По Эдгар Аллан - Остров феи

  

  

  

   "La Musique", говоритъ Мармонтель въ своихъ "Contes Moraux", которые наши переводчики, какъ бы въ насмѣшку надъ ихъ духомъ, упорно именуютъ "нравоучительными разсказами" - "la musique est le seul des talents qui jouisse de lui même, tous les autres veulent des témoins" {Музыка есть единственный видъ таланта, который наслаждается самимъ собой; всѣ друг³е требуютъ свидѣтедей.}. Онъ смѣшиваеть здѣсь удовольств³е слушать нѣжные звуки съ способностью создавать ихъ. Совершенно такъ же, какъ и всяк³й другой талантъ, музыка можетъ доставлять полное наслажден³е лишь въ томъ случаѣ, если есть второе лицо, которое бы могло оцѣнить исполнен³е; и совершенно наравнѣ съ другими талантами, она создаетъ эффекты, которыми можно вполнѣ наслаждаться въ одиночествѣ. Мысль, которую raconteur не сумѣлъ ясно выразить или которую онъ нарочно такъ выразилъ изъ нац³ональной любви къ остроумной игрѣ словъ, является вполнѣ основательной, именно, что высокая музыка можетъ быть нами оцѣнена наиболѣе полно лишь тогда, когда мы совершенно одни. Въ такой формѣ данное положен³е сразу можетъ быть принято тѣми, кто любитъ лиру ради ея самой и ради ея невещественныхъ качествъ. Но есть еще одно наслажден³е у падшихъ смертныхъ, и быть можетъ единственное, которое даже болѣе, чѣмъ музыка, связано съ сопутствующимъ чувствомъ уединен³я. Я разумѣю блаженство, испытываемое при созерцан³и картинъ природы. Истинно, кто хочетъ видѣть полнымъ взглядомъ, славу Господа на землѣ, тотъ долженъ созерцать ее въ уединен³и. Для меня, по крайней мѣрѣ, присутств³е не только человѣческой жизни, но и жизни во всякой иной формѣ, кромѣ зеленыхъ существъ, ростущихъ на землѣ и лишенныхъ голоса, является пятномъ на ландшафтѣ, чѣмъ-то враждебнымъ ген³ю картины. Я люблю созерцать темныя долины, и сѣрые утесы, и источники водъ, что смѣются безмолвной улыбкой, и лѣса, что вздыхаютъ въ безпокойномъ сыѣ, и надменныя горы, что, насторожившись, смотрятъ внизъ,- все это я люблю созерцать, я вижу во всемъ этомъ исполинск³е члены одного, полнаго духа и чувства, громаднаго цѣлаго - того цѣлаго, чья форма (сферическая) является наиболѣе совершенной и наиболѣе вмѣстительной изо всѣхъ; чей путь лежитъ среди дружескихъ планетъ; чья нѣжная прислужница - луна; чей властитель - солнце; чья жизнь - вѣчность; чья мысль - помыслъ божества; чья услада - знан³е; чьи судьбы потеряны въ безбрежности; чье представставлен³е о насъ подобно нашему представлен³ю о микроскопическихъ животныхъ, опустошающихъ нашъ мозгъ; это - существо, которое мы логично считаемъ совершенно неодушевленнымъ и матер³альнымъ, почти тѣмъ же, чѣмъ микроскопическ³я животныя считаютъ насъ.

