Зелинский Фаддей Францевич - Абидосская невеста (Байрона) - Книги

АБИДОССКАЯ НЕВѢСТА.

Источник: Байрон. Библ³отека великихъ писателей подъ ред. С. А. Венгерова. Т. 1, 1904.

На самомъ узкомъ мѣстѣ Геллеспонта лежатъ другъ противъ друга два старинныхъ греческихъ города.- Сестъ на европейской, Абидъ (или Абидосъ) на аз³атской сторонѣ. Здѣсь былъ самый удобный пунктъ для переправы: отсюда не разъ похотливые взоры богатой и могучей Аз³и простирались на сосѣднюю Европу, бѣдную, но суровую въ своей нетронутой, дѣвственной красотѣ. Въ миѳотворный пер³одъ античной истор³и и это стремлен³е нашло себѣ выражен³е въ миѳѣ; разсказывали, что абидосск³й юноша Леандръ полюбилъ сестянку Геро, жрицу Афродиты, жившую по волѣ родителей въ одинокой башнѣ на морскомъ берегу. Добившись ея взаимности, онъ каждую ночь къ ней переплывалъ, причемъ направлен³е ему указывалъ факелъ, который Геро зажигала на своей башнѣ. Но вотъ однажды надъ смѣлымъ пловцомъ разразилась непогода; долго боролся онъ противъ силы волнъ, но когда факелъ отъ бури потухъ, онъ потерялъ направлен³е и погибъ въ морѣ. На другое утро его тѣло прибило къ берегу; тамъ его нашла юная "дѣвушка-затворница" и, не будучи въ состоян³и вынести разлуку съ милымъ, бросилась за нимъ въ пучину. Таковъ миѳъ "о Геро и Леандрѣ"; свою поэтическую обработку онъ нашелъ въ романтическую эпоху греческой поэз³и, въ эпоху т. наз. александринизма; намъ эта обработка однако не сохранилась, а сохранились двѣ болѣе поздн³я, одна римская, среди т. наз. "Героидъ" Овид³я, другая греческая, поэта VI в. no P. X. Мусея. Сюжетъ привился и къ новой поэз³и; Шиллеръ посвятилъ ему очень длинную и нѣсколько напыщенную балладу. Грильпарцеръ обработалъ его въ своей чудной трагед³и "Волны моря и любви"; но лучшимъ памятникомъ античной четы стала народная пѣсня, распространенная по всему германскому м³ру - пѣсня "O царевичѣ и царевнѣ".

Байронъ зналъ абидосск³й миѳъ, повидимому, изъ обработки Мусея ¹); онъ вспомнилъ о немъ въ 1810 г., когда его корабль долженъ былъ въ течен³е 14 дней дожидаться въ Геллеспонтѣ разрѣшен³я слѣдовать дальше въ Константинополь. Будучи самъ искуснымъ пловцомъ, онъ вздумалъ подражать примѣру Леандра и дважды сдѣлалъ попытку переплыть изъ Абидоса въ Сестъ; въ первый разъ течен³е его отнесло отъ намѣченной цѣли, во второй разъ онъ его поборолъ и благополучно достигъ развалинъ "башни Геро". Правда, онъ поплатился за свою смѣлость совершенно непредусмотрѣнной миѳомъ лихорадкой, которая приковала его къ постели на нѣсколько дней; все же его романтическая прихоть была удовлетворена и по возвращен³и на родину онъ пожелалъ увѣковѣчить въ своей поэз³и ея обстановку. Такъ возникла "Абидосская невѣста", написанная имъ въ 1813 г. въ двѣ недѣли; заглав³е ему создала формула, вошедшая въ моду съ легкой руки Вальтеръ-Скота и его "Ламмермурской невѣсты". Все же онъ въ этой поэмѣ не далъ передѣлки греческаго миѳа: онъ упоминаетъ о немъ въ вступительныхъ стихахъ второй пѣсни, но удержалъ изъ него лишь романтическ³й образъ дѣвы-затворницы, живущей въ башнѣ надъ моремъ - въ башнѣ, въ которой свѣтится одинок³й огонь, мерцающ³й среди темной ночи и указывающ³й направлен³е безпокойнымъ мыслямъ ея милаго (п. II, стр. 5).

Лишь только въ башнѣ одинокой

Младой Зулейки свѣтъ блеститъ,

Лишь у нея, въ ночи глубокой,

Лампада поздняя горитъ.

