Изъ предислов³я къ сочинен³ямъ Аполлона Григорьева.
(Томъ I. Изд. H. H. Страхова. 1876 г.)
Н. Страховъ. Критическ³я статьи. Томъ второй. (1861-1894).
Издан³е И. П. Матченко. К³евъ, 1902.
Имя Аполлона Григорьева очень извѣстно; но значен³е его для многихъ, даже для огромнаго большинства, совершенно темно. Одна изъ прямыхъ и простыхъ причинъ этого заключается въ малой доступности для читающихъ самаго рода его писан³й. Критика, по существу дѣла, есть нѣкоторое философское разсужден³е и, слѣдовательно, требуетъ особаго упражнен³я и усил³я мысли.
Были, конечно, и есть и друг³я причины, и внѣшн³я и внутренн³я. Къ внутреннимъ принадлежитъ, напримѣръ, широта и многосторонность мысли, затрудняющая пониман³е и мѣшающая самому писателю выражать свой взглядъ рѣзкими формулами и итогами.
Книга эта, говоря любимымъ словомъ ея автора, есть явлен³е органическое. Въ продолжен³е долгихъ лѣтъ, когда она писалась, однѣ и тѣ же мысли занимали писавшаго, и онѣ раскрывались все яснѣе и опредѣленнѣе, не измѣняясь въ своей сущности. Но этого мало; чтобы писать настоящ³я книги, так³я, которыя не были бы лишь болѣе или менѣе удачнымъ подоб³емъ, болѣе или менѣе грубымъ извращен³емъ другихъ книгъ, нужно еще выполнить большое услов³е: нужно, чтобы предметы нашихъ мыслей составляли часть нашей жизни, сокровище нашего сердца. Такимъ предметомъ, дѣйствительно, была для Ап. Григорьева наша литература (т. е. художественная). Отсюда, то глубочайшее воодушевлен³е, тотъ тонъ горячаго убѣжден³я, которымъ поражаетъ эта книга; отсюда и тѣ истины, которыя она намъ открываетъ.
Ибо одинъ голый умъ есть сила формальная, холодная, и во многихъ областяхъ истина ему недоступна; самое важное въ м³рѣ - красота и внутренняя сила вещей открываются не уму, а только сердцу. Въ м³рѣ нравственномъ, велик³я и высок³я явлен³я бываютъ непонятны для человѣка съ мелкою и низкою душею; такъ и вообще, чтобы сущность предмета была намъ постижима, должно быть нѣкоторое соотвѣтств³е между нашею натурою и природою предмета. Смотря по тому, что такое мы сами, мы одно любимъ, другого не любимъ; а проницательность, постижен³е дается только любовью, и скорѣе ненависть угадаетъ глубокую сердцевину своего предмета, чѣмъ сухое, холодное изучен³е. Вотъ почему Ап. Григорьевъ совершенно правъ и, какъ нельзя лучше, характеризуетъ свое отношен³е къ дѣлу, когда говоритъ:
"Наши мысли вообще (если онѣ точно мысли, а не баловство одно) суть плоть и кровь наша, суть наши чувства, вымучивш³яся до формулъ и опредѣлен³й. Немног³е въ этомъ сознаются, ибо и немног³е имѣютъ счаст³е или несчаст³е раждать изъ себя собственныя, а не чуж³я мысли" ("Эпоха". 1865, No 2).
Извѣстно, что литературныя явлен³я - мало сказать: возбуждаютъ нашу любовь,- они имѣютъ силу подчинять себѣ душу, овладѣвать ею. На эту силу часто указываетъ Ап. Григорьевъ и трудно представить себѣ человѣка, который испытывалъ бы ея дѣйств³е въ большей степени, чѣмъ онъ самъ. Художественныя произведен³я были живыми и всесильными образцами, по образу которыхъ складывались его собственныя чувства и взгляды; художество было для него средствомъ самаго яснаго и убѣдительнаго созерцан³я идеаловъ красоты, добра и правды.
