Прокопович Феофан - Из трактата "О поэтическом искусстве"

  

  

   Западов В. А. Русская литература XVIII века, 1770-1775. Хрестоматия

   М., "Просвещение", 1979.

   OCR Бычков М. Н.

  

  

   Что передают о начале Нила, славной египетской реки, почти то же можно сказать и о происхождении поэзии. Говорят, что Нил скрыл свою главу (как это мы читаем у Овидия; Метаморфозы, II), потому что неизвестно, откуда он начинается. Не менее сокрыты от человеческого знания и памяти людей и начатки поэзии, но не потому, что это искусство - самое славное из всех - неприметно, а потому, что оно уводит исследователей его происхождения в такую древность, что всякий предполагаемый творец, оказывается, жил позже него... Уже задолго до потопа и немного спустя после самого начала мира Юбал сын Ламехов назван в Писании зачинателем пения под кифару (Бытие, гл. IV). Но необходимо было сперва петь человеческим голосом, как инструментом более близким и естественным, чем кифара. Песни же без стиха, т. е. без известного числа звуков, связанного с напевом, не могло быть. Итак, начало поэзии было древнее, чем сам Юбал, и даже нет никакого сомнения, что она возникла у первого человека при самом сотворении мира. И я полагаю, что ...если рассматривать только Природу, то убедишься, что чувство человеческое, в образе любви, было первым творцом поэзии. Ведь любящие либо охвачены томлением по желанному предмету, либо радостью обладания. И тогда-то и возникает из-за страстного нетерпения стремление к каким-то нежным жалобам. После же достижения желаемого, сейчас же, бурно, не отдавая себе отчета, радуются, ликуют, пляшут и начинают петь, даже невольно. Отсюда, очевидно, и возникла песня; но в обоих случаях (как это ясно при внимательном рассмотрении) душу охватывает некое неистовство, которое и является зародышем поэтического замысла...

   Таким образом, поэзия, возникнув в колыбели самой природы, в течение многих веков постепенно, как это бывает, набирала силы... Во-первых, сам предмет, которым обычно занимается поэзия, придает ей огромную важность и ценность. Поэты сочиняют хвалы великим людям и память о их славных подвигах передают потомству... Затем многие поэты поведали о тайнах природы и о наблюдениях над движением небесных светил...

   Столь великому значению поэзии не могут повредить и некоторые срамные стихотворения, сочиненные людьми с большим, но бесстыдным дарованием... При внимательном рассмотрении ты заметишь, что, как в наглом их стихоплетстве нет ничего трудного, так нет и ничего хорошего и даже никакого искусства. Ведь для человека, размягшего от любовного безумия, нет ничего легче как перебирать и в мыслях, и словесно все эти забавные садики, ручейки, цветочки, набеленные щеки, убранные золотом волосы и тому подобные изящные пустяки. Это и грубая чернь, возбужденная оводом похоти, дико распевает повсюду по деревням и на перекрестках. Но подобный вздор, хотя бы и сочиненный весьма даровитым человеком, следует назвать скорее песенками распутных бабенок или чем угодно другим, но не поэтическим произведением. И я не опасаюсь, что мне поставят здесь на вид некоторых древних писателей, по всеобщему мнению причисленных к поэтам, которые, однако, сочиняли весьма непристойные стихотворения, как например Плавт, Катулл, Овидий, Мардиал и другие. Все они ради других своих благопристойных произведений удостоились называться поэтами. Впрочем, я решительно заявляю, что они во многом погрешили против искусства, которому они себя посвятили, поскольку в своих нечистых произведениях оскверняли поэзию и вредили нравственной стороне человеческой жизни. Ведь они поступали против назначения поэзии, а это назначение, согласно Горацию, заключается в том, чтобы или приносить пользу, или услаждать, или обоими этими способами оказывать людям помощь в жизни. И когда Гораций сказал "услаждать", то, если хочешь понять, что такое истинное услаждение, назови это услаждение здравым, а не заражающим...

