По Эдгар Аллан - Демон извращённости

  

   При разсмотрѣн³и человѣческихъ способностей и побужден³й,- при обсужден³и prima mobilia человѣческой души, френологи упустили изъ виду одну наклонность, которая, несмотря на то, что она существуетъ, какъ чувство коренное, первичное, непрекратимое, была, однако, въ равной мѣрѣ просмотрѣна и всѣми моралистами, имъ предшествовавшими. Повинуясь заносчивости разсудка, оня всѣ одинаково просмотрѣли ее. Ея существован³е ускользнуло отъ нашихъ чувствъ, благодаря намъ самимъ, мы сами не хотѣли допустить ея существован³я - у насъ не было вѣры; будь то вѣра въ откровен³е или въ Каббалу. Мысль объ этой наклонности никогда не возникала въ нашемъ умѣ, исключительно въ силу того, что она была бы сверхдолжной. Мы не видимъ нужды въ такомъ побужден³и - въ такой наклонности. Мы были бы не въ состоян³и постичь ея необходимости. Мы не могли бы понять, т.-е., вѣрнѣе, мы не поняли идеи этого primum mobile, хотя оно само всегда навязывалось намъ; мы были безсильны понять, какимъ образомъ оно могло споспѣшествовать какимъ нибудь цѣлямъ человѣческаго общежит³я, временнымъ или неизмѣннымъ. Нельзя отрицать, что френолог³я, а также, въ большой мѣрѣ, и всѣ метафизическ³я знан³я, были состряпаны а priori. Человѣкъ разума или логики, болѣе, чѣмъ человѣкъ пониман³я и наблюден³я, притязаетъ на знан³е намѣрен³й Бога - диктуетъ ему задачи. Измѣривъ такимъ образомъ, съ чувствомъ собственной услады, помыслы ²еговы, онъ вывелъ изъ этихъ помысловъ свои безчисленныя системы мышлен³я. Въ сферѣ френолог³и, напримѣръ, мы прежде всего установили, и довольно естественно, что, согласно съ намѣрен³ями Божества, человѣкъ долженъ ѣсть. Послѣ этого мы приписали человѣку органъ чувства питан³я, органъ, являющ³йся бичемъ Господнимъ и принуждающ³й человѣка ѣсть, во что бы то ни стало. Затѣмъ, рѣшивъ, что это была воля Господа, чтобы человѣкъ продолжалъ свои родъ, мы открыли органъ чувства любви; мы продолжали въ этомъ направлен³и, и открыли органъ чувства страсти къ борьбѣ, чувства идеальности, чувства причинности, чувства художественности,- словомъ, мы открыли цѣлую систему органовъ, олицетворяющихъ извѣстную наклонность, извѣстное моральное чувство, или какую-нибудь способность чистаго разума. И въ этомъ распорядкѣ первичныхъ побудительныхъ началъ человѣческихъ дѣйств³й, послѣдователи Шпурцгейма, справедливо или ошибочно, частью или цѣликомъ, слѣдовали въ принципѣ лишь по стопамъ своихъ предшественниковъ, выводя и установляя рѣшительно все изъ предвзятаго представлен³я о судьбѣ человѣка, и опираясь на субъективно понимаемыя намѣрен³я его Творца.

   Было бы гораздо разумнѣе, и гораздо надежнѣе, создавать классификац³ю (если ужь она необходима) на основан³и того, что человѣкъ дѣлалъ обыкновенно или случанно, и что онъ дѣлалъ всегда случайно, нежели на основан³и того, что, какъ мы рѣшили, Божество внушаетъ ему дѣлать. Если мы не можемъ понять Бога въ его видимыхъ дѣлахъ, какъ можемъ мы понять его непостижимые помыслы, вызывающ³е эти дѣла къ быт³ю? Если мы не можемъ уразумѣть его въ создан³яхъ внѣшнихъ, какъ можемъ мы проникнуть въ его существенные замыслы или въ фазисы его творчества?

