Тихон Полнер.
Короленко В.Г. История моего современника.
Источник текста: Современные записки. 1922. Кн. XI. Критика и библиография. С. 379-384.
Оригинал здесь: Эмигрантика.
Внешность этой книги волнует. Она издана ужасно: отвратительная, грубая, сборная бумага, на которую плохо и неровно легла типографская краска; листы еле сброшюрованы и рассыпаются под руками... О содержании иных бледных страниц можно лишь догадываться. Творение Короленко - любимое детище и гордость "Задруги"... А были времена, когда "Задруга" умела издавать нарядно, красиво и со вкусом не только свои богатые иллюстрированные книги, но и учебники, и народные брошюры, которые шли в продажу по 3-4 коп. за штуку. Что стоит третий том "Истории моего современника"?... Прежние томы стоили сотни руб- {Стр. 380} лей. На третьем цены нет: очевидно, по нынешним временам нельзя сказать, почем можно будет продавать книгу завтра... И все же в ужасающих условиях жизни, о которых мы столько слышим каждый день и о которых свидетельствует еще раз внешность этой книги, - "Задруга" существует и действует!.. Сколько любви, энергии и упорного труда нужно было вложить в свое дело, чтобы сохранить его в целости в течение четырехлетнего крушения русской культуры! Ужасны условия русской жизни, но не все погибло - пока среди русского общества жив еще запас энергии и любовь к культуре.
В течение последних 12-18 лет своей жизни покойный Короленко отдал много труда и времени своим воспоминаниям. Он, по собственному выражению, с любовью "уходил в прошлое от современных злоб дня, пока они не вытаскивали его почти силой". Насколько мне известно, всего отделано и сдано в печать четыре тома этих воспоминаний. Первые два тома написаны и изданы в 1910-1920 г. г., третий вышел в свет несколько месяцев тому назад, четвертый печатается.
"История моего современника" - произведение sui generis. "Эти записки, - говорит Короленко, - не биография, потому что я не особенно заботился о полноте биографических сведений; не исповедь, потому что я не верю ни в возможность, ни в полезность публичной исповеди; не портрет, потому что трудно рисовать собственный портрет с ручательством за сходство". Но, с другой стороны, это и не история его времени. "Я просто всматриваюсь в туманное прошлое, - пишет он в другом месте, - и заношу вереницы образов и картин, которые сами выступают на свет, задевают, освещают и тянут за собой близкие и родственные воспоминания. Я стараюсь лишь об одном: чтобы ясно и отчетливо облечь в слово этот непосредственный материал памяти, строго ограничивая лукавую работу воображения"...
Читатель, помнит, что в двух предыдущих томах своего труда Короленко, начав с "первых впечатлений бытия", описывал свою семью, пансион и гимназию в Житомире, свои ученические годы в Ровно, студенчество в Петербурге и в московской Петровской Академии. Его духовная личность определилась в значительной степени уже в своеобразной и свободолюбивой среде Академии. Здесь он сближается с В. Н. Григорьевым и К. А. Вернером, вместе с ними участвует в студенческих волнениях, попадает в первый раз под арест и высылается административным порядком в Вологодскую губернию. Его настигает по дороге "царская милость", и он получает возможность вернуться к семье. В Кронштадте и Петербурге он проводит несколько лет под надзором полиции. Во {Стр. 381} время гонений, вызванных террористическими актами Засулич и Кравчинского, он снова подвергается заключению и высылке в Глазов Вятской губернии. Настойчиво требуя от властей соблюдения законности даже в условиях ссылки, Короленко возбуждает против себя ядовитую ненависть администрации: его отрывают от брата и от терпимых сравнительно условий жизни в Глазове и ссылают дальше, в глухие лесные углы, на границу Глазовского и Чердынского уездов.
Здесь застает его рассказ III тома, который на 20 печатных листах повествует лишь о небольшом периоде "жития" Короленко - его скитаниях по тюрьмам, тюремным этапам и местам ссылки европейской и азиатской России в 1879-1881 годах. На первых страницах мы видим Короленко "на краю света" - в лесной глуши Вятской губернии; на последних - провожаем его из Иркутска в далекий трехтысячеверстный путь в Якутскую область...