   Итак, даже по самому своему содержанию поэзия приобретает большую ценность. Добавь к этому и то, что великий светоч ума человеческого - философия - либо рождена, либо вскормлена поэзией. Ведь те, кто писал о различных философских школах и направлениях, утверждают, что первая и древнейшая философия была поэтической, т. е. что все те истины, которые людям издревле удавалось отыскивать путем философствования, они излагали другим под покровом песен и сказаний...

   Все это вполне достаточно доказывает значение поэзии, а еще более значительной делает ее та великая польза, которая обильно проистекает от нее на благо людей. Из произведений поэтов мы познаем и гражданский, и военный образ жизни... При этом поэты прививают добродетели душе, искореняют пороки и делают людей, раз они избавлены от вожделений, достойными всякого почета и хвалы, и они делают это тем легче и успешнее, что стихи их в силу наслаждения, порождаемого размером и стройностью, охотнее слушаются, с большим удовольствием прочитываются, легче заучиваются, глубоко западая в души.

   Еще более удивительно то, что даже сатиры их и нападки, т. е. более резкий и горький род лекарства, окутанные вымыслом и стихом, словно медом и нектаром, становятся приемлемыми. Цицерон полагал даже, что поэзия помогает самой риторике, и утверждая невозможность совершенного красноречия без знакомства с поэзией...

  

  

  

   Говоря о происхождении вашей способности, мы возвели ее к к первоначалам самой природы;, которые древнее всякого искусства. По старинному взгляду, некое божественное и небесное вдохновение побуждает поэтов писать стихи, и обычно принято даже говорить, что поэтом надо родиться, оратором же можно стать. Тем не менее, и в этом искусстве весьма необходимы определенные правила и наставления. Мало того, даже следует сказать, что и этот пресловутый, как говорят, небесный порыв, который одни прозвали восторженностью, а другие энтузиазмом, без помощи наставников окажется, если верить Горацию, бесполезным (О поэтическом искусстве, 409):

  

                       Я не вижу, к чему бы

   Наше учение было без дара и дар без науки?

   Гений природный с наукой должны, быть в согласьи взаимном.

  

   И то, что Гермоген {Гермоген из Тарса (II в. н. э.) - автор руководства по риторике.} в своих книгах по риторике говорит об ораторе, я решительно утверждаю относительно поэта: именно, скорее может делать ошибки человек одаренный, но неискусный, чем менее одаренный, по проникшийся правилами искусства. Поэтому многие люди, по-видимому, слишком полагаются на дарование и, словно необъезженные кони, сбросив узду искусства, несутся, охваченные скорее безумием, чем этим пресловутым священным и ученым вдохновением. Мы учимся на их примере: искусство, утвержденное определенными правилами и наставлениями, не только полезно поэту, но прежде всего необходимо.

  

  

   Далее, слово поэт, поэма и поэзия произведено от греческого слова ροιειη, что означает "творить" или "сочинять", отсюда и поэта, если бы это было в обычае, правильно можно было бы называть "творцом", "сочинителем" или "подражателем". Ведь выдумывать или изображать - означает подражать той вещи, снимок или подобие которой изображается. Отсюда и образ именуется изображением. А то, что лишь одна эта область искусства называется поэзией, хотя по своему значению это название подходит и прочим искусствам, получилось путем антономасии, именно, по причине выдающейся способности творческого воображения у поэтов...

  

  

   Природа поэзии соответствует ее имени. Ведь поэзия есть искусство изображать человеческие действия и художественно изъяснять их для назидания в жизни. Из этого определения видно, что поэзия совершенно отлична от истории и от диалогизмов {Диалогизм - литературное произведение, изображающее характеры и правы людей.} филологов (с которыми у нее есть нечто общее). История ведь просто повествует о подвигах и не воспроизводит их посредством изображения. Диалогисты же воспроизводят и изображают, но делают это не стихами, а в прозаической речи. Поэт же, имя которому "творец" и "сочинитель", должен слагать стихи, придумывать содержание, т. е. воспевать вымышленное.

  

  

   Из этого объяснения природы поэзии можно легко узнать, в чем состоит предмет, которым она занимается. Хотя Цицерон (Об ораторе, I) отмечает, что к области поэзии принадлежит все то, о чем можно писать стихи, т. е. все то же самое, что служит предметом и ораторского искусства, тем не менее, точнее рассматривая природу поэзии, мы говорим, что ее основной предмет приспособлен собственно к изображению людских действий посредством стихотворной речи.

