однако" потому, что милости прошу садиться, любезный друг Миротвор...
(Миротвор, г. Кутерьма и г-жа Кутерьма садятся за стол.)
Господин ученый! Милости прошу.
Не подобает низшему пред вышним...
Господин! вам честь и слава, прошу воссесть.
Что это? ваш ученый нашего повара сажает с нами за стол!
Истинные ученые едою мало занимаются, а особливо такие, как я, которых наука с избытком насыщает.
Вы увидите, что пирог с куликами превосходит все на свете.
Изрядно.
Если я вам не угодил пирогом с куропатками, то я уже не знаю.
Господин Кутерьма, госпожа Кутерьма, Миротвор, Синекдохос за столом.
Покушайте, дорогие гости, что вам угодно.
(Синекдохос наливает себе большой стакан вина и выпивает.)
Друг мой, я бы тебе советовал выбрать другую риторическую фигуру, которая не такими бы большими стаканами вино глотала.
А для чего?
А для того, что твоя ученость и так уже шатается на стуле. Я советую лучше пищей укрепиться.
Истинные ученые едою мало занимаются... Вы слышали сие изречение из уст великого ученого, кой отсюда вышел, и не удостоил нас своею беседою.
Этот ученый теперь у очага занят.
Упражняется в химии.
Не прогневайтесь, сударыня, на его враки; вы видите, что он пьян.
Кто, я?.. Поэтому мы все пьяны.
Мне кажется, матушка, доколе наш любезный гость не накушается, попотчевать бы его пирогом, который, думаю, хорош.
И мое то же мнение, душа моя.
Я для того и сказал... а впрочем...
Я этот пирог нарочно для дорогого гостя велела сделать, и сделать с куропатками.
А я думаю, что он с куликами.
Как тут говорить "думаю", когда я точно знаю, что с куропатками?
Ну, а ежели и я точно знаю, что с куликами?
Как можно спорить даже о том, о чем я так же верно знаю, как и о том, что я - я?
Ты-таки ты, а пирог-таки с куликами.
Он так же с куликами, как голова твоя с умом.
Я и доволен.
Нeчем.
Поэтому моя голова набита умом, как пирог куликами?
Твоя голова набита куликами, а в пироге нет их; а чтоб тебе доказать - вот лапка куропатки: видишь ли, что я права?
Ха, ха, ха! да это, душа моя, куликов нос.
Как можно это вытерпеть!.. черт возьми пирог, и спорщиков глупых.
Вот и попотчевали гостя пирогом!
(приподнявшись от хмеля, опять опускается на стул)
В сем треволнении единый я тверд и недвижим.
Скажите, сударь, не куропачья ли это лапка?
Я право не могу узнать; а кажется лучше всех этот спор может решить ваш повар.
Позовите Ростера.
Яков тоже скажет, что тут куропатки.
Увидим.
Господин Кутерьма, госпожа Кутерьма, Миротвор, Синекдохос за столом сидит, Яков Ростер.
Меня позвали затем, конечно, чтоб сказать: спасибо, брат Яков Ростер, за пирог. Точно позвали
для того, чтобы осыпать похвалами и увенчать славою. Виват кухмистру, знающему политику и мораль!
Каков, сударь, пирог?
Я его не отведывал.
А для чего, сударь?
А для того, что надобно решить спор.
Я говорю, что в пироге куропатки.
Конечно куропатки; когда хотите, я в том присягну.
Я говорю, в пироге кулики.
И без сомнения кулики; хотите ли, я побожусь... Ну, решен ли теперь спор?
Конечно решен, ежели она согласна, что тут кулики.
Я уверяю, что барыня согласна.
(Подходит к г-же Кутерьме.)
Уверил ли ты его, что в пироги куропатки.
Все сделано, и он согласен.
Теперь уж не о чем спорить.
Конечно; спасибо, что ты нам глаза отворил.
Спасибо, мой друг, Ростер.
Еще больше скажете спасибо, когда отведаете порога.
