еще что-то, что хотела нести в спальню, и охнула.

Финочка. Ты не смеешь! Не смеешь при мне лгать так. Это все лганье, лганье! Я тебя вон вышвырну... Вон! Вон! (Выталкивает ее за дверь и хлопает дверью.)

Елена Ивановна (продолжает злобно хохотать, прохаживается). Скажите пожалуйста! За что ты ее? Почему "лганье"? Очень похоже на правду. Очень, очень.

Фина (мрачно). Мама, я никому не позволю. И ты не смей. Не тронь папу! Это неправда, лганье, лганье грязное, не тронь!

Елена Ивановна. Ты дурочка, больше ничего! Ха-ха-ха! Наконец он свободен, его дело! Но я его за то виню - наглость какая! Молоденькую дочь к себе требовать, жизнь будет нормальная у него, на курсы... Ступай, ступай, иди к своему папочке, он тебе и мамашу новую приготовил. Эта - больная, скучная, может, та будет повеселее. Пораскинь умом, да и выбери!

Фина стремительно выбегает в спальню. Одну минуту Елена Ивановна одна.