   Наши телескопы и математическ³я изслѣдован³я рѣшительно убѣждаютъ насъ, несмотря на ханжество невѣжественныхъ святошъ, что пространство, а потому и вмѣстимость, является соображен³емъ весьма важнымъ въ глазахъ Всемогущаго. Круги, по которымъ вращаются звѣзды, наиболѣе приспособлены къ движен³ю, безъ столкновен³я, воможно наибольшаго числа тѣлъ. Формы этихъ тѣлъ какъ разъ таковы, чтобы въ предѣлахъ данной поверхности заключать возможно наибольшее количество матер³и; между тѣмъ какъ самыя поверхности расположены такимъ образомъ, чтобы помѣстить на себѣ населен³е большее, чѣмъ могли бы помѣстить тѣ же поверхности, расположенныя иначе. И пусть пространство безконечно,- въ этомъ обстоятельствѣ нѣтъ никакого возражен³я противъ той мысли, что вмѣстимость является соображен³емъ весьма важнымъ предъ лицомъ Всемогущаго; ибо, чтобы наполнить безконечность пространства, нужна безконечность матер³и; и такъ какъ мы ясно видимъ, что надѣлен³е матер³и жизненной силой представляетъ изъ себя начало,- насколько мы можемъ судить, руководящее начало въ дѣян³яхъ Бога, было бы нелогичнымъ предполагать, что это начало ограничивается предѣлами всего мелочнаго, гдѣ мы видимъ его слѣдъ ежедневно, и исключать его изъ предѣловъ всего гранд³ознаго. Такъ какъ мы находимъ одинъ кругъ въ другомъ, безъ конца, причемъ всѣ вращаются около одного отдаленнаго центра, который есть Божество, не можемъ ли мы аналогичнымъ образомъ предположить жизнь въ жизни, меньшую въ большей, и всѣ - въ лонѣ Духа Господня? Словомъ, мы безумно заблуждаемся, тщеславно полагая, что человѣкъ, въ своихъ теперешнихъ или грядущихъ судьбахъ, является въ м³рѣ моментомъ болѣе важнымъ, чѣмъ эта обширная "глыба юдоли", которую онъ обрабатываетъ и презираетъ, и за которой онъ не признаетъ души, руководясь тѣмъ поверхностнымъ соображен³емъ,что онъ не видитъ ея проявлен³й {Разсуждая о морскихъ приливахъ и отливахъ, въ своемъ сочинен³и "De Situ Orbis", Помпон³й Мела говоритъ: "или м³ръ есть большое животное, или..." и т. д.}. Подобныя мечты, посѣщавш³я меня всегда во время моихъ скитан³й среди горъ и лѣсовъ, на берегахъ рѣкъ и океана, придавали моимъ размышлен³ямъ особую окраску, которую будничный м³ръ не преминетъ назвать фантастической. Я много бродилъ среди такихъ картинъ природы, и заходилъ далеко, и часто блуждалъ въ одиночсствѣ; и наслажден³е, которое я испытывалъ, проходя по туманнымъ глубокимъ долинамъ, или бросая взглядъ на отраженье неба въ спокойномъ зеркалѣ озеръ, усиливалось, углублялось при мысли, что я бродилъ одинъ. Что это за болтливый Французъ сказалъ, намекая на извѣстное произведен³е Циммермана: "la solitude est une belle chose; mais il faut quelqu'un pour vous dire que la solitude est une belle chose" {Уединен³е вещь прекрасная; но необходимо, чтобы былъ кто-нибудь, кто бы вамъ сказалъ, что уединен³е вещь прекрасная.}. Эпиграмма хоть куда; но упомянутой необходимости совсѣмъ не существуетъ.

   Во время одного изъ такихъ странств³й, въ далекой мѣстности, среди горъ, сплетавшихся съ горами, среди печальныхъ рѣкъ съ ихъ безконечными излучинами, среди меланхолическихъ и дремлющихъ болотъ, я случайно достигъ мѣста, гдѣ была небольшая рѣчка съ островомъ. Я пришелъ къ ней внезапно, во время многолиственнаго ²юня, и легъ на дернъ подъ вѣтвями какого-то ароматическаго невѣдомаго кустарника, чтобы, созерцая, отдаться дремотѣ. Я чувствовалъ, что именно такимъ образомъ я долженъ смотрѣть на эту картяну,- такъ много въ ней было того, что мы называемъ видѣн³емъ.

   Отовсюду, кромѣ запада, гдѣ солнце склонялось къ закату, высились зеленѣющ³я стѣны лѣса. Небольшая рѣчка, дѣлавшая рѣзк³й поворотъ въ своемъ течен³и и тотчасъ же терявшаяся изъ виду, казалось, не могла уйти изъ собственной тюрьмы, но поглощалась на востокѣ темной зеленью древесной листвы; въ то время какъ на противоположной сторонѣ (такъ представлялось мнѣ, когда я лежалъ и смотрѣлъ вверхъ) безшумно и безпрерывно струился въ долину пышный водопадъ багряныхъ и золотыхъ лучеи, бѣжавшихъ изъ источниковъ вечерняго неба.

   Почти въ срединѣ той узкой перспективы, которая представлялась моему дремлющему взору, былъ небольшой и круглый островокъ; украшенный роскошной зеленью, онъ покоился на рѣчномъ лонѣ.

  

   И берегъ въ глубь рѣки глядѣлъ,

   Съ своимъ сливаясь отраженьемъ,-

   Какъ будто въ воздухѣ висѣлъ.

  

   Такъ была похожа на зеркало эта прозрачная вода, что почти невозможно было опредѣлить, гдѣ начиналось ея хрустальное царство на этомъ изумрудномъ склонѣ.

   Мое положен³е позволяло мнѣ обнять однимъ взглядомъ оба конца острова, и восточный и западный, и я замѣтилъ своеобразное различ³е въ ихъ внѣшнемъ видѣ. Западный край острова казался лучезарнымъ гаремомъ цвѣтущихъ красавицъ. Онъ блисталъ и вспыхивалъ подъ косвеннымъ взоромъ заката и улыбался своими нѣжными цвѣтами. Короткая и гибкая трава издавала легк³й ароматъ и вся была усѣяна Златооками. Легк³я деревья стояли прямо; стройныя, прекрасныя, полныя грац³и, блистая глянцевитой и изнѣнчивои корой, они смотрѣли весело и по своей формѣ и листвѣ отличались восточнымъ характеромъ. Во всемъ виднѣлась жизнерадостность, блаженство быт³я, и хотя не было ни малѣйшаго вѣтерка, но все кругомъ какъ будто приводилось въ движен³е воздушнымъ перепархиван³емъ безчисленныхъ мотыльковъ, которые казались крылатыми тюльпанами {Florem putares nare рег liquidum aelhera.- Подумаешь, что цвѣтокъ плаваетъ въ прозрачномъ эѳирѣ. Р. Сотт³ге.}.