   Заключен³е а posteriori должно было бы указать френолог³и, какъ на одно изъ прирожденныхъ и первичныхъ началъ человѣческихъ дѣйств³й, на нѣчто парадоксальное, что мы можемъ назвать извращенностью, за недостаткомъ наименован³я болѣе опредѣлительнаго. Въ томъ смыслѣ, какъ я его понимаю, это, въ дѣйствительности, mobile, лишенное мотива, мотивъ не мотивированный. Повинуясь его подсказыван³ямъ, мы поступаемъ безъ постижимой цѣли; или, если это представляется противорѣч³емъ въ терминахъ, мы можемъ измѣнить теорему и сказать слѣдующимъ образомъ: повинуясь его подсказыван³ямъ, мы поступаемъ такъ, а не иначе, именно потому, что разсудокъ не велитъ намъ этого дѣлать. Въ теор³и, не можетъ быть разсужден³я менѣе разсудительнаго; но, въ дѣйствительности, нѣтъ побужден³я, которое бы осуществлялось болѣе неуклонно. При извѣстныхъ услов³яхъ, и въ извѣстныхъ умахъ, оно абсолютно непобѣдимо. Я не болѣе убѣжденъ въ своемъ существован³и, чѣмъ въ томъ, что сознан³е грѣховности или ошибочности какого нибудь поступка является нерѣдко непобѣдимой, и единственной, силой, побуждающей насъ совершить его. И эта, нависающая тяжелымъ гнетомъ, наклонность дѣлать зло ради зла не допускаетъ никакого анализа, никакого разложен³я на простые элементы. Это - коренное первичное побужден³е - стих³йное. Я знаю, мнѣ скажутъ, что, если мы упорствуемъ въ извѣстныхъ поступкахъ въ силу того, что мы нe должны бы упорствовать въ нихъ, наше поведен³е есть только видоизмѣнен³е того, что проистекаетъ обыкновенно изъ чувства страсти къ борьбѣ, какъ его понимаетъ френолог³я. Но одного бѣглаго взгляда достаточно, чтобы увидѣть ложность такой мысли. Френологическое чувство страсти къ борьбѣ необходимо связано, по своей сущности, съ представлен³омъ о самозащитѣ. Это - наша собственная охрана противъ несправедливости. Данное чувство имѣетъ въ виду наше благополуч³е; и такимъ образомъ одновременно съ его развит³емъ въ насъ возбуждается желан³е собственнаго благополуч³я. Отсюда слѣдуетъ, что желан³е благополуч³я непзбѣжно должно возникать одновременно со всякимъ побужден³емъ, которое представляеть изъ себя простое видоизмѣнен³е чувства страсти къ борьбѣ; но при возникновен³и того неопредѣленнаго ощущен³я, которое я называю извращенностью, желан³е благополуч³я не только не пробуждается, но возникаеть чувство, находящееся съ нимъ въ рѣзкомъ антагонизмѣ.

   Послѣ всего сказаннаго, лучш³й отвѣть на только что замѣченный софизмъ, это - воззван³е къ собственному сердцу каждаго. Ни одинъ человѣкъ, если только онъ пожелаетъ честно и добросовѣстно вопросить свою собственную душу, не будеть отрицать коренного характера обсуждаемой наклонности. Она столько же непостижима, сколько очевидна. Всяк³й, напримѣръ, въ тотъ или иной пер³одъ, испытывалъ положительное и серьезнѣйшее желан³е мучить своего собесѣдника пространными околичностями. Говорящ³й прекрасно знаетъ, что онъ возбуждаетъ непр³ятное чувство; онъ самымъ искреннимъ образомъ желаетъ нравиться; обыкновенно онъ говоритъ кратко, точно и ясно; самая отчетливая и лаконическая рѣчь вертится у него на умѣ; онъ съ большимъ трудомъ сдерживаетъ себя, чтобы она не вырвалась; онъ боится вызвать гнѣвъ въ томъ, къ кому онъ обращается; онъ сталъ бы сожалѣть о такомъ чувствѣ; но у него быстро возникаетъ мысль, что извѣстными вводными предложен³ями и различными фразами въ скобкахъ этотъ гнѣвъ могъ бы быть возбужденъ. Этой одной мысли достаточно. Побужден³е выростаетъ въ желан³е, желан³е въ хотѣн³е, хотѣн³е въ непобѣдимое влечен³е, и это влечен³е проявляется внѣшнимъ образомъ (къ глубокому сожалѣн³ю и прискорб³ю говорящаго, и несмотря ни на как³я послѣдств³я).

