Главная » Книги

Карлейль Томас - Прошлое и настоящее

Карлейль Томас - Прошлое и настоящее


1 2 3 4 5 6 7 8

  

Томас Карлейль

Прошлое и настоящее

Перевод Николая Горбова

  
   Источник текста: Карлейль Т. Теперь и прежде. Перев. Н. Горбова. М., 1906.
  

Оглавление:

  
   I. ВСТУПЛЕНИЕ
   Мидас
   Моррисоновы пилюли
   Аристократия Таланта
   Почитание Героев
  
   II. СТАРИННЫЙ МОНАХ
   Избирательная борьба
   Выборы
   Аббат Самсон
   Св. Эдмунд
   Начала
  
   III. СОВРЕМЕННЫЙ РАБОТНИК
   Англичане
   Демократия
   Снова Моррисон
  
   IV. ГОРОСКОП
   Аристократии
   Вожди промышленности
   Владеющие землею
   Поучительная глава
  
   Примечания
  
  

Томас Карлейль

ПРОШЛОЕ И НАСТОЯЩЕЕ

I. ВСТУПЛЕНИЕ

Мидас

  
   Положение Англии, по поводу коего издается теперь так много брошюр и столько неизданных мыслей возникает в каждой размышляющей голове, - это положение по справедливости признается за одно из наиболее зловещих и вместе с тем за одно из наиболее странных, когда-либо виденных в этом мире. Англия полна богатства, разнообразной продукции, могущей удовлетворять всевозможные человеческие потребности; - и тем не менее Англия умирает от истощения. Земля Англии цветет и растит с неизменной щедростью. Она колышется желтеющими нивами; она густо покрыта мастерскими, орудиями промышленности, на ней пятнадцать миллионов работников, признанных за самых сильных, за самых искусных и усердных, которых когда-либо производила Земля; эти люди все налицо; работа, которую они исполнили, плод, который они из нее извлекли, - все это налицо, вокруг нас, в изобилии, бьющем через край. Но смотрите: пронеслось как по Волшебству некое повеление, возгласившее: "Не прикасайтесь к этому, о вы. Работники, вы, Хозяева-работники, вы, Хозяева-тунеядцы! Никто из вас не прикоснется к этому! Ни одному из вас не должно быть от этого лучше; это - запретный плод!" Это повеление, в его наиболее грубой форме, падает прежде всего на бедных Работников; но оно падает также и на богатых Хозяев-работников, и его не могут избежать и богатые Хозяева-тунеядцы, и ни один самый богатый или высокостоящий человек, все должны быть равно им принижены и сделаны достаточно "бедными", в денежном смысле или в ином, гораздо более роковом.
   Из этих, достигающих своей цели, искусных Работников около двух миллионов, как теперь считают, сидят в Работных домах, в Тюрьмах по Закону о бедных* или имеют "пособие на воле", вышвырнутое им через стену, ибо работная Бастилия переполнена так, что готова лопнуть, и строгий Закон о бедных сокрушен в прах другим, еще более строгим {Число нищих в Англии и Уэльсе, на Благовещение 1842 года, составляет "в Работных домах 221687, на воле 1207402; итого 1429089" (Официальный доклад). }. Они сидят там вот уже много месяцев; их надежда на освобождение все еще ничтожна. Сидят в Работных домах, называемых так в шутку, потому что в них нельзя исполнить никакой работы. Миллион двести тысяч работников в одной Англии; их искусные руки парализованы и праздно покоятся на их скорбной груди; их надежды, планы, их доля участия в этом прекрасном мире - все это замкнуто тесными стенами. Они сидят там, запертые, как бы под влиянием каких-то страшных чар; они рады быть в тюрьмах и быть заколдованными, чтобы только не умереть с голоду. Живописный Турист, в солнечный осенний день, встречает на своем пути, среди этого благословенного королевства Англии, Объединенный работный дом. "Проезжая мимо Работного дома святого Ива в Хантингдоншире, прошлой осенью, в ясный день, - говорит живописный Турист, - я видел, как на деревянных скамьях, перед дверьми своей Бастилии и внутри ее решетчатой ограды сидело около полусотни или более этих людей. Высокие, сильные, по большей части молодые или средних лет, с честными лицами; многие из них выглядели осмысленными и даже умными людьми. Они сидели один около другого, но в некоторого рода оцепенении и, главное, в молчании, которое производило чрезвычайное впечатление. В молчании, - ибо, увы! какое слово могло бы быть ими произнесено? Вся Земля лежит вокруг, взывая: Приходите и обрабатывайте меня, приходите и собирайте мои плоды! - а мы вот сидим здесь, заколдованные! В глазах и на челе этих людей написано было самое мрачное выражение, не гнева, но печали и стыда, и разнообразного невысказанного отчаяния и тоски. Они ответили на мой взгляд взглядом, который, казалось, говорил: "Не смотри на нас. Мы сидим здесь заколдованные, не знаем почему. Солнце улыбается нам, Земля нас манит; но правящими Властями и Бессилием этой Англии нам запрещено повиноваться им. Это невозможно, говорят они нам!" Во всем этом зрелище было что-то, напомнившее мне Дантов Ад, и я поспешил проехать мимо".
   Столько сотен тысяч сидят в Работных домах, а другие сотни тысяч не добились даже и Работных домов! И в самой цветущей Шотландии, в Глазго или в Эдинбурге, в их темных переулках, скрытых ото всего, кроме ока Божья и изредка Благотворительности, служительницы Божьей, - и в них встречаются картины горя, нужды и отчаяния, такие, каких, надо надеяться, Солнце еще никогда не видало, даже в самых варварских странах, в которых только живут люди. Компетентные свидетели, среди них достойный и человеколюбивый д-р Элисон, который знает, о чем говорит, в чьих милосердых руках благородное Врачебное Искусство сделалось еще раз истинно священным, сообщают нам эти факты; факты эти не нынешнего года и не прошлого года; они не имеют отношения к нашему теперешнему состоянию торгового застоя, а лишь к общему нашему состоянию. Шотландия больна не острыми лихорадочными пароксизмами, а хронической гангреной. Закон о бедных, любой и каждый Закон о бедных, должно заметить, есть только временная мера, успокаивающее средство, а не лекарство; Богатые и Бедные, раз одни голые факты условий их существования пришли в столкновение, не могут долго существовать вместе на основании только Закона о бедных. Это в высшей степени верно, - и тем не менее человеческие существа не могут же быть брошены на смерть! И Шотландия также, пока не найдется чего-нибудь лучшего, должна иметь свой Закон о бедных, если Шотландия не осуждена быть притчей во языцех. О, сколь многое здесь утрачивается! Утрачиваются высокие и трижды высокие народные доблести; крестьянский Стоицизм, Героизм; достойные, мужественные обычаи, сама душа Народного величия, вернуть которую не хватит всей руды Потоси*, в сравнении с которой вся руда Потоси и все, что можно было бы на нее купить, - пыль и прах!
