Ростопчин Федор Васильевич - Горностаев М. В. Генерал-губернатор Ф. В. Ростопчин: страницы истории 1812 года

ючены даже малейшие недомолвки, не говоря уже об обмане и сокрытии планов. В этом случае именно позиция Кутузова порождала недоверие и стала причиной масштабной трагедии. Как ни странно, именно такой образ мышления фельдмаршала, не только не вызвал осуждения историков, но и получил оправдание: Кутузов будто бы имел моральное право игнорировать Ростопчина, которого ненавидел и презирал за низкие личные качества. Подобная логика лишена основания. Во-первых, до определенного момента в их взаимоотношениях не было даже намека на вражду. Как ниже будет рассмотрено, своим назначением Кутузов во многом был обязан Ростопчину, и вероятно он знал об этом. Позже он просил генерал-губернатора позаботиться о своей дочери и внуках, что еще раз отражает степень существовавшего между ними доверия. Во-вторых, в данном случае на кону стояли не дворцовые интриги и не личные отношения двух влиятельных господ, а судьбы и интересы государства, жизнь и имущество многих людей. Действия Ростопчина в эти дни носят более последовательный характер. Желание узнать, будет ли город сдан французам, это не пустая трата времени, это не способ досадить Кутузову, или тем более воспрепятствовать его планам, это, прежде всего, желание узнать судьбу Москвы. Ведь если выезд москвичей осуществлялся стихийно, то вывоз казенного имущества требовал серьезной подготовки и соответствующего распоряжения. Мнение, что Ростопчин в этом случае не был достаточно деятельным, что он должен был сам принять решение об эвакуации, не перекладывая его на плечи фельдмаршала, нельзя назвать оправданным в силу нескольких обстоятельств. Во-первых, это было одним из важнейших в те дни дел, то есть в любом случае достойным внимания главнокомандующего. Во-вторых, после вступления русских войск в пределы Московской губернии Ростопчин поступал в подчинение Кутузову, и потому в силу обстоятельств должен был ожидать соответствующего распоряжения. В-третьих, начало эвакуации могло значительно повлиять на моральное состояние москвичей, вызвать панику и бегство. Генерал-губернатор лучше других понимал это, и потому ожидал окончательного решения судьбы Москвы. Со своей стороны он сделал все для того, чтобы вывоз казенных учреждений не был хаотичным, еще 18 августа, когда падение столицы считалось маловероятным событием, отдав приказ о подготовке к эвакуации ряда учреждений. Из приведенных рассуждений следует, что именно Кутузов, а не Ростопчин переступил нравственную черту. И этому есть подтверждение. Ряд известных документов, а именно корреспонденция главнокомандующего русской армией, дают основания предположить, что, по крайней мере, до 30 августа у него не имелось никакого плана относительно дальнейшей судьбы Москвы. Конечно, данный вывод вступает в противоречие с распространенными версиями о наличии у Кутузова плана обороны древней столицы с последующим переходом в контрнаступление, или о заранее задуманном плане флангового маневра, где Москва должна была сыграть роль своеобразного капкана для французской армии.

   В пользу первой версии говорят следующие документы. Известно, что 21 августа Кутузов сообщил Ростопчину об одной из главных своих целей - "спасение первопрестольного града Москвы"[55]. На следующий день он писал: "...и ежели буду побежден, то я пойду к Москве, и там буду оборонять столицу"[56]. Уже после Бородино, 27 августа, фельдмаршал прямо заявил о дальнейших намерениях: "...притянув к себе столько способов, сколько можно только получить у Москвы выдержать решительную, может быть, битву..."[57]. В последних числах августа фельдмаршал пытался подтянуть к Москве армейские резервы[58]. Есть и еще один любопытный документ. 28 августа он приказал калужскому губернатору П.Н. Каверину все казенное имущество за исключением провианта отправить через Подольск в Москву[59]. То есть, по мнению Кутузова Белокаменная более безопасное место, чем Калуга. Все это вроде бы свидетельствует о его намерении дать сражение под Москвой.

   Однако подобный вариант развития событий можно отвергнуть в силу простой логики. Странно, что опытный полководец, зная трудности с выбором достойной позиции для сражения, с которыми уже столкнулся один раз, зная все недостатки ландшафта средней полосы, заранее не позаботился об ее выборе. В этом случае еще вечером 26 августа, а, в крайнем случае, утром 27 он уже должен был направить к Москве соответствующих офицеров, которым доверял, а не Беннигсена, выехавшего позже. Миссия Беннигсена была заранее обречена, хотя бы в силу враждебных отношений с фельдмаршалом. Выбранную позицию, а ведь предстояла решительная битва, следовало заранее укрепить, и в этом деле не могло быть более способного помощника, чем московский генерал-губернатор, располагавший соответствующими возможностями. В этом случае, под Москвой русская армия обладала бы прекрасной и хорошо укрепленной позицией. Но подобных распоряжений от Кутузова не поступало, и это довольно странно для опытного и способного полководца, каковым мы его считаем.