   Передъ нами задача, которую мы должны немедленно разрѣшить. Мы знаемъ, что всякая отсрочка губительна. Важнѣйш³й жизненный кризисъ трубнымъ звукомъ призываетъ насъ къ немедленной дѣятельности и къ неукоснительной энерг³и. Мы сгораемъ отъ нетерпѣн³я, насъ снѣдаетъ желан³е поскорѣе начать необходимое, вся наша душа воспламенена предчувств³емъ блестящихъ результатовъ. Нужно поскорѣе, поскорѣе, сегодня же, начать работу, и, однако, мы откладываемъ ее до завтра; почему? Отвѣта нѣтъ; развѣ что мы испытываемъ нѣчто извращенное - употребляя слово безъ пониман³я основнаго принципа. Приходитъ завтра, и вмѣстѣ съ нимъ самое безпокойное нетерпѣливое желан³е приступить къ исполнен³ю обязанностей, но наряду съ этимъ увеличен³емъ нетерпѣливой тревоги приходитъ также неизъяснимая жажда отсрочки, чувство положительно страшное, ибо оно непостижимо. Мгновенья бѣгутъ, и это жадное чувство ростетъ. Вотъ уже насталъ послѣдн³й часъ, нужно дѣйствовать. Мы содрогаемся отъ бѣшенства противорѣч³я, борющагося въ насъ - отъ борьбы между опредѣленнымъ и туманнымъ - между существеннымъ и тѣнью. Но если борьба зашла уже такъ далеко, бороться напрасно - побѣждаетъ тѣнь. Бьетъ часъ, и это - погребальный звонъ, возвѣщающ³й о гибели нашего блаженства. Въ то же время, это - крикъ пѣтуха для привидѣн³я, которое такъ долго властвовало надъ нами. Оно блѣднѣетъ - исчезаетъ - мы свободны. Прежняя энерг³я возвращается. Теперь мы будемъ работать. Увы, слишкомъ поздно!

   Мы стоимъ на краю пропасти. Мы глядимъ въ бездну - у насъ кружится голова - намъ дурно. Наше первое движен³е отступить отъ опасности. Непонятнымъ образомъ мы остаемся. Мало-по-малу наша дремота, и головокружен³е, и ужасъ, сливаются въ одно туманное неопредѣлимое чувство. Посредствомъ измѣнен³й, еще болѣе незамѣтныхъ, это туманное чувство принимаетъ явственныя очертан³я, подобно тому какъ въ Арабскихъ Ночахъ изъ бутылки изошли испарен³я, а изъ нихъ возникъ духъ. Но изъ этихъ нашихъ тумановъ, ползущихъ надъ краемъ пропасти, возникаетъ до осязательности форма гораздо болѣе страшиая, чѣмъ всяк³й сказочный духъ, всяк³й демонъ, и однако это не болѣе, какъ мысль, но мысль ужасающая, охватывающая насъ холодомъ до глубины души, проникающая насъ всецѣло жестокой усладой своего ужаса. Нами овладѣваетъ весьма простая мысль: "А что, если бы броситься внизъ съ такой высоты? Что испытали бы мы тогда?" И мы страшно хотимъ этого полета - этого бѣшенаго паден³я - именно потому, что оно связано съ представлен³емъ о самой ужасной и самой чудовищной смерти, о самыхъ ненавистныхъ пыткахъ, как³я когда-либо возникали въ нашей фантаз³и; и такъ какъ нашъ разумъ властно отталкиваетъ насъ отъ края бездны, именно поэтому мы приближаемся къ ней еще болѣе стремительно. Среди страстей нѣтъ страсти болѣе дьявольской и болѣе нетерпѣливой, чѣмъ та, которую испытываетъ человѣкъ, когда, содрогаясь надъ пропастью, онъ хочетъ броситься внизъ. Позволить себѣ, хотя на одно мгновенье, думать,- означаетъ неминуемую гибель; ибо размышлен³е велитъ намъ воздержаться, и потому-то, говорю я, мы не можемъ. Если около насъ не случится дружеской руки, которая бы насъ схватила, или если мы не успѣемъ внезапнымъ усил³емъ откинуться отъ пропасти назадъ, мы уже погибли, мы падаемъ.