   Зачем останавливаться на этой стороне дела? Она слишком бесспорна, она ни в ком уже более не вызывает сомнения. Спуститесь, где хотите, в низшие классы, в Городе или в Деревне, каким угодно путем, через Сведения о Фабричном производстве, через сведения о Земледелии, через Поступление Платежей, через Комитет Рудокопов, или же просто открыв глаза и вглядевшись, - везде обнаружится одно и то же скорбное явление: вы должны будете признать, что работающая часть этого богатого Английского Народа опустилась или быстро опускается до состояния, которому, если принять во внимание все его стороны, буквально никогда еще не было подобного. В Стокпортском Суде, - и это также не связано с теперешним состоянием торговли, ибо относится к более раннему времени, - Мать и Отец были обвинены в отравлении трех своих детей, с целью вытянуть с "похоронной кассы" по каких-то 3 фунта и 8 шиллингов, причитавшихся за каждого ребенка; они были признаны виновными, - и официальные власти, как потихоньку говорят, намекают, что этот случай, возможно, не единственный, что, может быть, лучше не углубляться в эту область. Это происходит осенью 1841 года; само преступление относится к предыдущему году или времени года. "Грубые дикари, одичалые Ирландцы!" - ворчит праздный читатель Газет, едва ли останавливаясь на этом событии. А между тем это - событие, достойное того, чтобы на нем остановиться, ибо падение, дикость и одичалое Ирландство никогда еще не были так легко допускаемы. Это совершили в Британской стране Отец и Мать, человеческие существа с белой кожей, исповедующие Христианскую религию! Они своим Ирландством, нуждою и дикостью были доведены до того, что смогли совершить это! Такие примеры - как высокие горные вершины, возвышающиеся у всех на виду, но под ними лежит целая горная область и равнина, еще не видимые. Эти люди, Мать и Отец, сказали друг другу: что нам делать, чтобы избежать голодной смерти? Мы глубоко погрязли здесь, в нашем темном подвале; а помощь далека. - Да, суровые события происходят в Башне Голода Уголино*! Любимец, маленький Гаддо, падает мертвый на колени своего Отца! - Стокпортские Мать и Отец думают и намекают друг другу: "Наш бедный маленький голодный Том, который плачет целые дни, прося пищи, который будет видеть в этом мире одно только дурное и ничего хорошего, - что, если бы он раз навсегда избавился от горя, он умрет, но зато остальные из нас, может быть, останутся живы!" Такая мысль зародилась, такой намек был сделан, и наконец это было исполнено. И теперь, когда Том убит и все истрачено и съедено, кто должен отправиться, бедный маленький голодный Джек или бедный маленький голодный Билл? - Каково совещание о способах и средствах!
   Об умирающих с голоду, осажденных городах, о времени окончательного разрушения осужденного древнего Иерусалима, павшего под ударами Божьего гнева, было предсказано и возвещено: "Руки мягкосердных женщин варили детей своих"*. Суровое Еврейское воображение не могло создать более мрачной бездны ужаса; это была крайняя степень падения караемого Богом человека. А мы здесь, в современной Англии, изобилующей богатством всякого рода, не осаждаемые ничем, кроме как разве невидимыми Чарами, неужели мы дошли до этого? - Как происходят такие вещи, почему они происходят, почему они должны происходить?..*
   Хозяин-работник так же заколдован в настоящее время, как и его Работник, посаженный в Работный дом, и взывает, доселе тщетно, о весьма простом роде "Свободы": о свободе "купить там, где окажется всего дешевле, и продать там, где окажется всего дороже". С гинеями, звенящими в каждом кармане, он не был ни на йоту богаче; но теперь, когда сами гинеи грозят исчезнуть, он чувствует, что он действительно беден. Бедный Хозяин-работник! А Хозяин-неработник, разве он не в еще более роковом положении? Он стоит среди своих охотничьих парков с испуганным взором - и не без причины! Он приневоливает своих арендаторов по пятидесяти фунтов стерлингов, приневоливает, соблазняет, уговаривает; "он распоряжается своею собственностью, как ему угодно". Его уста полны громкого вздора и доводов для доказательства великих достоинств его Хлебного закона*, а в его сердце - самые мрачные предчувствия, отчаянное полусознание, что его великолепный Хлебный закон незащитим, что его громкие доводы в его защиту такого рода, что могут буквально заставить людей онеметь.
   Для кого же, в таком случае, это богатство Англии есть действительно богатство? Кто тот, кому оно приносит благословение; кого оно делает счастливее, мудрее, прекраснее, во всех отношениях лучше? Кто вполне овладел им, так, чтобы заставить его работать и служить себе, подобно верному слуге, а не неверному лжеслуге; оказывать какие-нибудь действительные услуги? Пока еще никто. У нас больше богатых, чем когда-нибудь было у какого-нибудь Народа; у нас меньше от них пользы, чем когда-нибудь было у какого-нибудь Народа. Наша успешно развивающаяся промышленность до сих пор безуспешна: странный успех, если мы на этом только и остановимся! Среди полнокровного изобилия народ погибает; среди золотых стен и полных житниц никто не чувствует себя безопасным или удовлетворенным. Работники, Хозяева-работники, Неработники - все пришли к мертвой точке: стоят неподвижно и не могут идти далее. Роковой паралич распространяется внутрь, начиная с конечностей, с Сент-Ивских Работных домов, с Сто-кпортских подвалов, по всем членам, как бы по направлению к самому сердцу. Так что же, неужели мы действительно заколдованы, прокляты каким-нибудь богом?
   Мидас* жаждал золота и оскорбил Олимпийских богов. Он получил золото, так что все, к чему он ни прикасался, делалось золотом, - но ему, с его длинными ушами, было немногим от того лучше. Мидас неверно оценил звуки небесной музыки; Мидас оскорбил Аполлона и [других] богов; боги дали ему то, чего он хотел, и вдобавок пару длинных ушей, которые были хорошей к тому придачей. Сколько истины в этих старинных Баснях!
  

