Плеханов Георгий Валентинович - Забавное недоразумение

  

  

   В No 37 "Освобождения" г. Независимый распространяется о моей статье "Чего не делать", напечатанной в No 52 нашего органа. Он довольно лестно отзывается о ней и сожалеет только о том, что я недостаточно последователен. Ему хотелось бы, чтобы я взглянул на взаимные отношения либералов и социал-демократов с той самой точки зрения, с которой я смотрю на обязанности нашего центра по отношению к внутренним делам нашей партии. Но ему кажется, что я не решаюсь поступать так, и, огорченный слабостью моей субъективной логики, он возлагает свои приятные упования на объективную логику жизни. "Нам особенно ценно, - говорит он, - что взгляды автора статьи суть не отвлеченные убеждения, а наоборот, вопреки всем теоретическим убеждениям, были, так сказать, с бою завоеваны самою жизнью, вынуждены теми неумолимыми требованиями, которые она предъявляет к реальной политической работе русских революционеров. Именно в этом лежит ручательство, что эти взгляды не погибнут, а разовьются и будут широко практически использованы".

   Я тоже очень твердо убежден в том, что мои взгляды в недалеком будущем восторжествуют на практике. Но я пришел к этому убеждению совсем не тем путем, каким был приведен к нему г. Независимый, и чем более я вдумываюсь в статью этого публициста, - носящую знаменательное название: "Знаменательный поворот",- тем яснее я вижу, что между нами существует огромное и забавное недоразумение. Пусть извинит меня г. Независимый, если я прямо скажу ему, что он обнаруживает наивность, достойную гётевской Гретхен. Эта бедная девушка смешала, как известно, пантеистическую философию Фауста с тем, что говорит, только в других выражениях, приходский священник. А г. Независимый смешал сказанное мною об обязанностях российского социал-демократического центра с тем, что проповедует теперь, "только немножко другими словами", бывший марксист г. Петр Струве. Ввиду этой трогательной наивности, - которую я не смею считать притворной, - у меня, как у Фауста, вырывается невольное восклицание: милый ребенок! Но если Фауст не нашел нужным вывести Гретхен из ее умилительного заблуждения, то я, напротив, вижу себя вынужденным заметить г. Независимому, что взгляды, высказанные мною в статье "Чего не делать", нимало не похожи на политическую философию г. редактора "Освобождения" и прочих священнослужителей российского либерализма. Эта разница объясняется, может быть, тем, что Фауст был влюблен в Маргариту, между тем как чувства, питаемые мною по отношению к указанным священнослужителям, имеют очень мало общего с любовной страстью. Но как бы там ни было, а объясниться нам необходимо.

   По словам г. Независимого, моя статья "веско и неопровержимо доказывает, что радикализм требований не тождественен и не связан с радикализмом приемов осуществления требований (курсив г. Независимого). Открытое и решительное заявление этой мысли, хотя бы с частной целью и без признания всех вытекающих из нее выводов, составляет заслугу сотрудника "Искры" и отрадный симптом победы реалистического понимания над доктринерским утопизмом".

   Горячо благодаря г. Независимого за это поздравление с "победой", я позволю себе опросить его, где именно говорится у меня о радикализме требований в его отношении к радикализму приемов? Г-н Независимый обещал привести in ехtenso наиболее характерные места моей статьи, "откидывая детали, касающиеся исключительно партийных злоб дня". Почему же ом не сдержал этого обещания? Почему он "откинул" именно то место, где "веско и неопровержимо" доказывается мысль, принятая им за главную мысль моей статьи? На этот весьма естественный вопрос можно дать только один ответ, едва ли очень "отрадный" для г. Независимого: потому, что у меня совсем не говорится ни о радикализме требований, ни о радикализме приемов, ни о взаимном отношении этих двух радикализмов. Г-н Независимый приписал мне мысль, которую ему, как видно, хотелось найти в моей статье, но которой я на самом деле вы высказывал и не доказывал ни слабо, ни "неопровержимо", ни "веско", ни легкомысленно. Что сказать о таком "приеме" изложения чужих статей? Не знаю, как кто, а я не вижу в нем ни "заслуги", ни даже просто "отрадного симптома"

   Г-н Независимый говорит, что "соображения", высказанные мною в статье "Чего не делать", резюмируются в следующих моих строках:

   "Все течет, все изменяется. Наши приемы деятельности не могут оставаться без перемен. Чеховский "человек в футляре" был замечателен тем, что всегда, даже в хорошую погоду, выходил в калошах и с зонтиком и непременно в теплом пальто на вате. Нам, социал-демократам, футляры не к лицу, и было бы очень смешно и очень плохо, если бы мы не сообразовались с требованиями политической погоды".

