Стихи. Книгоиздательство "Скорпион". М., 1910 г. Ц. 1 р. 50 к.
H. С. Гумилев: pro et contra / Сост. и прим. Ю. В. Зобнина. - СПб.: РХГИ, 2000.- (Русский путь).
Лет двадцать тому назад русская поэзия под влиянием ложно понятых принципов реалистического искусства почти совсем чуждалась фантастики. Поэты как-то стыдились всего, на чем лежал отсвет "романтизма", и во что бы то ни стало хотели оставаться в пределах не только современного, но непременно повседневного. Всем еще памятна борьба, которую повело с этими принципами молодое поколение поэтов, выступившие в начале 90-х годов. Оно защищало равноправность мечты с так называемой действительностью и в разгар борьбы, как то всегда бывает, даже решительно отдавало предпочтение фантастике. Тогда-то были восстановлены у нас в стихах декорации, столь любезные в свое время романтиком: средневековые замки, причудливые дворцы Востока, пустыни, где еще длится дикая жизнь, и, наконец, просто небывалые, воображаемые страны, сотворенные по произволу, по прихоти поэта.
За пятнадцать лет борьбы новые идеи у нас, как на Западе, одержали победу. Реализм должен был сдать те свои позиции, которые пытался он было занять в 80-х годах. Но в то же время тем ощутительнее стало, что он все же из числа исконных, прирожденных властелинов в великой области искусства. Стало яснее, что начало всякого искусства - наблюдение действительности, как вместе с тем стали виднее те опасности, к которым ведет безудержная фантастика. В наши дни "идеалистическое" искусство, в свою очередь, вынуждено очищать позиции, занятые слишком поспешно. Будущее явно принадлежит какому-то еще не найденному синтезу между "реализмом" и "идеализмом".
Этого синтеза Н. Гумилев еще не ищет. Он еще всецело в рядах борцов за новое, "идеалистическое" искусство. Его поэзия живет в мире воображаемом и почти призрачном. Он как-то чуждается современности, он сам создает для себя страны и населяет им самим сотворенными существами: людьми, зверями, демонами. В этих странах, - можно сказать, в этих мирах, - явления подчиняются не обычным законам природы, но новым, которым повелел существовать поэт; и люди в них живут и действуют не по законам обычной психологии, но по странным, необъяснимым капризам, подсказываемым автором-суфлером. И если встречаются нам в этом мире имена, знакомые нам по другим источникам: античные герои, как Одиссей, Агамемнон, Ромул, исторические личности, как Тимур, Данте, Дон-Жуан, Васко-де-Гама, некоторые местности земного шара, как степь Гоби, или Кастилия, или Анды, - то все они как-то странно видоизменены, стали новыми, неузнаваемыми.
Страна Н. Гумилева, это - какой-то остров, где-то за "водоворотами" и "клокочущими пенами" океана. Там есть пленительные всегда "ночные" или вечно вечереющие горные озера. Кругом "рощи пальм и заросли алоэ", но они полны "мандрагорами, цветами ужаса и зла". По стране бродят вольные дикие звери: "царственные барсы", "блуждающие пантеры", "слоны-пустынники", "легкие волки", "седые медведи", "вепри", "обезьяны". По временам видны "драконы", распростершиеся на оголенном утесе. Есть там и удивительные камни, которые ночью летают, блестя огнями из своих щелей, и сокрушают грудь своих врагов. Герои Н. Гумилева - это или какие-то темные рыцари, в гербе которых "багряные цветы" и которых даже женщины той страны называют "странными паладинами", или старые конквистадоры, заблудившиеся в неизведанных цепях гор, или капитаны, "открыватели новых земель", в высоких ботфортах, с пистолетом за поясом, или царицы, царствующие над неведомыми народами чарами своей небывалой красоты, или мужчины, "отмеченные знаком высшего позора", или, наконец, просто бродяги по пустыне смерти, соперничающие с Гераклом. Тут же, рядом с ними, стоят существа совсем фантастические или, по крайней