Моррисоновы пилюли

  
   Что же надо делать, что хотите вы, чтобы мы делали? - спросит кто-нибудь, с выражением нетерпения, почти упрека. И затем, если вы назовете какую-нибудь вещь, какие-нибудь две вещи, двадцать вещей, которые могли бы быть сделаны, он отвернется прочь, с сатирической усмешкой: "Так это ваше лекарство?" Состояние ума, выражаемое таким вопросом и таким ответом, достойно того, чтобы над ним поразмыслить.
   По-видимому, эти вопрошающие философы принимают за доказанное, что существует какая-то "вещь", или пригоршня "вещей", которая могла бы быть сделана; какой-нибудь Парламентский Акт, какая-нибудь "целительная мера" или что-нибудь подобное, что могло бы быть принято, чем общественная болезнь была бы вполне поражена, побеждена, прекращена; так что, с вашей "целительной мерой" в кармане, вы могли бы спокойно торжествовать и впредь уже ничем не тревожиться. "Ты называешь нам зло, - восклицают такие лица, испытывая праведное огорчение, - и не говоришь, как оно может быть излечено!"
   Как оно может быть излечено? Братья, я крайне сожалею, но у меня нет Моррисоновых пилюль* для излечения болезней Общества. Было бы бесконечно удобнее, если бы у нас были Моррисоновы пилюли, Парламентский Акт или целительная мера, которые люди могли бы проглотить раз навсегда и потом продолжать уже идти по старому пути очищенными от всяких бед и зол! К несчастью, у нас нет ничего такого; к несчастью, сами Небеса не держат ничего такого в своей богатой фармакопее. Нельзя предпринять никакой такой "вещи", которая бы вас исцелила. Должно произойти коренное и всеобщее изменение вашего обихода и строя жизни, должен произойти самый мучительный разрыв между вами и вашими химерами, роскошью и ложью, должно произойти чрезвычайно тягостное, почти "невозможное" возвращение к природе, к ее правде и целостности, для того чтобы внутренние источники жизни могли, подобно вечным Источникам света, снова засиять и очистить ваше надутое, опухшее, постыдное существование, близкое в его теперешнем виде к бесславной смерти! Или смерть, или все это должно произойти. Посудите сами, могут ли при таком диагнозе быть найдены какие-нибудь Моррисоновы пилюли?
   Но если Источник жизни внутри вас снова потечет, то какие бесчисленные "вещи", целые ряды, классы и континенты "вещей" год за годом, десятилетие за десятилетием и век за веком окажутся исполнимыми и будут исполняемы! Не Эмиграция, не Воспитание, не Отмена Хлебных законов, не Санитарные правила, не Поземельный налог, - не одно только это, ни даже в тысячу раз большее, чем все это! Благое Небо, тогда найдется в глубине сердца некоторых отдельных людей свет, чтобы различать, что справедливо, что поведено Всевышним Богом, что должно быть исполнено, как бы это ни было "невозможно". Пустая болтовня в защиту явно несправедливого сократится тогда до узких границ. Пустая болтовня в Избирательных собраниях, в Парламентах и где бы то ни было еще, когда будут люди, имеющие очи, чтобы видеть самую сущность Божественной Правды тех вещей, о которых болтают, - эта болтовня сделается тогда действительно чрезвычайно пустой. Молчание таких людей, - как оно красноречиво в ответ на такую болтовню! Такая болтовня, испуганная своим собственным тощим эхом, невыразимо притихнет; и даже, быть может, она на некоторое время почти совершенно исчезнет, ибо мудрые будут отвечать ей в молчании, и даже простецы научатся от них, как ее осаживать, где бы они ее ни услыхали. Это будет благословенное время; и много "вещей" сделаются исполнимыми, а "если нет мозга, то стоит ли говорить о глупости"? Тогда уже какой-нибудь Хлебный закон не потребует для себя целых десяти лет, и нельзя будет постоянно о нем толковать и рассуждать, если беспристрастные лица скажут со вздохом, что они в течение уже такого-то времени не слыхали никаких "доводов", приводимых в его пользу, кроме таких, которые могут довести до слез не только ангелов, но даже самих ослов! -
   Вполне благословенное время, когда болтовня притихнет и в разных местах станет слышна какая-нибудь настоящая речь; когда все благородные вещи начнут становиться видимыми благородно открытому сердцу, да и вообще они только ему и открываются, и когда разница между справедливым и несправедливым, между истинным и ложным, между работой и лжеработой, между речью и болтовней снова будет (какой она обыкновенно и была для наших более счастливых отцов) - бесконечна, как между Божественным и Адским, т. е. тем, чего ты не должен делать, чего благоразумие повелевает тебе даже не пытаться делать, из-за чего тебе было бы лучше повесить себе мельничный жернов на шею и быть брошенным в море, чем браться за него! - Братья, все это совершат для нас не Моррисоновы пилюли и не какое-нибудь целительное средство.
   И однако, верно до буквальности, что до тех пор, пока в том или другом виде это не будет совершено, мы останемся без исцеления; пока это не начнет совершаться, исцеление не начнется. Ибо Природа и Действительность, а не Канцелярщина и Видимость составляют до настоящего часа основание человеческой жизни; и на них, все равно на каком их слое, человек, и его жизнь, и силы, и все его интересы рано или поздно, но неизбежно должны основаться и быть ими поддержанными или ими поглощенными, смотря по тому, насколько они им соответствуют. Относительно их предлагается не вопрос: насколько соответствуете вы Даунинг-стрит* и признанной Видимости, а насколько соответствуете вы Божьему миру и действительной Реальности вещей? Эта Вселенная имеет свои Законы. Если вы живете с Законом в согласии, то Законодатель будет к вам дружелюбен; если нет - нет. Увы! Никаким Биллем о реформе*, никаким баллотировочным ящиком, никакой Хартией о пяти пунктах, вообще никакими ящиками или биллями или хартиями вы не произведете следующего алхимического превращения: "Дан мир Рабов. Извлечь Честность из их соединенного действия!" Это перегонка, раз навсегда невозможная. Пропускайте его через реторту за ретортой, получаться будет все-таки Бесчестность в новом наряде, с новыми красками. "Пока мы продолжаем оставаться холопами, каким образом может явиться какой-нибудь герой, чтобы нами управлять?" Нами управляет, без всякого сомнения, только "лжегерой", имя которого Шарлатан, дело и приемы управления которого Угодничество, а также Лживость и Самодовольство, которому Природа отвечает, - и должна отвечать, когда он обращается к ней с речью, - вечным Нет! Народы перестают пользоваться дружеским расположением Законодателя, если они ходят путями., несогласными с Законом. Вопрос Сфинкса* остается неразрешенным ими, становится все более неразрешимым.
   И поэтому, если ты снова спросишь, основываясь на гипотезе Моррисоновых пилюль: "Что же надо делать? - позволь мне ответить тебе: Через тебя в настоящее время почти ничего. Для тебя, каков ты сейчас, то, что ты должен делать, если возможно, - это перестать быть пустым отголоском сплетен, эгоизма, близорукого дилетантизма и сделаться, хотя бы в бесконечно малом масштабе, верной, внимательной душой. Ты должен обратиться к твоему внутреннему человеку и посмотреть, есть ли там какие-нибудь следы души; а до тех пор ничего не может быть сделано! О брат! Мы должны, если возможно, воскресить в себе хоть частицу души и совести, переменить наш дилетантизм на искренность, наши мертвые сердца из камня на живые сердца из плоти. Тогда мы различим не одно, но, в более ясной или более смутной последовательности, целую бесконечность того, что может быть сделано. Сделайте первое из этого, сделайте его; второе станет более явным и более удобоисполнимым; второе, третье, трехтысячное уже начнет быть возможным для нас. Мы будем спрашивать тогда не какие-нибудь Мор-рисоновы пилюли, в качестве ли их потребителей, в качестве ли продавцов, а совершенно иной сорт лекарств: Шарлатаны не будут иметь уже власти над нами; ее получат истинные Герои и Целители!"
   Не будет ли это делом, достойным "исполнения": освобождать себя от шарлатанов, от лжегероев; все более и более освобождать от них целый мир? Они - единственная отрава мира. Раз мир от Них свободен, он перестает быть миром Дьявола, во всех своих фибрах презренным, проклятым, - и начинает быть миром Бога, благословенным и ежечасно приближающимся к благословению. Ты, по крайней мере, не будешь снова подавать голоса за разных шарлатанов, оказывать почет разным раззолоченным пустотам в человеческом облике; ты будешь узнавать ханжество по его звуку, ты будешь бегать от ханжества с содроганием, дотоле никогда не испытанным, как от явного служения на Шабашах Колдунов, как от истинного современного поклонения Дьяволу, более ужасного, чем всякое другое богохульство, кощунство или самая настоящая мерзость, о которых когда-либо было слышно между людьми. Ужасно быть всему этому свидетелем в его настоящем пополненном виде! И Шарлатан, и Одураченный, и мы должны всегда держать это в уме, суть лицо и изнанка одной и той же материи: личности, взаимно заменяющиеся; переставьте вашего одураченного в соответствующую питательную среду, и он сам может сделаться шарлатаном: в нем есть потребная гнилостная неискренность, откровенная жадность до выгоды и чувство, закрытое для истины, а из этого-то шарлатаны, во всех их видах, и делаются.
   Увы, не герою, нет, а лжегерою по праву необходимости принадлежит мир холопов. "Что же надо делать?" Читатель видит, похоже ли это на то, чтобы искать и глотать какие-нибудь "целительные средства"!
  