Понятно, что для него значен³е искусства было необыкновенно высоко. Онъ называлъ его "лучшимъ изъ земныхъ дѣлъ", давалъ ему руководящую роль въ движен³и человѣчества, признавалъ за нимъ однимъ право и способность сказать "новое слово". Этотъ взглядъ на искусство составляетъ характеристическую черту Ап. Григорьева. И въ мышлен³и, и въ дѣйствительной жизни искусство было для нашего критика исходною точкою и окончательною повѣркою.
Высш³я, руководящ³я начала для насъ обыкновенно составляютъ, съ одной стороны, религ³озныя и нравственныя понят³я, съ другой, практическ³я нужды, требован³я пользы, справедливости. Часто говорятъ поэтому, что и искусство должно быть подчинено этимъ самымъ началамъ, что оно не имѣетъ правъ на самостоятельность и если выходитъ изъ служебной роли, то бываетъ безполезно и даже вредно. Ап. Григорьевъ, конечно, хорошо чувствовалъ эти вопросы, и мы находимъ у него двѣ статьи, особо имъ посвященныя. Онъ называлъ всѣхъ, не признававшихъ высшаго значен³я искусства, теоретиками, понимая подъ словомъ теор³я все, что противуположно жизни, а слѣдовательно и искусству, какъ прямому "органу жизни". Статья "О правдѣ и искренности въ искусствѣ" направлена противъ одного рода теоретиковъ и излагаетъ вопросъ объ отношен³и искусства къ нравсгвенности; статья "Критическ³й взглядъ на основы, значен³е и пр³емы современной критики искусства" направлена противъ другахъ теоретиковъ и говоритъ о томъ, въ какихъ отношен³яхъ искусство и его критика должны находиться къ требован³ямъ времени. Въ этихъ двухъ статьяхъ вообще объясняются и смыслъ искусства, и обязанности критики.
Искусство не есть простое изображен³е жизни; оно есть непремѣнно и судъ надъ нею, судъ во имя самыхъ высшихъ началъ, только не существующихъ въ отвлечен³и, а тѣхъ, которыя живутъ и стремятся воплотиться въ изображаемой жизни. Идеалъ души человѣческой, по убѣжден³ю Ап. Григорьева, всегда и вездѣ остается неизмѣннымъ; но въ своемъ чистомъ и общемъ видѣ онъ не можетъ ни воплотиться, ни быть познаваемъ. Въ этомъ отношен³и намъ доступна, какъ выражался Ап. Григорьевъ, только цвѣтная истина; ея выражен³е есть художество. Отвлеченная, голологическая мысль всегда понимаетъ и судитъ жизнь уже, одностороннѣе. Только художествомъ могутъ быть вѣрно изображены, только созерцан³емъ и чувствомъ могутъ быть вполнѣ поняты проявлен³я одного и того же идеала въ различныхъ частныхъ формахъ, смотря по народамъ и историческимъ эпохамъ.
Такимъ образомъ, искусство по самой своей сущности нац³онально. Самое творчество заключается, главнымъ образомъ, въ создан³и типовъ, то есть образовъ, представляющихъ намъ опредѣленный, органически цѣльный и, слѣдовательно, носящ³й на себѣ печать извѣстной народности складъ душевной жизни. Типическое въ этомъ смыслѣ не значить общее, отвлеченное, одностороннее, а напротивъ частное, конкретное, многосложное, какъ явлен³я дѣйствительной жизни. Искусство должно стремиться скорѣе къ типовому, то есть къ уловлен³ю чертъ опредѣленнаго типа, чѣмъ къ типическому, если подъ типическимъ разумѣть общ³я черты душевныхъ явлен³й.