  

  

   Отсутствие в переписке четких инструкций для московского генерал-губернатора относительно будущего сражения, очевидно, давало Ростопчину основания для сомнений в судьбе города и принятия подобных заявлений за выражение намерений, а не четкий план. В случае окончательного решения дать сражение под Москвой Кутузов должен был дать исключающий варианты ответ, о чем и просил его Ростопчин. В этом случае его план не вступал бы в противоречие ни с мыслями московского генерал-губернатора, ни царя, ни армии, ни, тем более, русского народа. Еще более странным было ожидать от них противодействия. Наоборот, зная деятельный характер Ростопчина, можно предположить, что соответствующее извещение было бы тотчас распространено по городу через афиши, что, несомненно, значительно подняло бы авторитет главнокомандующего, и, кроме того, генерал-губернатор немедленно бы начал приготовления к битве. Именно отсутствие соответствующих распоряжений о подготовке к сражению говорят о полной неопределенности в действиях Кутузова, царившей даже 1 сентября[60].

   Рассмотрим другой версию развития событий: главнокомандующего заранее предполагал оставить Москву. Однако Первопрестольная не шахматная фигура. Для подобной жертвы Кутузов должен был иметь достаточные основания. Согласно его же версии, изложенной в письме Александру I от 4 сентября[61], существовали три причины для подобного решения: необходимость сохранить армию, спасти от разрушения столицу и фланговый маневр, перекрывавший сообщения французской армии и сохраняющий коммуникации русской. Данные основания не выдерживают критики. Известно, что если при Бородине русские войска имели, более чем 20 тысячный перевес над французами[62], то после битвы, где по данным русской стороны неприятель потерял от 50 до 58 тысяч человек, Наполеон располагал в лучшем случае чуть больше чем 80 тысячной армией, а Кутузов с потерями в 45,6 тысяч имел около 90 тысяч солдат и офицеров. Численность, как русских, так и французов к 1 сентября не могла значительно измениться, так как не было ни одного крупного боя. Кутузов наверняка знал, что в ближайшие дни к Москве подойдут земские полки окрестных губерний первого округа народного ополчения. Предположение, что он не имел подобных сведений, говорит о его неспособности к руководству армией. Московским генерал-губернатором была предложена помощь нескольких десятков тысяч вооруженных москвичей, которые хоть и не имели серьезных боевых качеств, однако вполне были способны отвлечь на себя некоторое число неприятельских солдат. И, наконец, надо отметить, что в данном сражении немалое значение имело бы моральное состояние армии, которая, сражаясь за священный для русских город, наверняка проявила бы еще более высокие боевые качества, чем при Бородине. Именно такое благоприятное стечение обстоятельств Кутузов принимает за невыгодное. В этом случае очевидно одно из двух, или главнокомандующий панически боится нового сражения с Наполеоном, или за пять дней после Бородинского сражения численность и боеспособность русской армии значительно изменилась за счет дезертирства и падения дисциплины. О последнем свидетельствует как переписка самого Кутузова, так и Ростопчина и воспоминания некоторых других участников событий. Но в таком случае опровергается распространенный вывод о моральной победе русских при Бородине. Высокий моральный дух, дезертирство и мародерство не являются совместимыми понятиями. В любом случае способность Кутузова управлять ситуацией вызывает много вопросов, или он обманул царя и всю Россию своим заявлением о победе, или он совершенно не контролировал вверенную ему армию.

   Известны и меры предпринятые Кутузовым для спасения столицы. 2 сентября по улицам города мчались на лошадях посланные фельдмаршалом люди, которые кричали обывателям "Спасайтесь!". Вообще мысль о том, что сдача Москвы неприятелю может хоть как-то способствовать сохранению города, кажется, по меньшей мере, странной.

   Ну и самым главным аргументом в этом случае является план флангового маневра. Известно, что его осуществление стало одним из основных источников победы (Вторым и третьим источниками победы являются гибель Москвы и блокада города стихийными партизанскими отрядами и частями ополчения). Автор не собирается подвергать сомнению этот вывод, но, тем не менее, предполагает, что в день оставления Москвы, Кутузов не имел вообще никакого плана действий. В пользу такого вывода свидетельствуют некоторые документы. Во-первых, уже упомянутое донесение императору о причинах оставления Белокаменной. На это письмо следует обратить особое внимание, и даже не потому, что после оно было воспринято как один из образцов враждебного отношения Ростопчина к фельдмаршалу, оставим это на совести историков, а по другой важной причине: Кутузов боится или не желает сообщать о своем решении императору до 4 сентября. Почему же? Наиболее вероятны две версии: первая - он специально тянул время, чтобы без вмешательства посторонних лиц осуществить давно задуманный план; вторая - он просто не знал, как дальше повернутся события, то есть не имел никаких планов, и ждал благоприятной ситуации, чтобы иметь возможность отрапортовать царю. Впрочем, первая версия опровергается простым размышлением: имея таких недоброжелателей как Ростопчин и Беннигсен, он должен был понимать, что о любом его решении немедленно сообщат императору. Даже если бы Александр I пожелал бы воспрепятствовать действиям главнокомандующего, у Кутузова в запасе имелось несколько дней, затраченных на перемещение курьеров, за которые он мог осуществить любое мероприятие. Кроме того, надо отметить определенную неразбериху в приказах для различных полков, относительно направления дальнейшего движения армии. Из Москвы части выводились, как по Рязанской, так и по Владимирской дороге. 1 сентября Кутузов предписывал Лобанову-Ростовскому направить вновь сформированные полки во Владимир[63]. На владимирскую дорогу был отправлен и полк генерал-лейтенанта А.А. Клейнмихеля[64]. Создается впечатление, что главнокомандующий не нуждается в пополнении. Но самое большое сомнение вызывают его распоряжения генерал-майору Н.А. Ушакову. 29 августа Кутузов приказывает ему с 8 батальонами пехоты и 12 эскадронами кавалерии выступить через Серпухов к Москве[65], то есть на тульскую дорогу. 1 сентября следует новое распоряжение Ушакову: вести войска на рязанскую дорогу[66]. Странно, что полководец, собирающийся вести войска на тульскую дорогу, приказал Ушакову не ждать его под Подольском, а сделать значительный крюк на рязанскую дорогу. Все это говорит об отсутствии какого-либо плана у Кутузова, по крайней мере, 1 сентября, то есть в день принятия решения о сдаче Москвы.