Аристократия Таланта

  
   Если отдельное лицо несчастно, что надлежит ему прежде всего делать? Жаловаться на того или другого человека, на ту или другую вещь? Наполнять мир и улицу сетованиями, укорами? Совсем не то, совершенно наоборот. Все моралисты советуют ему жаловаться не на то или другое лицо, не на ту или другую вещь, а только на самого себя. Он должен знать как истину, что, будучи несчастным, он сам не был мудр, именно он. Если бы он добросовестно следовал Природе и ее Законам, то Природа, всегда верная своим Законам, послала бы ему и успех, и прибыль, и счастье; но он следовал иным Законам, чем Законы Природы, и теперь Природа, истощив с ним свое терпение, оставляет его с его отчаянием; отвечает ему, с чрезвычайно глубоким смыслом: Нет, не этим путем, сын мой! Иным путем должен был бы ты достигать благополучия: это, ты сам видишь, - есть путь к неблагополучию, именно это! - Так советуют все моралисты, а именно, что человек должен с раскаянием сказать прежде всего самому себе: вот, я не был достаточно мудр; я покинул Законы Действительности, которые называются также Законами Бога, и ошибочно принял за них Законы Лжи и Видимости, которые называются Законами Дьявола; и поэтому-то вот куда я и пришел!
   И с Народами, которые сделались несчастными, в основе происходит то же самое. Древние руководители Народов, Пророки и Жрецы, и как они еще там называются, хорошо это знали и вплоть до последнего времени определенно этому учили и внушали это. Современные руководители Народов, которые также являются под множеством различных имен: Журналисты, Политэкономы, Политики, Памфлетисты, совершенно это забыли и готовы даже это отрицать. Но тем не менее это остается навеки неотрицаемым, и нет никакого сомнения, что мы все еще будем этому научены и будем вынуждены вновь это исповедовать: нас до тех пор будут теснить и бить, пока мы этого не выучим, и в конце концов мы или хорошо это узнаем, или будем постепенно стеснены до смерти. Ибо отрицать этого нельзя! Когда Народ несчастен, то древний Пророк был прав и не ошибался, говоря ему: Вы забыли Господа, вы покинули пути Господни, иначе вы не были бы несчастны. Вы жили и вели себя не согласно- законам Действительности, но согласно законам Обмана, Лицемерия и вольного и невольного Заблуждения относительно Действительности. И смотрите: Неправда истаскалась, долготерпение Природы к вам истощилось, и вот до чего вы дошли!
   Несомненно, в этом нет ничего особенно непостижимого, даже для Журналиста, Политэконома, современного Памфлетиста или вообще для всякого двуногого животного без перьев. Если страна находит себя несчастной, то вполне несомненно, что страна эта была дурно руководима. С несчастными Двадцатью семью Миллионами, сделавшимися несчастными, - то же, что с Одним, сделавшимся несчастным; они, как и он, покинули путь, предписанный Природою и Высшими Силами, и таким образом впали в нищету, бедствие, несчастье. И остановившись, чтобы посмотреть на себя, они вынуждены плакать и восклицать: "Увы, мы не были достаточно мудры! Мы приняли преходящую поверхностную Видимость за вечную основную Сущность; мы далеко уклонились от Законов Вселенной, и вот теперь лишенный закона Хаос и пустая Химера готовы пожрать нас!" - "Природа, за последние столетия, - говорит Зауэртейг*, - повсеместно считалась мертвой, как бы некими старыми недельными часами, сделанными много тысяч лет тому назад и еще тикающими, но все-таки мертвыми, как медь, - причем Мастер, в лучшем случае, сидит и смотрит на них издали, странно и поистине недоверчиво; но теперь я счастлив заметить, что она повсеместно утверждает себя не мертвой и вовсе не медью, но живой и чудодейственной, небесно-адской, и притом с горячностью, которая постепенно проникнет снова сквозь самые толстые головы на этой Планете!"
   Для всех смертных теперь вполне бесспорно, что управление нашей страной не было достаточно мудро; руководить и управлять ею были поставлены люди, слишком неразумные, и вот куда они ее привели; мы должны найти более мудрых, или мы погибнем! Этой степени прозрения достигла вся Англия; но пока еще не дальше. Вся Англия стоит, ломая руки и спрашивая себя почти в отчаянии: что же дальше? Билль о реформе оказался несостоятельным; Бентамовский Радикализм, евангелие "просвещенного Эгоизма" - вымирает или вырождается в Хартию о пяти пунктах*, среди слез и воплей людских; на что же теперь надеяться или что теперь пробовать? Хартия о пяти пунктах, Свободная торговля, Расширение Церкви*, Подвижной тариф; к чему, ради самого Неба, должны мы теперь приступить, чтобы нам не провалиться в пустую Химеру и не быть пожранными Хаосом? - Положение, не терпящее отлагательства, и одно из самых сложных в мире. Божья Весть никогда не приходила к более толстокожему народу; Божьей Вести никогда не приходилось проникать сквозь более толстые покровы, в более тупые уши. Это - Действительность, говорящая еще раз чудодейственным, громовым голосом, из самого центра мира. Как неведом ее язык глухой и безумной толпе! Как ясен, неопровержим, грозен и в то же время благодетелен он для немногих слышащих: Вот, вы должны сделаться мудрее, или вы должны умереть! Вы должны сделаться более верными Действительности Природы, или пустая Химера вас поглотит. Вы исчезнете в вихрях огня, вы, и ваш Маммонизм, Дилетантизм, ваша философия с Мидасовыми ушами, ваши Аристократы-охотники! - Такова Божья Весть, дошедшая к нам еще раз в наши дни.