Критику, которая разсматриваетъ искусство въ такой тѣсной связи съ жизнью и видитъ въ немъ не какое-то простое отражен³е жизни, а ея руководящ³й органъ, Ап. Григорьевъ называлъ органическою, онъ противуполагалъ ее и эстетической критикѣ, какъ совершенно отвлеченной, и исторической, для которой искусство есть результатъ жизни, а не выражен³е того стремлен³я къ идеалу, которымъ управляется самая жизнь. Представителя исторической критики Ап. Григорьевъ видѣлъ у васъ въ Бѣлинскомъ, и потому часто говорилъ о немъ, съ большою силою и проницательност³ю указывая его досгоинства и недостатки. Въ концѣ своей жизни Ап. Григорьевъ съ величайшимъ энтуз³азмомъ привѣтствовалъ книгу Виктора Гюго о Шекспирѣ, въ которой встрѣтилъ ту же вѣру въ искусство и тотъ же взглядъ на безграничную глубину жизни, неуловимую для отвлеченной мысли (см. Парадоксы органической критики).
Явлен³я русской литературы, о которыхъ писалъ Ап. Григорьевъ, относятся, главнымъ образомъ, только къ пер³оду времени отъ Карамзина до конца жизни критика. За это время читатель найдетъ здѣсь полный и проникнутый однимъ взглядомъ очеркъ нашего литературнаго движен³я.
До-карамзинская литература, можно сказать, не существовала для Ап. Григорьева; изрѣдка встрѣчающ³еся отзывы о ней небрежны и высокомѣрны; видно по всему, что критикъ не жилъ ея произведен³ями, и они остались для него чуждыми.
Но Карамзинымъ онъ уже жилъ, и значен³е этого великаго писателя въ нашемъ развит³и указано имъ съ величайшею мѣткост³ю.
Наша новая литература возникла подъ вл³ян³емъ чужихъ литературъ и развилась подъ ихъ непрерывнымъ воздѣйств³емъ. Самостоятельною и, слѣдовательно, народною она стала только въ Пушкинѣ, который поэтому и составляетъ величайшую задачу для русской критики. Объяснен³е значен³я Пушкина есть та центральная точка, съ которой Ап. Григорьевъ смотрѣлъ на развит³е нашей литературы. Онъ показалъ, какъ пробудилось въ поэтѣ наше типовое, народное.
Дѣятельность Пушкина, по Ап. Григорьеву, представляетъ нѣкотораго рода борьбу съ различными идеалами, съ различными исторически-сложившимися типами душевной жизни, тревожившими натуру поэта и пережитыми его. Идеалы эти или типы принадлежали чужой жизни; это были: мутно-чувственная струя псевдоклассицизма, туманный романтизмъ, но всего больше байроновск³е типы Чайльдъ-Гарольда, Донъ-Жуана и т. д. Эти формы чужой жизни, чужихъ народныхъ организмовъ, вызывали сочувств³е въ душѣ Пушкина, находили въ ней сгих³и и силы для создан³я соотвѣтствующихъ идеаловъ. Это не было подражан³е, внѣшнее передразниван³е извѣстныхъ типовъ,- это было ихъ дѣйствительное усвоен³е, ихъ переживан³е. Но вполнѣ и до конца природа поэта покориться имъ не могла. Обнаружилось то, что Ап. Григорьевъ называетъ борьбою съ типами, то есть, съ одной стороны, стремлен³е отозваться на извѣстный типъ, дорости до него своими душевными силами и, такимъ образомъ, помѣряться съ нимъ; съ другой стороны - неспособность живой и самобытной души вполнѣ отдаться типу, неудержимая потребность отнестись къ нему критически и даже питать въ себѣ и признать законными сочувств³я, вовсе не согласныя съ типомъ.
