Чичерин Борис Николаевич - История политических учений. Часть третья. Новое время (продолжение)

   ______________________

   * Ibid. Ch. II.

   ** Ibid. Ch. IV, V; Idem. Constitutional Code. Book I. Ch.III. Sect. 4.

   *** Bentham. Principles du Code Civil. Partie 1. Ch. XIV. Sect. 1; Idem. Constitutional Code. Book I. Ch. III. Sect. 3.

   ______________________

   С подобным правилом можно идти очень далеко. Бентам был ревностным защитником собственности, но из его посылок легко сделать выводы в чистом духе социализма. И здесь начало пользы, отрешенное от всяких юридических оснований, является совершенно недостаточным.

   Безопасность Бентам считает главною целью государства, - целью, достижение которой вполне зависит от закона. Этому отделу он дает самое обширное значение. Сюда причисляется не только устранение физических бедствий и защита от врагов внутренних и внешних, но и ограждение лиц от произвола власти, что составляет одну из важнейших задач конституции. Бентам прямо разделяет внутренних врагов на официальных и неофициальных. Последние суть преступники, которые караются законом; под именем же первых разумеются должностные лица, которые еще опаснее тех, потому что труднее им сопротивляться. Таким образом, политические гарантии и уголовные законы подводятся под одну рубрику - прием более язвительный, нежели основательный*. Существеннейшим же предметом безопасности Бентам полагает охранение собственности. Закон и собственность, говорит он, неразрывны, они родились и умрут вместе**. Требование безопасности состоит в том, чтобы собственность охранялась в том виде, как она существует в данное время, иначе не будет уверенности ни в чем. Это и разумеется под именем правосудия, которое справедливо считается первою обязанностью государства***. Но вследствие этого безопасность приходит в столкновение с равенством. Последнее составляет также задачу государства, которое, имея в виду возможно большее счастье всех, должно стремиться к уравнительному распределению благ, ибо страдания, проистекающие от лишений, далеко перевешивают удовольствия, доставляемые избытком. Способность человека к счастью не растет соразмерно с имуществом, поэтому богатство немногих не искупает бедности масс. Но, с другой стороны, равенство не есть начало абсолютное; полное равенство никогда нигде не существовало и не может существовать. Даже попытка введения подобного порядка повела бы к уничтожению всей ценности, а большею частью и самой сущности произведений. Во всяком случае, равенство как второстепенная цель должна подчиняться безопасности. Соглашение между этими двумя началами может последовать только постепенно, действием времени, которое мало-помалу распространяет жизненные удобства по всем слоям общества****.

   ______________________

   * Bentham. Principles du Code Civil. Partie 1. Ch. VII; Idem. Leading principles of a Constitutional code for any state. Sect. I. § 8 - 20.

   ** Bentham. Principles du Code Civil. Partie 1. Ch. VIII.

   *** Ibid. Ch. XI.

   **** Ibid. Ch.VI, XI, XII; Idem. Leading principles of a Constitutional code for any state. Idem. Sect. I. § 21-47; Constitutional Code. Bookl. Ch.III. Sect. 5.

   ______________________

   Очевидно, что у Бентама для равенства нет определенного принципа, ибо как уловить границу, где оно угрожает безопасности или где страдания от недостатка средств перевешиваются страданиями, происходящими от потери излишка? Самое поставление этой рубрики наряду с безопасностью и продовольствием противоречит логике. Последние суть материальные блага, составляющие прямую цель государства; первое же есть общее начало, которое может прилагаться и к правам и к благам всякого рода. Мы видели уже, что в приложении к имуществу оно ведет к совершенно невозможным требованиям и превратным выводам. В своей критике Бентам ясно указывал на недостатки этих теорий, но при построении собственной системы он сам не умел справиться с этим началом, так как принятая им точка зрения не представляет для этого никаких твердых оснований.

   Какие же средства должно употреблять государство для достижения всех этих целей? Они могут быть выражены одною формулою: максимация надлежащей способности в правителях. Способность должна быть умственная, нравственная и деятельная. Важнейшая вторая, которая состоит в желании всегда содействовать наибольшему счастью наибольшего количества людей. Без нее все другие становятся только источником зла. Средства же для обеспечения нравственной способности главным образом следующие: 1) предоставление выбора правителей тем самым лицам, которых счастье составляет всеобщее счастье, т.е. массе народа; 2) уменьшение до крайности в руках каждого должностного лица власти делать зло с оставлением по возможности в полном объеме власти делать добро; 3) уменьшение до крайности количества денег, которыми располагает каждое должностное лицо, а также и времени, в течение которого они остаются в его руках; 4) увеличение до крайности ответственности должностных лиц, что достигается частою их сменою, а при случае и наказанием. Этими различными способами общественный быт получает такое устройство, что требования личного интереса всегда совпадают с предписаниями долга. В доказательство, что все это вполне применимо на практике, Бентам ссылается на Соединенные Штаты, утверждая, что там народ наслаждается большим счастьем, нежели в каком бы то ни было другом государстве Древнего или Нового мира*.

   ______________________

   * Bentham. Leading principles of a Constitutional code for any state. Sect. II.