   Нужно, чтобы нами управляли с большею Мудростью, нужно, чтобы мы были управляемы Мудрейшими, нужно, чтобы мы имели Аристократию Таланта! - восклицают многие. Верно, в высшей степени верно; но как этого достигнуть? Следующее извлечение из статьи нашего молодого друга в "Хаундсдич Индикейтер"* достойно внимания. "В настоящее время, - говорит он, - когда повсюду раздается вопль, - членораздельный и нечленораздельный, - по "Аристократии таланта", т. е. по такому Правящему Классу, который действительно правит, а не берет только жалование за управление и в то же время никакими способами не может быть удержан от дурного управления, от издания Хлебных законов и от того, чтобы всячески нас дурачить, - в такое время не будет совершенно бесполезно напомнить некоторым из наиболее зеленых голов, сколь страшно трудное дело добыть такую Аристократию! Надеетесь ли вы, друзья мои, что необходимая вам Аристократия Таланта может быть набрана сразу, первым попавшимся способом, из всего населения, расположена в наилучшем военном порядке и поставлена править над нами, что она может быть отсеяна, как зерно от мякины, из Двадцати семи Миллионов Британских подданных, что какой-нибудь баллотировочный ящик, Билль о реформе или какая-нибудь другая Политическая Машина, при помощи какой бы то ни было деятельной Силы Общественного мнения, способны произвести упомянутый процесс отсевания? О, если бы Небу было угодно, чтобы у нас было сито, чтобы мы могли хотя бы только представить себе какой-нибудь вид сита или ветрогона, или nec plus ultra* механизма, доступного человеческому измышлению, который сделал бы это!
   И тем не менее несомненно, что это должно быть сделано, что это непременно будет сделано. Мы быстро катимся по пути к разрушению; каждый час подводит нас к нему все ближе, покуда оно, в той или другой степени, не наступит. Исполнение не подлежит сомнению; сомнительны лишь метод и затраты! Я даже укажу вам безошибочный способ просевания, с помощью которого тот, у кого есть способности, может быть отсеян, чтобы править нами, и эта самая благословенная Аристократия Таланта будет нам, в значительной степени, мало-помалу дарована; безошибочный способ просевания, но в применении которого, однако, ни одна душа не может помочь своему ближнему, а всякий должен, с благоговейной молитвой к Небу, стараться помочь себе сам. Все дело в том, о друзья, чтобы все из нас, чтобы многие из нас получили способность правильно узнавать талант, - чего теперь так страшно нам недостает! Способность правильно узнавать талант подразумевает правильное почитание его, подразумевает, - о Небо! подразумевает столь многое!
   Например, ты, Бобус Хиггинс, крупный фабрикант колбасы, ты, кто поднимает такой крик из-за этой Аристократии Таланта, что, собственно, главным образом чтишь ты в глубине твоего большого сердца? Талант ли, т. е. благородное внутреннее достоинство всякого рода, о, несчастный Бобус? Тот благороднейший человек, которого ты видел в обтрепанном сюртуке, - оказал ли ты ему когда-нибудь почтение? Хотя бы только разобрал ли ты, прежде чем его сюртук сделался лучше, что он вообще благородный человек? Талант! Я признаю, что ты способен почитать славу таланта, силу, богатство, знаменитость или другие успехи таланта; но сам талант - это вещь, которой ты никогда и в глаза не видал. Кроме того, чем более всего гордишься ты в самом себе, что рассматриваешь ты в себе с наибольшим удовольствием твоим умственным взором в часы размышления? Признайся же, чем - только Бобусом в чистом виде, лишенным даже своего имени и рубашки и брошенным в таком виде перед обществом, - им ли ты восхищаешься, за него ли благодаришь Небо? Или же Бобусом с его кассовыми счетами, с его колбасными, в которых жир так и каплет, с его почестями, с его богатой обстановкой, с его запряженным пони шарабаном, до известной степени приводящим в восхищение некоторых лиц из холопской породы? Твоя собственная степень достоинства и таланта, имеет ли она для тебя бесконечную цену или только конечную, измеряемую степенью твоего денежного оборота и того, что ты получил похвалами или колбасами?
   Бобус, ты находишься в заколдованном кругу, более круглом, чем любая из твоих сосисок, и ты никогда не подашь голос или не будешь сочувствовать никакому таланту, который уже добился того, чтобы за него подавали голос!" - Здесь мы ставим точку, ибо все читатели уже замечают, к чему "Индикейтер" теперь клонит.
  
