Г. А. Бекеръ. Избранные легенды
(G. А. Becquer. Leyenchs escogidas)
Переводъ съ испанскаго Ек. Бекетовой.
С.-Петербургъ. Издан³е А. С. Суворина, 1895
Нѣсколько мѣсяцевъ тому назадъ, осматривая знаменитое Фитерское аббатство и разбирая нѣкоторыя книги въ его заброшенной библ³отекѣ, я нашелъ въ одномъ изъ ея закоулковъ двѣ-три довольно старыя нотныя тетради, покрытыя пылью и уже немного обглоданныя крысами.
Это было Miserere.
Я не учился музыкѣ; но я такъ люблю ее, что, даже ничего не понимая, беру иногда партитуру какой нибудь оперы и провожу свободные часы, перелистывая ея страницы, разсматривая группы болѣе или менѣе скученныхъ нотъ, лин³и, полукруги, треугольники и тѣ знаки, похож³е на запятыя, что обыкновенно называются ключами - и все это ровно ничего не понимая, безъ малѣйшей выгоды для себя.
По своей всегдашней привычкѣ я просмотрѣлъ тетради и прежде всего обратилъ вниман³е на то, что, хотя на послѣдней страницѣ и стояло латинское слово finis, столь обыкновенное во всѣхъ музыкальныхъ произведен³яхъ,- но на дѣлѣ Miserere не было окончено, такъ какъ музыка доходила только до десятаго стиха.
Безъ сомнѣн³я, это первое, на что я обратилъ вниман³е; но едва я немного пристальнѣе вглядѣлся въ нотные листы, меня поразило еще болѣе, что вмѣсто обыкновенныхъ итал³анскихъ словъ: maestoso, allegro, ritardando, piu vivo, à piacere, ynoтребляемыхъ вездѣ,- тутъ были строчки, мелко исписанныя, по нѣмецки, и изъ нихъ мног³я предписывали вещи необыкновенно трудныя для исполнен³я, какъ напримѣръ: трескъ... трещатъ кости, и должно казаться, что вопли исходятъ какъ-бы изнутри ихъ.....; или еще: струна звенитъ, но не пронзительно, металлъ гремитъ, не заглушая; такъ что звучитъ все, но ничто не сливается, и все - это человѣчество, рыдающее и стенящее,- и наконецъ, несомнѣнно самая оригинальная изъ всѣхъ, внизу послѣдняго стиха, гласила слѣдующее: звуки - кости, облеченныя плотью, неизсякаемый свѣтъ, небеса и ихъ гармон³я... сила! сила и нѣжность.
- Не знаете ли вы, что это такое? спросилъ я у сопровождавшаго меня старичка, когда мнѣ удалось наполовину перевести эти строки, точно написанныя сумасшедшимъ.
Тогда старикъ разсказалъ мнѣ легенду, которую я сейчасъ вамъ сообщу.
Много лѣтъ тому назадъ въ темную и дождливую ночь къ воротамъ Фитерскаго аббатства явился странникъ и подросилъ огня, чтобы высушитъ свое платье, кусокъ хлѣба, чтобы утолить свой голодъ, и какого нибудь убѣжища, чтобы онъ могъ дождаться утра, чтобы продолжать свой путь при свѣтѣ дня.
Монахъ, къ которому онъ обратился съ этой просьбой, предложилъ ему свой скромный ужинъ, свою убогую постель и свой пылающ³й очагъ, и когда путникъ отдохнулъ немного, началъ разспрашивать его о цѣли его странств³я и о томъ, куда онъ направляется.
- Я музыкантъ,- отвѣчалъ странникъ; - я родился очень далеко отсюда, и когда-то пользовался въ моемъ отечествѣ большой славой. Въ молодости я употреблялъ свое искусство, какъ сильное оруд³е соблазна, и съ помощью его разжигалъ страсти, которыя увлекли меня къ преступлен³ю. Въ старости я хочу употребить на добро тѣ способности, которыя обращались на зло, и искупить свою вину тѣмъ самымъ, за что могу быть осужденъ.
