Плеханов Георгий Валентинович - В ожидании первого мая

  

   Западноевропейские газеты переполнены тревожными слухами из России, вызванными приближением праздника пролетариев всех стран. На юге будто бы ждут жестоких европейских погромов; на севере будто бы трепещут в ожидании разбойничьих подвигов знаменитых отныне "хулиганов". Кто распространяет эти тревожные слухи?

   По всей вероятности, то самое правительство, которое, утратив всякое уважение со стороны честных людей всех партий, заключило ныне братский союз с пролетариатом оборванцев, "этим пассивным протестом разложения нынешнего порядка вещей". Оно подстрекает его к нападениям на врагов самодержавия. Но, всегда готовые изменить всякому союзу, хулиганы, окружающие царский трон, очень не прочь были бы продать своих нынешних союзников, хулиганов, ютящихся в разных вертепах, и выступить в прибыльной роли спасителей общества от их разбоев. Некоторые простодушные люди, может быть, и кинутся в их объятия, испугавшись страшных слухов, ими же распускаемых в ожидании первого мая, но такие люди явятся исключением из общего правила. Разбойники, украшенные золотым шитьем, внушают "обществу" еще больше недоверия, чем разбойники, одетые в лохмотья, и как бы ни были сильны опасения, вызываемые в нем тревожными слухами, но надо думать, что в большинстве случаев оно предпочтет обойтись без дружеских услуг со стороны царского правительства.

   Нравственная связь между обществом и "бюрократией" совершенно разрушена; все мало-мальски толковые люди понимают теперь, что Россия не дождется ни одной капли добра от разбойничьей шайки, присвоившей себе право распоряжаться ее судьбами. Это очевидно; но, к сожалению, не менее очевидно и то, что в борьбе с ненавистной ему "бюрократией" наше общество ограничивается пока одними словами. У нас говорят теперь чрезвычайно много, - говорят на банкетах, говорят на съездах, говорят на всякого рода собраниях. И это, разумеется,

   215

   очень хорошо, особенно ввиду того, что Россия страшно долго молчала и что речи, раздающиеся теперь в таком изобилии, отличаются по большей части весьма возвышенным содержанием. Но этого совсем недостаточно. Если когда-то стены иерихонские пали, по уверению Библии, от звука "труб юбилейных", то в наше прозаическое время чудес не бывает, и твердыня самодержавия едва ли падет вследствие многочисленных ораторских упражнений наших многочисленных любителей свободы. Чтобы повалить царизм, необходима сила, сила же приобретается не словами, а действиями. Конечно, в политике слово имеет очень часто значение дела, но это бывает тогда, - и только тогда, - когда говорящий несет новую мысль в новую общественную среду, прежде этой мысли недоступную, и тем пробуждает политическое сознание этой среды. Вот если бы наши либеральные и радикальные ораторы "пошли в народ", как это делали революционеры семидесятых годов и как это делают теперь социал-демократы; если бы их речи содействовали развитию политического сознания в народной массе, тогда их слово приобрело бы значение важного исторического дела. Но они предпочитают агитировать "промеж себя", обращаться к той интеллигенции, которая и без того уже настроена крайне враждебно по отношению к царизму. Поэтому их красноречивые рассуждения все более и более принимают характер простой забавы. И это чрезвычайно жаль, так как с нашим правительством шутки очень плохи. Оно уже много раз и как нельзя более убедительно показало, что оно не остановится решительно ни перед чем в борьбе со своими врагами. Если оно пока еще делает кое-какие обещания, то единственно потому, что хочет с их помощью выиграть время и приготовиться к отпору. Ведь оно еще не потеряло надежды на то, что Рождественский разобьет адмирала Того и тем придаст новый оборот всему ходу нашей войны с Японией. И надо говорить прямо: если бы счастье улыбнулось, наконец, нашим морякам "а водах Тихого океана, то наши петербургские правители тотчас же подняли бы голову, и шансы их торжества над освободительным движением в России немедленно же увеличились бы в значительной степени. В том-то и заключается глубокий трагизм нынешнего положения всех россиян, одетых в военные мундиры, что теперь для них победить "неприятеля" - значит нанести поражение своему собственному отечеству. Из этого глубоко трагического положения для них есть только один выход: поднять против царского правительства то оружие, которое куплено трудом и потом народа. И, конечно, нынешняя война откроет глаза большому числу ее участников: можно с уверенностью сказать, что из их среды выйдет немало революционеров. Но как бы там ни было, не подлежит никакому сомнению то обстоятельство, что физическая сила до сих пор на стороне царского правительства и что это правительство в подходящий момент не побоится прибегнуть к физической силе. Говорят, что физическая сила не уничтожит идеи: "идея на штыки не уловляется". Это весьма старая истина. Но практическое значение этой убеленной сединами истины сводится к нулю той, не менее старой, хотя, может быть, и менее почтенной, истиной, что на штыки с большим удобством уловляются люди, увлеченные идеей, а это все, что нужно нашим правительствующим хулиганам. Великие исторические идеи побеждали только тогда, когда на защиту их сторонников против физической силы "охранителей" поднималась физическая сила народной массы. Ввиду этого весьма естественно спросить себя, что же сделали наши либералы и наши демократы для того, чтобы воодушевить народную массу идеей политической свободы? На этот вопрос всякий беспристрастный человек, не колеблясь, ответит: крайне мало. И только потому, что наши либералы и демократы сделали в этом отношении крайне мало, наше "общество" могло быть встревожено слухами о том, что и хулиганы готовятся по-своему отпраздновать день первого мая. Как бы ни были многочисленны эти несчастные, они - полнейшее ничто в сравнении с трудящимся населением России, и этому населению достаточно пошевелиться, достаточно нахмуриться, чтобы положить конец их бесчинствам. Ясно, стало быть, что к нему и надо апеллировать против этих бесчинств. Но наши либералы и демократы не только не апеллируют к нему в подобных случаях, а боятся подчас некоторых его классов не меньше, чем самих хулиганов. Еще совсем недавно либеральные "Новости" выражали страх перед "черными сотнями", к которым, по их словам, принадлежит класс городских ремесленников. Но что же такое городские ремесленники, если не составная часть нашей мелкой буржуазия, т. е. того самого класса, идеологами которого служат, в огромном своем большинстве, наши красноречивые демократы? Почему же демократы до сих пор не обратили внимания на ремесленников? Почему они, не позаботились о том, чтобы повлиять на их образ мыслей? Почему они не дали себе труда показать им, как много выиграют они от падения царизма? Почему они предоставили правительству вербовать ремесленников в "черные сотни" и не постарались завербовать их в армию политической свободы? Скажут, пожалуй, что трудно сделать это. Мы спорить и прекословить не станем. Пусть будет очень трудно! Дело революционной борьбы, дело завоевания политической свободы вообще очень трудное дело, а сделать его все-таки надо, и потому оно должно быть сделано.

