"Аполлонъ", No 6, 1909
Истекш³й мѣсяцъ прошелъ очень оживленно. Вслѣдъ за выставками Сезанна и Валоттона открылась въ Musée des Arts Décoratifs выставка произведен³й покойнаго Тулузъ-Лотрека. Изъ картинъ послѣдняго особенное вниман³е останавливали на себѣ его "Циркъ", съ огромной лошадью и хрупкой наѣздницей, а также "Панно" для праздничнаго балагана,- эта ген³альная насмѣшка надъ монументальной живописью... А въ сосѣднихъ залахъ, рядомъ съ клоунами и пѣвицами Тулузъ-Лотрека, была выставка японскихъ эстамповъ XVIII в. (Гарунобу и Шуншо), въ большинствѣ случаевъ также посвященныхъ изображен³ю женщинъ и актеровъ. Это сопоставлен³е - далеко не случайное и лишн³й разъ доказавшее духовное родство утонченнаго парижанина со старыми мастерами Востока, родство не только въ сюжетахъ, но и въ художественномъ воспр³ят³и точно такъ же, какъ и у великаго учителя Лотрека - Дегаза. Но Лотрекъ умеръ.
Дегазъ состарѣлся - японское вл³ян³е можно считать завершившимся. Вотъ почему японск³я выставки, ежегодно устраиваемыя въ Musée des Arts Décoratifs, помимо самостоятельнаго интереса, представляютъ еще интересъ историческ³й,- это итоги цѣлаго японо-французскаго пер³ода въ искусствѣ...
Въ галлереѣ Bernhem Jeune была интересная выставка Матисса, гдѣ, между прочимъ, публикѣ показывались ранн³я произведен³я художника, относящ³яся къ 90-мъ годамъ и написанныя точками по рецепту пуантиллистовъ. Фактъ чрезвычайно характерный, наблюдаемый почти у всѣхъ лучшихъ художниковъ современной Франц³и - всѣ они, прежде чѣмъ сдѣлаться примитивистами, отдали дань научности. Впрочемъ, у Матисса это не такъ неожиданно, ибо, вообще говоря, до сихъ поръ его живопись отмѣчена печатью скорѣе большого ума, чѣмъ большого вдохновен³я. Изъ послѣднихъ работъ художника особенно интересенъ портретъ его дочери съ кошкою на рукахъ, декоративный и монументальный. Онъ напоминаетъ уже не дѣтское творчество, какъ друг³я произведен³я Матисса, а стилизованные портреты Кранаха. Вообще, какъ ни старается Матиссъ быть наивнымъ, въ немъ - начиная его наружностью и кончая живописью - есть что-то германское, разсудочное, настойчивое и мудрое. Мы говоримъ о композиц³и и рисункѣ Матисса; что же касается его красокъ, то онѣ нѣсколько случайны; такъ, въ портретахъ Матисса, чрезвычайно экспрессивныхъ по формѣ, колоритъ совершенно не связанъ внутренно съ психологической экспресс³ей, что такъ плѣняетъ въ проникновенныхъ портретахъ Ванъ Гога...
Нѣчто германское чувствовалось и на выставкѣ произведен³й Шарля Герена, бывшей у Druet. Но здѣсь вспоминался уже не Кранахъ, а скорѣе мюнхенск³й Künstlerinnen-Verein. Геренъ - художникъ съ большими знан³ями и очень небольшой индивидуальностью; онъ считается принцип³альнымъ противникомъ модернизма, но въ сущности его "классицизмъ, дальше подражан³я nature-mortes'амъ Шардэна, scènes galantes Ватто и головкамъ Ренуара не идетъ"...
Зато несомнѣнный интересъ представляла выставка картинъ Пьерра Боннара, происходившая въ галлереѣ Bernheim Jeune. Это не очень большой, но очень "симпатичный" талантъ. Ученикъ Гогэна и выходецъ изъ Понтъ-Авенской школы, онъ въ сущности представляетъ собой уклонъ въ сторону отъ завѣтовъ этой школы. Въ его живописи нѣтъ ни искан³я стиля, ни устремлен³я къ монументальности; это - интимная, глубоко-субъективная лирика въ краскахъ. Раньше въ интимизмъ Боннара вплетались острые шипы ирон³и, его лиризмъ сочетался съ реализмомъ наблюден³я, что сближало его съ другимъ художникомъ - Вюилларомъ. Такова была одна изъ лучшихъ картинъ Боннара "Une apres-midi bourgeoise" (1903), вѣявшая какой-то страшною жутью обыденности, дышавшая истомой... плотнаго обѣда. Но въ послѣдн³е годы Боннаръ удаляется отъ сатиры и отъ Вюйллара,- онъ какъ бы примиряется съ той самой обыденностью, которую такъ безпощадно выявлялъ раньше. Освобожденная отъ желчи, его живопись стала ласковой и задушевной, но проиграла въ глубинѣ.