мере, встречаемые весьма редко: "угрюмые друиды", повелевающие камнями, "девушки-колдуньи", ворожащие у окна тихой ночью, некто, "привыкший к сумрачным победам", и таинственный скиталец по всем морям, "летучий голландец". И удивительные совершаются в этом мире события среди этих удивительных героев: рыцарь принимает вызов девы-воина и своим последним стоном приветствует победу врага; царица, при взятии ее города, ставит на людной площади ложе и на нем, обнаженной, ожидает победителей; добрые товарищи-собутыльники собираются ехать в путешествие, непременно в Китай, и выбирают капитаном метра Рабле; наконец, изумительный раджа ведет своих парсов на завоевание крайнего севера и там, во льдах и снегах, где виднеются лишь глубокие следы медвежьи, создает царство мечты, в котором белая заря слепительнее, чем в Бирме, и т. д.1
Такова поэзия Н. Гумилева, поскольку она отразилась в его книге "Жемчуга", разделенной на три отдела: жемчуг черный, жемчуг серый и жемчуг розовый. Еще больше чудес найдем мы во второй части книги, где собраны более ранние стихи поэта (1906-1908 гг.), изданные прежде в Париже под характерным заглавием "Романтические цветы". В этих "Романтических цветах" фантастика еще свободнее, образы еще призрачней, психология еще причудливее. Но это не значит, что юношеские стихи автора полнее выражают его душу. Напротив, надо отметить, что в своих новых поэмах он в значительной степени освободился от крайностей своих первых созданий и научился замыкать свою мечту в более определенные очертания. Его видения с годами приобрели больше пластичности, выпуклости. Вместе с тем явно окреп и его стих. Ученик И. Анненского, Вячеслава Иванова и того поэта, которому посвящены "Жемчуга"2, Н. Гумилев медленно, но уверенно идет к полному мастерству в области формы. Почти все его стихотворения написаны прекрасно, обдуманными и утонченно-звучащими стихами. Н. Гумилев не создал никакой новой манеры письма, но, заимствовав приемы стихотворной техники у своих предшественников, он сумел их усовершенствовать, развить, углубить, что, быть может, надо признать даже большей заслугой, чем искание новых форм, слишком часто ведущее к плачевным неудачам.
Впервые: Русская мысль. 1910. No 7; печ. по: Среди стихов... С. 318-320.
После выхода рецензии Гумилев писал Брюсову: "Дорогой Валерий Яковлевич, не только долг благодарности за Ваш более чем лестный для меня отзыв заставляет меня писать Вам, но и желание договорить хоть прозой то, что я не сумел вложить в стихи, показать, что не напрасно Вы оказали мне честь, признавая своим учеником, что я тоже стремлюсь к указанному Вами синтезу, но по-своему осторожно, может быть даже слишком. Начиная с "Пути конквистадоров" и кончая последними стихами, еще не напечатанными, я стараюсь расширять мир моих образов и в то же время конкретизировать его, делая его таким образом все более и более похожим на действительность. Но я совершаю этот путь медленно, боясь расплескать тот запас гармоний и эстетической уверенности, который так доступен, когда имеешь дело с мирами воображаемыми и которому так мало (по-видимому) места в мире действительности" (Неизданные стихи и письма, с. 67-68).
1 В этом абзаце, воссоздающем картины гумилевской стихотворной "утопии", Брюсов использует фрагменты из следующих ст-ний Гумилева, вошедших в Ж 1910: "У берега" (из цикла "Возвращение Одиссея), "Озера", "Рощи пальм и заросли алоэ...", "Одиночество", "Северный раджа", "Лесной пожар", "В пути", "Камень", "Поединок", "Одержимый", "Старый конквистадор", "Капитаны", "Царица", "Портрет мужчины", "В пустыне", "Колдунья", "Варвары", "Путешествие в Китай".
2 Т. е. самого Брюсова; книга стихов Гумилева "Жемчуга" в 1910 г. носила посвящение "Моему учителю Валерию Брюсову" (в издании 1918 г. посвящение было снято).