Главная » Книги

Толстой Лев Николаевич - В. Лебрен. Лев Толстой (Человек, писатель и реформатор), Страница 5

Толстой Лев Николаевич - В. Лебрен. Лев Толстой (Человек, писатель и реформатор)


1 2 3 4 5 6 7 8

">   Читая, Толстой оживлялся, воодушевлялся и совершенно погружался в тему, в действие и передавал слушателю напряжённое состояние своей души. В каждой фразе он подчёркивал одно только слово с одновременно присущей только ему необычайной деликатностью и мягкостью и в то же время проникновенной силой.
   Толстой не читал, он вглядывался в душу слушателя, запечатлял в душе слушателя картины и мысли автора.
   Великий Томас Эдисон прислал в подарок писателю фонограф. Таким образом, были запечатлены для будущих поколений несколько фраз мыслителя. В 1935 году в Советском Союзе был изготовлен граммофонный диск, который отлично озвучил голос Толстого. Одну фразу я помню, и я отметил определённые слова: "Человек живёт только тогда, когда его судьба трудна. Хорошо помните это и облегчайте вес креста, добровольно подставляя под его свою шею.
  

87

  
   Итак. Толстой появляется на пороге малого зала. Он держит большого формата книгу. Это был монументальный том "История России" известнейшего историка С.М. Соловьева (1820 - 1879).(14) С явным наслаждением Толстой прочитал нам фрагмент из "Автобиографии" раскольного протопопа Аввакума (1610 - 1682). Этот геройски неутомимый борец против царя и церкви был также подлинно гениальным писателем. Его русский язык неповторим. Последние четырнадцать лет царь держал его в подземелье в Пустозерске, что в устье реки Печоры у Северного Ледовитого океана. У двух его единомышленников отрезали языки. Оттуда не смирившиеся староверы с помощью своих друзей рассылали всюду свои пламенные призывы и обвинительные письма. В конце концов, царь приказал сжечь его вместе с единомышленниками.
   - Первый раз, много лет назад, я прочёл всё его сочинение, - пояснил Толстой. Ради языка. Теперь я перечитываю. Удивительно красиво.
   В следующий раз Лев Николаевич принёс афоризмы Лао-Цзы китайского мыслителя шестого столетия нашей эры. В последующее время он был обожествлён и признан как основатель Таоизма - одной из трёх официальных религий Китая.
   Было видно - чтение доставляет ему большое наслаждение. Читая, он выделял ключевые фразы.
   Искренняя беседа - неприятна.
   Беседа приятная - неискренна.
   Умный - не обязательно образованный.
   Образованный - не значит умный.
   Хороший человек не бывает спорщиком.
   У спорящих - не добрые сердца.
   Каким нужно быть? - Как вода.
   Нет преграды - она течёт.
   Появляется преграда - останавливается.
   Разрушилась преграда - вода течёт дальше.
   В квадратной посуде - вода квадратной формы, в круглой - круглой.
  

88

  
   Вот почему она самая необходимая.
   Вот почему она - сильнее всего.
   Нет ничего в мире мягче воды.
   Но когда она обрушивается на препятствие.
   Нет ничего сильнее её.
   Тот, кто изучает других - благоразумен.
   Тот, кто познает себя - тот могуществен.
  
   В другой вечер он принёс только что вышедшую из печати книгу Джона Раскина на английском языке.
   - Очень интересно! - сказал Мастер. - Я узнал из книги много нового о Раскине. Вот эту главу нужно перевести и издать в "Посреднике". Отдельные моменты в книге очень ценные, правда, а в конце книги - похуже. У Раскина - вы это знаете? - общий для всех подобных интеллектов недостаток. Библия производит на них впечатление до такой степени, что свои прекрасные мысли они пытаются привязать к различным довольно туманным высказываниям из этой книги... Хотя иногда это придаёт и особый смысл, так что, в общем, выглядит хорошо.
   Следующей книгой была биография Микеланджело, затем "Заметки императрицы Екатерины"; долгие, запрещённые цензурой диалоги Шопенгауэра о религии. Переводчиком этой книги был судья, ревностный почитатель немецкою философа. Этот судья и прислал Толстому пробный экземпляр.
   Однажды Мастер пришёл радостно возбуждённый. Он держал в руках книгу Эльцбахера "Анархизм", только что полученную от автора.
   - Вполне достойная книга об анархизме. - Я думаю, что анархизм вступил в новую фазу, в которой есть место социализму. Что думали о социализме ещё несколько десятилетий назад? Социалистов считали преступниками, весьма опасными людьми. А теперь социализм рассматривается как обычное явление. И вот теперь Эльцбахер подводит анархизм к такой же фазе. Но он - немец! Смотри-
  

89

  
   те: вот нас семь человек, но он сравнивает нас и исследует по двенадцати пунктам! Но, в общем, все совершенно честно. Вот - табличка, из которой видно, в каких случаях автор допускает насилие. И, смотрите, Толстой исчезает. Остаются только шестеро.
  