   ______________________

   Таким образом, единственный образ правления, который имеет и может иметь предметом всеобщее счастье, по мнению Бентама, есть демократия. Все остальные, по существу своему, заботятся только об интересах меньшинства, оставляя народ совершенно беззащитным против злоупотреблений власти. Всякий правитель, кто бы он ни был, по самому свойству человеческой природы, как скоро он облечен безответственною властью, будет иметь в виду только себя, а не других. Следовательно, счастье всех может быть обеспечено единственно таким устройством, которое полагает власть в руки всех, так что каждое должностное лицо, вполне завися от народа, по необходимости для собственной выгоды должно действовать на общую пользу. С этой точки зрения Бентам полагает главную задачу всякой конституции в установлении гарантий против частных или, как он выражался, злокачественных (sinister) интересов правителей. Эта задача формулируется так: уменьшить доверие до крайних пределов (minimize confidence), с тем, однако, чтобы не умалять власти, нужной для добра. Единственное же средство для достижения этой двоякой цели заключается в постоянной ответственности должностных лиц. Каждый исполнитель должен всегда состоять в полной зависимости от верховной законодательной власти, а последняя, в свою очередь, - от верховной учредительной. При таком порядке, каждый, следуя своей природе, продолжает предпочитать себя всем другим; но так как сила находится в руках всех, то это предпочтение ведет к пользе всех. Во всяком же другом образе правления частные интересы правителей естественно и необходимо преобладают над общественными. А для того чтобы уверить народ в противном и держать его в повиновении, прибегают к насилию и к обману. Как монархия, так и аристократия могут существовать единственно этими средствами*.

   ______________________

   * Bentham. Constitutional Code. Book I. Ch. IX.

   ______________________

   Монархия, по мнению Бентама, всего более удаляется от истинной цели государства. Здесь в силу общего всем людям начала самопредпочтения целью правительства может быть только наибольшее счастье единого лица. Эту цель монарх, даже самый лучший, будет преследовать постоянно, жертвуя ей счастьем подданных. Действовать таким образом тем легче, что он не подлежит контролю и ответственности и не встречает препятствий своей власти. Неограниченный монарх может смотреть на подданных только теми глазами, какими хозяин смотрит на рабочий скот. Положение подданных при самом лучшем государе даже хуже, чем положение скота, ибо скот у хорошего хозяина всегда на виду, тогда как государь никогда не видит именно тех подданных, которые подвержены наибольшим страданиям. Притом так как монарх получает свои выгоды в ущерб интересам подданных, то он в последних естественно должен видеть своих врагов, а это, в свою очередь, возбуждает в нем вражду к ним. Следовательно, самый лучший монарх является естественным врагом своих подданных; каков же должен быть дурной? Бентам утверждает даже, что по своему высокому положению монарх неизбежно занимает низшее место на нравственной лестнице, ибо он не нуждается ни в ком, а так как человек всегда действует ввиду личного интереса, то у него нет никакого побуждения быть доброжелательным к другим. Можно считать общим правилом, что чем выше стоит человек, тем ниже его нравственные свойства, ибо тем менее он способен понимать страдания других и сочувствовать им. Если сравнить злодеев, называемых преступниками, говорит Бентам, против которых есть защита и которые подлежат наказанию, с теми, которые неотразимы и не подлежат наказанию и которых величают правителями, то худшие из первых во всяком удобопонятном смысле этого слова будут образцами добродетели в сравнении со вторыми, которым обильно расточаются похвалы*.

   ______________________

   * Ibid. Ch. XV. Sect. 8; Ch. XVII. Sect. 2-4.

   ______________________

   Таким образом, по мнению Бентама, монарх не что иное, как рабовладелец в широких размерах. Народ же в этом образе правления состоит из оскорбляющих и оскорбляемых, из развращающих и развращаемых, из обманщиков и обманутых, из наглецов и трусов, из лицемеров и глупцов. Монарх единственно в силу своего положения является архинасилователем, архитеррористом, архиразвратителем и архиобманщиком; каждое же из его орудий есть виценасилователь, вицетеррорист, вицеразвратитель и вицеобманщик. Эти орудия суть солдаты, юристы и попы. Первые употребляют насилие, последние обман. Утверждают, что выгоды монарха совпадают с интересами подданных. Да, так же, как выгоды почтаря совпадают с интересами почтовых лошадей. Между всяким хищным животным и его жертвами есть некоторого рода общение интересов. Все разбойники имеют интерес в том, чтобы путешественники были многочисленны и чтобы их карманы были хорошо набиты. Такого же рода общение интересов существует между монархом и подданными. Несмотря на это мнимое общение, монарх неизбежно всегда имеет наклонность производить наибольшее несчастье наибольшего количества людей. Такова всегда была и будет монархия, пока она существует на земле. Говорить о хорошем государе все равно что толковать о белых чернилах или о черном снеге*.

   ______________________

   * Ibid. Ch. XVII. Sect. 2-4; Ch. XV. Sect. 6.