Короленко волею судеб очутился в глуши прикамских, лесов 26 лет от роду. "Я был молод, пишет он, на диво здоров, и все, что я видел, вызывало во мне живейший интерес". "Дно народной жизни" и сам народ - этот "загадочный сфинкс" - влекли его неудержимо. Уже несколько лет мечтал он окунуться "в море народной жизни" и вынести на свет божий ее тайну - великое сокровище, волшебную жемчужину. Он стремился "перейти на физический труд, чтобы жить общей жизнью с народом, и приложил все усилия, чтобы сделаться ремесленником (сапожником). Он не был революционером по темпераменту, скорее, "созерцателем и художником". Поэтому не перспективы пропаганды влекли его в деревню, а страстное желание слиться с народом, узнать его вековечную правду. И он, и все его поколение жили особенною жизнью: они "создавали предвзятые общие представления, сквозь призму которых рассматривали действительность". И, вступая в суровые условия убогой деревенской жизни далекого севера, он все еще окутан был "розовым туманом" этих представлений ...
Разочарование наступило скоро. В диких местах, где люди "край света живут, под небо сугорбившись ходят", в нем очень скоро закипело негодование: семейные нравы окружавших его людей возбуждали "только горькие и раздраженные мысли". В этой страшной глуши и дичи люди жили, точно несколько столетий назад: о современных общественных отношениях они не имели ни малейшего понятия. Учиться у этого народа было нечему. Но и "для какой бы то ни было политической пропаганды", пишет Короленко, простора (тоже) не было: я мог говорить совершенно свободно обо всех общественных отношениях, о царе, {Стр. 382} о его власти, о необходимости свободы и самоуправления, но для этого у меня не было с починовцами общего стыка: их это могло заинтересовать разве как сказка, не имеющая никакого отношения к действительности"... Ни религии, ни сколько-нибудь устойчивых нравственных понятий и навыков, ни малейшего представления о том, как люди живут "в прочих странах".
Но кое-какие проблески общественной мысли Короленко удалось подметить даже в этой лесной глуши. Виновниками ее пробуждения были ссыльные. И ссыльные - не интеллигенты. Во все глухие места в то время следовали административным порядком крестьяне, замешанные в земельных беспорядках. Многие из них были виновны лишь в том, что, веря в легенду о царской власти, ухитрялись добраться до самого царя или до близких ему людей. "Народ шел к фантастическому царю, намечтанному им образу... А в распоряжении самодержавия оказался самый легкий и неголоволомный ответ: на все крестьянские дела распространено применение административного порядка. Глубокое разногласие между народными взглядами и формальным правом отдано в руки исправников и жандармов. Цари сами разрушали романтическую легенду самодержавия, созданную вековой работой народного воображения"... Очутившись в далекой тайге, крестьянские ходоки не скрывали своего горького разочарования и умели затронуть им даже лесных жителей... "Мне кажется, - пишет Короленко, - точно я присутствовал при незаметном просачивании струйки того наводнения, которое в наши дни унесло трон Романовых"...
По доносу вятских властей, с которыми Короленко продолжал ссориться, он был выхвачен из лесной глуши Глазовского уезда и доставлен в Вышневолоцкую политическую тюрьму. Здесь подбирались партии административных ссыльных, направляемых в Сибирь. Короленко предстояло следовать в Якутск. Описанию жизни и населения этой тюрьмы посвящены многие страницы третьего тома. В Вышнем Волочке содержались между прочими люди, с которыми Короленко сразу сошелся навсегда. Среди них особенно выдавались Н. Ф. Анненский и Ф. Ф. Павленков. Из жизни вышневолоцкой тюрьмы интересно отметить здесь национальные споры. Среди заключенных были упрямые украинофилы-самостийники - против них сражались Анненский и другие. Анненский на вопрос о его родине отвечал неизменно: "Офицерская улица Петербурга" - и совершенно не был склонен считаться со стонами самостийников. Вопрос не "в варенухах и ковбасе", говорил он, а в том, чтобы не было жандармов с их деятельностью - будь они укра- {Стр. 383} инцы или великороссы... Короленко оставался также холоден к сетованиям украинцев.