  

  

   Гораций в знаменитом стихе из книги "О поэтическом искусстве" приписывает поэзии двойное назначение - услаждение и пользу.

  

  

   То и другое назначение, если их брать отдельно, несовершенны. Ведь стихотворение, которое услаждает, но не приносит пользы, является пустым и подобно ребячьей погремушке. То же, которое стремится быть полезным без услаждения, едва ли будет полезным. Ибо мы приступаем к чтению поэтов, увлеченные прелестью и изяществом стиля: в поисках удовольствия мы вместе с тем находим и пользу...

   Поэтому и поэт возьмет для разработки то, что может принести пользу в человеческой жизни, и будет стараться таким способом вести изложение, чтобы доставить читателю наслаждение.

  

  

   Первое, что преимущественно требуется во всяком поэтическом произведении, это - вымысел, или подражание, если его нет, то сколько бы ни сочинять стихов, все они останутся не чем иным, как только стихами, и именовать их поэзией будет, конечно, несправедливо. Или если захочешь назвать поэзией, то назовешь ее мертвой. Ведь подражание является душой поэзии, как это ясно из определения. На этом основании Аристотель, сравнивая Гомера (который с подходящим вымыслом описал битвы и скитания Улисса) с Эмпедоклом, который в стихах написал книги о природе, так высказался о них: у Гомера нет ничего общего с Эмпедоклом, кроме стихотворного размера, поэтому первого справедливо называть поэтом, последнего же - физиологом {Натурфилософом.}, а не поэтом. И далее Аристотель говорит: если сочинения Геродота переложить стихами, то получится как и прежде, история, а не поэма. Философ этими словами хотел опровергнуть заблуждение многих людей, которые полагают, что одной лишь способности слагать стихи достаточно для того, чтобы быть поэтом. Ведь история, подчиненная закону описывать подлинные события и то, как они совершались, лишена вольности измышлять правдоподобное. Поэтому, даже написанная стихами, она останется историей, а не поэмой. Под поэтическим же вымыслом, или подражанием, следует понимать не только сплетение фабул, но и все те приемы описания, которыми человеческие действия, хотя бы и подлинные, изображаются, однако, правдоподобно. По этой причине не следует исключать из числа поэтов Лукана (ведь, по свидетельству Скалигера {Скалигер, Юлий Цезарь (1484-1558) - филолог, автор "Поэтики".}, некоторые не считали Лукана поэтом за то, что он изображал действительные события)...

  

  

   Второе, что обязательно должно содержать всякое поэтическое произведение,- это мастерство стихотворного размера, или ритм речи, по определенному правилу, без чего также нельзя называться поэтом. Эзопу, Лукиану, Апулею, даже самому Цицерону в его диалогах и многим другим не хватает только одного, чтобы носить название поэтов, а именно - стихотворной формы. Ведь все, кто излагают свои чувствования в диалогизмах, явно пользуются поэтическим подражанием, так как они рисуют беседующих между собой лиц, изображая их разнообразные душевные и телесные движения, однако, раз они излагают все это в прозе, а не стихами, их не зовут поэтами... Ведь стихотворная форма есть как бы повозка или триумфальная колесница, на которой это многообразное изображение предметов - подражание, говорю я, или поэтический вымысел - несется ввысь и повсюду встречает все большее одобрение...

  

  

   Описание есть объяснительное изложение, которое посредством повествования делает предмет как бы наглядным (Афтоний, гл. II) {Афтоний из Антиохии (IV в. н. э.) - автор учебника по риторике "Прогимнасматы".}. Описывается же то, что охвачено в следующем стихе:

  

  

   Для всех описаний общими и главнейшими являются два достоинства: ясность и краткость, причем та и другая способствуют наглядности предмета. Ведь каким образом покажется ясным,- а не пустым звуком - темное описание, ускользающее даже от напряженной мысли, а не то что от взгляда?..