Это дело уже невозможное. Посмотри на пол. Вот его развалины.
Что вижу! самое превосходнейшее произведение ума человеческого в таком жалостном положении!.. такое произведение, которое, можно сказать, более начинено политикою и моралью, нежели фарсом.
Как быть, не печалься, мой друг Ростер. Прекрасного сочинения ничем унизить и затмить не можно.
Ваша похвала меня утешает.
В этом во всем мой муженек виноват, вздумав, что пирог не с куропатками, а с куликами.
Да я и теперь то же думаю.
Как! разве ты не согласился, что в пироге куропатки?
Нет. Да ты сама разве не согласилась, что в пироге кулики?
Нет, и никогда не соглашусь.
Яков Ростер! слышишь ли ты?
Да о чем изволите горячиться? вы оба правы.
Оба? Я не хочу быть с ним вместе права. Скажи, разве ты не исполнил моего приказа, и куропаток...
Они в пироге.
Слышишь ли? я права.
Так ты мое приказание пренебрег и куликов...
Положил в пирог.
Слышишь ли? я прав.
Как, бездельник...
Извольте только выслушать, я решу вам эту загадку, и я уверен, что вы меня похвалите.
Говори.
Вы мне приказали положить куропаток?
Так.
А вы куликов?
Ну, да.
Иной бы невежа стал в пень и попался бы под ваш гнев, а я употребил политику и мораль, чтобы обоим угодить, и куропаток и куликов вместе положив, смешал. Теперь, исполнив вам угодное, ожидаю увенчания.
А вот и от меня!
(услыша пощечину, упадает со стула)
Между учеными великая аналогия; одному дают пощечину, а другой поражается.
Как теперь жить на свете, не знаю. Когда две власти равносильные, одной угодишь, другая бьет; обеим угодишь, обе бьют. Живи просто, то есть дураком - дурно; живи с политикою и с моралью - и того дурнее.
Подними господина ученого и отведи к месту.
(Синекдохосу, поднимая его)
Пойдем в мою академию, и станем там, умствуя, перед огнем оплакивать развратные нравы человеков.
Миротвор, господин Кутерьма.
Мне очень стыдно вас, любезный друг...
Вы не имеете причины стыдиться того, который любя вас искренно сожалеет.
Вы сами видите мое несносное состояние, от которого мне жизнь в тягость.
Позвольте мне чистосердечно говорить с вами.
Боже мой! чем чистосердечнее, тем приятнее.
Мне кажется, вы не имеете причины жаловаться на вашу судьбу.
Я не имею?.. Вы сами свидетели.
Так, я свидетель, что вы мучитесь... но ваше страдание от вашей воли зависит.
От моей воли?.. Ах! если бы от меня зависело переменить мою участь, я ничего бы не пощадил.
Я обязался быть искренним. Извольте выслушать. Ваша супруга вас любит...
Что ж от этого радости? и я ее люблю, но любовь наша хуже иной ненависти. Сварливый ее нрав принуждает меня часто даже завидовать таким супружествам, в которых муж и жена, друг друга меньше любя, или совсем не любя, оставляют один другого в покое.
Я верю тому, что вы говорите: всякому человеку, как бы он счастлив ни был, свойственно не быть довольным своею судьбою, и желать иногда того, отчего он бы более несчастлив был, если бы то получил. Однако свойственно благоразумию поправлять то, что огорчает жизнь человека. Вы, сударь, муж; следственно вы более обязаны быть благоразумны, имея на вашей стороне твердость, терпение, более нашему полу приличные.
Но вы сами видели, может ли какое терпение устоять...
Потому-то, что я видел, и удивляюсь, что вы не можете иметь столько твердости, чтобы не спорить о том, розовый ли, или белый камзол был на вас в день свадьбы; куропатки ли, или кулики в вашем пироге.
Так что ж? Вы хотите, чтобы я признался, что я виноват, когда я знаю, что я прав.
Конечно, сударь.