Въ картинахъ Боннара нѣтъ ничего яркаго, страстнаго, сильнаго, тихая нѣжность, мягкая женственность разлита въ его intérieurs'ахъ и садахъ. Не зрѣлыя и чувственныя женщины Дегаза, а нѣжныя и смуглыя дѣвушки-подростки моются въ его будуарахъ съ нѣжно-розовыми обоями и нѣжно-жемчужнымъ бѣльемъ. Мягк³й, уютный свѣтъ лампы ласкаетъ его "Salle à manger", и даже свѣже-весенняя зелень его садовъ завуалена меланхолично-серебристымъ налетомъ.
Иногда чудится въ Боннарѣ что-то родное намъ, русское; иногда кажется, что имъ владѣютъ чары Борисова-Мусатова. Но нѣтъ, это сходство лишь внѣшнее. Лиризмъ Мусатова - цѣлый м³ръ, цѣлая поэма увядающаго быта. Лиризмъ Боннара не идетъ дальше современныхъ спаленъ и столовыхъ и жалкихъ городскихъ садовъ. Въ немъ нѣтъ мусатовской дымки прошлаго, въ немъ нѣтъ мусатовскихъ далей души. Но, быть можетъ, современная французская дѣйствительность, современная французская женщина и не могутъ вдохновить на большее...
Эту же гнетущую стѣну французской мѣщанственности чувствуемъ мы и при посѣщен³и парижскихъ театровъ. Французская публика чрезвычайно невзыскательна къ художественности постановокъ и чрезвычайно падка на внѣшн³е эффекты. Вотъ, чѣмъ объясняется жалк³й репертуаръ и низк³й уровень парижскихъ театровъ, тѣмъ болѣе поражающ³й, что въ Парижѣ имѣются очень крупные артисты и артистки. Вотъ, чѣмъ объясняется то, что великая и вѣчно-юная Сарра Бернаръ всю жизнь пробавлялась дешевыми пьесами, и вчера еще мы видѣли ее, шестидесяти-шестилѣтнюю служительницу искусства, въ новой, дешевой, но занимательной пьесѣ "La Beffa". Въ то время какъ Коммиссаржевская ѣхала въ Ташкентъ для того, чтобы поднять провинц³альныхъ обывателей на высоту подлиннаго искусства, Сарра Бернаръ опускается до уровня столичной черни,- въ этомъ какое-то проклят³е и трагизмъ французскаго театра... Этимъ же объясняется и то, что не только драмы Матерлинка, но даже пресловутый "Chantecker" Ростана, несмотря на грубоватую конкретность своей символики, оказался, въ концѣ концовъ, недоступнымъ для большой публики и большой прессы. А между тѣмъ, по своей содержательности, это несомнѣнно значительная пьеса. Впрочемъ, театръ Porte-Saint-Martin сдѣлалъ все возможное, чтобы погубить ее, ибо игра и постановка поражали анти-художественностью. Ни послѣдовательнаго символизма, ни послѣдовательнаго реализма, а такъ себѣ, что-то среднее. Съ одной стороны, почти "настоящ³й" куриный пометъ, грязнящ³й всю сцену, и настоящ³я перья костюмовъ, съ другой - розовая заря, напоминающая разлитый сиропъ, собака, похожая на обезьяну, кусты - на столѣтн³е дубы, и вообще полная невыдержанность пропорц³й. Пр³емъ постановки совершенно противоположный тому, что мы видѣли въ "Синей Птицѣ" на сценѣ Художественнаго театра. Тамъ животная психолог³я воплощалась не столько въ костюмахъ, сколько въ гримѣ и мимикѣ, въ чемъ-то неуловимомъ и творческомъ. Здѣсь костюмы, эти огромныя чучела куръ и пѣтуховъ, настолько убѣдительны и назойливо-реальны, что не оставляютъ мѣста для творчества самихъ актеровъ въ области грима, мимики и дикц³и. Здѣсь передъ нами не театръ, а маскарадъ, гдѣ, какъ изъ подъ мертвыхъ масокъ, выглядываютъ изъ-подъ птичьихъ головъ лишенныя грима лица актеровъ. Но, можетъ быть, это сдѣлано было нарочно для того, чтобы свести всю драму пѣтуха и фазанки къ драмѣ человѣческой души, къ взаимной борьбѣ человѣческихъ переживан³й? Но тогда слѣдовало дать тонкую и страстную драматическую игру, въ то время какъ артисты театра Porte-Saint-Martin лишь декламировали и резонировали. Таковъ былъ самъ Chantecler, г. Гитри,- этотъ пѣтухъ, произносивш³й рѣчи съ завыван³ями haute comédie...