   Разумеется, эти достоинства с трудом соединимы: и часто бывает, что краткость вредит ясности, а ясность краткости. Надо одинаково заботиться и о том и о другом и писать хотя и кратко, но так, чтобы от этого не возникало неясности, и так ясно, чтобы в описании не распространяться далее, чем это требуется предметом. Следовательно, чтобы краткость была надлежащей и безвредной, не надо давать ничего излишнего и слишком часто повторять одно и то же, не надо излагать в слишком длинных периодах или большим числом стихов; надо избегать частых и длинных вставок и не нагромождать понапрасну синонимов, но не допускать ни в чем нехватки, никаких сокращений и искажений: ведь от этого тот, кто стремится быть кратким, становится темным.

   Наилучшее наставление о краткости, конечно, содержится в послании святого Григория Назианзина к Элладию {Григорий Навианзин и Элладий из Птолемаиды - церковные писатели IV в.}: соразмерять повествование или описание предметов с самими предметами, а не со словами или стихами. Но для ясности описания надо избегать двусмысленных слов и выражений, излишней изощренности, частых острот и нагромождения лиц и предметов. Следует особенно заботиться о выборе слов общеупотребительных и собственных - собственными я называю те, которые соответствуют предмету и хорошо его выражают и объясняют, чем и достигается хорошая связь между предметами и сцепление слов. Равным образом, обрати внимание на своеобразие описания, требуемое каждым предметом...

  

  

   Под подражанием понимай здесь не то подражание, которое называется подражанием человеческим действиям путем вымысла и является тождественным с поэтическим вымыслом (о чем уже сказано кое-что в главе III этой книги и подробнее будет говориться в книге II), но прилежное занятие чтением авторов, с помощью чего мы стараемся уподобиться какому-либо выдающемуся поэту. Ведь следует знать, что недостаточно уменья и одного лишь упражнения - и даже того и другого - чтобы стать выдающимся поэтом, если у нас не будет руководителей, т. е. отличных и прославленных в поэтическом искусстве авторов, идя по стопам которых мы достигнем одинаковой с ними цели. Но чтобы ты с пользой подражал, я полагаю, тебе следует твердо помнить следующее:

   а) Никто не может в совершенстве творить, не занимаясь в течение долгого времени чтением поэтов...

   б) Не только полезно старательно прочитать всех более выдающихся поэтов, но в особенности необходимо читать соответственно роду поэтических произведений, каким ты хочешь заняться,- того автора, который всеми наиболее прославляется в этом роде поэзии. Тебе надо хорошо запомнить вот что: намереваясь что-либо писать, принимайся за писание не прежде, как изучив в течение долгого времени весьма основательно прославленного подобным предметом автора. Так, приступая к сочинению героической поэмы, сначала читай Виргилия; собираясь писать трагедию, посмотри Сенеку; в комедии подражай Плавту и Теренцию; в элегических стихах - Проперцию и Овидию; в сатирах - Персию, Ювеналу и Горацию; в лирическом жанре - одному только Горацию; в эпиграммах следуй только Марциалу...

   г) Существуют настолько мелочные подражатели, что они стремятся подражать своим образцам даже в самых незначительных частностях. Мало того, они подражают даже некоторым недостаткам, которых иногда бывают не лишены и произведения даже великих мужей. Ведь:

  

  

   С полным правом Гораций в книге "О поэтическом искусстве" называет их "рабской скотиной", так как они исполнены чужого вдохновения и полны робости, висят на чужих находках, словно на крюках...

   ж) Кроме того, надо знать, что серьезное подражание состоит совсем не в том, чтобы развивать что-нибудь совершенно одинаковым способом с Виргилием или переносить его повествование, вымыслы, выражения или что-либо иное в наше произведение. Ведь поступать так - означает или писать пародию, или, при чрезмерном заимствовании, совершать плагиат. Такие приемы допустимы только для упражнения в подражании, чтобы таким путем мы были в состоянии усвоить стиль, которому подражаем. Подражание, следовательно, заключается в каком-то совпадении нашего мышления с мышлением какого-либо образцового автора, так что хотя бы мы и ничего не брали у него и не переносили в наше сочинение, однако оно казалось бы словно его произведением, а не нашим: до такой степени может быть похожим стиль!..