   Устав от разговоров и чтения, Толстой усаживался за шахматы. Очень редко, когда приходили важные персоны, играли в "винт". А в одиннадцать - все расходились.
   Общаясь с Мастером, я всегда придерживался строгого правила: никогда не начинал разговор первым. Я даже старался быть незаметным, чтобы не нарушать ход его мыслей. Однако всегда стремился быть поближе к нему. Так, вечером я никогда не покидал зал раньше Толстого. А он очень часто, увидев меня где-нибудь в углу зала, подходил, брал за руку. Нередко, уходя и прощаясь со всеми перед сном, он обращал свои последние слова ко мне.
   И ничто в мире не могло изменить этот порядок. Не существовало ни воскресений, ни семейных или официальных праздников, ни отпусков.
   Иногда, очень редко, Толстой изъявлял желание отправиться к своей дочери Марии в её имение "Пирогово". Он уезжал после завтрака, закончив и тщательно сложив свою работу, рукописи, книги, все приготовив, чтобы продолжить работу на новом месте.
  

Физический труд

  
   Насколько мне известно, в прессе никогда детально не рассказывалось, как физически работал Лев Толстой. Ромен Ролан в своей очень хорошей книге о Мыслителе умолчал об этой стороне его жизни. Деликатнейшему европейскому литератору с белыми руками и его читателям был чужд напряженный физический труд; жнивьё, грязная, пропитанная потом рубаха. Как многие переводчики Великого Мыслителя, он боялся напугать своих салонных читателей. Но именно ему, отвечая на его вопрос, Толстой на-
  

90

  
   писал длинную статью о базовых моральных ценностях общественного участия в самой напряжённой работе, которая крайне необходима для человеческой жизни. Это обязательное участие является основным правилом в учении Толстого. А раньше, когда ему ещё не было шестидесяти пяти, Великий писатель серьёзно и старательно выполнял самую обычную, самую тяжёлую крестьянскую работу. Рабочий день начинался для него с рассветом, и до завтрака, который начинался несколько позже, чем это принято, он работал в поле. Затем начинался обычный распорядок дня писателя. Часы его нынешних прогулок были тогда посвящены напряженнейшей крестьянской работе для бедных семей в деревне. Он пилил в лесу осины и дубы, привозил огромные брёвна, строил бревенчатые избы, клал печи и т.п. Совершенно особым специалистом по кладке печей был ближайший друг Льва Николаевича известный художник Н.Н. Гё, который подолгу оставался в Ясной Поляне. Он очень хорошо и рационально проиллюстрировал всю евангелическую драму. Каждую весну Толстой с двумя своими дочерьми вывозил на поля удобрения, пахал сохой, засевал поля сельским вдовам. Он косил рожь и пшеницу и обмолачивал осенью. Каждое лето с ватагой косарей Толстой заготавливал сено на своих полях, как это описано в "Анне Карениной". Он всё это делал на тех же самых условиях, как и крестьяне: две части - хозяину имения, т.е. графине Софье и её сыновьям и одну часть себе. Свою часть сена он отвозил в деревню самым бедным селянам. Как сказано в Коране: "Подаяние твоё с потом твоим да будет дано из рук твоих".
  
   Во время наших бесед Мария Шмидт часто вспоминала эти полевые работы, в которых она всегда охотно принимала участие.
   - Особенно тяжело было пилить растущие в лесу огромные дубы для строительства крестьянских избушек. А во время работ Лев Николаевич был требователен. Он
  

91

  
   просто загорался и был полностью поглощен работой. Однако мы мало-помалу привыкли также и к этой работе. Однажды, дорогой мальчик, так долго не было дождя, и наступила такая ужасная засуха, что я не могла добыть и клочка сена для своей коровы. Я совсем потеряла надежду. Сено стоило очень дорого, а денег в ту осень у меня совсем не было. Я старалась не занимать. Потом так тяжело отдавать...
   И вот однажды, после полудня, ближе к вечеру, я увидела, как две добротные телеги, нагруженные сеном, въехали в мой двор. Я подбежала. Это был Лев Николаевич. Он был с головы до ног покрыт пылью, в рубахе мокрой от пота настолько, что её можно было выжимать! Я никогда не произнесла и словечка о сене! Но он догадался о моём положении.
   Я много раз слышала от селян о том, как раньше работал Толстой. "О, Лев Николаевич! Он умел работать. Он, действительно, великолепно работал!" - таков был всегда ответ. Подобную оценку нечасто можно было услышать от работников о труде интеллигента.
   Тяжёлый ручной труд был единственным занятием, которое казалось этому мыслителю подлинно приносящим удовлетворение. Всё остальное, в том числе и писательскую помощь порабощенным народам, он считал сомнительной и неэффективной.
  