   Сама идея флангового маневра осложнялась важным обстоятельством: русская армия должна была ускользнуть от неприятеля. Как сделать незамеченным перемещение нескольких десятков тысяч вооруженных людей на пространстве громадной русской равнины? Ответ на этот вопрос пришел в голову Кутузову только 4 сентября, и для такого вывода имеется одно важное обстоятельство. Именно в этот день, когда русская армия оказалась возле Боровского перевоза, фельдмаршалу открылись уникальные возможности ландшафта этих мест. Во-первых, переправа через Москву-реку, значительно снижала возможности активных действий для преследовавших французских войск. Во-вторых, русская армия после переправы сразу же скрывалась от глаз за гигантским пространством покрытого лесом гигантского Боровского кургана, вытянувшегося вдоль Москвы-реки на несколько километров. В этом случае, даже небольшое столпотворение возле переправы создавало иллюзию присутствия армии, которая в тоже время незаметно уходила на запад. Именно этим днем датированы несколько распоряжений Кутузова относительно движений войск на тульскую дорогу и обманном маневре по рязанской. Именно в этот день он послал письмо Александру I. Заслуга фельдмаршала в том, что он сумел верно оценить возможности местности. Однако это же позволяет предположить, что из Москвы он отступил без всякого плана.

   Особое место в данном исследовании заслуживают личные отношения Ростопчина и Кутузова. Делая анализ тех или иных исторических событий, нельзя игнорировать и взаимоотношения главных действующих лиц. Личная дружба или глубокая неприязнь волей неволей могут повлиять на принятие важных решений, в корне меняющих ситуацию. Тем более, когда это касается Ростопчина и Кутузова. Судьба сводила их уже не раз. Кутузов, будучи в девяностых годах восемнадцатого века директором Сухопутного кадетского корпуса, находился в подчинении у Ростопчина, заведовавшего всеми военными делами у Павла I[67]. Теперь, в августе 1812 г. ситуация поменялась. Как только русские войска вступили в пределы Московской губернии, главнокомандующий Москвы поступил в подчинение главнокомандующего армиями[68].

   Назначение Кутузова главнокомандующим русской армией произошло во многом благодаря позиции Ростопчина, изложенной в письме от 6 августа в свойственной графу откровенной манере[69]. На приведенное письмо следует обратить особое внимание хотя бы потому, что оно игнорировалось исследователями, ставившими задачу доказать, во-первых, изначальную ненависть Ростопчина к Кутузову, во-вторых, личную трусость московского генерал-губернатора, и, в третьих, то, что назначение Кутузова произошло по требованию российского народа. Бескровным[70] в доказательство последнего тезиса была использована часть этого документа, значительно искажающая его общий смысл (выделено курсивом). Тем не менее, из письма видно, что Ростопчин, даже не просил, а требовал от царя назначения главнокомандующим Кутузовым и был готов ради этого пойти против закона, вступить в конфронтацию с Барклаем де Толли и своим другом Багратионом, сослав их в деревню. Граф в этом случае выступил, не как выразитель мнения простонародья, а как представитель московского дворянства. По меньшей мере, странно в таком случае принимать за труса человека, не побоявшегося высказать подобное мнение императору, да еще и в резких выражениях, странно думать, что московский генерал-губернатор стал бы просить назначения на высшую армейскую должность ненавидимого им человека, и также странно думать, что этого требовал простой народ[71].

   Эти выводы подтверждаются и Александром I. В письме к сестре великой княгине Екатерине Павловне он так вспоминал о своем решении: "Зная этого человека (Кутузова - М.Г.), я вначале противился его назначению, но, когда Ростопчин письмом от 5 августа сообщил мне, что вся Москва желает, чтобы Кутузов командовал армией, находя, что Барклай и Багратион оба неспособны на это, а тем временем и когда, как нарочно, Барклай наделал под Смоленском ряд глупостей, мне оставалось только уступить единодушному желанию и я назначил Кутузова"[72]. О достаточно дружественных отношениях свидетельствует и переписка Ростопчина и Кутузова. Известно, что фельдмаршал просил Ростопчина позаботиться о своей дочери, находящейся в Москве, что вряд ли случилось, если бы он не доверял генерал-губернатору.