  

  

   У поэта с историком я не усматриваю ни в чем сходства, кроме того только, что тот и другой - повествователи. Ведь если историк иной раз употребит - не знаю как - поэтическое выражение, то это бывает редко, и этого еще мало, чтобы говорить о подлинном сродстве... Здесь я отмечу некоторые различия в обоих повествованиях.

   1) Поэт отличается от историка самим родом речи, так как один пользуется стихотворной речью, а другой - прозаической, хотя и это различие, по мнению Аристотеля, не является слишком большим. Аристотель утверждает, что если передать стихами историю Геродота, то все же это будет история, а не поэма.

   2) Поскольку у исторического повествования преимущественно три достоинства: краткость, ясность и правдоподобие - поэт должен соблюдать два последних, не заботясь о краткости. Мало того, он намеренно подробно распространяется там, где историк может говорить в немногих словах, за исключением более кратких повествований, которые составляют незначительную часть в поэме. Однако и здесь поэт пространнее и более подробен, чем историк.

   3) Историк следует естественному порядку вещей и излагает сперва то, что совершалось раньше, а затем то, что случилось позже. Напротив, поэт располагает свое произведение в художественном порядке, и ему позволено начинать с конца и заканчивать началом или же ставить конец в середине, середину в начале, а начало в конце...

   4) Стиль и украшения поэтического повествования делают его совершенно отличным от истории. Ведь поэтам предоставлена величайшая свобода отыскивать всякого рода украшения, лишь бы только они не были напыщенными и не вредили красоте. А историческое и ораторское повествование хотя и должно быть гладким, но без всяких прикрас; причем ораторское повествование более нарядно, историческое же менее отделано. Так что историк должен быть чрезвычайно осмотрителен и скуп в выборе слов, оратор - смелее и пышнее, поэт вполне свободен и щедр. Чтобы нагляднее представить это, считай, что историческое повествование подобно какой-нибудь престарелой матроне, ораторское - царице, а поэтическое выступает, словно новобрачная, прикрашенная всякого рода изяществами. Поэтому историк сказал бы о человеке разгневанном: "он воспламенился гневом"; оратор мог бы сказать: "из-за неистовой ярости гнева, казалось, он пылал огнем". Но только поэту пристало выразиться так:

  

  

   5) Главная же разница между поэтом и историком, по наблюдению Аристотеля, заключается в том, что историк рассказывает о действительном событии, как оно произошло; у поэта же или все повествование вымышлено, или, если он даже описывает истинное событие, то рассказывает о нем не так, как оно происходило в действительности, но так, как оно могло или должно было произойти. Это все достигается благодаря вымыслу или воспроизведению, которые пора уже нам вкратце разобрать.

  

  

   Вымысел бывает двояким: вымысел самого события и вымысел способа, которым это событие совершено.

   Вымысел события имеет место, если поэт целиком выдумывает какое-либо событие, несуществующее и никогда не существовавшее.

   Вымысел способа бывает, если поэт касается какого-либо реального события, оставляя без внимания, однако, тот способ, которым это событие осуществилось, и измышляет от себя правдоподобный способ (т. е. выдумывает, каким образом подобало или следовало этому событию совершиться). Добавим еще кое-что для объяснения того и другого.

   Вымысел события равным образом бывает двояким: один подлинный, но не представляющийся вымыслом; другой - подлинный и представляющийся вымыслом.

   Первый род вымысла - это когда случаи и происшествия с кем-либо, не происходившие в действительности, вымышлены по способу исторического повествования, причем к этому не присочинено ничего необычайного или выходящего за пределы вероятности...

   Второй род вымысла, когда вымышляется что-либо сверхъестественное или необычайное для людей, как например совещания богов и богинь, их ссоры, чудеса и прочее в таком роде, что с легкостью обнаруживается как вымысел... Вымыслы первого рода придумываются для приятности и разнообразия длинного повествования, вымыслы же второго рода - для того, чтобы указать на некую тайну, божественную силу, помощь, гнев, кару, откровение о будущем.