   ______________________

   В ограниченной монархии положение нисколько не улучшается. Так как воля монарха встречает здесь преграды, то тут еще более поводов к вражде. Монарх не может не считать своими врагами тех людей, которые препятствуют его желаниям. Но так как он явно действовать не смеет, то он постоянно принужден прибегать к подкупу и обману. Главным средством для этого служит раздача должностей, которыми он располагает и которых домогаются члены представительного собрания. Народ держится в повиновении силою и страхом, немногие же избранные, стоящие на вершине, становятся орудиями короля и разделяют с ним его выгоды. Таково именно положение Англии*. Тут не поможет никакая реформа. Пока существуют королевская власть и палата пэров, в государстве необходимо должна господствовать самая пагубная система безнравственности и самая грубая система нелепости, какую когда-либо изобретал человеческий ум**. "Везде, - говорит Бентам, - за исключением хорошо устроенной представительной демократии, везде немногие правящие и имеющие влияние - враги многих, состоящих в подчинении, враги в мыслях, так же как и в действии; и по самой природе человека пока правительство, каково бы оно ни было, не уступит места представительной демократии, они останутся вечными и непримиримыми врагами"***.

   ______________________

   * Bentham. Constitutional Code. Bookl. Ch. XVII. Sect. 6-7.

   ** Ibid. Sect. 11.

   *** Ibid. Sect. 10.

   ______________________

   Нечего распространяться о том, что в этой критике нет и тени основательности. Все доводы здесь чисто отвлеченные; о фактах, о многостороннем наблюдении над человеческою жизнью, о политических взглядах и соображениях тут нет и помину. Все исходит из того положения, что человек всегда имеет в виду единственно себя самого и на всех других смотрит только как на орудия личного интереса. И это одностороннее начало проводится в самой резкой и грубой форме. Напрасно стали бы мы искать прежних критических качеств Бентама в этих злобных нападках, в которых проявляется все раздражение неудовлетворенного самолюбия. Все прежние доводы против демократии забыты; всякая способность к беспристрастной оценке явлений исчезла. Можно только удивляться, каким образом при таком взгляде на людей остается еще место для желания добра. Из доводов Бентама прямо следует, что начало всеобщего счастья несовместно с человеческою природою.

   Идя этим путем, Бентам естественно довел самые демократические начала до крайних пределов. Конституционная теория его очень проста. Всякие преграды и задержки народной воли устраняются как помехи народному счастью. Даже те учреждения, которые выработала в этом смысле практика демократических государств, объявляются излишними и вредными. Отвлеченное начало всемогущества большинства проводится с величайшею последовательностью через все государственное устройство.

   Учредительная власть, которую Бентам считает верховною, оставляется в руках массы. Тут народ действует сам, в остальных отраслях через поверенных, ибо если бы он хотел сам исполнять все должности, то это произвело бы анархию. Способность народа к учредительной власти выводится из того, что важнейшее здесь условие есть нравственная способность, т.е. желание всеобщего счастья, а она всегда в высшей своей степени находится в народе. Остальные же способности, умственная и деятельная, совершенствуются вследствие опыта, и это опять ведет к общему благу, тогда как во всех других образах правления опыт дает правителям только большее уменье соблюдать свои интересы в ущерб подчиненным.

   Народ всего более способен к назначению и к смене правителей. Это явно из того неоспоримого положения, что дела всякого человека лучше ведутся поверенными, которых он сам назначает, нежели такими, которые от него независимы. Это правило прилагается и к целому обществу. С выборным началом неразлучно связана и всеобщая сменяемость правителей, ибо этим только способом можно предупредить действие частных интересов и сделать безвредною власть, предоставленную должностным лицам. Впрочем, лучше достигать этой цели косвенно, установлением коротких сроков для выборов.

   Что касается до выборной системы, то она должна определяться четырьмя главными началами. Подача голосов должна быть всеобщая, тайная, равная и ежегодная. Всеобщность права голоса прямо вытекает из того, что счастье последнего нищего составляет такую же часть общего счастья, как и счастье самого богатого и влиятельного гражданина. С точки зрения всеобщего счастья нет причины исключать и женский пол. Напротив, по своей слабости он нуждается в больших гарантиях, а потому и в больших правах, нежели мужчины. Исключение женщин из политических прав объясняется только господствующим предрассудком*.

   ______________________

   * Ibid. Ch. XV. Sect. 1-7.

   ______________________

   Доведя право голоса до крайних пределов, Бентам восстает и против учреждения двух палат. Вторая палата, говорит он, будет иметь или отдельные от народа интересы, или те же самые. В первом случае подобное учреждение прямо противоречит началу общего блага. Для народа не может быть полезно иметь правителей, которых выгоды противоположны его собственным. Аристократическая палата, какая существует в Англии, служит только пользе монарха. Для большинства же граждан было бы несравненно выгоднее, если бы одинаковое или даже большее количество волков было ввезено в Англию и выпущено на волю. Волков бы, по крайней мере, со временем перебили и от них остались бы шкуры, которые могли бы быть на что-нибудь годны, тогда как лорды, хотя бы каждый из них наделал более зла, нежели волки, остаются живы, а если бы они и были перебиты, то их шкуры не годились бы ни на что. Если же выгоды второй палаты совпадают с пользою народа, то подобное учреждение ведет лишь к потере времени, к преобладанию воли меньшинства над волею большинства, наконец, к образованию особого интереса во второй палате, которая будет стараться мешать ходу дел, чтобы придать себе какое-нибудь значение. На этих основаниях Бентам, безусловно, отвергает американскую систему двух палат, утверждая, что тут образуется аристократия, на которую народ не может иметь никакого влияния*.