Вопросы и ответы

  
   У меня нет слов - описать, сколь глубокая духовная близость связывала меня с Толстым. Не только очарование задушевных бесед, воспринимаемое с юношеским удивлением, сроднило меня с Мыслителем. Меня притягивало к нему его острое стремление к анализу, пониманию и изучению. Это стремление было присуще и мне. Сколько себя помню - это было моей жизненной необходимостью. Всё остальное представляло для меня побочный вспомогательный интерес. В общем, с помощью
  

92

  
   книг, или точнее, я сам угадывал подобных интелектуалов. Но среди тех, кого я имел счастье знать лично, только лишь Толстой полностью имел подобное стремление к исследованию. Более пятидесяти лет его напряжённейшей исследовательской работы разделяло нас, но Толстой понимал то, что я говорил ему. Понимал, как никто другой не понимал меня ни до, ни после наших десятилетних взаимоотношений. Толстой понимал с полуслова. Иногда, не давая мне закончить мой вопрос, он уже начинал отвечать. И отвечал всегда точно и по существу вопроса. В первые дни, когда какой-то вопрос мучил, втемяшившись мне в голову, в небольших серых глазах Льва Николаевича вспыхивала забавная очаровательная искорка удивления, пронизанная оттенком понимания моего положения, деликатности и доброжелательности.
   - Удивительно, сколь часто люди не способны понять самые простые действия?...
   - Мне, - отвечал Мастер, - это представляется так: у этих людей "коробочка" (он коснулся рукой головы) или переполнена, или лежит на боку или вверх дном так, что в нее ничего нельзя вложить. В таких случаях лучше всего разойтись.
   - Лев Николаевич, что такое сумасшествие? - просил я его как-то раз, безо всяких предисловий. Забавный блеск глаз был сильнее обычного. - Я имею на это свой взгляд... - ответил Мастер, подчеркнув слово имею.
   Он сделал паузу. Одновременно с острым хитрым взглядом это значило очень много.
   - Вы не думайте, юноша, я тоже обратил внимание на эту противоестественную особенность. Я думал над этим и нашёл для себя свой ответ. А это значит, - как всегда я противопоставляю своё мнение обычному, но это результат моего анализа.
   И эти два словесных "выкрутаса" были предисловием. Затем последовал ответ.
  

93

  
   - Это эгоизм, - пояснил он. - Собственное напряжение ожидания, и затем от какой-то одной идеи.
   Однажды я рискнул задать Льву Николаевичу довольно важный и критический вопрос относительно прошлых его работ. Это случилось в то время, когда, после отмены цензуры рукописей, новый закон о печати разрешил печатать всё. Но выпущенную книгу, при каком-либо, обвинении нужно было защищать в суде, т.к. можно было потерять всё и отправиться в тюрьму в случае подтверждения выдвинутого обвинения. Мои друзья: Горбунов в Москве, Н.С. Сутковой из Сочи, П.П. Картушин, довольно зажиточный казак, и молодой Фелтен из Петербурга начали издавать в России большими тиражами самые запрещённые произведения Толстого. Картушин вложил в это дело почти все свои сбережения.
   Теперь молодые издатели присылали в Ясную целые плетенные из лыка корзины самых смелых произведений: "Короткий рассказ", "В чём моя вера?". "Так что же нам делать?", "Стыдно!", "Солдатская памятка", "К духовенству" и т.п. Горбунов безуспешно защищал в суде одну книгу за другой. Три других ответственных редактора почти два года рассылали книги тайно до их конфискации и долгое время прятались друг за друга. В конце концов, Сутковой взял всю вину на себя и отсидел полтора года в тюрьме
   - Жаль, что теперь эти книги, - заметил я, - и сейчас напечатаны в своем прежнем виде. Был бы смысл их просмотреть. Некоторые из них совершенно устарели.
   Толстой вопросительно посмотрел на меня.
   - Например, в книге "Так что же нам делать?" есть вопрос о производственных факторах. Там сказано, что их не три, а можно отыскать сколько угодно, солнечный свет, тепло, сырость и т.п.
   Толстой не дал мне закончить.
   - Да. Всё это вмещает в себя понятие ЗЕМЛЯ... Но можно ли это все переделать. Все было написано в разное время... Люди вычерпают для себя то, что будет им необходимо и то, что есть.
  