   Заметь здесь, что первым способом вымысла можно пользоваться без колебания как христианскому, так и языческому поэту; второй же способ христианский поэт будет применять на другом основании. Прежде всего, ему не следует вмешивать языческих богов и богинь в какие-либо дела нашего Бога или также обозначать именами богов доблести героев; пусть поэт не говорит "Паллада" вместо мудрости, "Диана" вместо целомудрия, "Нептун" вместо воды, вместо огня - "Вулкан"; их имена можно употреблять лишь метонимически... Примером для нас пусть будут два замечательных поэта из новых - Акций Синцер Санназарий {Акций Синцерий Санназарий, или Якопо Саннадзаро (1458-1530) - итальянский поэт и прозаик эпохи Возрождения.} и Торквато Тассо...

   Вымысел же способа бывает примерно так: выбрав событие, поэт не исследует, как оно совершалось, но, созерцая, изображает, как оно могло совершиться... В конце концов он должен, повествуя о вымышленных или подлинных предметах, поступать совершенно так же, как поступает живописец, рисуя картины. Как художник, услышав о каком-нибудь событии, сначала обдумывает, зрительно представляет себе местность и лица и долго соображает, каким образом - если дело идет о сражении - одни мечут издали стрелы, другие сражаются врукопашную мечами и копьями, как эти обратились в бегство иди рассеялись, а те их неотступно преследуют, как повершенные и раненные, каждый по-разному, испускают дух,- все это художник сначала в отдельности как бы рисует в уме, наконец переносит на картину и искусно отделывает частности. Совершенно так же и поэт должен поглубже рассмотреть действительное событие умственным взором и по-своему измыслить правдоподобное. Как я, по крайней мере, считаю, замысел у поэта а живописца совершенно один и тот же; отличие между ними только в осуществлении, так как этот переносит свои замыслы красками на картину, а тот - словесными фигурами и стихами на страницу. Вследствие этого, думаю, родства поэзии с живописью и прославилось присловье, гласящее: поэзия есть говорящая живопись, а живопись - немая поэзия...

   Однако вымышляет ли поэт все целиком событие или только способ его осуществления, он должен принять в соображение прекрасное указание Аристотеля в его книгах "О поэтическом искусстве", а именно: В определенных отдельных лицах отмечать общие добродетели и пороки. Для лучшего уразумения знай, что человеческие действия можно рассматривать и разделить двояко. Одни действия совершаются так, что человеку, их творящему, исполнение их кажется произвольным, все равно, подобает ли их ему совершать или нет. Другие же действия, независимо от того, совершаются ли они или нет, рассматриваются как неизбежные вследствие природных свойств, рода, состояния, должности или звания какого-либо лица. Например, пьянство, шатание по городу, нападение на первых встречных и другие подобные действия может совершать и государь, но они не соответствуют его званию. Наоборот, государь может рисовать, петь, играть на кифаре, что не умаляет его достоинства, однако служит ему лишь как частному человеку, а не как государю. Но зато мудрое управление государством, законодательство, судебная деятельность, приговоры, распределение наград - это дело государя, и по нему-то и распознают государя, а на основании вышеперечисленных действий всего менее распознаешь - если только не прибавлено обозначение - царя, полководца, консула. Итак, эти последние действия я называю общими, так как они подобают всякому государю, поскольку он является таковым; первые же - частными или особыми, потому что они касаются государя не со стороны его общественных обязанностей, а его частных вкусов и не как государя, но как Ганнибала, Александра, Филиппа или Пирра. Итак, историк верно рассказывает и о том и о другом, как оно было в действительности... Поэт же, пренебрегая первыми упомянутыми чертами, рассматривает у какого-либо героя вторые, т. е. не пишет, что именно он совершил, но что могло или должно быть им совершено. Если поэт хочет воспеть храброго полководца, то не исследует пытливо, как он вел войны, но обдумывает, каким способом должен вести войну любой храбрый полководец, и этот способ приписывает своему герою. По этой причине Аристотель говорит, что поэзия есть нечто превосходящее историю и более философское. Ведь философия рассматривает вещи взятые вообще, а не каждую в отдельности, так как, по словам диалектиков, не бывает науки о частностях. Однако в этом отношении поэзия расходится и с философией, потому что философ разбирает общее вообще и не ограничивает его какими-либо особенностями. Поэт же, правда, рисует общие пороки либо добродетели, но как особые действия какого-либо лица. Политический философ учит, что такой-то должен быть храбрым. Поэт же воспевает, что таков был Улисс, таков был Эней. Итак, поэзия и отличается от философии и истории, и каким-то образом касается их словно обеими руками. Поэт описывает деяния определенных лиц, что делает и историк; но историк излагает, как они были совершены, поэт же - как должны были совершаться. Поэт, так же как и философ, наблюдает общие действия людей, но философ рассматривает их отвлеченно, без примеров, поэт же приписывает их определенным лицам. Причина, нечему поэт должен таким способом подходить к делу, заключается в том, что цель поэта не передавать потомству память о деяниях, как у историка, а учить людей, какими они должны быть при том или ином положении в жизни; это делают также и политические философы. Однако поэт выказывает свое гражданское учение, словно в некоем зеркале, в деяниях какого-либо героя и, восхваляя, ставит его в пример прочим...