¹) На это указываетъ слѣдующее совпаден³е. Въ поэмѣ Мусея упоминаются острова Архипелага, причемъ они тамъ названы не то "увѣнчанными моремъ", не то вѣнчающими море, (ἁλιστεφέων σφνρά νήαων ст. 45; первое толкован³е филологически правильно). Повидимому, этотъ необычный эпитетъ навелъ нашего поэта на его красивую картину (п. II стр. 19) о тѣхъ же островахъ.

I long'd to see tho isles, that gem.

Old Ocean's purple diadem,

въ переводѣ Козлова:

Стремилъ свой бѣгъ межъ островами

Блестящими надъ влажнымъ дномъ

Жемчужно-пурпурнымъ вѣнцомъ

Святого старца океана.

Да, Геро превратилась въ Зулейку; опять передъ нами какъ въ "Гяурѣ" "турецкая повѣсть". Только загадочнаго въ ней этотъ разъ нѣтъ ничего, передъ нами - повѣсть обычнаго романтическаго типа, съ маленькой тайной вначалѣ, которая, однако, въ свое время разъясняется, согласно догадкѣ участливаго читателя и безъ малѣйшаго труда съ его стороны. Вообще по своимъ поэтическимъ достоинствамъ наша поэма стоитъ ниже "Гяура"; лирическ³я отступлен³я - особенно въ началѣ второй пьесы - красивы, но все же не выдерживаютъ сравнен³я съ могучими картинами той поэмы. При всемъ томъ и она не лишена интереса; по своей концепц³и она - соединительное звено между "Гяуромъ" и "Корсаромъ", а нѣкоторые мотивы указываютъ далеко впередъ - на "Манфреда" и "Каина".

Дѣйствительно, фантаз³я поэта, любившая вар³ировать, развивая ихъ, одни и тѣ же типы и мотивы, кое гдѣ представляетъ знакомые намъ уже по "Гяуру" элементы. Прежде всего, старый Гжаффиръ-паша (Яфаръ по переводу Козлова) въ своей мусульманской законченности, повторяетъ Гассана и подобно ему восходитъ къ старому знакомому и хозяину поэта, къ янинскому пашѣ Али. Онъ даже болѣе къ нему приближается чѣмъ тотъ: Гжаффиръ лишенъ того сентиментализма, которымъ поэтъ счелъ нужнымъ романтизировать образъ своего Гассана, его нѣжная любовь къ дочери не мѣшаетъ ему пользоваться ею для своихъ честолюбивыхъ замысловъ. Впрочемъ, самъ поэтъ призналъ, что въ темной истор³и уб³йства онъ воспроизвелъ разсказъ, ходивш³й про самого Али-пашу, причемъ имя жертвы Али въ своей красивой турецкой энергичности было имъ перенесено на самого героя; равнымъ образомъ мятежное настроен³е Гжаффира-паши по отношен³ю къ султану (п. I, стр. 7), игры "Дельгисовъ", на которыхъ онъ присутствуетъ (п. I, стр. 8; ср. " Чайльдъ-Гарольдъ" II, 70 сл.), да и вообще вся обстановка списаны съ натуры.

Одно остается иррац³ональнымъ въ характерѣ Гжаффира - его отношен³е къ Селиму, сыну убитаго имъ брата, котораго онъ воспитывалъ, не любя его, какъ родного сына и какъ брата Зулейки. Такъ и Гамлетъ воспитывался въ домѣ своего дяди, убившаго его отца; и дѣйствительно, Селимъ напоминаетъ нѣкоторыми своими чертами датскаго принца. Но поэтъ XIX в. не счелъ позволительнымъ тревожить тѣнь убитаго: какъ и въ античномъ первообразѣ истор³и Гамлета, въ Орестеѣ, воспитатель мальчика разсказывалъ ему о его происхожден³и и объ ужасной драмѣ его ранняго дѣтства... Читатель безъ труда признаетъ, что эту замѣчательную чету, Гаруна и Селима, позднѣе и съ гораздо большею силой воспроизвелъ Мицкевичъ въ своемъ "Конрадѣ Валленродѣ" - тамъ же мы встрѣчаемъ въ самой поэтической обстановкѣ и "дѣвушку-затворницу", Альдону.