Изъ этого процесса, изъ этой борьбы съ чужими типами Пушкинъ всегда выходилъ самимъ собою, особеннымъ типомъ, совершенно новымъ. Въ немъ "въ первый разъ обособилась и ясно обозначилась наша русская физ³огном³я, истинная мѣра всѣхъ вашихъ общественныхъ, нравственныхъ и художественныхъ сочувств³й, полный очеркъ типа русской души". Пушкинъ, дѣйствительно, жилъ другими типами, но имѣлъ силу поставить наравнѣ съ ними свой собственный типъ, смѣло узаконить желан³я и требован³я того самобытнаго склада душевной жизни, который въ себѣ чувствовалъ, и онъ сталъ творцомъ русской поэз³и и литературы, потому что въ немъ "наше типовое не только сказалось, но и выразилось, то есть облеклось въ высочайшую поэз³ю, поравнялось со всѣмъ великимъ, что онъ зналъ и на что отзывался своею великою душею".
Это глубокое истолкован³е Пушкина, очевидно, сдѣлано съ точки зрѣн³я самой близкой къ сущности художества. Оно возможно было только для такого человѣка, какъ Ап. Григорьевъ, который самъ жилъ художественными типами и образами почти въ той же мѣрѣ, какъ ими живутъ художники, который на себѣ зналъ, что такое - "стремлен³е создать въ себѣ и утвердить въ душѣ обаятельные призраки и идеалы чужой жизни", и какъ пробуждаются въ душѣ "кровныя, племенныя, жизненныя симпат³и", стремлен³е "къ своей почвѣ".
Пробужден³е въ Пушкинѣ "нашего типоваго" выразилось всего яснѣе въ создан³и лица Бѣлкина, отъ имени котораго поэтъ велъ мног³е разсказы (къ нимъ нужно причислить и Капитанскую дочку и Дубровскаго). Важное значен³е этого цикла произведен³й вполнѣ показано нашимъ критикомъ, какъ по отношен³ю къ Пушкину, такъ и по отношен³ю къ послѣдующему развит³ю литературы.
Бѣлкинъ выражаетъ собою нѣкоторый протестъ, именно - онъ воплощаетъ тѣ стороны нашего типа, которыя "воп³ютъ противъ злоупотреблен³я вами нашей широкой способности понимать и чувствовать". Бѣлкинъ есть "голосъ за простое доброе, поднявш³йся въ душахъ нашихъ противъ ложнаго и хищнаго"
Между тѣмъ какъ у Гоголя слышится лишь глубокая тоска о прекрасномъ человѣкѣ, между тѣмъ какъ онъ только срываетъ съ нашей дѣйствительности всѣ формы героизма, добродѣтели, чувства изящества и показываетъ намъ, что всѣ онѣ лишь взяты на прокатъ и что подъ ними скрывается одна пошлость и пошлость,- Пушкинъ еще ранѣе выразилъ тотъ же протестъ, но не въ чисто-отрицательной формѣ ирон³и и негодован³я, а въ положительномъ образѣ своего Бѣлкина, въ типѣ смирнаго человѣка, въ которомъ нѣтъ ничего блестящаго и героическаго, но который вмѣстѣ съ тѣмъ своею простотою, добротою и правдивост³ю протестуетъ противъ всего ложнаго, злого и преувеличеннаго въ какихъ бы то ни было героическихъ типахъ. Смирный типъ есть какъ бы элементарная, простѣйшая форма нашего народнаго типа.
"Романтическое вѣян³е", "тревожное начало" - такъ называлъ Ап. Григорьевъ общ³й источникъ чужихъ намъ героическихъ типовъ, главный элементъ тѣхъ вл³ян³й, съ которыми боролся Пушкинъ, которымъ подчинился Лермонтовъ, и т. д. Это вѣян³е, хотя и пришедшее извнѣ, находило однакоже въ нашей натурѣ готовую почву, его воспринимавшую, готовыя стих³и для создан³я соотвѣтствующихъ типовъ. Простѣйшую форму такихъ типовъ критикъ назвалъ хищнымъ типомъ, образующимъ какъ бы прямую противуположность смирному типу. Душевный процессъ, породивш³й Бѣлкина, повторяется въ послѣ пушкинской литературѣ, и происходить какъ-бы борьба между двумя типами, хищнымъ и смирнымъ.