   ______________________

   * Bentham. Constitutional Code. Bookl. Ch.XVI. Sect. 1.

   ______________________

   Сущность всех этих доводов выражена им в сжатой форме в письме к испанскому народу насчет установления верхней палаты. Он пишет: "Следует ли прибавить к верховному собранию, выбранному большинством подданных и всегда подлежащему смене со стороны этого большинства, другое собрание, которого никто сменить не может и которое не будет выбрано большинством подданных? Таков вопрос, на который я должен отвечать. Испанцы, ответ лежит в самом постановлении вопроса. Как! интересы меньшего числа управляющих будут поставлены как препятствие интересам большего числа управляемых? Какое преобразование, какое улучшение, какой закон в пользу народа не встретят помехи от оппозиции привилегированного меньшинства? Что это за запрет, который заранее налагается на все, что может дать гарантии народу?"*

   ______________________

   * Bentham. Three tracts relative to Spanish and Portugeese affairs. Works. VIII.

   ______________________

   Выбранной на таких чисто демократических основаниях законодательной палате Бентам дает право распоряжаться всеми делами. По его мнению, только этим способом могут исполняться верховные веления учредительной власти и приниматься все меры, нужные для народного счастья. Что же касается до разделения властей, которое проповедует Монтескье, то это начало должно быть совершенно отвергнуто, ибо оно не имеет никакого отношения к наибольшему счастью наибольшего количества людей. Для счастья народа нужно одно: народная верховность; все остальное ведет только к ограничению этого начала, а потому вредно. Авторитет Монтескье, говорит Бентам, не имеет никакого права на уважение. Его книга, в сущности, не заслуживает даже упоминания*. Сообразно с этими началами исполнительная власть ставится в постоянную зависимость от народа, ибо иначе носители ее всегда будут его врагами**.

   ______________________

   * Benrtam. Constitutional Code. Bookl. Ch.XVI. Sect. 6.

   ** Ibid. Ch. XVII. Sect. 1.

   ______________________

   Исходя от этих взглядов, Бентам начертал весьма подробный конституционный кодекс, пригодный, по его мнению, для всех народов в мире. Для нас он имеет мало интереса. Основные положения достаточно показывают цель и направление системы. Мы не находим здесь ничего, кроме чисто логического развития демократического принципа. Можно сказать, что все это конституционное здание не что иное, как построение государства на началах частного хозяйства в сочетании с учением о безусловном перевесе большего числа над меньшим. Бентам последовательно проводит и то и другое, не заботясь даже об устранении тех возражений, который сами собою представляются против этих начал. О том, что решение политических вопросов и политические выборы требуют совершенно иных способностей и взглядов, нежели покупка провизии или ручная работа на фабрике; что связь между частным интересом и общественным далеко не чувствуется всеми; что, наконец, воля, не знающая границ, склонна злоупотреблять своим правом, часто даже в ущерб самой себе - обо всем этом нет и помину. Всего менее принимается в расчет, что от невежества и неспособности частного лица в ведении своих дел страдает только сам виновный, тогда как от невежественного решения общественных дел неспособною массою страдают и те, которые, обладая более правильными взглядами, всеми силами противились этим постановлениям.

   Если же мы после всего этого спросим, на каком основании меньшее количество приносится в жертву большему, для кого и во имя чего можно требовать подобной жертвы, то на этот вопрос мы не получим ответа. В пределах утилитаризма для этого нет ни малейшего основания. Все удовольствия всех людей поставлены здесь на одну доску. Меньшее количество имеет совершенно одинаковое право на счастье, как и большее, а потому вся политика Бентама представляется чистым актом насилия. Большинству дается власть в руки, дабы оно могло беспрепятственно проводить свои частные цели. Там же, где меньшинство как способнейшее успеет захватить правление, там оно точно с таким же правом и на том же основании должно вытягивать соки из большинства, и утилитаризм ничего не может возразить против такого образа действия, ибо это не что иное, как приложение собственных его начал. Индивидуализм в этом отношении стоял значительно выше. Отправляясь от личного начала, он требовал для каждого человека ограждения его свободы и прав. Утилитаризм же, отрицая право как метафизический вымысел, приносит все в жертву удовольствия массы. При отсутствии общего принципа его арифметика сводится к голому праву силы.

   Мы видели, однако, что под конец жизни Бентам догадался, что пожертвование интересами меньшинства интересам большинства противоречит началу всеобщего счастья. Но эта мелькнувшая у него мысль осталась без последствий. Между тем она, очевидно, должна была повести к отрицанию чисто демократических воззрений, на которых он окончательно остановился. Ибо если справедлива теория Бентама, что всякий человек по самой своей природе преследует исключительно свои личные интересы, особенно когда его воля не знает сдержек, то всего более это прилагается к демократическому правлению - самому безграничному из всех существующих в мире. Всякое другое, имея в руках силу закона, сдерживается опасением противодействия со стороны общества. Демократии же опасаться нечего: здесь санкция законная и общественная, юридическая и нравственная, совпадают. Поэтому большинство, всегда состоящее из людей неимущих и несведущих, на основании теории Бентама, неизбежно будет стараться обратить в свою пользу по меньшей мере материальные блага меньшинства. Отсюда ясно, что если начало пользы означает счастье всех, а не исключительно большинства, то держась этого начала, необходимо дать меньшинству гарантии в виде особого участия в правлении с правом останавливать вредные для него постановления большинства.