Такъ какъ загадочныя слова незнакомца показались послушнику недостаточно ясными. а любопытство начинало въ немъ пробуждаться, то подстрекаемый имъ, онъ продолжалъ свои разспросы, и его собесѣдникъ продолжалъ такъ:
- Въ глубинѣ моей души я оплакивалъ преступлен³е, которое совершилъ; но, моля Бога о помилован³и, я не находилъ достаточно сильныхъ словъ для выражен³я моего раскаян³я; какъ вдругъ однажды мнѣ на глаза случайно попалась священная книга. Я открылъ эту книгу и на одной изъ ея страницъ нашелъ велик³й вопль истиннаго раскаян³я,- псаломъ Давида, который начинается словами Miserere mei, Domine! {Помилуй мя, Боже!} Съ той минуты, какъ я прочелъ эти строфы, единственнымъ моимъ помышлен³емъ сдѣлалось отыскать такую ве³иколѣпную, такую возвышенную музыкальную форму, которая могла бы достойно выразить величественный гимнъ скорби Царя-пророка. Я не нашелъ ея; но если мнѣ удастся выразить то, что я чувствую въ своемъ сердцѣ, то, что смутно звучитъ въ моемъ мозгу,- я убѣжденъ, что сочиню такое дивное Miserere, какого еще не слыхивали смертные, столь потрясающее и раздирательное, что при первыхъ его звукахъ сами архангелы въ слезахъ возопятъ вмѣстѣ со мною ко Господу: "умилосердись!" И Господь умилосердится надъ своимъ бѣднымъ создан³емъ.
Тутъ странникъ замолчалъ на минуту, вздохнулъ и сталъ продолжать прерванную нить своего повѣствован³я.
Послушникъ, нѣсколько человѣкъ, принадлежащихъ къ аббатству, и два-три пастуха монастырской фермы, собравшихся вокругъ очага, слушали его въ глубокомъ молчан³и.
- Съ тѣхъ поръ,- продолжалъ онъ, - я исходилъ всю Герман³ю, всю Итал³ю и большую часть этой страны, классически извѣстной религ³озной музыкой, и все еще не слыхалъ ни одного Misererе, которымъ-бы могъ вдохновиться, рѣшительно ни одного, а слышалъ ихъ столько, что могу сказать - слышалъ всѣ.
- Всѣ? - сказалъ тогда одинъ изъ пастуховъ, прерывая его. - А вы уже слышали горное Miserere?
- Горное Miserere! - воскликнулъ музыкантъ съ изумленнымъ видомъ.- Это что за Miserere?
- Такъ я и зналъ,- пробормоталъ пастухъ и затѣмъ произнесъ таинственнымъ голосомъ:- это Miserere, которое слышатъ случайно только тѣ, кому приходится, какъ мнѣ, день и ночь ходить за стадомъ по частымъ кустамъ и по скалистымъ горамъ. Про него существуетъ цѣлая легенда и очень старинная; но она столько-же правдива, сколько сначала можетъ показаться невѣроятной. Вотъ что она гласитъ:
Среди самыхъ дикихъ скалъ, окаймляющихъ долину, въ глубинѣ которой находится это аббатство, много лѣтъ тому назадъ... да что я говорю,- много лѣтъ! много вѣковъ тому назадъ,- былъ знаменитый монастырь. Эготъ монастырь воздвигъ на свой счетъ одинъ богатый вельможа, у котораго былъ сынъ, велик³й злодѣй. Такъ вотъ, въ наказан³е за его злодѣйства, отецъ и лишилъ его наслѣдства и все свое имущество и всѣ владѣн³я завѣщалъ на сооружен³е монастыря.
Сначала все шло хорошо; но этотъ сынъ, который, какъ вы увидите, былъ сдѣланъ изъ чертовскаго матер³ала, если только не былъ самъ сатана во плоти, провѣдалъ, что его владѣн³я находятся во власти монаховъ и что его замокъ превращенъ въ церковь. Тогда онъ собралъ нѣсколькихъ разбойниковъ, своихъ товарищей по той постыдной жизни, которую началъ вести, покинувъ жилище отцовъ, и въ ночь на велик³й четвергъ, когда монахи собрались въ церковь, въ ту минуту, какъ они запѣли Miserere,- поджегъ монастырь, разграбилъ церковь и, какъ разсказываютъ, не оставилъ въ живыхъ ни одного монаха. Послѣ этого злодѣйства разбойники со своимъ предводителемъ исчезли неизвѣстно куда, быть можеть - въ самый адъ.