За время пребывания писателя в Вышнем Волочке в Петербурге расцвела лорис-меликовская "диктатура сердца". Заключенные ждали от нее немногого. Но в тюрьму все же был направлен князь Имеретинский, разбирательству которого отдельные ссыльные обязаны смягчением их участи. Короленко оказался в их числе. С дороги он был возвращен из Сибири и поселен под надзором полиции в Перми. Он пробовал жить здесь сапожным ремеслом, но скоро оставил физический труд и поступил на службу в статистический отдел железной дороги. К этому времени он "уже увидел и пережил много такого, что сильно подточило его недавние наивно народнические настроения...".
Новые потрясения в жизни Вл. Гал. разразились после события 1 марта 1881 г. Административным ссыльным предъявлено было требование индивидуальной присяги новому царю с подписанием особых присяжных листов. Короленко передал губернатору мотивированный отказ от присяги. Дело пошло в Петербург, и 11 августа 1881 г. Короленко снова был арестован и выслан административным порядком в Якутскую область. Описанию пути до Иркутска и пребывание в пересыльных тюрьмах по дороге посвящена остальная часть третьего тома "Истории моего современника". И в Перми, и в тюрьмах Томска, Красноярска, Иркутска Короленко встретил целую вереницу интересных людей, которых он описывает вдумчиво и любовно.
Короленко не был революционером. В схватке правительства с активными элементами общества он не мог, конечно, оставаться равнодушным свидетелем. Всею душою он был с борцами за свободу. Он отличался всегда исключительною чуткостью ко всякой несправедливости, ко всякому произволу и не умел молчать, когда задета была его совесть. Такие не сгибающиеся люди особенно неудобны маленьким деспотам, которыми переполнена была русская жизнь. И, несмотря на мягкую и деликатную внешность Короленко, он легко "задирал" больших и малых администраторов и, не совершив в сущности никаких а к т и в н ы х революционных актов, быстро докатился до Якутской области. Правительство обычной системой своих преследований из довольно мирного народолюбца, случайного участника студенческих волнений должно было сделать революционера. Но по натуре своей Короленко был прежде всего художник, рефлектирующий созерцатель, склонный больше к пассивному сопротивлению. Его темперамента хватало лишь на {Стр. 384} стойкое, упорное отстаивание мирными средствами того, что он считал справедливым. На многое у него просто "не поднималась рука". Он не верил, например, ни в террор, ни в его последствия, хотя чувства, которые привели к террору, были нашему автору "близки и понятны". "Террор, пишет он, созревал в долгие годы бесправия. Наиболее чуткие части русского общества слишком долго дышали воздухом подполья и тюрем, питаясь оторванными от жизни мечтами и ненавистью". О 1 марта 1881 г. он говорит: "На меня оно произвело впечатление тягостного раздумья: огромный, чреватый последствиями удар, брошенный с какой-то неизбежной роковой слепотою. И прежде всего - жертвы с обеих сторон...". И в другом месте: "удар был нанесен в отчаянии, технически уверенно, но совершенно слепо... 1 марта было просто актом отчаяния"...
"История моего современника" по своим художественным достоинствам стоит гораздо ниже многих творений Короленко. В ней нет единого художественного настроения, нет строгого отбора, нет плана. Автор умышленно устранял из своей работы и игру "лукавого воображения", и научные приемы историка. Поэтому не следует искать в книге ни художественного автопортрета, ни истории описываемого времени. Скромность Короленко мешает ему подолгу останавливаться на собственных переживаниях, если они связаны с вопросами общественного значения. Биографических данных почти нет. Рост в Короленко художника и писателя почти совершенно не затронут. В предыдущих томах автор говорил о своих интимных переживаниях больше. Как будто, выходя на широкую арену общественной деятельности, он теряет желание говорить о себе: другие вопросы, более важные, вызывают его воспоминания... На изложении лежит иногда печать усталости. Местами встречаются длинноты и повторения, и даже блестящий слог Короленко подчас теряет свою обычную красоту, упругость и силу.
И за всем тем от этой книги почти невозможно оторваться. Крупнейший художник и созерцатель, умный и болезненно добросовестный человек с высоты своего долгого жизненного опыта подходит к событиям памятной, драматической эпохи русской жизни и воскрешает в памяти "дела давно минувших дней" и фигуры людей, которых все мы знали когда-то!.. И эти спокойно и неторопливо развертывающиеся воспоминания увлекают своею объективною правдой, вдумчивостью и искренностью. А местами они чаруют сверх того и своею художественной формой...