   Это прямое, логическое последствие начала пользы само собою ведет к выделению общей пользы из личной или частной; ибо так как частные интересы лиц и общественных групп друг другу противоречат, то для примирения их необходимо выделить то, что существенно для всех, из того, что составляет только частную выгоду отдельных членов или частей. Но для этого надобно иметь совершенно иное мерило, нежели удовольствие и страдание. Необходимо всесторонне исследовать и человеческую природу и существо государства, и на основании этого анализа определить, каким общественным потребностям последнее призвано удовлетворять. В таком только виде начало общей пользы может сделаться целью государственной деятельности. Как же скоро оно смешивается с личным удовольствием, так исчезает всякая твердая точка опоры, и мы принуждены ограничиться чисто количественным разрешением задачи, принося в жертву личные ощущения меньшинства личным же ощущениям большинства.

   Такое разделение общего элемента и личного, в сущности, выходит уже из пределов начала пользы. Последнее необходимо к нему приводит, но как чисто практический принцип оно не представляет для него никаких данных и никакого мерила. Мы могли убедиться в этом из разбора утилитарных учений. Мы видели, что начало пользы, в той форме, в какой оно было принято Юмом, оставалось совершенно неопределенным. Неизвестно было, какая польза должна иметься в виду: общая или частная? Отсюда при большей ширине взглядов в сравнении с индивидуалистическими теориями постоянное смешение понятий и возможность противоположных выводов. Бентам хотел выйти из этой неопределенности: у него личная польза становится краеугольным камнем всей системы. Но так как в действительности из одной личной пользы невозможно составить никакой системы, то и здесь происходит постоянная подтасовка понятий: с одной стороны, утверждается, что каждый человек неизбежно преследует только личные свои цели, с другой стороны, мерилом всех человеческих поступков и всей государственной деятельности полагается все-таки общее счастье. А так как в удовольствии и страдании, собственно говоря, общего ничего нет, ибо они представляют только бесконечное разнообразие субъективных ощущений, то приходится принимать чисто арифметическое решение и приносить в жертву меньшее количество большему, т.е. окончательно взывать к праву силы.

   В учении Бентама практическое начало пользы было доведено до крайних последствий; оно обнаружило все, что в нем заключается. В результате оказалось, что оно ведет к отрицанию права, к отрицанию нравственности и к крайне односторонней политике, источником которой является грубая сила массы. Иначе и быть не могло, ибо там, где в основание системы полагается бесконечное разнообразие субъективных ощущений, там по необходимости исчезает всякое общее мерило. Все становится безразличным; все чувства ставятся на одну доску, а так как эти чувства друг другу противоречат и беспрерывно приходят в столкновение, то все дело окончательно решается силою количества. Иного исхода быть не может.

   Источник заблуждения утилитаризма лежит в скептическом взгляде на мысль. Мысль одна дает общий элемент человеческой жизни; в ней одной заключается мерило, которое прилагается к явлениям, определяет относительную их цену и назначает каждому подобающее ему место в общей системе. Поэтому она одна способна создать в человеческих обществах нечто цельное и единое. Ни в природе, ни в человеческой жизни без общего элемента никакая система не мыслима. В человеке этот общий элемент есть именно разум. Как скоро отвергается все, что называется умозрением, так остается только бесконечное разнообразие частных явлений, которые беспрерывно сталкиваются друг с другом и никогда не могут составить общего порядка. Единое создается из общего и частного, а не из одного частного: это коренное положение философии делает тщетными все попытки основать какую бы то ни было твердую систему без умозрительных начал.

   Отвергая метафизику, утилитаристы ссылаются на опыт; но, как водится, - это опыт односторонний, выбранный по произволу исследователя. Когда говорят, что человек часто действует для получения удовольствия или для избежания страдания, то это, без сомнения, справедливо, против этого нечего возражать. Но неправда, что в этом заключается единственная цель человеческих поступков. Нередко человек действует и по обязанности, и если он от исполнения обязанности чувствует удовольствие, то это удовольствие составляет для него не цель, а последствие действия. Он удовлетворяется именно тем, что не имел в виду никаких личных побуждений. Иначе самое понятие обязанности для него бы не существовало. При этом человек не взвешивает, какое удовольствие больше и какое меньше, он часто жертвует именно теми наслаждениями, которые для него всего дороже, даже самою жизнью, сознавая, что в этом состоит долг разумно-нравственного существа, которое живет не для себя только, а для служения высшим, т.е. общим началам и целям. Несправедливо также, что человек, когда он жертвует личным удовольствием для общей цели, имеет в виду награду, заключающуюся в мнении других. Человек, движимый нравственными побуждениями, без сомнения, дорожит чужим мнением, но не всех и каждого, а единственно тех людей, кого он уважает, во имя тех же разумно-нравственных начал, которые служат для него высшим мерилом человеческих действий и суждений.