Пламя разрушило монастырь до основан³я; только отъ церкви еще уцѣлѣли развалины на вершинѣ того утеса, съ котораго струится водопадъ. Низвергаясь со скалы на скалу, этотъ водопадъ образуетъ ту самую рѣчку, которая омываетъ стѣны этого аббатства.
- Ну, а Miserere? - нетерпѣливо прервалъ музыкантъ.
- Подождите,- съ важностью возразилъ пастухъ;- все въ свое время.- И затѣмъ продолжалъ разсказъ:
- Окрестные жители ужаснулись этому преступлен³ю; отъ отца къ сыну, отъ сына къ внуку пошли повѣствован³я о немъ въ длинные вечера; но что еще болѣе поддерживаетъ воспоминан³е о немъ, такъ это то, что каждый годъ въ ту ночь, когда монастыръ сгорѣлъ, сквозь разваливш³яся церковныя окна видно, какъ с³яютъ огни, слышится что-то вродѣ странной музыки, а въ промежуткахъ между завыван³ями вѣтра доносится мрачное, страшное пѣн³е. То монахи, не успѣвш³е очиститься отъ грѣховъ передъ смертью, чтобы достойно предстать предъ судилище Господне, все еще возвращаются изъ чистилища, чтобы вымолить у Бога прощен³е, и поютъ Miserere.
Присутствующ³е переглянулись между собою съ нѣкоторымъ недовѣр³емъ; только странникъ, повидимому, сильно заинтересованный повѣствован³емъ, тревожно спросилъ у разсказчика.
- И вы говорите, что это чудо повторяется еще и теперь?
- Черезъ три часа оно навѣрно начнется, потому что нынѣшняя ночь какъ разъ ночь въ велик³й четвергъ, а теперь только-что пробило восемь на монастырскихъ часахъ.
- Въ какомъ разстоян³и находится этотъ монастырь?
- Да мили за полторы отсюда... Какъ, что вы дѣлаете? Куда вы идете въ такую ночь? Побойтесь Бога! - закричали всѣ, увидавъ,что странникъ всталъ со скамьи, взялъ посохъ и направился къ двери.
- Куда я иду? Иду слушать эту чудесную музыку, это великое настоящее Miserere, Miserere тѣхъ, что возвращаются на землю послѣ смерти и знаютъ, что значитъ умереть во грѣхѣ!
И съ этими словами онъ скрылся изъ глазъ изумленнаго послушника и не менѣе удивленныхъ пастуховъ.
Вѣтеръ завывалъ и потрясалъ дверями, какъ будто могучая рука старалась сорвать ихъ съ петель; дождь лилъ потоками и хлесталъ въ окна, и по временамъ яркая молн³я на мгновен³е освѣщала весь горизонтъ.
Когда первая минута изумлен³я прошла, монахъ воскликнулъ:
- Да онъ сумасшедш³й!
- Совсѣмъ сумасшедш³й! повторили настухи и, поправивши огонь, снова стѣснились вокругъ очага.
Часа черезъ два пути таинственный странникъ, котораго въ монастырѣ величали сумасшедшимъ, слѣдуя вдоль по течен³ю рѣки, указанной ему разсказывавшимъ пастухомъ, дошелъ до того мѣста, гдѣ возвышались черныя и величественныя развалины жонастыря.
Дождь пересталъ; облака плыли темными полосами, и изъ-за ихъ неровныхъ краевъ украдкой вырывался лучъ блѣднаго и невѣрнаго свѣта; вѣтеръ точно стоналъ, бичуя массивные столбы и врываясь въ пустынныя развалины. Ничто странное и сверхъестественное не поражало вниман³я. Тотъ, кому случалось проспать не одну ночь безъ всякаго другого пр³юта, кромѣ покинутой башни или одинокаго замка, кому случалось безстрашно переносить во время своихъ безчисленныхъ странств³й тысячи мучен³й,- тотъ, конечно, знакомъ со всѣми подобными звуками.