   А крестьянство? Теперь, с началом холерной эпидемии, в нашей печати все чаще и чаще раздаются голоса, грозящие нам повторением печальной памяти холерных бунтов, разразившихся в начале девяностых годов в Поволжье. И надо заметить, что теперь такое движение было бы гораздо опаснее, чем когда-нибудь прежде, потому что агенты царского правительства постарались бы осложнить его травлей на оппозиционную интеллигенцию. Но и здесь сам собою возникает все тот же неизбежный вопрос: что сделано нашими либералами и демократами для того, чтобы обеспечить себе политическое доверие крестьянства? И опять приходится давать на него грустно звучащий ответ: крайне мало. Между тем, сделать надо много, очень много. Надо показать крестьянству, что злейшие враги его находятся именно в рядах охранителей и что оно очень много выиграет от падения царизма. Надо убедить его в том, что сочувствие к нему существует только в рядах противников нынешнего порядка. А для этого надо уметь поддержать его в его собственном движении, направляющемся прежде всего против источников хронической нищеты, свившей себе также прочное гнездо в деревне. Пусть только оппозиционная "интеллигенция" поддержит начинающееся движение крестьянства, и тогда ему нечего будет опасаться никаких "холерных бунтов".

   Повторяем, нам очень хорошо известно, что сделать все это несравненно труднее, чем произнести на каком-нибудь съезде или банкете речь на тему о правах человека и гражданина. Но другого выхода нет и не будет. Серьезная борьба всегда требует серьезных усилий, а серьезными усилиями преодолеваются даже очень серьезные трудности. Посмотрите на нас, социал-демократов, которых так часто обвиняли в "квиетизме". Когда мы решили повторить на свой лад практиковавшееся революционерами семидесятых годов "хождение в народ", когда мы принимались за пропаганду и агитацию в среде пролетариата, нас со всех сторон окружали, по-видимому, самые непреодолимые трудности. И эти трудности ставила на нашем пути не одна только полиция. Нет, наше дело страшно затруднялось также народолюбивым усердием тогдашней интеллигенции, которая с пеною у рта и с "цифрами" в руках доказывала нам, что, благодаря выгодам своего самобытного экономического развития, Россия избавлена от "язвы пролетариата" и что вследствие этого возлагать свои надежды на пролетариев могут лишь Жалкие педанты, совершенно сбитые с толку немецкими книжками и позабывшие о том, что мы - не немцы. Но жалкие педанты упорно шли своей новой дорогой, не смущаясь ни постоянными преследованиями со стороны правительства, ни непрерывными насмешками со стороны "интеллигенции", и теперь мы можем похвалиться уже не малым успехом: класс, появления которого народническая интеллигенция боялась как "язвы", оказался самым передовым и самым надежным носителем революционной идеи в России. Лассаль сказал на своем сильном и образном языке, что пролетариат есть тот камень, на котором будет воздвигнута церковь будущего. Под церковью будущего он понимал социализм. В России можно сказать, что здание политической свободы также будет основано главным образом на том камне, который называется пролетариатом. Но пролетариату нужна поддержка со стороны других классов трудящегося населения, и с этой стороны не малую пользу могли бы принести ему наши демократы и даже наши либералы, которые так любят свободу и так далеки еще от народной массы.

   Господа, красным батальонам не страшны черные сотни! Поддержите же эти батальоны, помогите их мобилизации. Они освободят от позорного ига царизма и свой собственный класс, и всю Россию...

   Царское правительство хорошо понимает, как опасно для него рабочее движение, и потому, в ожидании первого мая, оно, с одной стороны, пугает "общество" хулиганами, а с другой - деятельно готовится к подавлению рабочих демонстраций. Что-то будет? Отложит ли наш пролетариат свои демонстрации до первого мая старого стиля, или теперь же выйдет на улицу? И ограничится ли он одними демонстрациями, или, доведенный до крайности бесчисленными и нестерпимыми мучениями только что пережитой зимы, он вступит с царским правительством в тот решительный бой, которого ему не миновать в борьбе за политическую свободу, но к которому он, к сожалению, еще не достаточно подготовлен. Вот вопросы, которых нельзя не признать теперь важнейшими вопросами нашей внутренней жизни.

   И не одних нас они волнуют. Жгучий интерес к ним разделяет с нами вся международная социал-демократия.

   Все члены нашей рабочей армии должны стоять теперь на своих местах, и горе тем, которые добровольно покинут их в эту критическую минуту!