   Таким образом, всесторонний и беспристрастный опыт приводит нас к убеждению, что человек действует под влиянием не только личных целей, но и общих начал и понятий. Чтобы опровергнуть утилитаризм, надобно было исследовать это понятие долга, которое Бентам хотел изгнать из лексикона нравственности; надобно было строго отделить его от всех посторонних примесей и показать в нем единственный источник нравственных суждений человека. Это и сделал Кант, который своим глубоким анализом различных элементов человеческой природы стал основателем нового направления философии,- направления, стремящегося к сочетанию противоположных начал в высшем единстве.

  

  

   Из четырех рассмотренных нами направлений философско-политической мысли каждое, как мы видели, представляет собою один из существенных элементов государственной жизни. Первая школа, которую мы назвали общежительною, полагает в основание своих воззрений внешнее единство государства и охраняющую ее власть; вторая школа, нравственная, - начало закона и налагаемой им обязанности; третья, индивидуальная, - свободу с вытекающими из нее правами; наконец, четвертая, утилитарная, - начало цели, но с чисто практической точки зрения, без возведения его к каким бы то ни было философским принципам. Мы видели, что это скептическое отношение к мысли делало утилитаризм совершенно неспособным вывести сколько-нибудь твердую и удовлетворительную систему человеческих отношений. Утилитаризм является более отрицанием предыдущих, односторонних теорий, нежели источником положительных воззрений на начала общежития. Это отрицание имело, бесспорно, глубокое значение в истории мысли: оно указывало на недостаточность прежних направлений и на потребность новой системы. Но более широкая и плодотворная система могла создаться не простым отрицанием односторонних начал, а приведением их к высшему, внутреннему единству как конечной цели развития. Это сочетание разнообразных элементов человеческой природы, основанное на философском понимании взаимного отношения противоположностей, составляет задачу идеализма, который является, таким образом, завершением всего предыдущего движения мысли. В идее органического союза, которая развивается в государстве, заключается и осуществление нравственного закона, и удовлетворение личных потребностей человека, и, наконец, как необходимое условие, установление внешнего единства, представляемого и охраняемого верховною властью.

   Эта многосторонность заключающихся в нем элементов дает идеализму чрезвычайное богатство содержания. Вследствие этого он сам разбивается на отдельные отрасли, из которых каждая, в свою очередь, дает перевес тому или другому из существенных элементов общежития. Мы видели это и в предыдущих учениях: но здесь эти второстепенные отрасли обозначаются еще ярче. Они образуют целые школы, которые на общей почве вступают друг с другом в борьбу. Идеализм скептический или субъективный, идеализм натуралистический, нравственный, индивидуальный, абсолютный - все эти различные направления являются одно за другим, как расходящиеся ветви, произрастающие из одного общего ствола. Человеческая мысль дает здесь самый пышный цвет и самый разнообразный плод. Здесь умозрение достигает крайних своих пределов; большего оно не в состоянии произвести. Идеализмом замыкается весь цикл вытекающих из законов разума воззрений на природу и человека. За этим начинается обратный ход мысли - не от начал к явлениям, а от явлений к началам. Характер и свойства этого последнего, современного нам направления, а также и отношение его к предыдущему будут указаны на своем месте.

   Развитие идеализма идет параллельно в двух странах: в Германии и Франции. В первой преобладает чисто философский элемент, во второй политический. Мы должны рассмотреть их отдельно, ибо только этим способом сохраняется нить исторического изложения.

  

   Предыдущее, двоякое направление мысли, отправлявшееся, с одной стороны, от внешних чувств и личной воли, с другой стороны, от требований разума, породило и скептицизм двоякого рода. Мы видели учение Юма: в нем сенсуализм доводился до отрицания всякой связи между познаваемыми явлениями; одна привычка побуждает нас сочетать одно представление с другим. Это было, в сущности, отрицание всякой разумной деятельности мысли и всяких разумных законов. С своей стороны теории, все производившие из разума, нашли крайнее свое выражение в скептицизме Беркли, который утверждал, что все наше познание ограничивается одними внутренними представлениям и подвергал сомнению самое существование внешнего мира. И в том и в другом случае скептицизм последовательно вытекал из односторонней точки зрения. Чтобы победить его, надобно было указать на внутреннюю, неразрывную связь обоих противоположных элементов познания и жизни. А для этого необходимо было тщательно исследовать самое естество человека, и в нем показать присутствие восполняющих друг друга начал, из сочетания которых образуется все наше миросозерцание. Эту критику предпринял Кант.

   Первоначально Кант был последователем Вольфа. Чтение Юма навело его на сомнения. Он понял невозможность идти догматическим путем без предварительной оценки самых источников познания. Этому исследованию он посвятил много лет, и только под конец жизни, на 56-м году от рождения, он выступил с готовою системою, которой суждено было сделаться поворотного точкою в истории человеческой мысли. В 1781 г. вышла его "Критика чистого разума" ("Kritik des reinen Vernunft"), где исследовались познавательные способности человека. Затем, в 1788 г., появилась "Критика практического разума" ("Kritik des praktischen Vernunft"), которой в 1785 г. предшествовало изложенное в более популярной форме "Основание метафизики нравов" ("Grundle-gung zur Metaphysik der Sitten"). Впоследствии Кант подробнее развил высказанные здесь начала в "Метафизике нравов" ("Metaphysik der Sitten"), вышедшей в 1797 г. Это сочинение разделяется на две части: на "Метафизические начала" ("Metaphysische Anfangsgrtmde der Rechtslehre") и "Метафизические начала учения о добродетели" ("Metaphysische Anfangsgrunde der Tugend-lehre"). Наконец, в политическом отношении любопытна статья "О вечном мире" ("Zum ewigen Frieden").