   В этих строках заключается основное положение моей статьи, из которого в самом деле вытекает тот вывод, что радикализм приемов вовсе не всегда обязателен в интересах радикализма требований. Но из него вытекает также много других выводов и, между прочим, тот, что очень невысока ценность людей, которые, подобно германским и российским "ревизионистам", делают из умеренности и аккуратности настоящую "догму". Как бы основательны ни были все такие выводы, надо помнить, что каждый из них в отдельности несравненно более узок, чем то положение, из которого он вытекает, и что поэтому ставить тот или другой из них на место этого положения значит учинять самую невероятную и самую непозволительную путаницу понятий. Если публицист "Освобождения" учинил такую путаницу, то я имею право видеть в его странном поступке некий "симптом", характеризующий все его миросозерцание. На этот "симптом" стоит обратить внимание. Почему из весьма многочисленных выводов, вытекающих из основного положения моей статьи, г. Независимый выбрал только тот, согласно которому радикализм требований не всегда должен вести за собою радикализм приемов? И почему этот вывод так понравился ему, что он объявил его главной мыслью моей статьи? Дело ясно. Г-н Независимый сам принадлежит к почтенному лагерю люден, возводящих в "догму" умеренность и аккуратность; он сам сидит в футляре этой "догмы" и потому, естественно, приурочивает к ней все то, что долетает до него сквозь толстую крышку футляра. Он насквозь пропитан буржуазной "догмой", и мне остается только хохотать, когда я слышу его рассуждения о вреде догматизма и о пользе широких взглядов. Врачу, исцелися сам!

   Если бы "публицист" "Освобождения" не был ослеплен узким догматизмом умеренности и аккуратности, он понял бы, что главная мысль статьи "Чего не делать" идет вразрез со всей философией, проповедуемой образованными представителями нашей либеральной буржуазии. Если все течет, все изменяется, если у политического деятеля, преследующего великую историческую цель и имеющего, как говорят французы, le diable au corps (черта в теле), может и должно оставаться неизменным одно только желание во что бы то ни стало добиться победы; если все остальное имеет для него лишь относительную ценность, то ясно, что принцип целесообразности является главнейшей заповедью его практического разума. Для такого деятеля во всякое данное время наилучшее средство есть то, которое вернее всех других ведет к цели. Я думаю, что такой деятель совершенно прав; но я думаю так единственно потому, что моя философия происходит по прямой линии от Гегеля, а в политике я стою на точке зрения партии, которая выражает и отстаивает "разрушительные" стремления революционного пролетариата и потому не может не держаться того убеждения, что народное благо - высший закон. А согласимо ли это убеждение с теми учениями о нравственности, которые так старательно распространяются теперь образованными представителями российской буржуазии, - т. е. единомышленниками г. Независимого, - и которые, при всем своем кажущемся разнообразии, все одинаково тесно связаны с моралью Канта и все одинаково хорошо показывают, что буржуазия не утрачивает духа консерватизма даже тогда, когда проникается освободительными стремлениями? Нет, с этими учениями указанное убеждение совершенно не согласимо, и г. Независимый обнаружил наивность Маргариты именно тогда, когда вообразил, что статья, насквозь проникнутая этим убеждением, "знаменует поворот" в сторону политической философии современного либерализма. Когда я писал свою статью, я наперед знал, что ее поймут не все читатели: ведь если бы она была сразу понята всеми, то это значило бы, что она содержит в себе лишь самые избитые истины. Но я думал, что классовый инстинкт подскажет публицистам "Освобождения", в чем заключается истинное содержание моей статьи, и побудит их высказать мне строгое порицание за мою революционную "безнравственность". Вышло не так. Г-н Независимый, позабыв своего либерального Моисея и своих не менее либеральных пророков, поспешил со мною "родным счесться". Это до такой степени странно, что я до сих пор преисполнен изумления.

  

  

   Либеральная Гретхен думает, что мысли, высказанные в моей статье, были навязаны мне жизнью, "вопреки всем теоретическим положениям". Выходит, что, по мнению Гретхен, мысли эти стоят в противоречии с теоретическими основами моих политических взглядов. Это опять страшно наивно. Я предлагаю "милому ребенку" попробовать доказать мне, что, например, содержание книги "К вопросу о развитии монистического взгляда на историю" {Теперь уже нет никакой надобности скрывать, что она написана мною.} хотя бы чуть-чуть, хотя бы на одну йоту противоречит тому, что я говорю в статье "Чего не делать". Гретхен никогда не докажет этого по той причине, что и нельзя доказать это. Статья "Чего не делать" представляет собою лишь последовательное применение к частному случаю общих теоретических взглядов, излагаемых и защищаемых Бельтовым. Чтобы не понимать этого, нужно опять-таки сидеть в футляре и воображать, что все те, которые не соглашаются лезть в него, страдают "прямолинейностью известной птицы".