На Селима пала тѣнь великой скорби Гамлета; его сила надломлена ея прикосновен³емъ. Сравнивая Селима съ Гяуромъ, мы чувствуемъ извѣстное ослаблен³е демонизма: этотъ мечтательный юноша, котораго приводитъ въ безпамятство пренебрежительное слово его мнимаго отца, не созданъ для побѣдъ, хотя бы и для тѣхъ, которыя окупаются цѣною собственной крови. Правда, онъ удачно воспользовался той свободой, которую ему на время даровалъ его вѣрный пѣстунъ. Сынъ паши, воспитываемый вдали отъ воинскихъ дѣлъ, онъ ведетъ тайно другое существован³е какъ вождь морскихъ разбойниковъ. Но его мечта раздѣлена между местью и любовью; онъ могъ бы во главѣ своихъ смѣльчаковъ пролить кровь Гжаффира, онъ могъ бы похитить Зулейку и начать съ ней новую жизнь на какомъ нибудь пустынномъ островѣ... но нѣтъ, эти двѣ мысли всегда будутъ противодѣйствовать одна другой, и когда онъ рѣшится, наконецъ, осуществить вторую въ ущербъ первой, будетъ уже поздно. Поэтъ самъ разобьетъ слабый сосудъ могучихъ силъ: тотъ, кто, похитивъ милую, заживетъ съ ней царемъ вольной морской дружины на "моремъ вѣнчанномъ островѣ" и "оттуда нашлетъ огненную грозу на пашу-обидчика", будетъ не Селимъ: это будетъ Конрадъ въ поэмѣ "Корсаръ". Въ этой поэмѣ затронутые въ "Абидосской невѣстѣ" и недоведенные до конца мотивы будутъ съ гораздо большимъ успѣхомъ развиты вновь.

За исключен³емъ, впрочемъ, одного. Селимъ воспитывается съ Зулейкой, которая не знаетъ, что онъ ей не братъ; свою любовь къ нему она принимаетъ за естественную и позволительную любовь сестры, не отдавая себѣ отчета въ томъ, что эта любовь въ своей страстности не укладывается въ рамку чисто родственной привязанности; что будетъ съ ней, когда она узнаетъ истину?- Внезапность развязки освободила поэта отъ необходимости отвѣтить на этотъ вопросъ; да и сомнительно, при сложности и необыкновенности предполагаемаго психическаго акта, что онъ нашелъ убѣдительное рѣшен³е. И то, что онъ представилъ, достаточно рискованно; о Селимѣ мы не говоримъ - онъ знаетъ, что онъ "не тотъ, кѣмъ онъ кажется", но Зулейка положительно влюблена въ того, кого она считаетъ своимъ братомъ, и поэтъ не мало красокъ употребилъ на подробное развит³е этого соблазнительнаго мотива. Можно предположить, что на него не остался тутъ безъ вл³ян³я Овид³й, обстоятельно представляющ³й намъ двѣ такихъ несчастныхъ четы (Макарея и Канаку въ "Героидахъ" и Кавка и Библиду въ "Превращен³яхъ"); античность, любившая ставить всевозможные нравственные вопросы, но и отвѣчать на нихъ со здравымъ инстинктомъ побѣждающей культуры, облекала тутъ въ поэтическую форму свой протестъ противъ этой гибельной формы половой аберрац³и. Романтизмъ, вообще любивш³й играть огнемъ, не могъ оставить ее въ сторонѣ; Байронъ здѣсь лишь робко ея коснулся, держа на готовѣ спасительный отвѣтъ, что его чета, вѣдь, только считается братомъ и сестрой. Смѣлѣе онъ воспроизвелъ ее впослѣдств³и въ "Манфредѣ" и "Каинѣ", за что, какъ извѣстно, и поплатился: уже послѣ смерти поэта была пущена противъ него гнусная сплетня, внесшая въ его собственную жизнь тѣ несчастные и преступные образы, которыми онъ игралъ въ упомянутыхъ произведен³яхъ.

Впрочемъ, вл³ян³е Овид³я сказалось еще въ одномъ мотивѣ: подобно столькимъ разсказамъ великаго поэта, его повѣсть о любви Селима и Зулейки кончается настоящимъ "превращен³емъ". Овид³й передалъ бы его приблизительно Гакъ... "но боги, сжалившись надъ любовью дѣвы, превратили ее въ розу, а ея милаго въ соловья. И съ этихъ поръ соловей неотступно виталъ надъ розой, повѣряя ей въ пѣсняхъ неудовлетворенныя стремлен³я своей души, а роза въ благоухан³яхъ возноситъ къ нему тѣ чувства нѣжной и преданной любви, которыя онъ внушилъ ей въ своей человѣческой жизни". Утихли страсти, прошла пора яростныхъ ударовъ и раздирающей муки; осталась лишь тихая жалоба обездоленнаго сердца, сливающаяся съ голосомъ всей страждущей природы въ тотъ общ³й аккордъ грусти, которому такъ хорошо умѣла внимать чуткая душа нашего поэта.

Ѳ. Зѣлинск³й.