   В критике человеческого познания, Кант хотел показать, что именно мы получаем из опыта и что мы почерпаем из чистого разума. Опыт дает нам познание явлений. Но явления представляют собою только последовательный ряд ощущений, возникающих в нашей душе вследствие действия внешних предметов; в них нет ничего общего и необходимого. Всякое обобщение в пределах опытного знания имеет характер частный и случайный; это не что иное, как выделение сходных признаков в предметах, подлежащих нашим чувствам. Мы не найдем здесь ничего безусловно общего, т.е. такого, что бы мы вправе были распространять и на предметы доселе не исследованные. Поэтому все положения, которые представляются нам безусловно общими, как-то: математические и логические истины, должны вытекать из другого источника, именно из разума. Еще менее может опыт дать нам какое-либо понятие о необходимости. В наших впечатлениях сопоставляются разнообразные явления, но чувства не раскрывают нам их внутренней связи. Всякая необходимая связь может опять-таки проистекать единственно из разума. Одним словом, опыт дает нам бесконечное разнообразие разрозненных явлений, составляющих материал познания; связь же и единство в этот материал вносит разум на основании своих собственных законов. Иными словами: человеческое познание получает свое содержание из опыта, свою форму от разума.

   Каким же образом связывает разум разрозненные явления? На основании чего вносит он единство в многообразие? Способ действия разума может быть двоякий: анализ и синтез. Объяснение первого не представляет затруднений. Анализируя данное понятие, разум выводит из него то, что в нем заключается: это - простое разложение, для которого достаточен закон тождества. Но как возможно связать различное и на этом основании произнести синтетическое суждение? В этом состоит главный вопрос, который предстоит решить. Исследуя действие различных познавательных способностей человека - воображения ума и разума в тесном смысле, - которые рождают представления, понятия и идеи, мы видим, что везде познание исходит от известных, присущих мышлению форм, под которые подводится разнообразие внешних явлений. Так, в области воображения, человек не иначе может представить себе предметы, как под формами пространства и времени. И то и другое представляется нам не только как случайный способ сочетания явлений, а как необходимое условие самого их существования; и то и другое мы понимаем как бесконечное, что совершенно выходит из пределов опытного знания. Очевидно, следовательно, что тут мы находим безусловно общие и необходимые формы, которые по этому самому могут иметь источником единственно разум. Отсюда возможность математических выводов, имеющих характер безусловных истин, чего не дает нам никакой опыт. Имеют ли пространство и время что-нибудь соответствующее им в самих предметах, об этом, говорит Кант, мы не можем иметь никакого понятия. Для нас это необходимые формы, под которыми мы получаем впечатления от предметов, но мы не вправе сказать, что другой, высший разум, который видел бы не одни явления, но вникал бы в самую сущность вещей, не мог бы познавать их под другими формами. Подобные же начала мы находим и в деятельности ума. Представление дает нам сопоставление предметов в пространстве и времени; но это сочетание - чисто внешнее. Для того чтобы связать явления внутреннею связью, нужны новые формы и новый умозрительный синтез. Здесь действует ум посредством присущих ему категорий, под которые он подводит разнообразие представлений. Эти категории четырех родов: категории количества - единое, многое, все; категории качества - бытие, отрицание, ограничение; категории отношения - субстанция и признаки, причина и следствие, взаимодействие; наконец, категории способов существования предметов - возможность, действительность и необходимость. Эти различные понятия соответствуют логическим формам суждений, из чего видно, что категории не что иное, как приложение основных законов разума к познанию вещей. Посредством их ум связывает разрозненные явления и создает себе понятие о предмете, соответствующем полученному впечатлению. И здесь эти логические формы имеют значение безусловно общее и необходимое. Мы не можем понимать никакой предмет, не подводя его под ту или другую категорию. Разум не берет их из опыта, ибо они составляют необходимое условие всякого опыта; они только и делают для нас опыт возможным. Таким образом, связь вещей дается нам не самими вещами; это - акт самодеятельности разума, акт, предполагающий единство связующего начала. Источник этого единства лежит в самосознании, которое как общая среда заключает в себе все разнообразие впечатлений. Сознавая свое внутреннее тождество и относя к нему все свои представления, разум старается свести последние в одну систему. Это он и делает посредством категорий, которые не что иное, как основанные на законах разума способы сочетания представлений. Отсюда их общность и необходимость; отсюда также возможность синтетических суждений о предметах.

   Этим, однако, ограничивается все значение категорий: мы должны смотреть на них как на логические формы, которые служат нам для приведения разнообразия впечатлений к единству самосознания. Объективного значения они не имеют, сущности вещей они нам не раскрывают. Мы все-таки познаем одни явления, т.е. действие предметов на наши чувства; что такое предметы сами по себе, остается для нас вечною и непроницаемою тайною. Наконец, категории приложимы единственно к предметам, подлежащим чувствам; они связывают только то, что уже сопоставлено в представлении. Переносить же их на предполагаемые предметы, не подлежащие чувствам, мы не имеем никакого права.