   Разсматривая так³я явлен³я съ различныхъ сторонъ, мы всегда поймемъ, что они продиктованы исключительно духомъ извращенности. Совершая так³е поступки, мы совершаемъ ихъ въ силу сознан³я, что мы не должны такъ поступать. Внѣ этого или за этимъ не скрывается никакого, доступнаго для пониманья побужден³я; и мы могли бы на самомъ дѣлѣ считать такую извращенность прямымъ искушен³емъ дьявола, если бы не знали, что иногда она приводитъ къ благимъ результатамъ.

   Я говорилъ такъ много, чтобы хотя сколько нибудь отвѣтить вамъ на вашъ вопросъ - чтобы объясннть, почему я здѣсь - представить вамъ хотя слабую видимость причины, объясняющей, почему я ношу эти кандалы и нахожусь въ камерѣ осужденныхъ. Если бы я не былъ такъ пространенъ, вы или совсѣмъ не поняли бы меня, или, какъ весь этотъ подлый сбродъ, сочли бы меня сумасшедшимъ. Теперь же вы можете легко замѣтить, что я являюсь одной изъ несосчитанныхъ жертвъ Демона, Извращенности.

   Невозможно, чтобы какой-нибудь поступокъ могъ быть совершенъ съ большей обдуманностью и осмотрительностью. Недѣли, мѣсяцы я размышлялъ о средствахъ уб³йства. Я отвергъ тысячу плановъ, потому что ихъ исполнен³е включало въ себя возможность разоблачен³я. Наконецъ, читая как³е-то французск³е мемуары, я нашелъ разсказъ о болѣзни, почти смертельной, которая приключилась съ M-me Пило, благодаря дѣйств³ю свѣчки, случайно отравленной. Мысль объ этомъ сразу овладѣла моей фантаз³ой. Я зналъ, что старикъ - моя жертва - имѣлъ обыкновен³е читать въ постели. Я зналъ, кромѣ того, что его спальня представляла изъ себя маленькую комнату съ плохой вентиляц³ей. Но зачѣмъ я буду обременять васъ всѣми этими нелѣпыми подробностями. Мнѣ нѣтъ надобности описывать весьма несложныя уловки, съ помощью которыхъ я замѣнилъ въ его подсвѣчникѣ свѣчу, бывшую тамъ, восковой свѣчей своего собственнаго приготовлен³я. На слѣдующее утро онъ былъ найденъ мертвымъ въ своей постели, и постановлен³е судебнаго слѣдоватоля гласило: "Умеръ, посѣщенный Богомъ" {Скоропостижная смерть - формула англ³йскаго судопроизводства.}.