94

  

Бог Толстого

  
   Самым трудным для понимания оказался для меня "Бог" Толстого.
   Я вырос в рациональной, современной, совершенно без предрассудков атмосфере. Как и для Arago (1786-1853) "Бог" для меня был лишь "гипотезой", обращаться к которому у меня никогда не было необходимости. Что же должно было означать это слово для гениального ума Толстого?!
   Уже в течение нескольких первых недель после моего первого визита мне представилась возможность провести многие дни недалеко от Ясной Поляны. Однажды, после вечернего чая, Мастер, чувствовавший себя неважно, позвал меня к себе. В то время он жил ещё в комнате "под аркой", в которой состоялась наша первая беседа.
   - Что занимает вас сейчас? О чём вы думаете, спросил он меня, укладываясь на большую клеёнчатую кушетку и кладя руку, просунутую под ремень, на печень.
   - О Боге, - ответил я. - Я пытаюсь прояснить для себя концепцию.
   - В подобных случаях я всегда вспоминаю определение Матфея Арнольда (Matheo Arnold). Помните? "Бог вечен, существует вне нас, сопровождает нас, требуя от нас благочестивой справедливости". Он изучил Ветхий Завет, и на то время это определение было достаточным. Но после Христа к этому следует добавить, что одновременно Бог есть любовь...
   - Впрочем, - продолжил он, увидев, что я всего лишь выражаю удивление, не понимая его слов, - впрочем, о Боге каждый имеет своё собственное мнение. Для материалиста Бог - это Материя, хотя это совершенно неправильно. Для Канта - это одно, для крестьянки - другое...
  

95

  
   Но в чем же идея, если у разных людей она различна, - спросил я несколько озадаченно. - Разные взгляды у всех, а суть одна.
   - Почему же? Есть очень много вещей, на которые у разных людей - разные взгляды.
   - Например?
   - Ну, вот! Сколько хотите... Ну, например, возьмем воздух: для ребенка его не существует; взрослый знает о нем, ну, как бы сказать... на ощупь, он вдыхает его; для химика воздух - совершенно иное, - он с таким спокойным убеждением, как отвечают на самые простые вопросы детей...
   - Но даже понятия о вещах могут быть различными. С какой целью употреблять, чтобы различать, и именно это слово "Бог"? - спросил я. - Неграмотная крестьянка, произнося слово "Бог", хочет выразить совершенно иное, чем Вы.
   - Понятия у нас разные, но они вмещают в себя нечто общее. У всех людей это слово вызывает, по своей сути, идею общую для всех и поэтому ни в коем случае нельзя заменить его...
   Я не продолжил разговор.
   Изучая написанное Толстым уже более года, я только сейчас ощутил то, о чём он говорит, употребляя слово "Бог". Слова "Для материалистов Бог - это Материя" стали ключом к этому понятию. Эти слова, наконец, указали мне именно то место, которое в мировой концепции Толстого занимает идея Бога. Это было то же самое место, которое в мировой концепции занимает представление о материи. Более того, понятие об этом объекте у разных людей - разное и одновременно имеется нечто общее для всех, и именно это общее и представляло для Толстого сущность концепции "Бог". Много раз ещё я имел возможность касаться этой темы.
   Это произошло вскоре после отлучения Толстого от православной церкви по инициативе Синода. Мыслитель, тем временем, едва оправившись после серьёзной болез-
  

96

  
  
   ни, тотчас же написал, привлекший внимание всех, тактичный "Ответ Синоду".
   Однажды, приблизившись к дому, я нашёл Мастера, лежащим в шезлонге в саду перед верандой. Возле него сидела только Мария. На большом столе перед домом был накрыт обед, и люди уже столпились вокруг. Стол был уставлен спиртными напитками и закуской. Но я не захотел терять возможность побеседовать с Мастером несколько минут.
   - Ну что, Лев Николаевич, можно с вами пофилософствовать несколько минут? - спросил я, приблизившись. - Это не утомит Вас?
   - Не важно. Можно, можно, - как всегда любезно улыбаясь, сказал Толстой.
   - Последнее время я думал о Боге. А вчера я подумал, что нельзя трактовать Бога позитивными понятиями. Все позитивные понятия - это идеи человеческие. Чтобы быть точным, все определения Бога должны быть отрицательными. Не так ли?
   - Совершенно верно, - серьёзно ответил Толстой. - Поэтому будет неточно и даже невозможно говорить, что Бог - это благоразумие и любовь. Благоразумие и любовь - это свойства, присущие человеку.
   - Да, да. Совершенно верно. Любовь и благоразумие, только они объединяют нас с Богом. Но То... Вы знаете?... Когда пишут ответ Синоду, тогда невольно впадают в подобный, всем понятный тон, - сказал Лев Николаевич.
   После этого признания для меня стало совершенно очевидным: что в религиозных убеждениях Толстого нет и тени бессмысленного мистицизма.
   В конце своей статьи "Религия и мораль" он говорит: "Для всякого человека религия - это установление его отношения к Богу или миру".
   Богом Толстого было не что иное, как сама вселенная, которую он рассматривал, с одной стороны, как бес-
  