Нельзя не изумляться чуткости, съ которою Ап. Григорьевъ установилъ понят³е объ этой борьбѣ и слѣдилъ за ея развит³емъ. Онъ правильно чувствовалъ, что "романтическое вѣян³е" находитъ у насъ постоянный отпоръ, хотя глухой и неясный; уже тогда (въ 1859 году) сильнѣйшимъ врагомъ этого вѣян³я онъ считалъ Л. Н. Толстаго, котораго одного ставилъ, по художественной силѣ, на ряду со своимъ любимымъ Островскимъ. Онъ какъ-будто предвидѣлъ, что вѣян³ю будутъ наносимы удары все сильнѣе и сильнѣе, и бралъ его подъ свою защиту. Эта чуткость объясняется лишь тѣмъ, что самъ онъ былъ романтикомъ; "тревожное начало" нашло въ немъ себѣ почву; на самой его жизни неблагопр³ятно отозвалось то вѣян³е, которому заплатили дань Мочаловъ, Полежаевъ и мног³е друг³е, и которое въ иной только формѣ унесло отъ насъ Лермонтова и Пушкина.
Но въ мысли, въ пониман³и Ап. Григорьевъ не преувеличивалъ значен³я своего романтизма; напротивъ, онъ, кажется, тѣмъ съ большею ясност³ю цѣнилъ иныя начала, тѣмъ выше ихъ ставилъ. Всего больше онъ благоговѣлъ передъ Пушкинымъ, именно - какъ передъ "могучимъ заклинателемъ душевныхъ стих³й", какъ передъ художникомъ, обладавшимъ самого широкою способност³ю сочувств³й и вмѣстѣ удивительною мѣрою въ своихъ сочувств³яхъ. Пушкинъ въ своей поэз³и есть образецъ гармон³и душевныхъ силъ, несмотря на то, что умѣлъ сочувствовать самымъ бурнымъ движен³ямъ душевной бездны. Онъ имѣлъ власть надъ этими движен³ями и если погибъ отъ "слѣпой стих³и", которую нѣкогда воплотилъ въ Алеко, то потому лишь, что на ту одну минуту далъ ей волю.
Имя Ап. Григорьева останется навсегда связаннымъ съ тремя именами: Пушкина, Островскаго и Тургенева. Въ Островскомъ онъ первый указалъ новое слово нашей литературы и постоянно съ величайшимъ жаромъ истолковывалъ это слово читателямъ, доказывая, что Островск³й не простой продолжатель Гоголя, не чисто отрицательный поэтъ, а напротивъ поэтъ, который совершенно просто подходитъ къ изображаемому имъ быту и выводитъ изъ него цѣлый рядъ новыхъ образовъ, и положительныхъ и отрицательныхъ, новыхъ вполнѣ-драматическихъ отношен³й, новыхъ явлен³й русской души, не однихъ только смѣшныхъ и пошлыхъ, но и глубокихъ, и трогательныхъ, и нѣжныхъ. Притомъ всѣ эти образы - чисто-народныя и изображены съ небывалою вѣрност³ю языка и быта.
Дѣятельность Тургенева точно также никѣмъ не характеризована съ такой глубиною и тонкост³ю, какъ Ап. Григорьевымъ. Разборъ сосредоточенъ около "Дворянскаго Гнѣзда", лучшаго произведен³я Тургенева, согрѣтаго той душевной теплотою, которая одна лишь способна дать художеству его высшую силу. Для пояснен³я дѣла критикъ перебираетъ друг³я произведен³я Тургенева и показываетъ намъ развит³е художника, главные пункты, около которыхъ колебались его настроен³я.