   Однако в своих "Воспоминаниях о 1812 годе"[73], граф с нескрываемым сарказмом отзывался о победителе Наполеона, сначала, обвиняя его в искусственном затягивании переговоров с турками ради получения личной выгоды, а позже называя его "большим краснобаем, постоянным дамским угодником, дерзким лгуном и низкопоклонником"[74]. В другом сочинении он писал, что на всех портретах Кутузов похож на плута, никогда на спасителя[75]. Все это давало бы нам достаточные основания обвинить Ростопчина в личной ненависти к фельдмаршалу, если бы не два обстоятельства: во-первых, в 1813 г. граф, отвечая на вопрос, кто обманул москвичей, обещая им полную безопасность, заявил: "Но я не лгал, и Михаил Ларионович не обманывал. Москва была отдана за Россию, а не сдана на условиях. Неприятель не вошел в Москву, он был в нее впущен на пагубу нашествия"[76]. Во-вторых, как было убедительно показано выше, несмотря на то, что московским генерал-губернатором предпринимались все возможные меры для помощи русской армии все-таки он, а не Кутузов оказался жертвой недомолвок, а возможно и искусного обмана, что ставит перед исследователем сложный вопрос о моральных качествах человека, который считается спасителем России.

  

  

  

  

   [8] РГВИА, ф. 846, оп. 2, д. 3465, ч. 2. Л. 322.

  

   [9] Два письма графа Ф.В. Растопчина к князю П.И. Багратиону. М., 1895. С. 257.

  

   [10] "С сокрушенным скорбным сердцам извещаюсь я, что увеличенные, насчет действий армий наших, слухи, рассеиваемые неблагонамеренными людьми, нарушают спокойствие жителей Москвы и доводят их до отчаяния. Я прошу покорнейше в. с. успокоить и уверить их, что войска наши не достигли еще до того расслабления и истощения в каком может быть стараются их представить. Напротив того, все воины, не имев еще доныне генерального сражения, оживляясь свойственным им духом храбрости, ожидают с последним нетерпением минуты запечатлеть кровию преданность свою к августейшему престолу и отечеству. Все движения были доселе направлены к сей единой цели и к спасению первопрестольного града Москвы...".// Цит. по: Дубровин Н. Москва и граф Растопчин в 1812 году.// Военный сборник. 1863. N 7. С. 148.

  

   [11] М.И. Кутузов. Сб. док. Т.4, Ч.1. М., 1954. С. 120.

  

   [12] "...Положение Москвы дурное. Армия наша 13 верст от Можайска. Гжать занята французами... Кутузов пишет, что даст баталию и другой цели не имеет, как защищать Москву. Неприятель не имеет провианта и от отчаяния идет на Москву, обещая в ней золотые горы. Москва спокойна и тверда, но пуста, ибо дамы и мужчины женского пола уехали".// РГВИА, ф. 1, оп. 1, д. 14973. Л. 68.

  

   [13] М.И. Кутузов... Т.4, Ч.1.С. 151.

  

   [14] "Не зная предположений вашей светлости насчет безопасности столицы, мне вверенной отправил нарочного к вам, чтобы ответом вашим решиться на отправление важных предметов здесь находящихся. Извольте мне сказать, твердое ли вы имеете намерение удержать ход неприятеля на Москву и защищать град сей? Посему и приму все меры: или, вооружа все, драться до последней минуты, или, когда вы займетесь спасением армии, я займусь спасением жителей, и со всем, что есть военного, направлюсь к вам на соединение. Ваш ответ решит меня. А по смыслу его действовать буду с вами перед Москвой или одни в Москве".// Русский вестник. 1842. N 2.

  

   [15] М.И. Кутузов... Т.4, Ч.1. С. 115.

  

   [16] РГВИА, ф. 846, оп. 16, д. 3465, ч. 4. Л. 405.

  

   [17] Там же. Л. 4.

  

   [18] См. Глинка С.Н. Записки о 1812 годе. Спб., 1836. С. 100.

  

   [19] "Мне кажется, иного способу уже нет, как, не доходя двух маршей до Москвы, все народом собраться и что войска успеет, с холодным оружием, пиками, саблями и что попало соединиться с нами и навалиться на них".// Дубровин Н. Отечественная война в письмах современников (1812-1815). Спб., 1882. С. 75.

  

   [20] "Вызов восьмидесяти тысяч сверх ополчения вооружающихся добровольно сынов отечества есть черта доказывающая дух россиянина и доверенность жителей московских к их начальнику, их оживляющего. Ваше сиятельство без сомнения оный поддерживаете так, чтобы армия в достоверность успехов своих могла при случае ими воспользоваться, и тогда попрошу я ваше сиятельство направить их к Можайску".//М.И. Кутузов...Т.4, Ч.1. С. 90.

  

   [21] РГВИА, ф. 1, оп. 1, д. 3574, ч. 3. Л. 67.

  

   [22] Глинка С.Н. Записки о 1812 годе... С. 55.

  

   [23] Ростопчин Ф.В. Афиши 1812 года.// Ох, французы! М., 1992. С. 218.