   "Да, больше Мудрости!" Но где найти больше Мудрости? У нас уже есть в некотором роде Коллективная Мудрость, хотя "классовое законодательство" и еще одно или два обстоятельства несколько ее искажают! Но вообще же, подобно тому как говорится: Каков приход, таков и поп,
   - мы можем сказать: Каков народ, таков и король. Тот человек оказывается поставленным и избранным, который наиболее способен быть поставленным и избранным. Кого могут избрать самые неподкуп-нейшие Бобусы, кроме как какого-нибудь Бобиссимуса, если они только такового найдут?
   Или же, может быть, во всем Народе нет достаточно Мудрости, как ее ни собирай, чтобы составить нечто подходяще Совокупное! И такой случай также может произойти. Разоренный человек доходит до разорения, потому что в нем не было достаточно мудрости; очевидно, что то же может быть и с Двадцатью семью Миллионами соединенных людей!
   - Но поистине, один из неизбежнейших плодов Немудрости в Народе есть то, что он не может воспользоваться всей Мудростью, которая в нем действительно заключается; что он управляется не мудрейшим изо всех, кого он имеет и кому одному принадлежит божественное право управлять всеми народами, но лжемудрейшим или хотя бы только явно не-столь-мудрым, если только он наиболее ловок в других отношениях! Это неизбежнейшее следствие Немудрости, а также и печальнейшее, неизмеримейшее; не столько то, что мы можем назвать ядовитым плодом, сколько всеобщая смертельная болезнь и отрава всего дерева. Ибо таким образом взращиваются, доводятся до гигантских размеров все сорта Немудростей и ядовитых плодов, до тех пор, пока, так сказать, древо жизни не сделается повсюду древом смерти и убийственная немудрость не покроет всего своею тенью. И тогда будет сделано все, что доступно искусству человека, чтобы заглушить повсюду всякую Мудрость при самом ее рождении, чтобы поразить наш бедный мир бесплодием Мудрости, - и сделать неподходяще Совокупным самую высшую Коллективную Мудрость, будь она собрана и избрана хоть самими Радамантом, Эаком и Миносом*, не говоря уже о пьяных десятифунтовых Избирателях с их баллотировочными ящиками! Теперь нет Мудрости: как же вы ее "соберете"? Это - все равно что промывать улучшенным способом ил Темзы, дабы найти в нем побольше золота.
   Поистине, первое необходимое условие - это чтобы Мудрость была налицо. Но и второе, подобное ему, составляет, в сущности, одно с ним; эти два условия действуют друг на друга всеми своими фибрами и существуют постоянно и неразлучно вместе. Если в вашем Народе много Мудрости, то она непременно будет добросовестно собрана; ибо мудрые любят Мудрость и всегда будут стремиться к ней, как к жизни и спасению. Если у вас мало Мудрости, то и эта малая будет дурно собрана, растоптана под ногами, приведена, насколько это возможно, к уничтожению; ибо безумные не любят Мудрости; они и безумны прежде всего потому, что никогда не любили Мудрости, а любили свои собственные аппетиты, тщеславие, украшенные гербами экипажи, свои полные кубки. Таким образом, ваша свеча зажжена с обоих концов и быстро подвигается к сгоранию. Так исполняется сказанное в Евангелии: имущему дано будет, а у неимущего отнимется и то, что он имеет. Совершенно буквально, чрезвычайно роковым образом, слова эти здесь исполняются.
   Наша "Аристократия Таланта", по-видимому, находится от нас еще на значительном расстоянии; не так ли, о Бобус?
  