   Между тем разум не довольствуется этою скромною областью возможного опыта, которою ограничивается познавательная деятельность ума. Исходя от внешних чувств, опыт дает нам только ограниченное и условное; разум же ищет безусловного. Он хочет свести все бесконечное разнообразие мировых явлений не только к субъективному единству самосознания, но и к абсолютному, объективному единству бытия. Для этого он создает себе известные идеи, которые он представляет себе действительными предметами, хотя не подлежащими чувствам, но доступными внутреннему взору. Такова идея абсолютного единства мыслящего субъекта, т.е. бессмертной души, идея абсолютного единства всех условий мироздания, т.е. причины всех причин, наконец, идея абсолютного начала всего сущего, т.е. Бога. Но, полагая себе подобные задачи, разум выходит из пределов доступного ему понимания. Как скоро он выступает из области возможного опыта, как скоро он пускается в безбрежный океан сверхчувственного мира, так он неизбежно вовлекается в неразрешимую сеть ложных умозаключений, противоречащих выводов и фантастических идеалов. Так, относительно души из мыслимого единства субъекта никак нельзя сделать заключение о реальном единстве лежащей в основании его субстанции. Относительно мироздания можно с одинакою достоверностью доказывать, что оно имеет начало и границы и что оно их не имеет; что в нем существует только необходимость, выражающаяся в связи причин и следствий, и что необходимость первоначально проистекает из свободы; наконец, что в основании случайного лежит безусловно необходимое и что безусловно необходимого вовсе нет в действительности. Относительно же Бога мы можем сказать, что разум имеет понятие о совершеннейшем существе, но мы никак не вправе сделать отсюда заключение о действительном бытии подобного существа. Если же мы бытие Божие хотим вывести из рассмотрения мира, восходя от причины к причине или от наблюдаемой нами гармонии к разуму, полагающему себе цель, то мы можем только сказать, что известные нам явления должны иметь достаточную причину, но утверждать, что этою причиною может быть только единое, совершеннейшее существо, мы опять не вправе. С другой стороны, однако, столь же невозможно доказать, что все эти идеи не существуют в действительности; возражатели точно так же не имеют почвы под ногами. Вращаясь в этой области, разум выходит из пределов того, что ему доступно, а потому все доказательства за и против равно лишены основания. Единственное значение этих идей в теоретической области заключается в том, что они могут быть для человека руководящими началами в опытном познании вещей. Познавая условное, разум должен постоянно стремиться к безусловному и для этого искать большей и большей полноты и систематичности знания, причем, однако, он остается уверенным, что эта цель никогда не может быть им достигнута, ибо связь между условным и безусловным недоступна нашему пониманию. Условное есть видимое, чувственное, мир явлений; безусловное же есть мыслимое, мир сущностей, о котором мы с нашими орудиями познания, с нашими категориями, обращенными единственно на чувственные предметы, не можем составить себе никакого понятия.

   Таков результат, к которому приходит Кант в своем исследовании, результат, очевидно, чисто скептический. С одной стороны, опыт дает нам только познание разрозненных, бессвязных явлений, не открывая ни малейшего проблеска в самую сущность вещей; с другой стороны, разум вносит в это разнообразие только чисто формальное единство; когда же он хочет идти далее и создает свои собственные, сверхчувственные идеалы, он приходит к полному сознанию своего бессилия и своей несостоятельности. Кант отверг односторонность предыдущих систем; своим глубоким анализом он раскрыл в человеке двоякий источник познания; он поставил эти источники рядом, но связь между ними он объявил непостижимою для разума. Между областью чувственного и областью сверхчувственного, говорит он, лежит необозримая бездна, через которую нет перехода, как будто это два различные мира, из которых ни один не может иметь влияния на другой*. Если в этом воззрении кроются зачатки идеализма, то почва, на которой оно воздвигается, все еще чисто скептическая. Потому система Канта носит название субъективного, или скептического, идеализма; ее точно так же можно назвать идеальным скептицизмом. Тем не менее результат его критики был громадный. Тут важны были не столько отрицательные выводы, сколько положительное сопоставление обоих элементов в человеческом разумении. Оставалось искать взаимной их связи; это было делом последующего развития философии, которому Кант положил твердое основание.

   ______________________

   * Kant. Kritik der Urtheilskraft. Einleitung. 2.

   ______________________

   Сам Кант сделал уже этот шаг в практической области. Все те скептические выводы, к которым приводит нас анализ познавательных способностей человека, исчезают при рассмотрении начал практической деятельности. Те абсолютные идеи, которые теоретический разум оставлял недоказанными, получают сильнейшее подтверждение от нравственного закона. В познании человек раздвоялся на два противоположных мира, между которыми нет перехода; в практической области он сам совершает этот переход, принимая требования чистого разума за руководящие начала своей деятельности и внося таким образом умозрительные идеи в чувственный мир. Это очевидно из того, что человек действует не только под влиянием внешних побуждений, но и по внутренним мотивам, вытекающим из чистого разума, именно по представлении закона, или по обязанности. Кант подверг обстоятельному анализу это понятие об обязанности, составляющее ц