  

   [24] Дмитриев М.А. Мелочи из запаса моей памяти. М., 1869. С. 99.

  

   [25] Бестужев-Рюмин А.Д. Краткое описание происшествиям в столице Москве в 1812 году. М., 1859. С. 75.

  

   [26] Следует в этой связи рассмотреть отношение к судьбам простых москвичей М.И. Кутузова, который, как опытный полководец, несомненно, оценивал низкие боевые качества неподготовленных горожан, но, тем не менее, 30 августа предлагал Ростопчину отправить их к Звенигороду для сдерживания неприятельского корпуса.// М.И. Кутузов... Т.4, Ч.1. С. 183-184.

  

   [27] РГВИА, ф. 846, оп. 2, д. 3465, ч. 2. Л. 321.

  

   [28] "Адъютант князя Кутузова привез мне письмо, в котором он требует от меня полицейских офицеров для сопровождения армии на рязанскую дорогу. Он говорит, что с сожалением оставляет Москву. Государь! Поступок Кутузова решает жребий столицы и Вашей империи. Россия содрогнется, узнав об отступлении города, где сосредоточивается величие России, где прах Ваших предков. Я последую за армией. Я все вывез. Мне остается плакать об участи моего отечества".// Цит. по: Богданович М. История Отечественной войны 1812 года по достоверным источникам. Спб., 1859. Т. 2. С. 287-288.

  

   [29] М.И. Кутузов... Т.4, Ч.1. С. 90-91.

  

   [30] См. Михайловский-Данилевский А. Описание Отечественной войны 1812 года по высочайшему повелению. Спб., 1843. Ч.1. С. 242.

  

   [31] М.И. Кутузов... Т.4, Ч.1. С. 114.

  

   [32] Там же. С. 125.

  

   [33] Там же. С. 150.

  

   [34] Там же. С. 151.

  

   [35] Там же. С. 159.

  

   [36] РГВИА, ф. 1, оп. 1, д. 3574, ч. 3. Л. 67.

  

   [37] Ростопчин Ф.В. Правда о пожаре Москвы. // Сочинения. Спб., 1853. С. 204.

  

   [38] См. Дубровин Н. Москва и граф Растопчин в 1812 г.... N 7. С. 151

  

   [39] Журнал исходящим бумагам канцелярии московского генерал-губернатора графа Растопчина с июня по декабрь 1812 года. М., 1908. С. 111.

  

   [40] М.И. Кутузов... Т.4, Ч.1. С. 150.

  

   [41] Дубровин Н. Отечественная война в письмах современников... С. 115.

  

   [42] М.И. Кутузов... Т.4, Ч.1. С. 133.

  

   [43] Там же. С. 133.

  

   [44] Там же. С. 158.

  

   [45] Бумаги, относящиеся до Отечественной войны 1812 года, собранные и изданные П.И. Щукиным. М., 1899. Ч.3. С. 201-202.

  

   [46] М.И. Кутузов... Т.4, Ч.1. С. 91.

  

   [47] РГВИА, ф. 1, оп. 1, д. 3574, ч. 3. Л. 67.

  

   [48] Дубровин Н. Отечественная война в письмах современников... С. 109.

  

   [49] Цит. по: Дубровин Н. Москва и граф Растопчин в 1812 г.... N 7. С. 145.

  

   [50] Там же. С. 151.

  

   [51] Там же. С. 154.

  

   [52] Дубровин Н. Отечественная война в письмах современников... С. 109.

  

   [53] Цит. по: Вяземский П.А. ПСС. Т. 7. Спб., 1882. С. 512.

  

   [54] РГВИА, ф. 1, оп. 1, д. 3574, ч. 3. Л. 67.

  

   [55] М.И. Кутузов... Т. 4, Ч. 1. С. 120.

  

   [56] Там же. С. 125-126.

  

   [57] Там же. С. 158-159.

  

   [58] Предписание Д.И. Лобанову-Ростовскому от 28 августа; Н.А. Ушакову от 29 августа // Там же. С. 171, 177.

  

   [59] "...прочие же сухим путем должны отправлять Старою Московскою дорогою, ежели то не опасно (курсив мой), чрез Подольск в Москву". Замечание про опасность, судя по тексту, относится именно к дороге, где по предположению фельдмаршала могли появиться неприятельские отряды, но никак не к Москве. // Там же. С. 172.

  

   [60] Об этом свидетельствует предписание Кутузова Ростопчину о необходимости удерживать в Москве полк генерал-майора А.Л. Миллера от 1 сентября. // Там же. С. 221.

  

   [61] Там же. С. 232-234.

  

   [62] 157 тысяч у русских и 135 тысяч у французов по данным Н.А. Троицкого, позже им назывались немного уменьшенные цифры: 154, 8 тысяч у русских и 133, 8 тысяч у французов // См. Троицкий Н.А. Отечественная война 1812 г. История темы. Саратов. 1991. С. 77-78; Отечественная история. Энциклопедия. Т. 1. М., 1994. С. 276-277.

  

   [63] М.И. Кутузов... Т. 4, Ч. 1. С.222.

  

   [64] Там же. С.222.

  

   [65] Там же. С.177.

  

   [66] Там же. С.223.