  

   1705

  

  

  

   Сын киевского купца, Прокопович, получивший при крещении имя Елеазар, рано осиротел и был определен дядей в Киево-Могилянскую духовную академию. Окончив здесь философский курс, Прокопович продолжил учение в Польше, затем в Италии. По возвращении в Киев постригся в монахи, приняв при этом имя Феофан, и начал преподавательскую деятельность в академии. В 1705 г. читал курс пиитики (т. е. теории поэзии п стихосложения), в 1706-риторики, позднее - философии, физики и т. д. Противник схоластической науки и представитель раннего Просвещения, Феофан уже в это время проявил себя горячим сторонником петровских преобразований. В "исторической" трагедокомедии "Владимир" (1705) он выступает в защиту просвещения Роесин, против реакционного духовенства ("жрецов"). В 1706 г. Феофан произнес приветственную речь Петру, проезжавшему через Киев, и вскоре начинается его быстрая карьера: он становится префектом, затем рейтером академии, в 1716 г. по вызову Петра приезжает в Петербург для посвящения в сан епископа Псковского и Нарвского, в 1720 г. возведен в сан архиепископа Новгородского. При этом большую часть времени Феофан, ставший одним из ближайших сподвижников Петра, живет в Петербурге, произносит многочисленные "слова" и речи; пишет трактаты, в которых затрагивает острейшие политические, государственные, религиозные проблемы: обосновывает необходимость суда над царевичем Алексеем и право государя самому назначать себе наследника ("Слово о власти и чести царской", 1718; "Правда воли монаршей", 1722, и т. д.), аргументирует потребность ликвидации патриаршества к организации коллегиального органа управления православной церковью - Синода, доказывает первенство светской власти над церковной ("Духовный регламент", опубликован в 1721 г., и т. д.), доказывает неизбежность создания и выгоды для России флота (предисловие к "Морскому уставу", "Слово похвальное о флоте российском", 4720) и т. д. После образования Синода Феофан становится его фактическим главой.

   При преемниках Петра (особенно при Петре II) положение Феофана резко ухудшилось. Однако активная роль, которую он сыграл в ликвидации аристократической оппозиции "верховников" в момент воцарения Анны Иоанновны, вновь упрочила его положение, и до смерти Феофан оставался наиболее влиятельным деятелем русской церкви и наиболее ненавидимой широкими кругами духовенства фигурой. Один из самых образованных людей своего времени, выдающийся оратор и теоретик литературы, Феофан был в то же время и крупнейшим поэтом Петровского времени.

   О поэтическом искусстве. Написанный на основе курса пиитики, читанного в 1705 г., трактат Феофана заложил основы теории русской литературы нового времени; автор отстаивает основные принципы того направления, которое в XIX в. получило наименование классицизма. Хотя Феофан читал лекции на латинском языке и с практической целью сочинения стихов по-латыни, выдвинутые им проблемы имели общетеоретическое значение. Впервые опубликованный на латинском языке в Могилеве в 1786 г., трактат Феофана "De arte poetica" получил широчайшую известность с момента создания и разошелся по России в десятках списков, оказав огромное влияние на последующее развитие русской эстетики и поэтики. Перевод на русский язык Г. А. Стратановского под редакцией А. Н. Егунова опубликован в 1961 г.