Вообще же, у Ап. Григорьева мы встрѣтимъ отзывы о множествѣ писателей, такъ какъ онъ старался всегда показать связь и внутренн³я отношен³я между различными литературными явлен³ями. Эти указан³я всѣ соединяются въ одинъ взглядъ, или лучше - всѣ вытекаютъ изъ одного взгляда, принадлежащаго Ап. Григорьеву, и единственнаго у насъ общаго взгляда на развит³е нашей литературы. Въ крупныхъ чертахъ взглядъ этотъ будетъ такой: въ Пушкинѣ обозначились и объемъ и мѣра нашихъ симпат³й. Всѣ послѣдующ³я явлен³я представляютъ развит³е тѣхъ элементовъ, которые сказались въ Пушкинѣ. Происходятъ различныя колебан³я въ борьбѣ между своимъ и чужимъ, между смирнымъ и хищнымъ типомъ, между отрицательнымъ и прямымъ отношен³емъ къ дѣйствительности, и всѣ эти колебан³я совершаются около точекъ уже опредѣлившихся въ Пушкинѣ. Онъ одинъ есть полный образъ русской души, но лишь въ очеркѣ,безъ красокъ, которыя лишь потомъ являются въ предѣлахъ его очертан³й; въ немъ проявилось наше типовое, народное, и съ тѣхъ поръ растетъ и выясняется.
Въ такомъ общемъ видѣ этотъ взглядъ не кажется яркимъ; но главная его сила обнаруживается въ приложен³я къ подробностямъ, въ тѣхъ различныхъ психологическихъ краскахъ, которыми нашъ критикъ покрываетъ всю картину нашей литературы. Отвлеченное требован³е народности отъ литературы есть мысль очень простая; наши славянофилы, выходя послѣдовательно изъ своихъ началъ, давно и твердо ее заявили и пытались съ этой точки зрѣн³я анализировать нашу литературу. Но они обыкновенно приходили къ тому, что, за немногими исключен³ями, отрицали самостоятельность и, слѣдовательно, народность нашихъ художественныхъ писателей. Такимъ образомъ, охъ глазъ этихъ мыслителей ускользнуло именно то, что должно бы ихъ всего болѣе радовать; они не видѣли, что борьба своего съ чужимъ уже давно началась, что искусство, въ силу своей всегдашней чуткости и прозорливости, предупредило отвлеченную мысль.
Наша литература есть драгоцѣнное и высокое явлен³е нашей жизни; поэтому разгадать внутреннюю силу ея развит³я, смыслъ ея движен³я есть глубокая и важная задача. Рѣшен³е ея, единственное заслуживающее имени рѣшен³я предложено Ап. Григорьевымъ.
Скажемъ нѣсколько словъ объ ошибкахъ, въ которыя онъ впадалъ. Онѣ имѣютъ, по нашему мнѣн³ю, несущественный характеръ. Какъ человѣкъ страстно п^данный дѣлу, онъ легко вѣрилъ въ то, чего желалъ и потому иногда приписывалъ нашему развит³ю слишкомъ большую быстроту, считалъ иногда отжившимъ то, что еще продолжало жить, заявлялъ о побѣдѣ силъ и явлен³й, которымъ предстояла и до сихъ поръ предстоитъ долгая борьба. Но это не значитъ ошибаться въ принципахъ, въ смыслѣ фактовъ, въ направлен³и движен³я. Онъ самъ превосходно указывалъ и объяснялъ, что это движен³е имѣетъ органическ³й характеръ, что у насъ въ различныхъ формахъ, все болѣе и болѣе ясныхъ, проявляются все тѣ же жизненные элементы. Медленно проясняется нравственный и умственный хаосъ нашей жизни, и сторонники первыхъ очертан³й новаго организма обыкновенно находятся въ фальшивомъ положен³и, такъ какъ стоятъ за то, что имѣетъ лишь зачаточную форму. {Рукописная замѣтка H. H. Страхова: "Оцѣнка нѣкоторыхъ писателей (Л. Н. Толстого, Е. М. Достоевскаго, А. А. Фета и др.), очевидно, неполна и даже неправильна у Ап. Григорьева. Но нужно имѣть въ виду, что въ то время, когда онъ писалъ, большею част³ю, эти писатели еще не совершили того круга своей дѣятельности, который у насъ теперь передъ глазами." Изд.}
16 марта 1876 г.