  

   [67] Об этом свидетельствуют, например, рапорта М.И. Кутузова к Ф.В. Ростопчину за 1797 год. // Там же. Т. 1. С. 371-373.

  

   [68] См. Михайловский-Данилевский А. Указ. соч. С. 184.

  

   [59] "Государь! Ваше доверие, занимаемое мною место, и моя верность дают мне право говорить Вам правду, которая, может быть, и встречает препятствие, чтобы доходить до Вас. Армия и Москва доведены до отчаяния слабостью и бездействием военного министра, которым управляет Вольцоген. В главной квартире спят до 10 часов утра; Багратион почтительно держит себя в стороне, с виду повинуется и по-видимому ждет какого-нибудь плохого дела, чтобы предъявить себя командующим обеими армиями... Москва желает, государь, чтобы командовал Кутузов и двинул Ваши войска, иначе, Государь, не будет единства в действиях, тогда как Наполеон сосредоточивает все в своей голове. Он сам должен быть в большом затруднении, но Барклай и Багратион могут ли проникнуть в его намерения? (курсив мой - М.Г.) Решитесь, Государь, предупредить великие бедствия. Повелите мне сказать этим людям, чтобы они ехали к себе в деревни до нового приказа. Обязуюсь направить их злобу на меня одного; пусть эта ссылка будет самовластием с моей стороны. Вы воспрепятствуете им работать на Вашу погибель, а публика с удовольствием услышит о справедливой мере против людей, заслуживших должное презрение. Я в отчаянии, что должен Вам послать это донесение, но его требуют от меня моя честь и присяга".//Русский архив. 1892. N 8. Стр. 443-444.

  

   [70] М.И. Кутузов... Т. 4, Ч. 1. С. 73.

  

   [71] На последнее несоответствие обратил внимание и Н.А. Троицкий, заметивший, что назначения Кутузова желало именно дворянство Москвы и Петербурга, а никак не простонародье. // См. Троицкий Н.А. Отечественная война 1812 г.... С. 81.

  

   [72] М.И. Кутузов... Т. 4, Ч. 1. С. 74-75.

  

   [73] Ростопчин Ф.В. Записки о 1812 годе.// Ох, французы!... С. 242-314.

  

   [74] Там же. С. 262, 287.

  

   [75] Ростопчин Ф.В. Из путевых записок 1815 г.// Ох, французы!... С. 237.

  

   [76] Цит. по: Глинка С.Н. . Записки о Москве и заграничных происшествиях от исхода 1812 года до половины 1815 года. Спб., 1837. С. 59.

  

  

  

  

  

  

   Вопрос эвакуации казенного имущества и учреждений из Москвы в конце августа - начале сентября 1812 г. долгое время практически не рассматривался в отечественной историографии. Лишь только проблема гибели московского арсенала привлекала к себе определенное внимание. Так А. Михайловский-Данилевский, впервые обратившийся к этой теме, полагал, что артиллерийское депо не было вывезено по причинам постоянного выполнения поступавших из армии требований в оружии и порохе, общей уверенности в безопасности и убежденности в сражении под Москвой[77]. По его мнению, Ростопчин не имел приказа об уничтожении запасов оружия. В критической ситуации соответствующее распоряжение мог отдать только фельдмаршал, но и он побоялся это сделать[78]. Близкой точки зрения придерживался и М. Богданович[79]. Пожалуй, только С.Н. Цветков, опубликовал в год столетия Отечественной войны брошюру, освещающую вопрос эвакуации ценностей Московского Кремля[80]. Однако указанную работу нельзя назвать вполне научной. Кроме того, основой для своих выводов автор принял воспоминания Бестужева-Рюмина и потому осуждал московского генерал-губернатора, будто бы всячески мешавшего вывозу ценностей.

   В советской историографии вопрос эвакуации казенного имущества и учреждений стал широко рассматриваться лишь с пятидесятых годов XX века, в основном в увязке с проблемой гибели или захвата французами огромных запасов московского арсенала. Публикация в 1954 г. в сборнике документов "М.И. Кутузов" ведомостей об утраченном в Москве имуществе артиллерийского департамента, привела к целой серии обвинений в адрес московского генерал-губернатора.

   Так составитель указанного сборника Л.Г. Бескровный полагал, что Ростопчин боялся вооружать простой народ, а потому считал лучшим выходом сдать запасы оружия врагу[81].

   Н.Ф. Гарнич пошел дальше, обвинив Ростопчина в предательстве. Граф, якобы из-за ненависти к Кутузову сознательно придерживал оружие в Москве, не направляя его в армию, и не вооружая ополчение. Наконец, генерал-губернатор, выполняя существовавший, по мнению Гарнича приказ царя, не дал оружия простым москвичам[82]. Близкой позиции придерживались и некоторые другие авторы[83]. В то же время И.И. Полосин[84] не был полностью согласен с мнением о захвате московского арсенала французами, утверждая, что его часть была эвакуирована по приказу Кутузова. Этот же автор был убежден в полном контроле над ходом эвакуации оружия и боеприпасов со стороны фельдмаршала и о наличии его распоряжения об уничтожении севших на мель барок. На фоне указанных работ своей зачастую противоположной точкой зрения выделяется статья С.В. Шведова[85], который на основании дела артиллерийского департамента, содержащего документы расследования причин гибели оружия и боеприпасов, "предпринял попытку выяснить истинное количество ручного огнестрельного оружия, хранившего в Московском арсенале, и обстоятельства, приведшие к не использованию и гибели этого запаса". Шведов впервые в советской историографии отразил положительную роль московской администрации и в частности Ростопчина в организации эвакуации, и пришел к заключению о сознательном выборе командования русской армией, оставившего военное имущество в Москве. Следуя за Полосиным, Шведов придерживался мнения, что именно Кутузовым был отдан приказ об уничтожении барок. С.В. Шведовым был также широко исследован вопрос гибели имущества комиссариатского департамента[86].