Да если соглашаться на все, то со временем ей придет в голову поспорить, что не я, а другой ее муж: так и на это мне будет надобно согласиться?
Этого быть не может, потому что ваша супруга добродетельна. Что ж касается до ваших споров, не делающих вам особенной чести, то чего стоит вам уступить?
Однако вы признаться должны, что я всегда прав.
Я очень вижу, и всякий может легко видеть, что вы правы; а для того-то, без всякого зазрения, и можете всегда соглашаться; и тем более чести будет для вас, чем более станете уступать. Все, видя справедливость на вашей стороне, станут удивляться вашей умеренности и снисхождению; и... позвольте сказать... сама ваша супруга, которой кровь не будет более разгорячаема упорными спорами, что обыкновенно человеку мешает рассуждать, приметя добродетельную хитрость вашей скромности, войдет в себя и с хладнокровием размышляя, почувствует ваше превосходство над нею, устыдится и исправится и, сравняв себя с вами, сделает и свою и вашу жизнь стократно счастливее.
Мой друг, вы рассуждаете как истинно мудрый человек.
Не как истинно мудрый, но как истинно усердный вам человек.
Я чувствую, сколь благородно, находя себя правым против жены, ей уступать. Я чувствую, что это, исцеля жену мою от болезни спорной, доставит мне спокойный век. Я вам даю слово с этих пор с нею всегда соглашаться. Сколько я вам благодарен! Теперь-то я вижу, как счастлив человек, у которого есть верный друг. Я иду к жене, чтоб начать с нею не спорить.
Благодаря Небо, кажется я нашел надежный способ восстановить покой между мужем и женою. То правда, средство, которое я употребляю, есть ложь. Я мужу сказал, что он в спорах прав, и жене то же скажу; но совесть моя спокойна. Тогда можно лгать и обманывать, когда это способствует к благополучию человеческому. Такое коварство есть добродетель, так как коварство для своей корысти есть гнуснейший порок.
Госпожа Кутерьма, Миротвор.
Я оставила вас с мужем... я думаю, что вы меня с ним до смерти забранили...
Вы, сударыня, изволили забыть, что я вам такой же, как и вашему супругу, друг, и что я не бесчестный человек.
Я, сударь, и в том, и в другом уверена; но как всегда мужчины берут сторону мужей, то и думаю, что вы меня винили.
То правда, что я винил, но винил не вас, а его. Я принял смелость ему всю правду высказать и пожурить его за то, что он, будучи всегда не прав, против вас спорит.
Вы, любезный Миротвор, меня тем безмерно одолжили. Кто истинный друг, тот должен правду говорить, не оставляя ничего на сердце, и малейшее его притворство есть измена дружеству.
Позвольте же мне теперь и противу вас исполнить тот же долг.
О том я вас покорно прошу.
Вас нечего уверять мне, что вы в спорах всегда правы: это вы и без меня очень изволите знать.
Боже мой! кто бы стал спорить, будучи не прав? Если б это могло случиться со мною, я за честь бы почла, что имею случай показать справедливость признанием своей ошибки.
Но скажите мне, сударыня, если честно признаться в ошибке, то не верх ли будет великодушия и славы, имея правду на своей стороне, уступить упорному и горячему спорщику, у которого все право в сильной груди и громком голосе, и который, как, например, ваш супруг, имея довольно ума, после кроткого ответа, почувствовал, сколько он не прав, раскается и, наверное, станет сам себя винить. Нельзя, чтоб этого не случилось, потому что только одним дуракам свойственно, прияв в мысль заблуждение, остаться в нем; но ваш супруг, так как и вы, не можете никоим образом быть подвержены такой каменной упорности. Из этого что выйдет? вы будете иметь честь поправить вашего супруга. А сверх того, позвольте довершить мою искренность: пускай мужчины ищут взять верх силою и принуждением, а вашего пола славнейшая есть доля, кротостью и приятностью побеждая, владеть сердцами.