   Но допустим, что милая Гретхен не сделала промаха, не погрешила против либеральной морали, неожиданно одобрив статью, провозглашающую принцип целесообразности верховным принципом в политике. Тогда нам все-таки нужно будет помнить, что далеко не все те, которые признают этот принцип, могут идти вместе. Если один преследует одну цель, а другой - другую, то принцип целесообразности, - решительнее и явственнее, чем всякий другой, - предписывает им "разойтись розно". А это - именно тот случай, который мы имеем перед собою теперь. "Независимая" Гретхен делает вид, что и она, подобно мне, обеими ногами стоит в политике на точке зрения целесообразности. Я, с своей стороны, делаю вид, что я этому верю, но цель милого ребенка, - или того, кто его вдохновляет, - уже не для виду только, а на самом деле, состоит в том, чтобы завоевать политическую свободу, но в то же время помешать пролетариату дойти до полного сознания враждебной противоположности своих интересов с интересами буржуазии. Моя же цель,- и опять не для виду только, а на самом деле, - заключается в том, чтобы как можно скорее довести рабочий класс до этого сознания. Я убежден, - и то, что чуть не ежедневно происходит на наших глазах, та жизнь, на которую ссылается Гретхен, как нельзя лучше обнаруживает правильность моего убеждения, что даже борьба с абсолютизмом будет становиться у нас тем решительнее и тем победоносней, чем скорее и чем больше наш пролетариат проникнется идеями революционной социал-демократии. С точки зрения моей цели деятельность Гретхен и ее внушителен представляется и должна представляться мне вредной, поскольку эта деятельность направлена на затемнение классового самосознания пролетариата. Поэтому принцип целесообразности побуждает меня бороться с единомышленниками Гретхен, а не сближаться с ними. Правда, деятельность людей этого направления имеет в моих глазах не одно только вредное значение, так как они стремятся не только к затемнению классового самосознания пролетариата: как я уже сказал, они в то же время стараются добиться политической свободы. В качестве врага царского самодержавия, я не могу не признать, что эта сторона их деятельности полезна, хотя умеренность и аккуратность, свойственные им и усердно возводимые ими в политическую добродетель, не позволяют им принести нашей стране всю ту пользу, которую они могли бы принести ей. Я готов поддерживать их каждый раз, когда они будут готовиться нанести удар царизму, и жалею только о том, что в этой области они до сих пор "поспешают с медленностью". Но для того, чтобы поддерживать их в таких случаях, мне и моим единомышленникам вовсе и не нужно становиться с ними под одно знамя. Скажу больше. Если бы мы стали под одно знамя с ними, то мы неизбежно и очень значительно ослабили бы революционную энергию пролетариата, что могло бы быть полезно только царизму. Поэтому такой шаг, как видно очень желательный для Гретхен, заслуживал бы самого строгого осуждения с точки зрения того самого политического расчета, о котором она так неумело распространяется. В статье "Чего не делать" я действительно советую своим товарищам сделать поворот, но только вовсе не в сторону духовного сближения с либеральной буржуазией. Совсем напротив. Тот поворот, который я имею в виду и который я настоятельно рекомендую, - поворот к более широкому практическому кругозору,- первые сделает из нас, социал-демократов, объединенную и сплоченную политическую партию пролетариата, а только такая партия и может послужить надежным оплотом против вторжения в нашу рабочую среду буржуазных влияний.

   Гретхен этого не понимает и не подозревает. Это ее право и ее дело. Ее недогадливость меня очень забавляет и ни капельки не печалит. Но, хотя я и ожидал недоразумений, мне все-таки жаль, что некоторые мои товарищи тоже увидели в моей статье какое-то намерение уступить какому-то оппортунизму. От них я могу требовать несравненно большего, чем от г. Независимого. Недоразумение, идущее с их стороны, уже не забавляет меня, а наводит на меня грусть. Но об этом грустном недоразумении я поговорю в следующей статье, где мне придется отметить также и то ехидное злорадство, то злостное хихиканье, с которыми отнеслись к новым несогласиям в нашей среде наши братья (на манер Каина) социалисты-реакционеры. Это "братское злорадство" и это "товарищеское" хихиканье поучительны во многих отношениях. Между прочим, они еще раз чрезвычайно ясно показывают всем нам, чего нам ни в каком случае не следует делать.