  

  

   А.Ю. Андреев в 1998 г. осветил вопрос эвакуации Московского университета, однако роль Ростопчина, по мнению автора скорее отрицательна[87].

   Нельзя следовать за авторами, рассматривающими вопрос об организации эвакуации казенного имущества и учреждений без учета конкретной исторической обстановки, и потому заявляющими о полной некомпетентности московского генерал-губернатора при решении данной проблемы. Подобная позиция скорее свидетельствует о незнании некоторыми историками фактов и источников, свидетельствующих как раз о противном. Противоречивость взглядов дореволюционных и советских историков на вопрос гибели и эвакуации оружия и боеприпасов, несомненно, требует более подробного разбора обстоятельств.

   Известно, что Ростопчин еще 10 августа писал в Нижний Новгород П.А. Толстому: "...Предваряю Вас, что в случае угрожаемой опасности Москве, заранее отправлю все то, что должно быть сохранено и препровожу в Нижний. Для сего заготовлены у меня барки в Коломне еще прежде"[88]. 12 августа он сообщал Багратиону о своем намерении приступить к эвакуации, если армия отступит к Вязьме[89]. Оба письма указывают, что Ростопчин предусматривал возможность падения древней столицы, еще за две недели до Бородинского сражения. Чтобы иметь более достоверный источник информации об истинном положении дел в русской армии, туда был направлен титулярный советник Вороненко, который вспоминал, что одним из результатов его сводок стала заблаговременная эвакуация казенного имущества[90].

   В период с 17 по 20 августа, когда русская армия отошла к Вязьме, генерал-губернатор, как и планировал, издает несколько распоряжений по данному вопросу. 17 августа московскому кригс-комиссару А.И. Татищеву было отправлено предписание[91]: "По уважению настоящих обстоятельств нужно заблаговременно принять некоторые меры осторожности", в числе которых была укладка вещей, для вывоза в случае надобности и определение численности требующихся лошадей. Тем же днем начальник военного госпиталя генерал-майор Толстой получил приказ о начале подготовке госпиталя к эвакуации[92]. 18 августа было отдано распоряжение о подготовке к вывозу оружия и боеприпасов арсенала[93]. 19 августа Ростопчин приказал чиновникам казначейства приготовить к отправке дела, бумаги и казну, а уже 22 августа распорядился быть в готовности к немедленному вывозу казны и важнейших бумаг[94]. В те же дни поступило секретное распоряжение на имя гражданского губернатора Обрезкова "Об укладке дел межевой канцелярии и о приготовлении оных к вывозу"[95]. 21 августа датировано предписание директорам Павловской казенной суконной фабрики Забелину и казенной лосиной фабрики Романову о подготовке к эвакуации[96].

  

  

   Указанные распоряжения не были пустым звуком, так как генерал-губернатор уделял вопросам эвакуации самое пристальное внимание. Первым и главным из них была транспортная проблема. В ситуации, когда приближающаяся армия, требовала все новых и новых поставок, зачастую реквизируя присланные повозки и лошадей, огромной потребности кавалерии в лошадях, и начавшегося выезда горожан, вопрос о распределении подвод между ведомствами приобретал чрезвычайно важное значение. Ведь только для вывоза имущества комиссариатского департамента и эвакуации военного госпиталя требовалось 20 тысяч подвод[97], из 52 тысяч реквизированных летом 1812 г. Для вывоза оружия и боеприпасов, хранившихся в арсенале, было необходимо 6457 подвод или 18 барок[98]. Не были забыты и другие учреждения. 20 августа Московскому воспитательному дому были переданы 300 подвод для эвакуации в Казань[99]. 900 подвод - межевой канцелярии. 500 - военному госпиталю. Для эвакуации двух казенных фабрик было выдано 2000 подвод[100].

   Огромные запасы комиссариатского имущества, оружия и боеприпасов требовали альтернативных путей эвакуации. Поэтому Ростопчин заранее приказал заготовить на Москве-реке достаточное количество барок. Еще 20 августа он предписывал Татищеву: "Все вообще вещи, имеющиеся в наличности, кроме железных и седел, приготовить так, чтобы они по получении повеления тотчас могли быть погружены на барки для отправления в то место, которое назначено будет"[101].