97

  
   конечность во времени и пространстве, а с другой - как непознаваемую сущность.
   Главным для Толстого было то, что вселенная стоит выше наших возможностей познания, и с нашей стороны по отношению к ней есть только обязанность. В то же самое время для учёных вселенная выглядит как некая игра слепых сил внутри и посредством неживой материи, и мы ничем не обязаны ей, а напротив, имеем право требовать от нее наивысших удовольствий.
   И, как всегда, прав Толстой.
   Действительно, для человеческих возможностей осмыслено могут существовать только две точки зрения на вселенную. Точка зрения: ego, т.е. центра - всё существует для человека. (Как в астрономии в течение тысяч лет царила точка зрения геоцентризма). Или точка зрения: космос - это центр. Мы существуем для вселенной, чтобы выполнить в ней созидательную работу, которую от нас требует наша высшая необходимость понимания и взаимная организованность.(15)
   Есть ли необходимость доказывать, что у первой точки зрения нет никакого здравого смысла?! Что можно еще глупее придумать, полагая, будто безграничная вселенная существует для удовлетворения наших желаний!
   Две потребности или два инстинкта пытаются руководить человеческим сознанием: потребность анализировать и понимать, и потребность взаимно помогать и служить друг другу. И перед нами стоит высший долг, поддерживающий нас с помощью этих инстинктов, - служить человечеству, как можно, большей пользой.
   Это было первым важным для меня открытием, которое поведал мне великий Толстой. Мистическим глупостям здесь нет места.
   Но эту глубочайшую проблему сознательной жизни человека я рассмотрю в отдельной главе во второй части этой книги.
  

Конец четвёртой главы

98

  

Глава V

Страна у моря

"Белая невеста" (Геленджик)

  
   Пока я таким образом близко изучал манеру мышления и личную жизнь Льва Толстого, возникшие события придали моей практической жизни более конкретное направление.
   Моя мать, постоянная любительница путешествовать, израсходовала на железнодорожный транспорт всё своё маленькое состояние, которое оставил ей отец после сорока лет работы на российских железных дорогах.
   На одной из пересадочных станций она встретила свою, весьма престарелого возраста, знакомую, давным-давно исчезнувшую с нашего горизонта. Эта знакомая владела небольшим участком земли на берегу Чёрного моря. Узнав, что я пробую заниматься обработкой земли, она тотчас сдала свой участок мне с условием, что я построю для неё дом, буду выращивать овощи для семьи и, чтобы она могла окончить свои дни, живя с нами. Мы приняли её предложение.
   Место, в котором мы решили обосноваться представляло интерес со многих сторон.
   Почти за пятьдесят лет до нашего приезда этот район заняло воинственное горное племя, которое, наконец победило и прогнало оттуда жесточайшего императора Николая I. Это были черкесы. Те самые черкесы, отважные и поэтические, которые нашли своего Гомера в лице автора Хаджи Мурата.
   Северный берег Чёрного моря почти везде был высоким и скалистым. Только в одном месте, в своей западной части, он представлял собой большой полукруглый залив. С древнейших времён этот залив привлекал к себе людей. В древних могилах часто находили посуду с финикийскими надписями.
  