Почитание Героев

  
   Издателю настоящей книги не менее, чем Бобусу, Правительство Мудрейших, то, что Бобус называет Аристократией Таланта, представляется единственным целительным средством; однако он не так светло, как Бобус, смотрит на способы его осуществления. Он думает, что мы совершенно упустили случай осуществить его, но в то же время пришли к настоятельной в нем потребности благодаря тому, что отклонились от внутренних, вечных Законов и ухватились за временное, внешнее подобие Законов. Он думает, что "просвещенный Эгоизм", как бы он ни был лучезарен, не есть то правило, которым могла бы быть руководима жизнь человека, что "Laissez faire"*, "Спрос и предложение", "Наличный платеж как единственная связь" и т. д. - никогда не были и никогда не будут целесообразным Законом соединения для человеческого Общества, что Богатый и Бедный, Управляющий и Управляемый не могут жить долго вместе на основании какого-нибудь такого Закона соединения. Увы, он думает, что человек имеет в себе душу, отличную от желудка, в каком бы смысле ни брать это слово; что если помянутая душа задыхается и спокойно забыта, то человек и его дела находятся на дурном пути. Он думает, что помянутая душа должна быть возвращена к жизни; что если она окажется неспособной воскреснуть, то человек недолговечен в этом мире. Коротко, что Маммонизм с Мидасовыми ушами, двухствольный* Дилетантизм и тысячи их свойств и следствий не суть Закон, по которому Бог Всемогущий предуказал двигаться своей Вселенной; что решительно все это не Закон и что, далее, мы должны будем вернуться к тому, что есть Закон, но, по-видимому, не по мягким цветочным дорожкам и не с исторгаемыми нами "громкими радостными кликами", а по крутым, непротоптанным тропам, через клокочущие пучины, через обширные океаны, на лоне вихрей; благодарение Небу, если еще не через самый Хаос и Бездну! Воскрешение души, которая задохнулась, не есть процесс мгновенный или приятный, но долгий и страшный.
   Для Издателя настоящей книги "Почитание Героев", как он это назвал в другой книге, означает гораздо большее, чем избранный Парламент, или установленная Аристократия Мудрейших; ибо на его языке это есть истинное содержание, самая сущность и высшее практическое исполнение всех возможных "почитании", всех истинных видов достоинства и благородства. Он ждет именно такого благословенного Парламента и, если бы только она могла вполне осуществиться, - такой благословенной Аристократии Мудрейших, почитаемой Богом и почитаемой людьми, все более и более совершенствуемой, - как высшую, благословенную, практическую вершину целого мира, освобожденного от лжепочитания и вновь наделенного почитанием, истиной и благословением! Он думает, что Почитание Героев, выражаемое различно в различные эпохи мира, есть душа всякой общественной деятельности среди людей; что хорошее осуществление его или дурное его осуществление есть точная мера степени благополучия или неблагополучия в человеческих делах. Он думает, что мы, вообще говоря, осуществляем наше Почитание Героев хуже, чем это когда-либо делал в мире какой-либо Народ; что Бёрнс, как Акцизный Чиновник, и Байрон, как Литературный Лев, суть внутренное, приняв все во внимание, более низкое и более лживое явление, чем Один, как Бог, и Магомет, как Пророк Бога. Соответственно с этим, Издатель настоящей книги твердо убежден, что мы должны научиться осуществлять наше Почитание Героев лучше; что все лучшее и лучшее осуществление его означает пробуждение души Народа от ее бесчувствия и возвращение к нам благословенной жизни, - благословенной жизни Неба, а не проклятой гальванической жизни Маммоны. Воскресить Задохнувшегося, по-видимому уже умирающего и находящегося в последней агонии, если только не успеют его воскресить, - такова, а не иная должна быть последняя цель.
   "Почитание Героев", если вам угодно, - да, друзья; но для этого, прежде всего, надо самим обладать героическим духом. Целый мир Героев; не мир Холопов, в котором не может царствовать ни один Герой-король, - вот к чему мы стремимся. Отбросим со своей стороны от себя всякое Холопство, Низость, Неправду; и тогда будем надеяться, что над нами будет властвовать всякое Благородство и всякая Правда, но не ранее. Пусть Бобус и Компания насмехаются: "Так это - ваша Реформа!" Да, Бобус, это - наша Реформа; и кроме как в этом и в том, что из этого следует, у нас нет никакой надежды. Реформа, подобно Милосердию, о Бобус, должна начинаться изнутри. И раз она будет вполне достигнута изнутри, - то как воссияет она вовне, непобедимая во всем, чего мы ни коснемся, что ни возьмем в руки, что ни скажем и ни сделаем. Она будет возжигать все новый свет, неуловимым влиянием распространяясь в геометрической прогрессии широко и далеко, творя лишь благо, до каких бы она пределов ни распространилась, а никак не зло.
