С. Елпатьевск³й. Разсказы. Том 3. С.-Петербург. 1904.
- Чистый идолъ! звѣрь какой-то!.. - говорила мать про о. Никифора. - Кажется, и нѣтъ у насъ въ роду хуже, какъ онъ, да еще отецъ Демидъ.
И какъ всегда въ такихъ случаяхъ глаза матери дѣлались сух³е и злые.
- Жена попалась ему, о. Никифору, покойница Анисья Власьевна, добрая да ласковая,-такъ вѣдь говорить съ нимъ разучилась... Цыкнетъ на нее, какъ волкъ ощерится, она и молчитъ. Полусапожки, бывало, дочери купитъ, такъ точитъ, точитъ ее; такъ въ чахотку и вогналъ... И сына-то, Павла Никифоровича, за что погубилъ? "Живи по моему, а не по своему!" Одинъ сынъ былъ. И дочь въ монастырь ушла, тоже отъ веселаго житья.
Лицо у матери блѣдное, и все разгораются ненавистью глаза.
- Крутогорская порода...- добавляетъ она.- Никого не пожалѣетъ.
Крѣпко не любила мать о. Никифора и на моей памяти никогда не ѣздила къ нему въ гости, не любила, когда и онъ пр³ѣзжалъ къ намъ. Отецъ также не любилъ ѣздить къ отцу Никифору и выискивалъ всяк³е предлоги, чтобы отложить поѣздку. Но отецъ Никифоръ былъ братъ бабушки и пока бабушка была жива, хоть и не каждый годъ, но разъ въ два года, на Илью Пророка, храмовой праздникъ въ Карповомъ погостѣ, гдѣ жилъ о. Никифоръ, онъ снаряжался въ дорогу. И меня бралъ съ собой.
О. Никифоръ жилъ въ другомъ уѣздѣ, въ шестидесяти верстахъ отъ насъ, и путешеств³е было долгое и трудное, на половину лѣсомъ. Чѣмъ дольше мы ѣхали, тѣмъ гуще и темнѣе становились лѣса и больше встрѣчалось болотъ, тѣмъ меньше было полей и луговъ, тѣмъ рѣже попадались деревни и села. И встрѣчныхъ мало было, и, помню, жутко было ѣхать въ безмолвномъ лѣсу. Зато звѣря всякаго много было: зайцы то и дѣло выскакивали, бѣлки прыгали съ дерева на дерево, лосямъ былъ водъ, медвѣдь бродилъ по ягодникамъ, а по зимамъ волки стаями ходили. И люди друг³е были. Лѣсъ ли угрюмый, звѣрь ли сердитый положили на нихъ печать; были они непривѣтливые, неразговорчивые, и худая слава шла про тѣхъ мужиковъ. Земледѣл³емъ мало занимались, только льны у нихъ родились хорош³е, а больше вокругъ лѣса бились. Корье драли, сани дѣлали, бураки фигурчатые, уголь жгли, много смолокуровъ было, - по мѣсяцамъ изъ лѣсу въ деревню не выѣзжали. Потомъ звѣрь: бѣлку били, лисицъ, барсуковъ, на волковъ капканы ставили, на медвѣдя съ рогатиной ходили, въ отхож³е промыслы ходили тоже по своей части, по звѣриной - знамениты были на нѣсколько губерн³й, на волковъ облаву устраивать, медвѣдя обкладывать. И собаки у нихъ были особенныя, ихн³я, со старины велись, къ медвѣдю были приспособлены.
Когда я пр³ѣзжалъ въ Карповъ погостъ, мнѣ казалось, что дальше и ѣхать некуда, что все тамъ будетъ лѣсъ, лѣсъ да болото.
Погостъ былъ: жили тамъ только батюшка, да дьяконъ, да дьячокъ, да сторожъ церковный; избушка стояла при церкви, гдѣ зимой отогрѣвались прихожане въ ожидан³и службы,- и все тутъ. А кругомъ лѣсъ стѣной стоялъ, темный лѣсъ, дуба вовсе не было и березка рѣдко попадалась: только ель сплошная, да сосна кое-гдѣ. Передъ домомъ о. Никифора рѣчка вилась: въ болотѣ родилась, по болоту текла; а за рѣчкой опять все ель, ель, ель. Дома причта стояли старые, оброшенные, и церковь была деревянная, старая, оброшенная. Давняя распря шла между прихожанами и причтомъ изъ-за луговъ поемныхъ, безъ которыхъ мужикамъ жить нельзя было, и которые духовенству уступать не хотѣлось, потому что они составляли главный доходъ. Потому и не ремонтировали прихожане церковные дома причта, какъ по положен³ю должны были. И давно положено было церковь каменную строить и деньги были отказаны, а старая деревянная церковь все стояла, все чернѣла и словно вростала въ землю. Тянулся судъ, какъ тянулся въ тѣ старыя времена, десятки лѣтъ, и отцы передавали дѣтямъ старый споръ, старую вражду. Еще до отца Никифора все судился причтъ, но при старенькомъ батюшкѣ дѣло какъ-то слаживалось и было что-то въ родѣ перемир³я. А когда поступилъ о. Никифоръ - это было второе мѣсто его, съ перваго онъ ушелъ, потому что не ужился съ прихожанами, всегда былъ крутой и властный - онъ захотѣлъ повернуть дѣло посвоему, и еще больше вспыхнула вражда между причтомъ и прихожанами.