   Немалое значение в оценке рассматриваемой деятельности московского генерал-губернатора имеет проблема ее эффективности. Эвакуация городских учреждений началась по приказу Ростопчина[102] в последних числах августа, то есть еще до официального решения военного командования об оставлении Москвы. Всего, по мнению Дубровина в конце августа - начале сентября 1812 г. из Москвы было вывезено 38 казенных учреждений[103]. Заблаговременно, еще 22 августа в Коломну была вывезена Оружейная палата. В готовности были казна и церковные сокровища[104]. В общей сложности начальником Дворцовой экспедиции Валуевым была осуществлена эвакуация сокровищ из Оружейной палаты, Патриаршей ризницы, кремлевских дворцов, соборов и Грановитой палаты. Всего вышло 150 обозов с наиболее ценными предметами. Остальное было закопано в землю или спрятано[105]. 25 августа артиллерийскому департаменту было приказано отправить в Нижний Новгород казну, чиновников и необходимое имущество[106]. 31 августа была начата эвакуация московского казначейства[107]. Из 2000 подвод, выделенных для казенных фабрик, 1000 была отправлена 31 августа. На следующий день еще 686. Тем не менее, ситуация осложнялась нехваткой 300 подвод для Суконной фабрики и 600 для Лосиной[108]. К тому же последняя по приказу Ростопчина не останавливала работу вплоть до особого распоряжения от 26 августа[109]. Согласно рапорту кригс-комиссара Татищева от 3 сентября, направленному Кутузову, 23 барки, с комиссариатским имуществом были отправлены по Москве-реке 31 августа[110]. Еще 28 августа отправился первый обоз из 300 подвод с имуществом межевой канцелярии, второй из 200 подвод - 29 августа, третий из 150 подвод - 30 августа. 31 августа за пределы города вышел четвертый обоз из 50 подвод и, наконец, в ночь с 1 на 2 сентября Москву покинули последние 200 подвод. Не вывезены были лишь документы "яко совершенно не нужные, к справкам не подлежащие, мелочные и принадлежащие к предыдущему межеванию"[111]. 30 августа был эвакуирован Сенат, из-за опасности, что он может быть использован французами для легитимации своих распоряжений.

   Впрочем, имелись и факты, когда Ростопчин действительно препятствовал вывозу ценностей. Так известно, что когда 1 августа после литургии в Успенском соборе митрополит Августин пожелал отправить в Вологду церковные ценности, генерал-губернатор запретил это ради сохранения спокойствия среди простых горожан[112].

   Трагедией обернулась эвакуация комиссариатского имущества. 31 августа были отправлены 23 барки. Когда у монастыря Николы в Перерве барки сели на мель, их лоцманы разбежались. Татищев сразу же сообщил Барклаю де Толли о сложившейся ситуации и о необходимости присылки войсковой команды, для их защиты и буксировки. Барклай де Толли не ответил на донесение. Уже позже, согласно показаниям комиссионера 8-го класса Комендантова, Платов выделил 500 казаков. Барки были обнаружены между Коломенским дворцом и монастырем Николы в Перерве из них 12 комиссариатских, 4 с порохом и 2 со свинцом. Из чиновников на борту остались лишь комиссионер 9 класса Гедеев и 11 мелких чинов. Рабочие разбежались. 3 барки проплыли дальше. В ночь с 3 на 4 все застрявшие барки были сожжены, а с порохом затоплены. Еще до прибытия казаков была уничтожена 1 барка. Всего погибло 13 судов, из которых 4 с сукном, 4 с холстом, 3 с кожей, 1 с медными вещами. Попали в руки неприятеля 7 барок[113].

   При освещении событий конца августа - начала сентября одним из самых острых вопросов остается эффективность эвакуации раненых солдат и офицеров русской армии. Так Наполеон в своих бюллетенях утверждал, что в Москве осталось 30 000 раненых и больных солдат и офицеров[114]. Сам Ростопчин называл значительно меньшее число - 2 000 человек.[115]

   Действительно в конце августа московский генерал-губернатор оказался в непростой ситуации, после Бородино каждый день в столицу прибывало по 1500 раненых. Всего за последние дни перед сдачей в Москву пришло до 28 тысяч раненых. Если до 26 сентября вопрос вывоза военнослужащих, лечившихся в госпиталях, был успешно решен[116], то после кровопролитного сражения в условиях тяжелейшего транспортного кризиса Ростопчиным предпринимались все возможные меры для решения этой проблемы. Так 30 августа граф отдал приказ раненых в Москве не размещать, кроме находившихся в тяжелом состоянии, а на тех же подводах увозить в Коломну[117]. 31 августа последовало новое распоряжение: всех раненых кто способен ходить отправить пешком в тот же подмосковный город[118]. О том, какое внимание уделялось Ростопчиным эвакуации раненых, свидетельствует тот факт, что когда один из чиновников артиллерийского департамента полковник Курдюмов попросил у него 600 подвод для эвакуации оружия и боеприпасов, то генерал-губернатор отказал, сославшись на необходимость первоочередного вывоза раненых и больных[119]. Имущество военного госпиталя было затоплено рядом в запруде возле мельницы на реке Синичке[120].

   И все-таки данную проблему до конца решить не удалось. Оставшиеся в Москве раненые военнослужащие были доверены "человеколюбию" французского командования и, как известно частично погибли от голода, отсутствия должного ухода и пожара воен