   Я получилъ въ наслѣдство состоян³е старика, и все шло прекрасно въ течен³е нѣсколькихъ лѣтъ. Мысль о разоблачен³и ни разу не приходила мнѣ на умъ. Съ остатками роковой свѣчи я самъ распорядился тщательнѣйшимъ образомъ. Я не оставилъ ни малѣйшихъ слѣдовъ, съ помощью которыхъ возможно было бы обвинить меня въ прсступлен³и, или хотя бы подвергнуть подозрѣн³ю. Невозможно представить себѣ, какое роскошное чувство удовлетворен³я возникало въ моей груди, когда я размышлялъ о своей полной безопасности. Въ течен³и очень долгаго пер³ода времени я постепенно пр³обрѣталъ привычку упиваться этимъ чувствомъ. Оно доставляло мнѣ болѣе дѣйствительное наслажден³е, чѣмъ всѣ чисто-м³рск³я выгоды, которыми я былъ обязанъ своему грѣху. Но, въ концѣ концовъ, настало время, когда это пр³ятное ощущен³е, мало-по-малу и совершенно незамѣтно, превратилось въ назойливую и мучительную мысль. Она была мучительна, потому что она назойливо преслѣдовала меня. Я едва могъ освободиться отъ нея хотя бы на мгновенье. Очень часто случается, что нашъ слухъ или, вѣрнѣе, нашу память такимъ образомъ преслѣдуетъ какой-нибудь надоѣдливый мотивъ, какая-нибудь шаблонная пѣсенка или ничтожный обрывокъ изъ оперы. Мучительное ощущен³е не можетъ въ насъ уменьшиться, если пѣсня сама по себѣ прекрасна, или оперная ар³я достойна похвалы. Такимъ образомъ я, въ концѣ-концовъ, сталъ безпрерывно ловить себя на размышлен³яхъ о моей безопасности, и на повторен³и тихимъ чуть слышнымъ голосомъ двухъ словъ, "Я спасенъ!".

   Однажды, бродя по улицамъ, я поймалъ себя на этомъ занят³и: вполголоса я бормоталъ свое обычное "Я спасенъ". Въ порывѣ капризной дерзости я повторилъ эти слова, придавъ имъ новую форму:- "Я спасенъ - я спасенъ - лишь бы только я не былъ настолько глупъ, чтобы открыто сознаться!"

   Едва я выговорилъ эти слова, какъ почувствовалъ, что холодъ охватилъ меня до самаго сердца. У меня была нѣкоторая опытность насчетъ этихъ порывовъ извращенности (природу которыхъ я нѣсколько затруднялся объяснить), и я прекрасно помнилъ, что никогда не могъ съ успѣхомъ сопротивляться такимъ припадкамъ; и теперь мое собственное нечаянное самовнушен³е, что я могъ бы имѣть глупость открыто сознаться въ преступлен³и, встало лицомъ къ лицу со мной, какъ будто самый духъ того, кто былъ мной убитъ - и, кивнувъ, поманило меня къ смерти.

   Въ первое мгновенье я сдѣлалъ усил³е стряхнуть съ себя этотъ кошмаръ. Я быстро пошелъ впередъ, скорѣе, еще скорѣе, и, наконецъ, побѣжалъ. Я испытывалъ бѣшеное желан³е кричать. Каждая новая волна мысли послѣдовательно ложилась на меня новымъ ужасомъ,- увы, я хорошо, слишкомъ хорошо, понималъ, что думать въ моемъ положен³и означало погибнуть. Я все ускорялъ свои шаги. Я прыгалъ, какъ сумасшедш³й, въ толпѣ прохожихъ. Наконецъ, чернь встревожилась и устремилась за мной въ погоню. Тогда я почувствовалъ, что судьба моя завершилась. Если бъ я могъ вырвать свой языкъ, я бы вырвалъ его - но чей-то голосъ грубо прозвучалъ надъ лоимъ ухомъ - чья-то рука еще болѣе грубо схватила меня за плечо. Я обернулся - я чувствовалъ, что задыхаюсь. Въ течен³и мгновенья я испытывалъ всѣ пытки удушья; я былъ ошеломленъ, я ослѣпъ, я оглохъ; и затѣмъ какой-то невидимый демонъ, подумалъ я, ударилъ меня по спинѣ своей широкой ладонью. Тайна, которую я такъ давно удерживалъ, вырвалась изъ моей души.

   Они разсказываютъ, что я говорилъ совершенно отчетливо, но съ видимой рѣзкостью и неудержимой стремительностью, какъ бы опасаясь, что кто-нибудь вмѣшается, прежде чѣмъ я закончу этотъ кратк³й, но исполненный такой значительности, разсказъ, отдававш³й меня во власть палача и ада.

   Сообщивъ все, что было необходимо для того чтобы вполнѣ убѣдить правосуд³е, я упалъ, и безъ чувствъ распростерся на землѣ.

   Но что мнѣ еще сказать? Сегодня я здѣсь, и въ цѣпяхъ! Завтра я буду на свободѣ? - но гдѣ?