Ту же безпринципность и тѣ же мейнингенск³я потуги видѣли мы и въ постановкѣ новинки Одеона - "Antar". Эта арабская легенда, написанная для сцены Шерки-Ганемомъ, поставлена Антуаномъ подъ музыку Римскаго-Корсакова. Идея довольно удачная, ибо, несмотря на искусственно подобранные фрагменты (изъ "Анчара" и "Млады"), мы съ наслажден³емъ слушали эту дивную музыку, въ которой слышался и гортанный шопотъ арабовъ, и лязгъ кривыхъ сабель, и примитивная тягучесть восточныхъ мелод³й... Но, Богъ мой, что мы видѣли на сценѣ! Вмѣсто жаркой и пустынной Арав³и передъ нами были норвежск³е скалистые пейзажи съ правильно высѣченными въ горахъ ступеньками, вмѣсто свободныхъ кочевниковъ - все тѣ же мольеровск³е герои. Единственнымъ утѣшен³емъ былъ "танецъ огня", исполненный г-жей Напьерковской (Opéra-Comique) съ большой и чисто-восточной, скорѣе внутренней, чѣмъ наружной, страстью...
Вообще, русская музыка и русск³й танецъ - это то, чѣмъ интересуется современный Парижъ и что укрѣпляетъ едва замѣтные ростки новыхъ искан³й, пробивающ³еся на оскудѣвшей почвѣ французскаго театра. Любопытную картину въ этомъ смыслѣ видѣли мы на-дняхъ въ "Opéra". Сначала шелъ "Риголетто" при банальныхъ французскихъ декорац³яхъ (и съ неподходящимъ къ роли Герцога г. Алчевскимъ).
Но вотъ начался балетъ ,La Fête chez Thérèse1 (либретто К. Мендеса, музыка R. Hahn'a) и сразу повѣяло легкимъ и свѣжимъ вѣтеркомъ и сразу стало ясно, откуда онъ подулъ... Этотъ балетъ, поставленный впервые 13 февраля 1910 года и инсценированный M-me Stichel, представляетъ собою salade russe въ самомъ буквальномъ смыслѣ слова. Здѣсь все русское и забота о красочной гармон³и костюмовъ, и смѣсь танцевъ съ драматизмомъ содержан³я, и высок³е полеты и скачки и кружен³е à la Нижинск³й, и завертыван³е въ шаль à la Рубинштейнъ, и вакхическая бурность общаго танца всей труппы à la Фокинъ. Это была какая-то любопытная и наивная смѣсь французскаго балета XVIII вѣка съ "половецкими танцами"... Но въ сущности это обрусен³е французскаго балета - пока еще довольно поверхностное: ему недостаетъ той продуманности и монументальности, которыми такъ плѣняли прошлогодн³е русск³е спектакли С. П. Дягилева. Въ общемъ замыслѣ и декорац³яхъ "Fète chez Thérèse" не было ритма и той танцовальной симметр³и, как³я были въ "Павильонѣ Армиды" А. Бенуа; декорац³и (и музыка Hahn) непр³ятно шокировали своей салонной слащавостью; между пантомимой и танцами, между мимикой и пластикой часто не чувствовалось внутренней связи; не чувствовалось также и это, быть можетъ, главное - того искренняго экстаза и той любви къ дѣлу, которыми наэлектризованы А. П. Павлова и Фокинъ... Но все же постановка балета "La Fête chez Thérèse" - знамен³е времени. Начало положено. Брешь въ старомъ, салонномъ французскомъ балетѣ пробита. Прошлогодн³й пр³ѣздъ русскихъ "варваровъ" не прошелъ даромъ.