Водяныя капли, струивш³яся въ скважины разрушенныхъ сводовъ и падавш³я на плиты съ мѣрнымъ стукомъ, подобнымъ стуку часового маятника; крикъ совы, пр³ютившейся подъ каменнымъ ореоломъ изваян³я, уцѣлѣвшаго въ углублен³и стѣны; шорохъ пресмыкающихся, пробужденныхъ бурей отъ ихъ летаргическаго сна и высовывающихъ свои отвратительныя головы изъ норъ, въ которыхъ они спали, или ползающихъ среди сорныхъ травъ и терн³евъ, выросшихъ у поднож³я алтаря и въ щеляхъ между могильными плитами, составлявшими церковный полъ, всѣ эти странные и таинственные звуки, весь этотъ лепетъ полей, уединен³я и ночи, явственно доносились до слуха странника, который сидѣлъ на опрокинутомъ памятникѣ и съ тревогой ожидалъ того часа, когда должно было совершиться чудо.
Время шло, и ничего особеннаго не замѣчалось; раздавались все тѣ-же безчисленные звуки, соединяясь на тысячу различныхъ ладовъ, но все тѣ-же самые.
- А что, если онъ меня обманулъ! - подумалъ музыкантъ; но въ это мгновен³е послышался новый шумъ, необъяснимый въ этой мѣстности и подобный тому, что производятъ часы за нѣсколько секундь передъ тѣмъ, какъ начинаютъ бить: шумъ вертящихся колесъ, натягивающихся пружинъ, цѣлаго механизма, который смутно движется и собирается употребить въ дѣло свою таинственную, механическую жизненность. Затѣмъ ударилъ колоколъ... разъ... два... до одиннадцати.
Въ разрушенномъ храмѣ не было ни колокола, ни часовъ, ни даже башни.
Еще не успѣлъ замолкнуть послѣдн³й ударъ колокола, замирая въ отголоскахъ; еще слышался его звонъ, сотрясающ³й воздухъ, какъ уже гранитные навѣсы, защищавш³е изваян³я, мраморныя ступени алтарей, стрѣлы готическихъ сводовъ, сквозныя перила хора, фестоны и трилистники карнизовъ, черные столбы стѣнъ, мощенный плитами полъ, арки и вся церковь вдругъ начали освѣщаться, хотя не видно было ни факела, ни свѣчи, ни лампады, которая разливала этотъ необыкновенный свѣтъ. Церковь казалась скелетомъ, выдѣляющимъ изъ своихъ желтыхъ костей фосфорическ³й газъ, с³яющ³й и дымящ³йся въ темнотѣ голубоватымъ, безпокойнымъ и страшнымъ свѣтомъ. Казалось, что все оживаетъ, но только оживаетъ подъ вл³ян³емъ гальваническаго толчка, сообщающаго смерти судороги, пародирующ³я жизнь,- мгновенное движен³е, еще болѣе ужасное, чѣмъ неподвижность трупа, подверженаго его невѣдомой силѣ. Камни соединились съ камнями; престолъ, котораго разрушенные останки были передъ тѣмъ разбросаны въ безпорядкѣ, воздвигся цѣлый и невредимый, какъ будто художникъ только что успѣлъ окончить его послѣднимъ ударомъ рѣзца, а за престоломъ поднялись опрокинутыя часовни, разваливш³яся капители и ряды огромныхъ разрушенныхъ сводовъ, которые капризно переплелись и перепутались между собою и образовали изъ своихъ колоннъ цѣлый порфировый лабиринтъ. Когда храмъ возникъ изъ развалинъ, послышался отдаленный гулъ, который можно было принять за голосъ вѣтра. Но это былъ хоръ отдаленныхъ, глухихъ голосовъ; казалось, что они исходили изъ нѣдръ земли, и все подымались и подымались, и становились все яснѣе и яснѣе. Смѣлый путникъ начиналъ испытывать страхъ, но съ этимъ страхомъ въ немъ боролась фанатическая привязанность ко всему необыкновенному и чудесному, и, укрѣпляемый ею, онъ всталъ съ могилы, на которой сидѣлъ, наклонился надъ пропастью, гдѣ мчался потокъ среди скалъ, низвергаясь съ непрестаннымъ и устрашающимъ громомъ,- и волосы его стали дыбомъ отъ ужаса.
