Рекемчук Александр Евсеевич - Я пишу теперь совершенно иначе

елей, которые являются его героями. Пастернака называет мулат...

   - Но, тем не менее, Александр Евсеевич, мы всех разгадали...

   - Да. Но в этом была боязнь, что тебя возьмут за шкирку и привлекут к ответственности: что, почему он про меня написал так?! Вторым для меня крупным писателем, который за это взялся, был поздний Юрий Нагибин. Если вы сейчас перечитаете "Тьму в конце туннеля", "Мою золотую тещу", "Дафнис и Хлоя", а вы их знаете наизусть так же, как я, - вы увидите, как формировался этот, на мой взгляд, абсолютно новый тип литературы. То, что я говорю сейчас, мне представляется, Юрий Александрович, очень важным и единственно важным. Смотрите, как он делает из Маши Асмус - Дашу Гербет, это его первая жена Маша Асмус. Солженицын страшно ругается по поводу того, что он не рассказал сколько-нибудь подробно о первой жене, он просто не читал "Дафниса и Хлою". Он даже не смеет назвать Машу Машей, он делает Дашу, он из Беллы делает Геллу.

   - Он при мне это делал. Я говорю: "Ну, Юрий Маркович, это настолько прозрачно, что все Беллу узнают!", а он: "Ну и пусть узнают, но Гелла это не Белла, буквы другие..." Это какой-то такт...

   - Нет, это не такт, это просто разная литература. Потом в какой-то момент к нему приходит то понимание в "Дафнисе и Хлое", что называть Пастернака мулатом нельзя. Нужно написать самого Пастернака, и назвать его Пастернаком. Платонова, Рихтера и других великих, которых он изображает. Конечно же, у такого органичного писателя, как Юрий Нагибин, эти апокалипсические мотивы были связаны и с личным самоанализом, попыткой исповедаться в грехах бытия, понять причинную связь ошибок собственной жизни, вольных и невольных заблуждений, метаний души и плоти. Сюжетной канвой повести был биографический парадокс: всю свою жизнь герои "Тьмы..." (почти идентичный автору) прожил, считая себя наполовину евреем, испытав унижения и тяготы судьбы полукровки не в половинном, а в полном объеме, - как вдруг, после смерти матери, он обнаружил в старых письмах сведения о том, что его отцом был другой человек, как и мать - русский, студент, расстрелянный за участие в событиях тамбовского крестьянского восстания. Однако попытка дожить оставшееся "без комплексов", сознавая себя исконно русским человеком, оказалась еще большим унижением. "Трудно быть евреем в России. Но куда труднее быть русским", - заключительные строки повести. Мы не терзались вопросом: издавать ли? Конечно, издавать. Но возникла проблема сугубо технического плана. Объем повести "Тьма в конце туннеля" был недостаточен для того, чтобы книга выглядела солидным томиком в твердом переплете. То есть книгу следовало дополнить чем-то, соответствующим "Тьме..." тематически и по настрою. Вспомнилась повесть Юрия Нагибина давних лет "Пик удачи", главный герой которой - ученый, изобретший средство против рака, на вершине славы кончает жизнь самоубийством. (Заметим, что в ту пору автор, по-видимому, не помышлял о безоглядной и отчаянной исповедальности: самые мучительные вопросы жизни он умело экстраполировал на вымышленных литературных героев.) Не скрою, нас чуточку интриговала и игра названий: "Пик удачи" - издательство ПИК. С тем я и позвонил Юре в Пахру. Но, к счастью, не успел даже заикнуться об этом предложении. "Ты знаешь, - сказал Нагибин, уловив, что речь идет всего лишь об увеличении объема книги, - у меня в столе лежит еще одна вещь..." Рукопись повести "Моя золотая теща" сопровождало письмо "Дорогой Саша! Я вдруг подумал: а что, если ты не прочь прочесть нечто в игривом роде, хотя тоже достаточно мрачное. Русский Генри Миллер, хотя и без малейшего подражания автору " Тропика Рака". На это намерение навел меня ты сам, оговорившись фразой: "Может, это ("Тьма в конце туннеля") с чем-нибудь соединить". Не знаю, монтируется ли "Теща" с основной повестью - там немало общих героев, хотя проблематика совсем иная. А вдруг - монтируется. Кстати, после нашего с тобой разговора мне позвонил один известный музыкант: "Где купить целиком "Тещу"?" - "А откуда вы о ней знаете?" - "А как же, в "Столице" напечатана глава". Ее отдал туда Щуплов, попросивший у меня отрывок для какого-то нового журнала, который так и не состоялся. Непривычный азарт сдержанного музыканта явился вторым толчком, чтобы дополнительно загрузить тебя. Впрочем, читается все это легко. Жму руку - твой Ю.Нагибин". Короче говоря, Юрий Александрович, ко мне пришло понимание того, что я буду писать литературу нонфикшн, абсолютно отрицающую все законы беллетристики. Я пишу теперь совершенно иначе, по сюжетам и по жанрам это будут не мемуары, это будут повести, это будут рассказы, возможно - романы, но там будут подлинные герои, начиная от меня самого.

   "НАША УЛИЦА", No 8-2003.