99

  
   Во время правления черкесов в этом районе в лесах и садах росло такое огромное количество фруктовых деревьев, что каждую весну окрестности покрывались белой прекрасной вуалью, как невеста.
   Чувствительные к красоте черкесы назвали свое поселение "Белая невеста", по-черкесски - Геленджик. Теперь этот цветущий уголок принял и нас.
   Черноморское побережье, протянувшееся узкой лентой между морем и величественными Кавказскими горами, было в то время воротами Кавказа. Кавказа дикого, магического, неизвестного, ещё относительно свободного и весьма манящего!
   В этот, только что занятый район, направлялись все слои населения России. Богатых привлекала величественная нетронутость природы. Бедняков притягивала свободная недорогая земля для ведения хозяйства. Летом туда приезжали толпы отдыхающих из больших городов и даже из Сибири. Из крупных индустриальных центров сюда ежегодно пешком стекалась перезимовать целая армия пролетариата - босяков, как их называли. В своих первых рассказах Максим Горький мастерски описал их жизнь. Тайно бежали сюда революционеры и политические активисты, преследуемые полицией; сектанты, изгнанные церковью, а еще некоторые образованные идеалисты, желающие с помощью ведения сельского хозяйства гарантировать себе свободную жизнь.
   Как обычно, в этот новый и самый важный период моей жизни я входил с совершенно определенными планами. С помощью ведения личного, независимого крестьянского хозяйства, я хотел добыть себе только самые необходимые средства для жизни и, главным образом, иметь достаточно свободного времени, чтобы усиленно заняться самообразованием и писательским трудом. Я очень желал, чтобы не люди, а земля, солнце и дождь дали мне возможность учиться, анализировать и писать, совершенно независимо от людей и каких-либо организаций. Ни один царский университет, ни одно государст-
  

100

  
   венное или частное учреждение не могли дать мне подобной свободы.
   Это было ПЕРВОЙ причиной, которая толкала меня к занятию сельским хозяйством.
   ВТОРЫМ мощным побуждением, который роднил меня с землёй, был глубокий, наследуемый от предков инстинкт земледельца. Родители моего отца были небогатыми, но хорошими земледельцами в Шампани (Франция). Землю я любил всем своим сердцем. Таинство земли, питающее человечество, тайна мощнейшей, неизмеримой производительной способности растительного и животного царства, умнейший симбиоз, эта взаимопомощь людей в работе с этим царством глубоко волновали меня.
   Была ещё и ТРЕТЬЯ причина, из-за которой я тянулся к земле. По сравнению с городами, на селе героически трудились, производя всё необходимое, лучшие представители человечества. Ежедневно этот основной слой жителей нашей планеты производит пищу и средства существования для себя и своих паразитов и эксплуататоров. Толстой открыл мне, что личное участие в тяжёлой работе есть основной долг любого честного человека. Уклонение от него означает - жить за счёт воровства. И я со всей страстью и энергией юности посвятил себя работе на земле!...
   Участок земли, который теперь должен был меня кормить, по глупому и преступному обычаю буржуазных правителей, был подарен какому-то генералу за его военные героические деяния. Он, как и все подобные владельцы, оставил землю необработанной, ожидая, что явится новый владелец, а земля станет дороже. Наследники генерала продолжили эту тактику. И вот теперь, когда мне понадобилось купить у них два гектара пахотной и несельскохозяйственной земли, они потребовали с меня такую сумму, что за неё можно было построить хорошую виллу! И я должен был принять условия и влезть в долги,
  

101

  
   чтобы иметь возможность заплатить наследникам генерала.
   Мой участочек лежал в маленьком красивой долине горной речушки в четверти часа ходьбы от великолепного морского песчаного берега. Нижняя часть границы имения примыкала к реке, а верхняя взбиралась на небольшую горку. Все низкие плоские части участка были чрезвычайно плодородными и уже успели зарасти смешанным лесом.
   Хозяйствование моё началось с укорачивания высоких дубов, ясеней и ольховых деревьев. Из подходящих брёвен был сооружён глинобитный домик с погребом и большим стойлом для скота. Затем, освобождая квадрат за квадратом, продавая древесину, я платил мой долг и начал выращивать на чернозёмной целине арбузы, которым позавидовали бы даже Олимпийские боги. Ещё я выращивал пшеницу высотой по плечи, различные овощи и кормовые травы.
   Природа подобна достойной женщине. Чтобы всецело понять и оценить её, нужно долго прожить с ней в совершенно интимной близости. Каждый уголок поля, сада и огорода для того, кто способен видеть его, имеют свою невыразимую привлекательную красоту. Хорошо и грамотно обрабатываемый семейный участок кормит работника лучше, чем служба на капиталистическом предприятии. Моя связь с землёй стала здесь ещё ближе и задушевнее, чем в "Кикети". Эта земля была исключительно плодородной. Благодаря отдыхающим, приезжавшим сюда летом, продажа молока, овощей, мёда была гарантирована. Теперь я мог очень легко увеличить своё хозяйство, копить деньги и покупать земельные участки и дома. Но меня интересовало другое. Я зарабатывал только на самое необходимое мне для жизни, и всё своё свободное время посвящал интеллектуальной работе. Я непрерывно учился, читал, много писал Толстому. Я пробовал сотрудничать с интересным, достойным, честным издательством "Посредник", которое было основано Толстым с единст-
  