   Восточный край острова былъ объятъ глубокой тѣнью. Все было проникнуто мрачной, но прекрасной и полной умиротворен³я печалью. Темныя деревья склонялись какъ бы подъ гнетомъ скорби - они представлялись согбенными торжестеенно-угрюмыми призраками и точно говорили о надгробной печали - о преждевременной смерти. Трава имѣла глубокую окраску кипариса, ея плакуч³е листья томно поникли, и среди нихъ виднѣлись тамъ и сямъ незамѣтные мелк³е бугорки, низк³е и продолговатые, которые, не будучи могилами, имѣли видъ могилъ, ибо вкругъ нихъ, цѣпляясь, росли стебли руты и розмарина. Тѣнь деревьевъ тяжело упадала на воду и, казалось, сама хоронила себя въ ней, напитывая мракомъ глубину. Мнѣ пришло на умъ, что каждая тѣнь, по мѣрѣ того, какъ солнце склонялось все ниже и ниже, отдѣлялась нехотя отъ ствола, дававшаго ей рожденье, и поглощалась рѣкой, и новыя тѣни мгновенно исходили отъ деревьевъ, на смѣну прежнихъ, скрывшихся въ могилу.

   Эта мысль, разъ возникнувъ въ моей фантаз³и, охватила ее всецѣло, и я отдался мечтамъ. "Если былъ гдѣ-нибудь зачарованный островъ", сказалъ я самому себѣ, "вотъ - онъ здѣсь. Это уголокъ, гдѣ встрѣчаются тѣ немног³я нѣжныя Феи, которыя уцѣлѣли отъ гибели, постигшей ихъ расу. Не въ этихъ ли зеленыхъ могилахъ онѣ находятъ свое погребен³е? Не разстаются ли онѣ съ своей нѣжной жизнью такъ же, какъ люди? Или, напротивъ, не угасають ли онѣ постепенно, отдавая Богу свою жизнь, исчерпывая мало-по-малу свое быт³е, какъ эти деревья отдаютъ свои тѣни одну за другою рѣчной глубинѣ? Не является ли жизнь Феи для смерти, ее поглощающей, тѣмъ же, чѣмъ умирающее дерево является для водъ рѣки, которыя оно поитъ своими тѣвями, заставляя ее все сильнѣй и сильнѣе чернѣть отъ поглощаемой добычи?"

   Пока я такъ мечталъ съ полузакрытыми глазами, солнце быстро уходило на покой, и крутящ³еся порывы водоворота стали виться вокругъ острова, принося на его грудь широк³е ослѣпительно-бѣлые хлопья, отдѣлявш³еся отъ коры сикоморъ, хлопья, которые своимъ многообразнымъ и разнороднымъ положен³емъ на водѣ давали живому воображен³ю возможность видѣть въ нихъ все, что ему хотѣлось; пока я такъ мечталъ, мнѣ показалось, что одна изъ тѣхъ самыхъ Фей, о которыхъ я думалъ, стала медленно двигаться отъ западнаго края острова, держа свой путь изъ царства свѣта въ тьму. Фея стояла выпрямившись на странно-хрупкомъ челнокѣ, который она приводила въ движен³е призрачнымъ подоб³емъ весла. Въ то вреыя, когда она находилась въ области гаснущихъ лучей, ея лицо с³яло радостью, но темная печаль искажала его, когда она вступала въ область тѣни. Она медленно скользила вдоль островка и, обогнувъ его, опять вошла въ предѣлы свѣта. "Кругь, который только что свершила Фея", продолжалъ я мечтать, "есть годъ ея короткой жизни. Она пережила сейчасъ лѣто и зиму. Она годомъ ближе къ своей смерти: ибо я не могъ не видѣть, что, когда она вступила въ область тѣни, ея собственная тѣнь отдѣлилась отъ ея фигуры, и черныя воды, еще болѣе почернѣвъ, поглотили ее".

   И снова показался челнокъ, и снова появилась Фея, но на лицѣ ея было больше заботы и нерѣшительности, и меньше свободной безпечности. Она опять изъ царства свѣта вступила въ тьму (которая съ минуты на минуту все чернѣла), и опять ея тѣнь, отдѣлившись, упала и слилась съ водой, напоенной мракомъ. И снова, и снова плыла она, огибая островъ (межь тѣмъ какъ солнце устремлялось на покой), и каждый разъ, при вступлен³и въ область лучей, лицо ея становилось все печальнѣе, все блѣднѣе, неопредѣленнѣе, и каждый разъ отъ нея отдѣлялась все болѣе мрачная тѣнь, поглощаемая все болѣе чернѣвшей тьмою. И наконецъ, когда солнце исчезло совершенно, Фея, теперь не болѣе какъ блѣдный призракъ самой себя, исполненная безутѣшной скорби, вошла въ непроглядную тьму, и вышла ли она когда-нибудь оттуда, я не могу сказать, потому что все покрылось непроницаемымъ мракомъ, и я не видѣлъ больше ея волшебнаго лица.