Я, сударь, чувствую, что вы правы. Вы видите, когда кто прав, я с ним совершенно согласна. Однако скажите мне: согласиться с тем, кто в грубой неправде уверяет, не есть ли показать себя глупым, и не унизительно ли?..
Нимало. А вместо того это-то и славно. Все зная, что вы разумны, кто может подумать, чтобы вы от доброго сердца согласились в нелепости и не могли бы доказать того, что вы правы. Верьте, сударыня, всегда остается смешон вздорный спорщик; а тот достоин похвалы, кто ему уступает. Например: кто мне поставит в вину, когда я не соглашусь с бешеным человеком драться, и ему уступлю; и этот бешеный, когда часы его сумасбродства пройдут, не придет ли сам ко мне просить извинения?
Вы говорите так, что нельзя лучше, и будьте уверены, что чем больше я права буду, тем меньше стану спорить.
Господин Кутерьма, госпожа Кутерьма, Миротвор.
Я, душа моя, тебя искал.
Итак, сердце мое, потому ты меня и нашел, что искал.
И конечно, матушка, кабы не искал, не нашел бы.
Однако бывает, что не ища найдешь, а ища не найдешь.
Как это?..
(Вспомня, что дал слово не спорить, зажимает себе рот рукою.)
А вот так это!..
(Вспомня, что обещала уступать, также зажимает себе рот рукою. Муж и жена в сем положении стоят несколько времени.)
Ты права, душа моя!
Ты прав, сердце мое!
Нет, матушка, ты права, и я чувствую мою вину.
Можно ли, батюшка, тебе быть виноватым, когда я не права? Я прошу только меня извинить.
Об этом мне надобно просить, потому что я не прав.
Боже мой! в кои веки случилось мне захотеть быть виноватой, ты и тут упорствуешь.
Я теперь никогда уже не буду прав перед тобой, чтобы только не спорить.
Чтобы только не спорить?.. Так верь же мне, что я-то спорить не буду... пожалуй себе, говори какие хочешь нелепости.
Нелепости... увидим, кто больше их вытерпит; я ни слова не буду говорить.
Посмотрим, кто более молчать умеет. Что касается до меня, если я вооружусь великодушием, ври себе что хочешь, я буду терпелива, так терпелива, как камень, и мнения моего ни для чего не скажу.
Я не знаю, кто меня может перемолчать: когда я рот сожму: никакие дурачества его растворить не могут; и я стану только смотреть, пожимать плечами, улыбаться и молчать.
И молчать? Тебе ли молчать! это мое свойство. Чувствуя себя правою, ничего не стоит, вооружась приятностью и кротостью, приличною нашему полу, смотреть на вздорного спорщика, не отвечать ему ни слова, и тем сделать его смешным и пресмешным. Не правда ли, господин Миротвор?
(Миротвор головою дает знак согласия.)
Спрячься с своею приятностью и кротостью, приличною вашему полу. Мое свойство уступить. Я мужчина и больше обязан быть благоразумным; следовательно, я могу, будучи правым и имея на своей стороне твердость и терпение, свойственное нашему полу, смотреть с жалостью на вздорную спорщицу, или спорщика, и тем привести в чувство и поправить. Не правда ли, любезный друг, Миротвор?
Господин Миротвор, не смешно ли вам, что он правым себя почитает?
Вы, я думаю, любезный друг, удивляетесь, как можно, подобно ей, заблуждаться, и будучи всегда неправою, думать, что она права.
Ему это известно.
Мы двое с ним знаем то, что знаем.
Что это значит, господин Миротвор, и что вы знаете двое?
Чего таить? Он нам общий друг и клялся мне быть искренним.
И мне тоже.
Верю, верю. Только я думаю, он тебя не называл правою в спорах, а меня уверял наедине, что всегда справедливость на моей стороне, и говорил, что, для спокойствия, надобно уступать твоей слабости.
Вот как он нас обоих дурачит!.. Он теперь же, говоря со мною, уверял меня, что я права, и то же, что тебе, из слова в слово твердил и мне.