Полузакрытые лохмотьями своихъ одеждъ съ опущенными капюшонами, изъ подъ которыхъ виднѣлись въ страшномъ контрастѣ обнаженныя челюсти съ бѣлыми зубами и темныя глазныя впадины ихъ череповъ,- предстали ему скелеты монаховъ, сброшенныхъ изъ церковной ограды въ эту пропасть. Они подымались изъ глубины водъ и, цѣпляясь огромными пальцами костлявыхъ рукъ за неровности скалъ, карабкались по нимъ на самый верхъ, повторяя глухимъ, замогильнымъ голосомъ, но съ самымъ потрясающимъ выражен³емъ скорби первый стихъ Давидова псалма:
"Miserere mei, Domine, secundum magnarn misericordiam tuam!" *).
*) Помилуи мя, Боже, по велицѣй милости твоей!
Достигнувъ церковнаго перистиля, призраки стали въ два ряда, вступили въ церковь и преклон ли колѣна въ главномъ придѣлѣ, гдѣ продолжали болѣе громкимъ и торжественнымъ голосомъ пѣн³е псалма. Музыка вторила ихъ голосамъ, и какая музыка!.. То были отдаленные раскаты грома, удалявшагося послѣ разсѣянной бури и замиравшаго вдалекѣ; то были завыван³я вѣтра, стонавшаго въ разсѣлинахъ скалъ; то былъ равномѣрный шумъ водопада, низвергавшагося на обрывистые утесы, и капли сочившейся воды, и крикъ невидимой совы, и шелестъ встревоженныхъ змѣй. Все это составляло музыку и, кромѣ того, еще нѣчто, чего невозможно объяснить и еще болѣе представить себѣ, что-то такое, что казалось эхомъ органа, сопровождавшаго строфы великаго покаяннаго гимна Царя-Псалмопѣвца столь-же величественными звуками, сколь ужасны его слова.
Церемон³я продолжалась, присутствовавшему музыканту, остолбенѣвшему и пораженному, казалось, что онъ находится внѣ дѣйствительнаго м³ра, что онъ живетъ въ фантастическихъ предѣлахъ сновидѣн³я, гдѣ все представляется въ странныхъ чудовищныхъ формахъ.
Страшное сотрясен³е вывело его изъ того оцѣпенѣн³я, которое овладѣло всѣми способностями его духа. Его нервы дрогнули подъ вл³ян³емъ сильнѣйшаго волнен³я, его зубы застучали непреодолимой дрожью, и холодъ проникъ до мозга его костей.
Въ это мгновен³е монахи произносили слѣдующ³я ужасныя слова Miserere:
"In iniquitatibus conceptus sum, et in peccatis concepit me mater mea" *).
*) Сe бо въ беззакон³и зачатъ есмь, и во грѣсѣхъ роди мя мати моя.
Когда раздался этотъ стихъ и отголоски его пронеслись отъ свода до свода, поднялся отрашный, неистовый вопль, точно крикъ скорби, исторгнутый у всего человѣчества сознан³емъ его злодѣян³й, ужасающ³й крикъ, соединтвш³й въ себѣ всѣ жалобы несчаст³я, всѣ вопли отчаян³я, всѣ богохульства нечест³я,- чудовщиный хоръ, достойный представитель смертныхъ, живущихъ въ беззакон³и и зачатыхъ во грѣхѣ.