   С помощью Биллей о реформе, Биллей против Хлебного закона и тысячи других биллей и способов, мы потребуем от наших Правителей с горячностью и впервые не без успеха, чтобы они перестали быть шарлатанами или, в противном случае, удалились; чтобы они никоим образом не пускали в ход шарлатанства и пошлости для управления нами; чтобы они не проявляли по отношению к нам ханжества, ни в словах, ни в поступках, - лучше, если они этого не будут делать! Ибо мы теперь узнаем шарлатанов, если мы их увидим; ханжество, если мы его услышим, будет ужасно для нас! Мы скажем, вместе с бедным Французом у решетки Конвента, хотя в более мудрых выражениях, чем он, и "на время" не "часа", но всей жизни: "Je demande l'arrestation des coquins et des laches". "Заключение под стражу мошенников и трусов!" О, мы знаем, как это трудно, как много пройдет времени, пока они будут все, или большинство из них, "заключены под стражу". Но вот, - здесь есть такой; заключите хоть его под стражу, во имя Бога! Все-таки одним меньше! Мы будем, всеми удобоисполнимыми способами, словом и молчанием, действиями и отказом от действий, энергично требовать этого заключения под стражу, - "je demande cette arrestation-la!" - и мало-помалу мы его непременно достигнем. Непременно: ибо свет распространяется; все человеческие души, как бы они ни были отуманены, любят свет; свет, однажды возжженный, распространяется, пока все не сделается светозарным, пока крик: "Заключите под стражу ваших мошенников и трусов" не воспрянет повелительно из миллиона сердец и не прозвучит и не воцарится от моря и до моря. Да и скольких из них не могли бы мы "заключить под стражу" собственными руками, даже теперь мы сами! Вот хотя бы ты, не потакай им! Отвратись от их полированной роскоши, от их хваленых софизмов, от их змеиных любезностей, от ханжества их слов и поступков, отвратись со священным ужасом, с Apage Satanas*, - Бобус и Компания, и все люди постепенно к нам присоединятся. Мы требуем заключения под стражу мошенников и трусов и начинаем с того, что уводим собственные наши несчастные я из их общества. Другой реформы нельзя себе и представить. Ты и я, мой друг, мы можем, каждый из нас среди самого холопского мира, сделать по одному нехолопу, по одному герою, если мы этого захотим; это будет два героя для начала. Смелее! Ведь и это в конце будет уже целый мир героев, или, по крайней мере, то, что мы, лишь Двое, можем сделать для его возникновения.
   Да, друзья: герои-короли и целый мир, не лишенный геройства,
   - вот где находится та пристань и та счастливая гавань, к которой, через все эти бушующие моря, через Французскую Революцию, Чартизм, Манчестерские восстания*, сокрушающие сердца в эти тяжелые дни, - ведут нас Высшие Силы. Вообще же, да будут благословенны Высшие Силы, сколь они ни суровы! К этой гавани стремимся мы, о друзья! Пусть каждый истинный человек, по мере своих способностей, мужественно, непрестанно, с тысячами ухищрений, будет стремиться туда, туда! Туда, или же в Бездны Океана, как это совершенно ясно для меня, мы непременно и придем.
   Да, правда; это - не ответ на вопрос Сфинкса; по крайней мере - не ответ, на который надеялась отчаявшаяся публика, когда обратилась к Врачебной Управе! Полное изменение всего строя жизни, изменение всего организма и условий" существования с самых его основ; создание нового тела с воскресшей душой, - не без судорожных мук родов, ибо всякое рождение и возрождение подразумевает роды! Это - прискорбное сведение для отчаявшейся рассуждающей Публики, надеявшейся получить какие-нибудь Моррисоновы пилюли, какую-нибудь Сент-Джоновскую едкую микстуру или, может быть, маленькое оттягивающее средство на спину! Мы приготовились расстаться с нашим Хлебным законом и с различными Законами и Незаконами; но это, что это такое?
   Издатель не забыл также, как обстоит дело с разными зловещими Кассандрами во время Троянских Осад. Надвигающаяся гибель обыкновенно не предотвращается словами предостережения. Наставница-судьба имеет другие методы в запасе, иначе эти слова всегда оказывались бы бессильными. Но тем не менее они должны быть произнесены, если они действительно зародились в душе человека. Слова жестоки, докучливы; но насколько жесточе и докучливее события, которые они предызображают. Та или другая человеческая душа, может быть, прислушается к словам, - кто знает, сколько человеческих душ, - и благодаря этому докучливые события, если и не будут совершенно отклонены и предупреждены, то во всяком случае будут сделаны менее жестокими. Намерение Издателя настоящей книги представляется ему полным надежды.
   Ибо пусть нам предстоят тяжкие труды, пусть перед нами лежат обширные моря и кипящие пучины, - разве ничего не значит, если при этом, среди вечного неба, для нас еще раз откроется Путеводная Звезда - этот вечный свет, сияющий сквозь все бурные тучи и кипящие валы, даже когда мы выбиваемся на поверхность из самой глубины моря; благословенный маяк, там, далеко, на краю далекого гор

Категория: Книги | Добавил: Ash (11.11.2012)
Просмотров: 829 | Комментарии: 1 | Рейтинг: 0.0/0
Всего комментариев: 0
Имя *:
Email *:
Код *:
Форма входа