Мужики косили сѣно на спорныхъ лугахъ и травили скотомъ поповск³й хлѣбъ, а о. Никифоръ вызывалъ станового и исправника, таскалъ прихожанъ въ городъ по судамъ, писалъ въ колсистор³ю. И чѣмъ дольше жилъ, тѣмъ больше втягивался въ судебную волокиту, въ сутяжническ³я кляузы и все больше враждой и злобой наполнялось его сердце. Сталъ онъ судиться съ своими дьяконами, которые, по его мнѣн³ю, перекидывались на мужицкую сторону, и съ благочиннымъ, который мирволилъ мужикамъ, и съ консистор³ей, которая потакала благочинному, и писалъ онъ доносы и на судъ, и на благочиннаго, и на консистор³ю.
Угрюмо выглядѣлъ старый, сложенный изъ огромныхъ бревенъ домъ, тяжелыми желѣзными болтами запирались ставни, дубовыя ворота были какъ крѣпостныя двери, и псы лютые выли на широкомъ дворѣ. А въ комнатахъ ходилъ высок³й высохш³й старикъ, съ длинной сѣдой бородой, съ сумрачными сѣрыми глазами, такъ похож³й на бабушку, и, вмѣсто привѣтств³я, начиналъ попрекать отца, что два года ужъ не былъ, что забыла его родня и ѣздить ужъ не хотятъ. И мало было гостей въ комнатахъ: духовенство не любило о. Никифора и боялось къ нему ѣздить, сидѣли как³е-то батюшки стареньк³е, безсловесные, да вдовыя племянницы, просвирни, въ темныхъ платочкахъ, съ унылыми лицами. О. Никифоръ жилъ одинъ, и изъ комнатъ смотрѣло угрюмое холодное бездомовье, и стекла въ окнахъ были зеленыя, засиженныя, обои клопами запачканные. Скудно было угощен³е о. Никифора. Съ годами, вмѣстѣ съ сутяжничествомъ, скупость пришла къ нему, и сталъ онъ высчитывать копейку и беречь кусокъ и сталъ онъ бояться, чтобы гости не объѣли его, и лошади не съѣли овесъ его. Угрюмо и скучно проходили его праздники, гости сидѣли по угламъ и неохотно разговаривали. Больше всѣхъ разговаривалъ самъ отецъ Никифоръ, и чѣмъ больше говорилъ, тѣмъ больше оживлялся, словно хотѣлось ему выговорить на людяхъ всѣ свои одинок³я думы, которыя передумалъ за годъ. Говорилъ все объ одномъ и томъ же, что я слышалъ всяк³й праздникъ: о своихъ кляузахъ, о всемъ, что случилось за годъ съ его судебнымъ дѣломъ, и разсказывалъ отцу, как³е онъ ходы приготовилъ, какъ подвелъ благочиннаго, какъ нашелъ въ синодѣ своего товарища, столоначальника и какъ доѣдетъ онъ консистор³ю...
- Вотъ теперь они у меня попляшутъ!
И онъ дѣлался почти веселъ, глаза блестѣли и смѣялся онъ короткимъ злымъ смѣхомъ.
Все объ одномъ. Никогда ни однимъ словомъ не обмолвился онъ о своемъ сынѣ, и когда отецъ передавалъ поклонъ отъ дочери, жившей въ монастырѣ въ нашемъ уѣздномъ городѣ, и разсказывалъ объ ея житьѣ-бытьѣ, онъ слушалъ и молчалъ, и лицо его становилось темное и угрюмое, а потомъ снова начиналъ свои разсказы и снова оживлялся. И, должно быть, не было уже у него другихъ словъ, кромѣ словъ вражды и злобы, должно быть, не было уже въ его сердцѣ мѣста ни сыну, который скитался въ это время неизвѣстно гдѣ, ни дочери, давно не навѣщавшей Карповъ погостъ.
Я видѣлъ, какъ тягостно было моему отцу и какъ на другое же утро начиналъ онъ придумывать разные предлоги, чтобы не жить положенные три дня и уѣхать раньше изъ этого угрюмаго непривѣтнаго дома, отъ непривѣтныхъ злыхъ рѣчей.