То печальное и потрясающее, то подобное солнечному лучу, пронизывающему темную грозовую тучу, смѣняя молн³и ужаса молн³ями ликован³я, пѣн³е продолжалось, пока, внезапно преображенная, церковь не прос³яла, залитая небеснымъ свѣтомъ. Обнаженные скелеты монаховъ облеклись плотью; свѣтлые ореолы заблестѣли надъ ихъ головами; церковный куполъ разверзся, и сквозь него предстали небеса, подобныя океану свѣта, отверстому взорамъ праведныхъ.
Серафимы, ангелы, архангелы и силы небесныя сопровождали гимномъ славослов³я слѣдующ³й стихъ, возносивш³йся къ престолу Господню, подобно гласу гармонической трубы:
"Auditiu meo dabis gaudium et laetitiara et exultabunt ossa liumiliata" *).
*) Слуху моему даси радость и весел³е, и возрадуются кости смиренныя.
Тутъ разлившееся с³ян³е ослѣпило музыканта; виски его забились со страшной силой, въ ушахъ у него зазвенѣло, и онъ упалъ безъ чувствъ на землю и ничего болѣе не слыхалъ.
На другой день мирные монахи Фитерской обители, которымъ послушникъ сообщилъ о странномъ посѣщен³и предыдущей ночи, увидѣли незнакомаго странника, переступившаго ихъ порогъ съ блѣднымъ лицомъ и какъ-бы не помня себя.
- Что-же, услыхали вы, наконецъ, Miserere? спросилъ его съ нѣкоторой насмѣшкой послушникъ, переглянувшись украдкой со старшими монахами.
- Да, отвѣчалъ музыкантъ.
.- Ну, какъ оно вамъ показалось?
- Я сейчасъ-же его напишу. Дайте мнѣ у себя убѣжище,- продолжалъ онъ, обращаясь къ настоятелю;- убѣжище и пищу на нѣсколько мѣсяцевъ, и я оставлю вамъ безсмертное произведен³е искусства - Miserere, которое загладитъ мою вину передъ Богомъ и обезсмертитъ мою память, а съ нею и память этого аббатства.
Изъ любопытства монахи посовѣтовали настоятел³о согласиться на эту просьбу; настоятель изъ сострадан³я, все еще считая музыканта сумасшедшимъ, рѣшился ее исполнить, и, водворившись въ монастырѣ, незнакомецъ началъ свою работу.
День и ночь онъ работалъ съ неутомимымъ усерд³емъ. Иногда онъ вдругъ останавливался среди своего занят³я и точно прислушивался къ чему-то, что звучало въ его воображен³и, и его зрачки расширялись; онъ вскакивалъ съ своего мѣста и восклицалъ: "Да, такъ, такъ, такъ, совершенно... да!" - и продолжалъ писать ноты съ лихорадочною поспѣшностью, которая часто удивляла тѣхъ, кто наблюдалъ за нимъ тихонько отъ него.
Онъ написалъ первыя строфы, затѣмъ слѣдующ³я, вплоть до половины псалма; но когда дошелъ до послѣдняго стиха, слышаннаго имъ въ горахъ,- то уже не могъ продолжать дальше.
Онъ написалъ одну, другую, сто, двѣсти черновыхъ - все напрасно. Музыка не передавала того, что онъ запомнилъ.
Тогда сонъ оставилъ его, онъ потерялъ аппетитъ, лихорадочный жаръ охватилъ его мозгъ, онъ сошелъ съ ума и наконецъ умеръ, не окончивъ Miserere, которое монахи сохранили, какъ рѣдкость, послѣ его смерти, и которое и до сихъ поръ сохраняется въ архивахъ аббатства.
Когда старичекъ окончилъ свой разсказъ, мои глаза невольно еще разъ устремились на старинную и пыльную рукопись Miserere, которая еще лежала открытой на одномъ изъ столовъ. "In peccatis concepit me mater mea .."
Эти слова стояли на страницѣ, которая была у меня передъ глазами и, казалось, смѣялись надо мной своими нотами, крючками и закорючками, непонятными для профановъ въ музыкѣ.
Я отдалъ-бы цѣлый м³ръ за то, чтобы прочесть ихъ.
Кто знаетъ,- можетъ быть, въ нихъ и не было безум³я?