102

  
   венной целью - просвещать массы. Но тогдашняя царская цензура неизбежно ставила препоны на моем пути. Первое из написанных мной эссе "А.И. Герцен и революция" было погублено цензурой. Живя в Ясной Поляне, делал много выписок из полного собрания сочинений Герцена, изданных в Женеве и категорически запрещённых в России. Толстой несколько раз упоминал эту мою работу, т.к. намеревался откорректировать её. Так, мало помалу, достиг я того, к чему стремился. "Потом своим добывал я хлеб свой". Других средств существования у меня не было. Доход мой был несколько меньше, чем у крестьянина того времени, и поэтому в скромности своего образа жизни я продвинулся даже несколько дальше, чем Мастер. В конце концов я достиг таких экстремальных жизненных условий, к которым Толстой так долго и болезненно стремился.
   Но..., как ни хотелось, чтобы всё было иначе, реальность оказалась гораздо менее впечатляющей, чем мечты! Для умственных занятий времени оставалось слишком мало, да и то - нерегулярно. Заботы о хозяйстве внезапно и жестоко разрушили начавшуюся интеллектуальную работу, и надолго. Всё это было болезненно. Но, если - честно, всё это было чисто личное, и я стоически переносил неизбежность сложившейся ситуации.
   Однако уже начинало проявляться нечто ещё более плохое, не частного но общего, принципиального характера. Принцип "личного неучастия во зле мира", один из краеугольных камней этой доктрины, становился невыполнимым. Молоко, мёд, овощи я продавал богатым неработающим отдыхающим, бесполезным людям, и за счет этих денег жил сам. Где же здесь "неучастие"?! Неужели и эта надежда стала напрасной?.. "Тщетность повсюду и страдания духа?!"
   Я избрал для себя лучшую форму существования, какую только можно было вообразить, и моя жизнь, практически, была нормальной и приятной. Она давала мне полное философское и эстетическое наслаждение. Но
  

103

  
   морального успокоения и удовлетворения она принести не могла. Эту-то неудовлетворенность жизнью и заметил Толстой. Он писал мне в ответ.
  
   Спасибо вам, дорогой Лебрен, что вы написали мне еще и это хорошее письмо. Я всегда думаю о вас с любовью. Эти ваши два огорчения я очень переживаю. Хорошо было бы без них, но и с ними жить можно. Всё образуется. Вы знаете что именно - любовь настоящая и вечная, но не выдающаяся и не для избранных, а такая как у всех.
   Привет матери. Наши вспоминают о вас и любят. И я тоже.
   2-го ноября

Л. Толстой

  
   Спасибо вам, дорогой Лебрен, что время от времени вы пишете мне о себе. Вы должны чувствовать, что я люблю вас больше чем близких, и только потому, что вы делаете всё это. И это хорошо. Не печальтесь, дорогой друг, не меняйте образа жизни. Если жизнь такова, что ею можно не стыдиться (как моя), то не надо желать и искать чего-то другого, кроме как более напряжённой и интересной работы. Она спасает даже в такой жизни, как моя. В вас она усилит возможность возгордиться, но вы на это не способны.
   Я здоров, как может быть здоров старик, плохо проживший свою жизнь. Я занимаюсь "Кругом чтения для детей" и веду уроки с детьми.
   Я братски целую вас и Картушина, если он у вас. Мой привет матери. Все наши помнят и любят вас.

Л. Толстой

  
   Пётр Картушин, богатый казак, отдавший всё своё состояние на издание запрещённых книг Л.Н. Толстого. В 1914
  

104

  
   он был мобилизован как санитар, но на фронте покончил с собой, выстрелив в себя из солдатской винтовки.
  

Земельная рента или маленький городок,

который может научить важным делам

  
   Наполовину сельский, наполовину курортный приморский городок, в котором мы жили, вызывал совершенно особенный интерес. Он был особенным во всей тогдашней России. Без преувеличения я могу сказать, что, если бы несчастные правители народов были бы способны видеть и учиться, этот малоизвестный городок мог бы научить их многим очень важным делам.
   Ещё задолго до меня, возле Геленджика поселилось несколько образованных последователей Толстого: ветеринар, хирург, учитель... К ним присоединилось некоторое количество прогрессивных сектантов, обрабатывающих землю, и несколько наёмных рабочих. Они попытались создать на труднодоступных, но исключительно плодородных, склонах близлежащих гор и холмов коммунистическую сельскохозяйственную колонию. В этих горах, на которые очень трудно было взобраться, их привлекала удивительно богатая земля, которую они могли арендовать у правительства почти за бесценок. С другой стороны, отдалённость и труднодоступность места спасала их от преследования полиции и церковников. Через несколько лет от коммуны осталось лишь несколько одиночек - крестьян по происхождению. Но моральное и воспитательное влияние самоотверженных идеалистов на местных жителей было огромно.
   Эти толстовцы были одновременно и последователями известного американского социолога Генри Джорджа. Они хорошо понимали всю социальную важность таких трудовых доходов, которые экономисты называли земельной рентой. Поэтому, когда сельскохозяйственная коммуна ограничила площадь под городскую застройку
  