Онъ говорилъ, что батюшка велѣлъ ему раньше ворочаться, что помочь у него назначена - овесъ косить, и уѣзжалъ, и когда скрывался отъ насъ за деревьями крестъ старой церкви погоста, снималъ шапку, крестился и глубоко трудно вздыхалъ.
- Хоть бы кого пожалѣлъ!- говорилъ онъ:- всѣ-то у него мошенники, нёгоди... Нутка-се про отца Серафима какое слово сказалъ: съ свояченицей будто живетъ.... Ахъ грѣхи, грѣхи!
Онъ ловилъ себя на осужден³и и снова вздыхалъ и вспоминалъ, что нашъ доморощенный Сивко, вѣрный другъ его, остался безъ овса, и поэтому слѣзалъ съ телѣги и заставлялъ слѣзать меня, и шли мы рядомъ, чтобы не обременять своею тяжестью толстаго, какъ печь Сивка, но мысли о дядѣ не покидали его.
Онъ забылъ про меня и, по своему обыкновен³ю, говорилъ вслухъ свои мысли.
- ...Пастырь духовный!.. Всю-то жизнь... Съ собой не унесешь,- все здѣсь останется...- слышу я коротк³я фразы отца.
И разсказалъ мнѣ разъ отецъ старую истор³ю про Карповъ погостъ, знаменитую истор³ю, которая жива была еще въ нашей округѣ.
Былъ священникъ въ погостѣ: въ этомъ самомъ домѣ жилъ, и былъ онъ атаманъ разбойнич³й. И два сына съ нимъ разбойничали, и церковный староста, и причтъ, и было много въ шайкѣ изъ прихожанъ. Долго онъ разбойничалъ, и ничего съ нимъ сдѣлать не могли. Жизнь онъ спасъ арх³ерею, когда тотъ былъ ректоромъ семинар³и - той самой, въ которой потомъ мнѣ учиться пришлось. Сдѣлали старш³е семинаристызаговоръ, чтобы утопить его въ озерѣ, и мѣшокъ былъ приготовленъ; а атаманъ этотъ тогда въ богослов³и былъ, въ заговорѣ участвовалъ и донесъ ректору. Съ тѣхъ поръ и помнилъ владыка старое добро и не хотѣлъ вѣрить про разбой и уб³йства батюшки.
Пошлютъ духовнаго слѣдователя, священника,- въ консистор³и инструкц³ю дадутъ. Покопается, прихожанъ опроситъ,- а они всѣ заодно, - пр³иметъ мзду, тѣмъ дѣло и кончится. Долго шло такъ, только дошли слухи до Питера, и стали изъ синода запрашивать.
Тогда и назначили слѣдств³е произвести дѣдушку Кузьму, отца бабушки и этого самаго о. Никифора. Смѣлый человѣкъ былъ, ничего не боялся, и неподкупный. И сразу все открылъ бабушкинъ отецъ,- и опросъ какъ слѣдуетъ сдѣлалъ, изъ сосѣднихъ деревень мужиковъ созвалъ и кладовую разбойничью нашелъ: въ углу двора была, - будто мшанникъ для телятъ, а въ кладовой всякое оруж³е: и пистолеты, и ружья, и кинжалы, и кистени, и добро награбленное.
Должно быть, отцу самому дѣлалось страшно, когда онъ расказывалъ о кистеняхъ и пистолетахъ, и говорилъ онъ глухимъ пониженнымъ голосомъ, какъ дѣдушку Кузьму совсѣмъ было убили тогда разбойники и долго гнались за нимъ ночью, вотъ въ этомъ самомъ лѣсу, и спасъ - вынесъ его и пономаря Луку только Сивко,- знаменитый въ лѣтописяхъ нашего дома, прародитель того самаго Сивка, на которомъ мы ѣхали. И кончилось все, какъ слѣдуетъ, только у Сивка ухо оказалось прострѣленнымъ, а разбойники всѣ въ Сибирь пошли, въ кандалахъ, кромѣ батюшки-атамана, который въ тюрьмѣ померъ,- не дождался суда.
Страшно было слушать глух³я страшныя слова въ молчаливомъ, темномъ мохнатомъ лѣсу, и я крѣпко держался за рукавъ отца и все оглядывался назадъ, не видать ли погони за нами.
Померъ о. Никифоръ не хорошей смертью,- безъ креста-покаян³я. Нашли разъ его въ лѣсу съ разбитымъ вискомъ, и осталось неизвѣстнымъ, упалъ ли онъ съ одноколки, на которой ѣздилъ по приходу и ударился вискомъ о пень, или другое что приключилось,- темный лѣсъ не сказалъ.