105

  
   300 гектарами земли, а крестьяне начали продавать свои участки, предназначенные под застройку, отдыхающим, образованные люди убедили сельский сход обложить налогом не строения, а только голый земельный участок, но налог не одинаковый, а в зависимости от ценности земельного участка.
   В действительности же эта система американского социолога упрощена на старый китайский манер. Квартальчики в 500 квадратных сажен - кв.м.- были разделены на три категории в зависимости от расположения относительно центра города, расстояния от берега моря и главных улиц. Владельцы должны были платить в год 5; 7,5 и 10 рублей независимо от наличия строений на участке. (Дневной заработок обычного хорошего рабочего в то время составлял один рубль).
   Цементная фабрика, построенная на этом участке, облагалась налогом по этой же системе. Компания платила несколько копеек за квадратный метр поверхности земли и за один кубометр минерала, из которого получали цемент (этот минерал называется мергель, примеч. переводчика). Кроме того, производитель цемента был обязан бесплатно снабжать цементом все стройки коммуны, а также снова заполнять грунтом и разравнивать каменоломни, из которых был выбран мергель.
   Результаты были самые блестящие. Геленджикская коммуна покрывала из этого налога ежегодные расходы в 3000 рублей, которые во всей России подушно взимались с каждой семьи. Коммуна построила две красивые школы, здание мэрии, большую церковь, наняла охрану и учителей.
   Всего лишь часть земельной ренты с 300 гектаров этого маленького городка и несколько десятков гектаров земель, на которых залегал мергель, оказалось достаточным для покрытия всех этих расходов! И этот налог уплачивался добровольно и незаметно до самой Октябрьской революции (1917 г.)...
  

106

  

Последние цветы

  
   Группы и колонии идеалистов по всей стране создавались и распадались непрерывно. Одна такая большая земледельческая колония просуществовала более тридцати лет, до наступления радикальных реформ.
   Колонии распадались, и большая часть бывших колонистов, в прошлом горожан, снова возвращалась в города. Но самое способное самоотверженное меньшинство оставалось при земле тем или иным способом объединялось с землепашцами. Таким образом, в те времена, когда я здесь поселился, в этих местах жили около тридцати семей, связанных дружбой и общими идеями.
   Тайком от царской полиции мы часто собирались вместе, особенно в зимние вечера. Я много читал крестьянам. Все запрещённые произведения, которые я получал из Ясной, сразу же переписывались и распространялись. Кроме того, мы немного изучали историю и читали основные произведения Виктора Гюго, Энкмана-Шатриана и прекрасные избранные произведения, издаваемые "Посредником". Сектанты пели свои псалмы. Всем я нравился. Я писал Толстому, что с этой стороны жизнь для меня весьма приятна. Ответы Мастера были очаровательны, как цветы.
  
   Спасибо, дорогой дружок, за письмо. Только меня немного пугает, что вам так хорошо. И как бы ни было вам сейчас хорошо, позаботьтесь, однако, в душе о возможном чёрном дне, сохраняйте в себе духовный уголок, чтобы по Эпиктету(16) было куда укрыться для поддержки в случае гибели того, что сегодня вас радует. Но отношения ваши с окружающими сегодня - прекрасные. Цените и берегите их больше всего.
   Я вас помню и люблю
   Сам я совершенно занят уроками с детьми. Одновременно я правлю "Евангелие" и "Цикл чтения для детей". Я недоволен тем, что получается, но, однако, не теряю надежды.
  

107

  
   Братски, отечески целую вас. Привет матери. О, я очень беспокоюсь о членах Одесской коммуны. Это ужасно, когда люди разочаровываются в самом святом. Чтобы этого не случилось, нужно чтобы всегда происходила внутренняя духовная работа, а без неё всё, конечно, будет проходить вяло.

Л. Толстой

  
   Колония одесситов, на которую был нам

Категория: Книги | Добавил: Armush (25.11.2012)
Просмотров: 273 | Рейтинг: 0.0/0
Всего комментариев: 0
Имя *:
Email *:
Код *:
Форма входа